Эволюционная этика

Кооперация и альтруизм – краеугольные камни социального поведения Homo sapiens.

Уже около 2 млн лет назад ранние Homo, по-видимому, заботились о беззубых стариках. А ведь это альтруизм – кормить беспомощного старика.

Поэтому нельзя до конца понять эволюцию человека, не разобравшись в эволюционных механизмах, ведущих к развитию альтруистического поведения. Это тем более важно, что до сих пор еще приходится иногда слышать, что эволюция якобы не может объяснить появление альтруизма. На самом деле эволюция превосходно это объясняет. Каким образом – попробуем разобраться.

На этом слайде даны определения. Главное – помнить, что это, конечно, метафорический язык. Нам в силу особенностей нашего мышления удобно приписывать живым организмам цели и интересы. На самом деле, конечно, никаких осознанных интересов у большинства живых существ нет, тем более их нет у генов. Но благодаря действию естественного отбора живые объекты устроены и ведут себя так, как будто бы у них есть корыстный интерес, который состоит в том, чтобы как можно эффективнее размножиться, растиражировать свои гены в следующих поколениях. И когда какой-то организм вдруг начинает вести себя вопреки этому корыстному интересу, причем его поведение идет на пользу интересам других организмов, в этом случае мы и говорим об альтруистическом поведении. Это просто удобный метафорический язык, без которого было бы крайне трудно доходчиво изложить многие важные биологические идеи и теории.

Итак, перед нами стоят два основных вопроса.

С одной стороны, ясно, что многие жизненные задачи гораздо легче решать совместными усилиями, чем в одиночку. Почему же тогда биосфера так и не превратилась в царство всеобщей любви и дружбы? Это первый вопрос.

Второй вопрос противоположен первому. Как вообще может в ходе эволюции возникнуть альтруизм, если движущей силой эволюции является естественный отбор – процесс, как представляется на первый взгляд, абсолютно эгоистический?

Всё дело в том, что этот «первый взгляд» – неправильный. Ошибка здесь в смешении уровней, на которых мы рассматриваем эволюцию. Эволюцию можно рассматривать на разных уровнях: генов, организмов, групп, популяций, экосистем. На каждом уровне – свои закономерности. На уровне генов в основе эволюции лежит конкуренция разных вариантов (аллелей) одного и того же гена за доминирование в генофонде популяции. На генном уровне никакого альтруизма нет и быть не может. Ген всегда эгоистичен. Если появится «добрый» аллель, который в ущерб себе позволит размножаться другому аллелю, то этот альтруистический аллель будет вытеснен из генофонда и просто исчезнет.

Но если мы переведем взгляд с уровня генов на уровень организмов, то картина будет уже другой. Потому что интересы гена не всегда совпадают с интересами организма. Ген, или, точнее, аллель – это не единичный объект, он присутствует в генофонде в виде множества одинаковых копий. «Интерес» у всех этих копий один и тот же. Ведь они – просто молекулы, и они абсолютно идентичны. И им, и нам, и естественному отбору совершенно всё равно, какая именно из одинаковых молекул размножится, а какая нет. Важен только суммарный итог: сколько копий аллеля было и сколько их стало.

Организм, напротив, это единичный объект, и в его геноме может присутствовать, говоря упрощенно, только одна или две копии интересущего нас аллеля.

Иногда эгоистичному гену выгодно пожертвовать одной-двумя своими копиями для того, чтобы обеспечить преимущество остальным своим копиям, которые заключены в других организмах.

К этой мысли биологи стали подходить уже в 30-е годы прошлого века. Важный вклад в понимание эволюции альтруизма внесли Рональд Фишер, Джон Холдейн и Уильям Гамильтон.

Теория, которую они построили, называется теорией родственного отбора. Суть ее образно выразил Холдейн, который однажды сказал «Я бы отдал жизнь за двух братьев или 8 кузенов». Что он имел при этом в виду, можно понять из следующей формулы, которая вошла в науку под названием «правило Гамильтона»:

«Ген альтруизма» (точнее, аллель, способствующий альтруистическому поведению) будет поддержан отбором и распространится в популяции, если

RB > C

где R – степень генетического родства жертвователя и «принимающего жертву» (на самом деле родство важно не само по себе, а только как фактор, определяющий вероятность того, что у «принимающего» имеется тот же самый аллель альтруизма, что и у жертвователя);

B – репродуктивное преимущество, полученное адресатом альтруистического акта;

C – репродуктивный ущерб, нанесенный «жертвователем» самому себе. Репродуктивный выигрыш или ущерб можно измерять, например, числом оставленных или не оставленных потомков.

Обратите внимание, что правило Гамильтона не вводит никаких дополнительных сущностей, не требует специальных допущений и даже не нуждается в экспериментальной проверке. Оно чисто логически выводится из определений величин R, B, C – точно так же, как геометрические теоремы выводятся из аксиом. Если RB > C, «аллель альтруизма» будет совершенно автоматически увеличивать свою частоту в генофонде популяции.

С точки зрения самого аллеля никакого альтруизма тут нет: один сплошной эгоизм. Аллель заставляет своих носителей – то есть организмы – жертвовать собой, но тем самым аллель блюдет свои корыстные интересы. Он жертвует небольшим числом своих копий, чтобы дать преимущество большему числу точно таких же своих копий. Естественный отбор – это автоматическое взвешивание суммы выигрышей и проигрышей для аллеля – для всех его копий вместе – и если выигрыши перевешивают, аллель распространяется.

Правило Гамильтона обладает замечательной объясняющей и предсказательной силой.

Эволюция альтруизма особенно далеко зашла у перепончатокрылых насекомых: муравьев, пчел, ос, шмелей. У общественных перепончатокрылых большинство самок отказываются от собственного размножения, чтобы выкармливать сестер. Это высшее проявление альтруизма. Таких животных называют «эусоциальными», то есть «истинно общественными». Но почему именно перепончатокрылые?

Гамильтон предположил, что дело тут в особенностях наследования пола. У перепончатокрылых самки имеют двойной набор хромосом, а самцы – одинарный. Из-за этого складывается парадоксальная ситуация: сестры оказываются более близкими родственницами, чем мать и дочь. У большинства животных сестры имеют 50% общих (идентичных по происхождению) генов. Величина R в формуле Гамильтона равна Ѕ. У перепончатокрылых сестры имеют 75% общих генов (R= ѕ), потому что каждая сестра получает от отца не половину его хромосом, а весь геном полностью. Мать и дочь у перепончатокрылых имеют, как и у других животных, лишь 50% общих генов. Вот и получается, что самкам перепончатокрылых при прочих равных выгоднее выращивать сестер, чем дочерей.

В действительности все несколько сложнее. У общественных перепончатокрылых есть (или было в эволюционном прошлом) еще одно важное свойство, резко повышающее вероятность развития альтруизма под действием родственного отбора. Это свойство – моногамия, образование постоянных брачных пар.

Потомки моногамных диплоидных родителей имеют в среднем по 50% общих генов (R=1/2). У потомков самки, спаривающейся со многими самцами, средняя величина R стремится к 1/4 (если самцов достаточно много). Для родственного отбора это очень серьезная разница. Обычай моногамных браков, таким образом, создает хорошие предпосылки для эволюции внутрисемейного альтруизма. Вот это уже существенно ближе к нам, потому что многие антропологи предполагают, что моногамные семьи были свойственны древним гоминидам.

Кроме родственного отбора, существуют и другие механизмы, которые помогают, или, наоборот, препятствуют эволюции альтруизма. Рассмотрим эти механизмы на конкретных примерах. Начнем с самых простых организмов – с бактерий. У них тоже кооперация и альтруизм встречаются сплошь и рядом.

Одно из интересных направлений современной микробиологии — это экспериментальное изучение эволюции бактерий, эволюция в пробирке. Например, бактерия Pseudomonas fluorescens в пробирке быстро эволюционирует прямо на глазах у исследователей.

В жидкой среде эти бактерии развиваются сначала как одиночные клетки, и постепенно занимают всю толщу бульона. Когда в среде становится мало кислорода, получают преимущество бактерии-мутанты, которые выделяют вещества, способствующие склеиванию клеток. Такие бактерии после деления не могут «отклеиться» друг от друга. Фокус тут в том, что одиночные клетки плавают в толще бульона, а склеившиеся всплывают на поверхность, где кислорода гораздо больше. Производство клея — дело дорогостоящее, однако общая награда (кислород) с лихвой покрывает расходы.

Возникновение таких колоний — само по себе большое достижение. Но до настоящей социальности тут еще далеко. Эти колонии недолговечны, потому что естественный отбор в такой колонии благоприятствует размножению клеток-«обманщиков», то есть мутантов, которые перестают производить клей, однако продолжают пользоваться преимуществами жизни в группе. В этой системе нет никаких механизмов, которые препятствовали бы такому жульничеству. Безнаказанность ведет к быстрому размножению обманщиков, и колония разрушается. Дальнейшее развитие кооперации в такой системе оказывается невозможным из-за обманщиков.

Этот пример показывает, в чем состоит главное препятствие на пути эволюции кооперации. Это общее правило: как только начинает зарождаться кооперация, тут же появляются всевозможные обманщики, нахлебники и паразиты, которые часто лишают кооперацию всякого смысла.

Чтобы социальная система могла развиваться дальше, ей необходимо выработать механизм борьбы с обманщиками. И иногда такие механизмы действительно вырабатываются. Часто это приводит к так называемой «эволюционной гонке вооружений»: обманщики совершенствуют способы обмана, а кооператоры совершенствуют способы борьбы с обманщиками.

Еще один пример из жизни бактерий. Для бактерий Myxococcus xanthus характерно сложное коллективное поведение. Например, иногда они устраивают коллективную «охоту» на других микробов.

При недостатке пищи миксококки образуют плодовые тела, в которых часть бактерий превращается в споры. В виде спор микробы могут пережить голодные времена. Плодовое тело «собирается» из множества индивидуальных бактерий. При этом лишь часть бактерий получает прямую выгоду, а остальные жертвуют собой ради общего блага. Дело в том, что не все участники коллективного действа могут превратиться в споры и передать свои гены следующим поколениям. Многие особи выступают в роли «стройматериала», обреченного умереть, не оставив потомства.

Как мы уже знаем, где альтруизм – там и паразиты-обманщики. Среди миксококков обманщики тоже есть: это генетические линии (или штаммы) миксококков, не способные к образованию плодовых тел, но умеющие пристраиваться к «чужим» плодовым телам и образовывать там свои споры.

Были проведены интересные эксперименты со смешанными культурами бактерий-альтруистов и бактерий-эгоистов. Такие культуры медленно, но верно деградируют, погибают, потому что доля паразитов неуклонно растет, и в конце концов альтруистов остается слишком мало, чтобы обеспечить себя и других плодовыми телами. Но оказалось, что у миксококков в результате случайных мутаций может развиваться устойчивость к нахлебникам, то есть способность не давать нахлебникам занимать выгодные позиции в плодовом теле. Причем иногда для появления такой устойчивости достаточно одной-единственной мутации.

Проблема обманщиков хорошо знакома и более сложным одноклеточным организмам, таким как социальные амебы Dictyostelium. Как и многие бактерии, эти амёбы при недостатке пищи собираются в большие многоклеточные агрегаты, из которых затем образуются плодовые тела. Те амёбы, чьи клетки идут на построение ножки плодового тела, жертвуют собой ради товарищей, которые получают шанс превратиться в споры и продолжить род. Как и у социальных бактерий, у амеб тоже появляются штаммы обманщиков и нахлебников.

Эксперименты показали, что вероятность развития устойчивости к обманщикам в результате случайных мутаций у диктиостелиума тоже довольно высока, как и у миксококков.

В природе идет постоянная борьба между альтруистами и обманщиками, и поэтому геномы таких организмов «настроены» естественным отбором так, что случайные мутации с большой вероятностью могут приводить к появлению защиты от той или иной разновидности обманщиков.

Создается впечатление, что эволюция неоднократно «пыталась» создать из социальных бактерий или простейших многоклеточный организм — но дело так и не пошло дальше плазмодиев и довольно просто устроенных плодовых тел. Все настоящие многоклеточные организмы формируются иным путем — не из множества индивидуальных клеток с разными геномами, а из потомков одной-единственной клетки (что гарантирует генетическую идентичность всех клеток организма). В противном случае возникают слишком хорошие условия для развития социального паразитизма.

Далеко не всегда альтруистам удается выработать средства борьбы с обманщиками. Но иногда некоторый уровень кооперации удается поддерживать и без таких средств.

Даже если быть эгоистом безусловно выгоднее, чем альтруистом, развитие альтруизма может идти за счет той пользы, которую получает от альтруистов вся популяция в целом, в сочетании со странным статистическим эффектом, который называется «парадоксом Симпсона».

В результате может возникнуть ситуация, которая интуитивно кажется невозможной: в каждой отдельной популяции процент носителей «генов альтруизма» неуклонно снижается (то есть альтруисты всегда проигрывают в конкуренции своим эгоистичным сородичам), но если мы рассмотрим все популяции в целом, то окажется, что в глобальном масштабе процент альтруистов растет. Принцип действия «парадокса Симпсона» показан на слайде.

В исходной популяции было 50% альтруистов и 50% эгоистов (кружок слева вверху). Эта популяция подразделилась на три субпопуляции с разным соотношением альтруистов и эгоистов (три маленьких кружка справа вверху). В ходе роста каждой из трех субпопуляций альтруисты оказались в проигрыше — их процент снизился во всех трех случаях. Однако те субпопуляции, в которых изначально было больше альтруистов, выросли сильнее благодаря тому, что они имели в своем распоряжении больше «общественно-полезного продукта», производимого альтруистами (три кружка справа внизу). В результате, если сложить вместе три выросших субпопуляции, мы увидим, что «глобальный» процент альтруистов вырос (большой кружок слева внизу).

При помощи экспериментов на микроорганизмах недавно удалось показать, что парадокс Симпсона при определенных условиях действительно срабатывает. Правда, эти условия довольно специфичны и вряд ли они строго соблюдались в ходе эволюции гоминид.

Главные условия: 1) очень маленькие расселительные группы, 2) популяции нельзя давать спокойно расти слишком долго.

А когда эти условия не соблюдаются, альтруисты вымирают – несмотря на всю пользу, приносимую группе. Вот в чем проблема с групповым отбором.

Появление многоклеточных, в том числе животных, стало крупнейшим триумфом эволюции альтруизма. В многоклеточном организме большинство клеток – это клетки-альтруисты, которые отказались от собственного размножения ради общего блага.

У животных по сравнению с микробами появились новые возможности для развития кооперации, основанные на сложном поведении и обучаемости. К сожалению, те же самые возможности открылись и перед обманщиками. Эволюционная гонка вооружений продолжилась на новом уровне, и опять ни альтруисты, ни обманщики не получили решающего преимущества.

Одним из важных новшеств в этой бесконечной войне стала возможность физического (а не только химического) наказания обманщиков. У некоторых социальных животных появляется институт «полиции нравов».

Например, у многих видов общественных перепончатокрылых рабочие особи физиологически вполне способны к размножению, и иногда они действительно проявляют «эгоизм», откладывая собственные яйца. Однако эти яйца часто уничтожаются другими рабочими, которые таким образом «блюдут чистоту нравов» в своей колонии.

Исследования показали, что степень альтруизма в колониях зависит не столько от степени родства между особями, сколько от строгости полицейских мер. То есть, по-видимому, кооперативная система, созданная родственным отбором, даже у перепончатокрылых, все равно будет разрушена обманщиками, если не сумеет выработать дополнительные средства борьбы с эгоизмом.

В общем, если бы не проблема обманщиков, порождаемая отсутствием у эволюции дара предвидения и заботы о «благе вида» (а не гена), наша планета, вероятно, была бы похожа на рай земной. Но эволюция слепа, и поэтому кооперация развивается только там, где то или иное стечение особых обстоятельств помогает обуздать обманщиков или предотвратить их появление.

Можно ли создать общество, в котором альтруизм будет поддерживаться без насилия, и при этом не будет обманщиков? Ни осам, ни людям это пока не удалось. Но некоторые кооперативные системы, существующие в природе, указывают на то, что в принципе можно не допустить самого появления обманщиков.

Для этого нужно свести генетическое разнообразие особей в системе к полному нулю (чтобы R=1). Тогда симбионты просто не смогут конкурировать друг с другом за то, кто из них ухватит себе больший кусок общего пирога. Если все симбионты генетически идентичны, эгоистическая эволюция внутри системы становится невозможной, потому что из минимального набора условий, необходимых для эволюции, — дарвиновской триады «наследственность, изменчивость, отбор», исключается один из компонентов, а именно изменчивость.

Именно поэтому эволюции так и не удалось создать нормальный многоклеточный организм из генетически разнородных клеток, но удалось создать его из клонов — потомков одной-единственной клетки.

Вот, например, такое интереснейшее явление, как сельское хозяйство у насекомых.

Если кооперативная система состоит из крупного многоклеточного «хозяина» и маленьких «симбионтов», то для хозяина самый простой путь обеспечить генетическую идентичность симбионтов — это передавать их вертикально, то есть по наследству, причем заниматься этим должен только один из полов — либо самцы, либо самки. Именно так передают из поколения в поколения свои сельскохозяйственные культуры муравьи-листорезы. При вертикальной передаче генетическое разнообразие симбионтов автоматически поддерживается на близком к нулю уровне за счет генетического дрейфа.

Существуют, однако, и симбиотические системы с горизонтальной передачей симбионтов. В таких системах симбионты у каждого хозяина генетически разнородны, они сохраняют способность к эгоистической эволюции, и поэтому среди них то и дело появляются обманщики. Например, известны штаммы обманщиков среди светящихся бактерий (симбионтов рыб и кальмаров), азотфиксирующих бактерий-ризобий (симбионтов растений), микоризных грибов, зооксантелл (симбионтов кораллов). Во всех этих случаях эволюции «не удалось» обеспечить генетическую однородность симбионтов, и поэтому хозяевам приходится бороться с обманщиками иными методами, или просто терпеть их присутствие, полагаясь на те или иные механизмы, обеспечивающие баланс численности обманщиков и честных кооператоров. Все это не так эффективно, но что поделаешь: естественный отбор замечает только сиюминутную выгоду и совершенно не интересуется отдаленными перспективами.

В общем, если бы не проблема обманщиков, порождаемая отсутствием у эволюции дара предвидения и заботы о «благе вида» (а не гена), наша планета, вероятно, была бы похожа на рай земной. Но эволюция слепа, и поэтому кооперация развивается только там, где то или иное стечение особых обстоятельств помогает обуздать обманщиков или предотвратить их появление.

Если у какого-то вида животных кооперация уже развилась настолько, что вид перешел к общественному образу жизни, то дальше начинаются интересные вещи. Начинается конкуренция не только между особями, но и между группами особей. К чему это приводит, показывает модель, которую разработали американские этологи.

В этой модели индивиды в каждой группе конкурируют друг с другом за долю общественного пирога – то есть ресурсов, добытых группой. На тех же принципах строятся и взаимоотношения между группами. Таким образом, получается «вложенная», двухуровневая конкуренция. Чем больше энергии тратят особи на внутригрупповую борьбу, тем меньше ее остается для межгруппового соревнования, и тем меньше получается «общий пирог» группы.

Исследование этой модели показало, что конкуренция между группами должна быть сильнейшим стимулом для развития внутригрупповой кооперации – даже при низком уровне внутригруппового родства.

Эта модель приложима и к человеческому обществу. Ничто так не сплачивает коллектив, как совместное противостояние другим коллективам. Множество внешних врагов — обязательное условие устойчивого существования тоталитарных империй и надежное средство «сплочения» населения в альтруистический муравейник.

Прежде, чем применять к человеку какие-то модели, разработанные в рамках эволюционной этики, мы должны убедиться, что человеческая нравственность имеет хотя бы отчасти генетическую природу. На пчелах и бактериях изучать становление альтруизма проще, поскольку сразу можно уверенно предполагать, что разгадка кроется в генах, а не в воспитании и культурных традициях.

Исследования последних лет показали, что моральные качества людей в значительной мере определяются генами, а не только воспитанием. Причем имеющиеся методы позволяют оценивать только «верхушку айсберга» – только те наследственные черты, по которым у современных людей еще сохранилась изменчивость, которые еще не зафиксировались в нашем генофонде. Ясно, что некий генетический «базис» альтруизма есть у всех нас. Вопрос в том, в какой фазе находится эволюция альтруизма в современном человечестве: то ли «генетический» этап давно закончился, то ли эволюция альтруизма продолжается и на уровне генов.

Специальные исследования, основанные в том числе на близнецовом анализе, показали, что склонность к добрым поступкам, доверчивости и благодарности подвержена наследственной изменчивости у современных людей. Это очень серьезный вывод. Он означает, что биологическая эволюция альтруизма у людей еще не закончена.

Выявлены и конкретные гены, влияющие на социальное поведение и моральные качества человека. Разумеется, влияние этих генов не строго детерминистическое: оно вероятностное, и, кроме того, оно всегда опосредуется социальной средой, то есть в разной социальной обстановке одни и те же генетические различия могут проявиться по-разному. Но, тем не менее, все это показывает, что у альтруизма есть генетическая основа. Альтруизм у людей даже сегодня еще может развиваться под действием биологических механизмов, и поэтому эволюционная этика к нам вполне приложима.

Одним из механизмов поддержания высокого уровня кооперации может быть так называемый реципрокный, или взаимный альтруизм. Он основан на принципе «ты мне – я тебе». Оптимальная стратегия поведения в социуме, основанном на реципрокном альтруизме, выглядит примерно так: «Помоги другому, и он в будущем поможет тебе. А если не поможет, то больше ему не помогай (еще лучше – накажи)».

Реципрокный альтруизм дорог сердцу приматов вида Homo sapiens, иначе они не назвали бы «золотым правилом этики» инструкцию, содержание которой отчетливо перекликается с идеалом реципрокности: «Поступай с другими так же, как хочешь, чтобы поступали с тобой».

Реципрокный альтруизм требует умения выделять из числа сородичей тех, кто зарекомендовал себя как эгоист, и не иметь с ними никаких дел. Тем самым достигаются сразу две цели: эгоизм оказывается «наказан» (снижается выгодность эгоистического поведения), а особь, избегающая общения с эгоистами, повышает свои шансы не быть обманутой.

Исходя из этого можно предположить, что естественный отбор должен был выработать у наших предков специальные психологические адаптации, помогающие выявлять и запоминать обманщиков. Было проведено несколько исследований с целью проверки этого предсказания. В целом оно подтвердилось: мы действительно лучше запоминаем информацию о дурных поступках других людей, чем о хороших или нейтральных.

В других экспериментах было показано, что люди лучше справляются с разнообразными тестами и успешнее решают заковыристые задачки «на сообразительность», если условие задачи подается в контексте обмана, жульничества и нарушения моральных норм. Нам легче решить задачу, если в ней говорится, что Вася украл яблоки у Маши, а не что Маша эти яблоки сама ему подарила.

Наша психика – наша созданная эволюцией душа – проявляет повышенную чуткость к информации об обманщиках и нарушителях общественных норм. И нам нравится их выводить на чистую воду, разоблачать и наказывать. Не отсюда ли и столь большая популярность детективного жанра?

Важную роль в эволюционном развитии альтруизма у наших предков могли сыграть войны. Идею о связи межгрупповых конфликтов с эволюцией альтруизма высказал еще Дарвин в книге «Происхождение человека и половой отбор», где он написал следующее: «Когда два племени первобытных людей сталкивались между собой, то племя, которое заключало в себе большее число храбрых, верных и преданных членов, должно было иметь больше успеха и покорить другое... Но с течением времени оно, как показывает история всех прошедших веков, будет, в свою очередь, покорено каким-либо другим, еще более одаренным племенем. Таким образом общественные и нравственные качества развиваются и распространяются мало-помалу по всей земле».

Старая идея о связи межгрупповых конфликтов с эволюцией нравственности активно развивается в последние годы (правда, в несколько ином ключе) в рамках новой теории «сопряженной эволюции парохиального альтруизма и войн» (Choi, Bowles, 2007). Предполагается, что альтруизм у наших предков изначально был направлен только на членов своей группы. Такой альтруизм называют парохиальным, то есть местническим, узким, «только для своих». При помощи математических моделей было показано, что альтруизм мог развиваться только в комплексе с враждебностью к чужакам. Получается, что такие, казалось бы, противоположные свойства человека, как доброта и воинственность (ксенофобия), развивались в едином комплексе: ни та, ни другая из этих черт по отдельности не способствовали бы репродуктивному успеху их обладателей.

Хотя эта теория оформилась совсем недавно, выглядит она солидно, и вообще похожа на правду. Для ее проверки психологи и антропологи уже успели провести несколько специальных исследований.

Как ни странно, мы до сих пор очень мало знаем о том, как происходит становление альтруизма и парохиализма в ходе развития детей. Только недавно экспериментальная психология начала восполнять этот пробел.

Выяснилось, что большинство трех- и четырехлетних детей ведут себя как абсолютные эгоисты. Однако к 7–8 годам уже четко выражена готовность помочь ближнему. При этом специальные тесты показали, что это поведение основано не на бескорыстном желании помочь, а на стремлении к равенству и справедливости. Например, дети склонны отвергать нечестные, неравные варианты раздела конфет как в свою, так и в чужую пользу. Доля «любителей справедливости» среди детей быстро растет с возрастом.

Полученные результаты хорошо согласуются с теорией совместного развития альтруизма и парохиализма (враждебности к чужакам). Оказалось, что альтруизм и парохиализм развиваются у детей практически одновременно. Причем оба свойства сильнее выражены у мальчиков, чем у девочек. Это легко объяснить с эволюционной точки зрения, потому что в условиях первобытной жизни мужчины-воины гораздо больше выигрывали в случае победу в межгрупповом конфликте, и гораздо больше проигрывали в случае поражения, чем женщины. Поэтому неудивительно, что у мужчин сильнее выражены и внутригрупповая кооперация, и враждебность к чужакам.

Недавно Сэмюэль Боулс, один из авторов теории сопряженной эволюции альтруизма и враждебности к чужакам, попытался оценить, достаточно ли сильно враждовали между собой племена наших предков, чтобы естественный отбор мог обеспечить развитие внутригруппового альтруизма. Боулс проанализировал все доступные археологические данные и пришел к выводу, что конфликты в палеолите были очень кровопролитными: от 5 до 30% всех смертей, по-видимому, приходилось на межгрупповые конфликты.

Расчеты показали, что такой степени кровопролитности вполне достаточно для того, чтобы естественный отбор способствовал поддержанию высокого уровня внутригруппового альтруизма в популяциях охотников-собирателей. Причем это должно происходить даже в том случае, если внутри каждой группы отбор благоприятствует исключительно эгоистам. А ведь это условие, скорее всего, не соблюдалось. Самоотверженность и военные подвиги могли повышать репутацию и, следовательно, репродуктивный успех людей в первобытных коллективах.

Вообще-то далеко не все альтруистические поступки людей можно объяснить родственным отбором, реципрокностью или парохиальностью. Люди часто ведут себя альтруистично по отношению к тем, кто заведомо не сможет отплатить добром за добро. Причем никакой пользы группе эти поступки тоже не приносят. Типичный пример – добровольные пожертвования в фонд помощи голодающим детям какой-нибудь далекой страны. Казалось бы, такое поведение абсолютно бессмысленно и даже вредно как для генов жертвователя, так и для социума, к которому он принадлежит. Могут ли быть у такого поведения эволюционные корни?

По-видимому, всё-таки могут. Исследования показали, что в такой ситуации жертвователя, как ни странно, мало волнует, дойдёт ли его пожертвование до адресата. Он не проявляет особого интереса к тому, насколько эффективно работает благотворительный фонд, в который он вносит деньги. С другой стороны, жертвователь, как правило, хочет, чтобы о его поступке узнали окружающие – те, от чьего мнения зависит его социальный статус.

Такой механизм мотивации альтруистических поступков называют «непрямой реципрокностью». Выигрыш в данном случае достигается не за счет прямой отдачи по принципу «ты мне, я тебе», как при обычной реципрокности, а за счет демонстрации собственных качеств, ценимых особями противоположного пола и обществом в целом. В данном случае демонстрируются доброта, щедрость и материальная обеспеченность.

Непрямая реципрокность встречается не только у людей, но и у других животных. Яркий пример – арабские дроздовые тимелии (Turdoides squamiceps), птицы, ведущие общественный образ жизни. Только высокоранговые самцы тимелий имеют право кормить своих сородичей. Если низкоранговый самец попробует угостить кого-то, стоящего выше него в общественной иерархии, он рискует получить взбучку. Самцы всерьез конкурируют за право совершить «добрый поступок»: посидеть над гнездами в роли часового, помочь самкам ухаживать за птенцами, накормить товарища. Альтруистические акты приобрели у них отчасти символическое значение и служат для демонстрации и поддержания собственного статуса (Zahavi, 1990).

Показные акты альтруизма – более эффективное средство саморекламы, чем так называемое «демонстративное потребление» или расточительство, которое тоже широко распространено у людей. Расточительство демонстрирует только материальную обеспеченность. Альтруистический акт – еще и доброту. Поэтому демонстративные альтруистические поступки являются превосходными «индикаторами приспособленности», особенно если они достаточно щедры (дороговизна, то есть обременительность индикатора защищает его от подделок и обеспечивает «честность сигнала»).

Таким образом, склонность к демонстративным актам альтруизма, направленным на кого попало, может быть поддержана половым отбором. Особенно если дело касается вида, обладающего эффективной системой коммуникации. Сплетни, то есть эффективные механизмы распространения в обществе информации о чужих поступках, избавляют альтруиста от необходимости совершать щедрые пожертвования перед носом у всех и каждого. Возможно, именно благодаря наличию языка непрямая реципрокность так распространена среди людей.

Конечно, роль сплетен не сводится к распространению информации об альтруистических поступках. Еще важнее то, что сплетни — древнейшее средство распространения компрометирующих сведений о «неблагонадежных» членах социума, что способствует сплочению коллектива и наказанию «обманщиков». Есть гипотеза, что необходимость посплетничать была одним из важных стимулов для развития речи.

Некоторых людей возмущают такие «циничные» эволюционные объяснения самых благородных сторон человеческого поведения. Неужели мы никогда не делаем ничего хорошего по-настоящему, без корысти и показухи?

Делаем, конечно! Некоторые люди регулярно совершают добрые поступки, по-видимому, абсолютно бескорыстно и искренне, без всяких эгоистических побуждений. Это просто значит, что такому человеку приятно совершать добрые поступки. У нас действительно есть врожденное «нравственное чувство», на что с давних пор указывали философы.

Самое главное, что всё это ни капельки не противоречит «циничным» биологическим теориям происхождения доброты: родственному отбору, половому отбору, реципрокному альтруизму, непрямой реципрокности. Ведь как работает эволюция поведения? Она работает путем изменения системы мотиваций, а мотивация поведения у позвоночных животных основана на эмоциях. Не на логике, тем более не на научных знаниях – на эмоциях.

Речь идет о том, что в ходе эволюции у предков человека сформировалась генетически обусловленная склонность к альтруистическому поведению. Это значит, что под действием отбора закреплялись такие мутации, которые повышали вероятность того, что человеку будет приятно вести себя по-доброму в тех или иных ситуациях.

Всю «циничную» часть работы взял на себя естественный отбор. Это он ориентировался на эгоистические интересы генов. Это им руководили корысть, семейственность и реципрокность. Но он свое дело сделал. Он обеспечил нас генами, которые заставляют нейроны мозга связаться в такие сети, чтобы у нас выделялись эндорфины, когда мы делаем что-то хорошее.

Поэтому нам самим не обязательно помнить об интересах генов, чтобы поступать хорошо. Мы не должны вычислять коэффициент родства, чтобы определить, за скольких племянников следует пожертвовать жизнью. Нам не обязательно помнить о реципрокности. Мы и вправду можем вовсе не думать о показухе, когда жертвуем деньги голодающим детям или сдаем кровь на донорском пункте. Нам просто приятно, и этого достаточно.

Циничный естественный отбор позаботился о том, чтобы нам было приятно то, что выгодно нашим генам (точнее, то, что было выгодно генам наших предков). Но наши чувства не становятся от этого менее настоящими, и мы можем быть хорошими совершенно искренне и бескорыстно. Теоретически.

Важно помнить, что если тот или иной аспект нашего поведения имеет эволюционное объяснение, это вовсе не значит, что тем самым данное поведение получает оправдание, что оно является хорошим и правильным. Например, альтруизм у людей исторически был направлен только на членов своей группы, а к чужакам наши предки часто испытывали отвращение и вражду. Сегодня это не тот образец нравственности, которому следует подражать.

К счастью, человек обладает разумом и культурой, что позволяет нам подняться над своими биологическими корнями и пересмотреть устаревшие этические рамки, которые биологическая эволюция навязала нашим предкам.