Психологические феномены в политике

Признание политики в качестве неотъемлемой части человеческой жизни — идея, уходящая своими корнями глубоко в историю. Еще античные мыслители задавались вопросом о природе политической жизни. Так, Аристотель доказывал, что заниматься политикой челове­ка побуждает его собственная природа. «Государство, — говорит он, — принадлежит тому, что существует по природе... и человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живет вне государства, — либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек»^[149]. Согласно античному мыслителю государственная форма политики вы­растает естественно из объединения людей сначала в форме семьи, затем поселения. Затем объединение поселений превращаются в полис- государство.

Итак, заниматься политикой человека подталкивает его природ­ный инстинкт. Поэтому логично, что Аристотель называет человека политическим животным — Zoonpolitikon, не в коей мере не придавая этому словосочетанию обидного смысла. Ведь в самой нашей психоло­гии заложены такие естественные потребности, как потребность власт­вовать и подчиняться. Последующая история политической мысли обо­гатила наши представления о политике как театре действия разнообраз­ных человеческих потребностей: как приобретенных, так и врожден­ных. Среди них благородство и жадность, любовь и ненависть, стремление к доминированию и солидарность, потребностью к свободе и желание быть частью группы.

Признание важности изучения психологии как движущей силы политического поведения в наши дни получило уже не только общефи­лософскую, но и конкретно-научную форму. Именно политическая психология во второй половине XX века приступила к исследованию тех психологических факторов, которые мотивируют включение человека в политику и участие в различных ее формах. Независимо от того, каким термином пользуются психологи, они различают три формы проявления человеческой активности: инстинктивную, навыки и ра­зумную^[150]. Эта психологическая классификация форм деятельности по­лезна и в описании политики.

Инстинкты представляют собой врожденные модели поведения, детерминированные биологически и задающие направление энергии поведения. Хотя между психологами нет единства в вопросе о том, каковы границы действия инстинктов у человека, но общепризнанно сегодня положение о том, что значительное число форм поведения имеет инстинктивный характер. Одни психологи насчитывают таких инстинктов десятки, другие доводят их число до нескольких тысяч. Набор инстинктов включает как все автоматизмы в поведении человека (от дыхания до ходьбы), так и более сложные врожденные потребности (самосохранение, продолжение рода, любознательность и множество других).

В политике мы находим проявление всех человеческих инстинктов от агрессивности до жадности и от солидарности до самосохранения. Собственно инстинктивная основа поведения в политике объясняет прежде всего направление энергии тех или иных поступков, которые далеко не всегда осознаются самим человеком.

Так инстинкт самосохранения толкает политиков на борьбу за власть и объясняет некоторые нерациональные поступки с точки зрения здравого смысла. Историки и политологи до сих пор спорят о причинах жестокости таких деятелей, как Сталин. Между тем политические пси­хологи^[151] приходят к выводу, что именно его потребность оградить свою травмированную самооценку от любых сравнений с эталоном, выбранным им в юности (Лениным), побуждало его избавляться от конкурентов.

Сама жестокость, насилие, агрессия — это тоже инстинктивные формы поведения. Одни авторы полагают, что эти формы поведения — враждебные, другие видят в них результат научения, третьи исходят из представления об агрессии как реакции на фрустрацию. Однако помимо агрессии фрустрация вызывает и другие, также инстинктивные реак­ции: апатию, регрессию, подчинение и избегание^[152]. В политике все эти поведенческие проявления трактуются как реакция на события или обстоятельства, в которых действуют субъекты поведения.

Солидарность — это также одна из инстинктивных форм поведе­ния индивидов, которые способны не только соперничать друг с другом, но и сотрудничать. В основе проявлений солидарности в политике лежит идентификация людей с определенной партией, группой, нацией, и позволяющая объединить усилия членов этих групп по достижению своих целей и интересов. Одним из классических проявлений солидар­ности являются различные акции протеста, принятые в поддержку сво­их товарищей. Так, работники отрасли объявляют готовность к заба­стовке, чтобы поддержать то предприятие которое находится в конф­ликте с администрацией. Отказ Центризбиркома в регистрации движе­ния «яблоко» в октябре 1995 года вызвал, пожалуй, одно из первых проявлений солидарности среди российских политических партий, ко­торые отказались участвовать в выборах, если «яблоко» не будет заре­гистрировано.

Не описывая многочисленные формы проявления инстинктов в политике, заметим, что в целом инстинкты охватывают все бессозна­тельные, иррациональные, чувственные формы политического поведе­ния как отдельного индивида, так и организованных групп, стихийные выступления масс.

Прежде всего внимание политических психологов еще в прошлом веке привлекли такие массовые стихийные формы политического пове­дения, как бунты, демонстрации, паника, действия толпы. Начиная с работ французского исследователя Постава Лебона^[153], политическая психология занимается поиском движущих сил таких типов политиче­ского действия и находит их преимущественно в иррациональных, т.е. бессознательных структурах психики человека. Среди отечественных психологов этой проблемой особенно интересовался В.М. Бехтерев, предложивший объяснение воздействия толпы на личность через меха­низмы внушения и образования не только индивидуальных, но и кол­лективных рефлексов.

Современная политическая жизнь дает немало примеров того, как иррациональные психологические механизмы воздействуют на ход политического процесса. Наверное, одним из наиболее ярких примеров является необъяснимое на первый взгляд поведение депутатов парла­мента на своих заседаниях. Многие их решения были продиктованы не столько рациональным расчетом, личными или групповыми интереса­ми, сколько взаимным заражением в ходе дискуссии.

Так, например, в сентябре 1995 года Дума принимает резолюцию по боснийскому конфликту, которая настаивает на односторонних дей­ствиях России, хотя парламентарии прекрасно понимают, что ни Пре­зидент, ни МИД, ни другие государственные ведомства не смогут их выполнить. Дело не только в том, что депутаты преследуют некие свои интересы, а в том, что сам ход обсуждения подталкивает их к более рискованным решениям, чем те, что были бы приняты в тиши их каби­нетов. В психологии такой феномен получил название grouplhink — группового мышления, когда само наличие группы сдвигает принимае­мое решение в сторону большего риска.

Парламенты не только в современной России, но и в других странах нередко демонстрируют своеобразие политического поведения народ­ных избранников, доходящего порой до выяснения отношений в поли­тике с помощью кулаков, взаимных оскорблений и других действий, диктуемых не столько холодным расчетом, сколько эмоциями. Не слу­чайно еще Лебон выделил парламентские собрания как отдельный вид толпы, подчиняющейся тем законам массового поведения, которые свойственны большим социальным группам в отличие от малых групп и индивидов.

Не следует думать, что сообщество других людей всегда действует лишь в сторону некоторого озверения, как это кажется на первый взгляд. Присутствие других людей, их взаимное внушение, заражение, идентификация могут приводить в политике к самым разнообразным эффектам: энтузиазм и сплоченность участников массовых выступле­ний привел к успеху многие национально-освободительные движения. Демократические преобразования стали возможны в годы перестройки в немалой степени благодаря массовым выступлениям самых разных людей, объединившихся и отождествивших себя с идеей демократии. Здесь для нас важно подчеркнуть, что мотивы, приводящие людей к участию в массовых формах политического поведения, диктуются не только их рациональными интересами, расчетом, но и эмоционально окрашены, не полностью осознаны и в наибольшей степени оказывают воздействие на личность в присутствии других людей во время стихий­ных политических действий.

Сказанное не означает, что политическую психологию интересуют лишь бессознательные проявления человеческой психологии. Многие разделы этой дисциплины специально посвящены изучению политики как организованной деятельности, где рациональные интересы, осоз­нанные цели претворяются в те или иные политические действия.

Второй формой поведения являются навыки. В отличие от врожден­ных инстинктов, большая часть проявлений человеческого поведения является результатом прижизненного научения. Навыков требует по­ведение государственного деятеля и обычного избирателя, партийного функционера и сторонника движения. Говоря о политических навыках, мы имеем в виду определенные умения, которые требуются для выпол­нения своих ролей и функций любым участником политического про­цесса, привычки, образующиеся у граждан в определенной политиче­ской культуре, стереотипы, являющиеся следствием повторения оп­ределенных политических действий и упрощающее понятие решений.

Политические умения или компетентность предполагают, что гражданин знает, что он должен делать в своей политической роли и как добиться желаемого им результата. В российской политической жизни последних лет достаточно широко распространена точка зрения, что рядовые граждане, воспитанные в условиях авторитаризма, не имеют навыков демократического участия. Отсюда и неэффективность прово­димых реформ. Насколько это верно сточки зрения политической пси­хологии?

Конечно, старые навыки, позволявшие адаптироваться к прежней политической системе, действительно не всегда помогают действовать в новых условиях. Здесь мы сталкиваемся с некоторыми парадоксами. Так, раньше у населения был выработан стойкий политический навык участия в выборах. Число голосующих в советские времена превышал 90% дееспособного населения, независимо от того, насколько сам факт голосования влиял на принятие государственных решений. С началом демократизации мы наблюдаем последовательное снижение числа уча­ствующих в голосовании. Так, если в выборах в Верховный Совет СССР в 1989 году приняло участие 90% граждан, в выборах в республикан­ские и местные органы власти в 1990 году — около 80%, то в парламен­тских выборах 1993 года в РФ участвовало уже около 53 % избирателей.

Но одновременно с утратой одних навыков наши граждане приоб­рели другие. Электоральное поведение становится хотя и менее массо­вым (можно, видимо, говорить об утрате этого навыка у большого числа граждан), но появляется и определенная компетентность в отношении самого голосования. В отличие от выборов 1993 года исследования пред­выборных ожиданий в 1995 году показали, что граждане стали меньше ориентироваться на личные симпатии и больше — на то, какие полити­ческие позиции выражают политики. Появились и такие новые полити­ческие навыки, которые были приобретены в забастовках, голодовках, несанкционированных захватах зданий, пикетах и многих других фор­мах, о которых мы ранее знали лишь понаслышке.

Компетентность в политическом поведении становится тем более необходимой, чем более сложными являются сами формы поведения. Лидер должен быть более компетентным, чем рядовой исполнитель той или иной политической роли. Давняя дискуссия в политологии ведется по вопросу о сменяемости лидеров как условии соблюдения принципов демократии. При этом, скажем, уход вместе с президентом всей его администрации и приход новых, менее опытных политиков, приносит снижение уровня компетентности в управлении государственным орга­низмом. Но практика показывает, что и бессменное руководство таит опасности, среди которых главная — это застой общества.

Говоря о выработке политических навыков, следует сказать, что все политические системы заинтересованы в том, чтобы население об­ладало определенным их набором, для чего создаются специальные институты, отвечающие за политическое просвещение и тренировку в исполнении ряда политических ролей. Так, политические лидеры ре­крутируются среди тех граждан, которые получили определенный опыт общественной и собственно политической деятельности в молодежных и иных организациях. В ряде стран существуют специальная система обучения уже избранных парламентариев. В других системах их отби­рают из числа тех, кто получил предварительно знания и навыки, необходимые для законотворческой деятельности. Не случайно среди парламентариев много юристов, людей со степенями в области полити­ческих наук.

Разумные действия — третья форма поведения в политике. Как и в других сферах деятельности их можно оценивать по-разному. Одним из критериев разумности может быть эффективность (сравнение цели с результатом). Другим — степень осознанности политических дейст­вий. Третьим — соответствие высшим ценностям, поставленным во главу угла проводимой политикой. Но как бы ни оценивать эту форму политического поведения, главной ее характеристикой, отличающей ее от двух предыдущих, является выраженное целеполагание.

Чтобы обеспечить политике целенаправленный характер, объеди­няющий разных ее участников, применяются различные средства. В первую очередь эту задачу решают всевозможные программы, идеоло­гические схемы, доктрины, концепции конкретных политических ак­ций, компаний. Особое значение для политического поведения отдель­ного человека и партий играют идеологии как концентрированное и систематизированное выражение целей и ценностей в политике.

Понятно, что поведение никогда полностью не совпадает с обозна­ченными в доктринах целями и ценностями: последние служит для человека лишь своего рода путеводителем. Исследования массового политического поведения показывают, что только незначительное чис­ло людей в разных странах и политических системах руководствуются в своем поведении идеологическими соображениями. Американский политический психолог Ф.Конверс полагает, что число таких граждан в разных странах колеблется от 10 до 25%

В нашей стране долгое время идеологические формулы организо­ванно внедрялись в сознание населения. В постсоциалистический пери­од эти схемы активно разрушались новой властью, которая понимала, что старые догматы служат препятствием для реформирования полити­ческой системы. Но никто из реформаторов не построил на месте разру­шенного новой схемы. В мемуарах тех, кто начинал перестройку (Гор­бачев, Ельцин, Яковлев, Гайдар) не содержится фактов, подтверждаю­щих, что реформы были начаты по какому-то плану, что под ними была теоретическая схема, не говоря уже об идеологии реформ.

Знакомство с программными документами новых политических партий и движений показывает, что и в них пока не содержится четкого представления о том, что и в какой последовательности реформаторы собираются делать, какова иерархия их целей и приоритет ценностей. Наше исследование индивидуального политического сознания как по­литиков, так и рядовых граждан показывает, что в настоящее время в головах и тех, и других царит большой хаос.

Выделение указанных трех форм политического поведения: инс­тинктов, навыков и разумных действий предпринимается с аналитиче­скими целями. В реальности поведение включает все три формы. Раз­делить осознанные и бессознательные элементы в поведении не всегда представляется возможным. Однако помимо дилеммы: сознание — бес­сознательное в структуре политического поведения содержится и ряд конкретных психологических элементов, учет которых делает его ана­лиз более точным и детальным. Чтобы более предметно представить себе, чем занимается политическая психология, рассмотрим некоторые политические феномены, которые привлекают особенно пристальное внимание исследователей.

Одним из таких феноменов является национализм. Признание бе­зусловного превосходства своего народа над другими невозможно обос­новать никакими рациональными мотивами. Когда распался Советский Союз, одним из первых вооруженных конфликтов, вспыхнувших на его территории и до сих пор не нашедших своего разрешения, стал конф­ликт между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Караба­ха. Каждая из конфликтующих сторон дает свое обоснование того, почему именно она должна владеть данной территорией. В ход идут и исторические аргументы, и апелляция к справедливости, и призывы к международному общественному мнению. Однако все рациональные аргументы сторон не могут скрывать главного: психологической почвой возникновения конфликта были националистические чувства, подогре­тые определенными политическими силами, которые использовали их для разжигания конфликта. Даже если объективно никто из его участ­ников уже не будет заинтересован в продолжении военных действий, «выключить» националистические установки автоматически невоз­можно.

Психология национализма изучается достаточно давно^[154]. Полити­ческие психологи, начиная с известной работы Т.Адорно и его соавто­ров, установили, что националистические установки входят в качестве составляющей в более общий психологический феномен, названный ими «авторитарной личностью». Они показали, что это явление имеет не только социальные корни, но и подчиняется определенным психоло­гическим закономерностям, в частности, установили зависимость меж­ду типом воспитания в семье и проявлениями авторитарности.

Интерес к проблеме авторитаризма в политической психологии пережил периоды подъемов и спадов. Так, в первые послевоенные годы он диктовался стремлением понять психологические истоки фашист­ского национал-социализма. Затем был период стабильного политиче­ского развития, по крайней мере, в развитых странах Запада, который породил иллюзию, что авторитаризм для них ушел в прошлое.

Однако ни национализм, ни авторитаризм не относятся к числу феноменов, с которыми человечество простилось навсегда, в силу того, что в их основе лежат некоторые фундаментальные психологические механизмы, которые вновь и вновь приводят к возникновению этих феноменов, как только политическая ситуация становится для этого благоприятной. Именно поэтому одно из годичных собраний Междуна­родного общества политических психологов (ISPP) в 1993 году вновь выбрало для обсуждения тему авторитаризма и национализма. Одним из главных выводов этого обсуждения был вывод о том, что политики, стремящиеся найти выход из замкнутого круга этнических конфлик­тов, военных столкновений и нетерпимости в отношении другого наро­да, не могут оперировать только объективными политическими инстру­ментами и не учитывать то, как один народ в данный момент воспри­нимает другой, и как это сиюминутное восприятие накладывается на традицию политической культуры.

Другой проблемой, над которой работают современные политиче­ские психологи является насилие и агрессия в политике. Появилась целая отрасль знаний, получившая название вайленсологии (от анг­лийского violence — насилие), которая изучает природу человеческой агрессивности вообще и ее политические проявления в частности. Среди ученых нет единодушия в понимании природы насилия в человеческом обществе.

Одни авторы убеждены в том, что агрессия — это естественная реакция индивида на фрустрацию и природно необходима человеку. Следовательно, избежать ее нельзя, хотя можно найти безопасные для самого человека и его окружающих каналы отвода агрессии (например, спорт). Другие авторы делают акцент на роли воспитания в проявлении насилия и агрессии. Так, уже в 70-е годы появились исследования, показавшие связь между увеличением сцен насилия в кино и на теле­видении и увеличением детско-юношеской преступности. Психологи и педагоги забили тревогу, доказывая, что увиденные на экране сцены агрессии действуют провоцирующе на формирующуюся личность, ко­торая еще не обладает устойчивой системой жизненных ориентиров.

Насилие в политических процессах встречается в самых разных формах. Есть государственное насилие в отношении тех граждан, кото­рые не выполняют правовых норм. Таксе насилие узаконено, как и насилие в ответ на агрессию одного государства против другого. Между­народное право признает правомерность использования силы, в том числе и военной, для защиты территориальной целостности страны. Закон признает и право индивида на применение насилия в рамках достаточной самообороны.

Однако следует со всей определенностью сказать о тех последстви­ях для человека, который применял даже узаконенное насилие, не говоряуже отех, кто стал жертвой насилия во время войн, вооруженных конфликтов и периодов разгула криминального насилия. С человеком происходят серьезные психологические трансформации, меняющие его отношение к самому себе и другим людям. Американские солдаты, прошедшие через войну во Вьетнаме, как и советские солдаты, воевав­шие в Афганистане, а сейчас и русские, воюющие в Чечне, прошли через испытания жестокостью, не получившей достаточной нравствен­ной легитимизации со стороны общества. Сейчас без специальных мер по их психологической реабилитации, эти люди сами не могут адапти­роваться к невоенной реальности: они нуждаются в помощи професси­ональных психологов. Общество, не осознающее этого, рискует пол­учить взрыв насилия, становящегося нормой повседневной жизни.

Политический конформизм — явление, заслужившее особое вни­мание со стороны политических психологов. Если человек идет голосо­вать на выборы не в силу собственной убежденности в достоинствах того или иного кандидата, а потому, что так проголосовал его знакомый или родственник, то он поступает как политический конформист. Конфор­мизм определяется в социальной психологии как поведение индивида в ситуации давления на него группы. При этом не всегда такое психоло­гическое давление осознается.

Исследования проблемы политического конформизма показали, что есть определенные объективные и субъективные условия, при кото­рых конформизм расцветает. Например, если выборы проходят под дулами автоматов, то трудно рассчитывать на то, что волеизъявление будет свободным от давления. Однако хорошо известно, что участие в выборах в нашей стране в последние предперестроечные годы проходи­ли не в условиях репрессий, но тем не менее в силу политического конформизма голосовали «за» практически безальтернативного канди­дата свыше 90% избирателей.

Проявления политического конформизма встречается в политиче­ской жизни партий и организаций, движений и групп, давление кото­рых на своих членов осознается ими в той или иной степени. Авторитар­ный климат, несомненно, способствует развитию политического кон­формизма, между тем как демократический способствует тому, что личность вырабатывает независимое мнение по политическим вопро­сам и не боится высказать свое несогласие с группой. Однако при всем различии стилей, климата, царящего в политической организации, не­обходимо иметь в виду, что конформизм встречается и в самых демок­ратических и прогрессивных из них.

Остановимся еще на одном политико-психологическом феномене из области международной политики: восприятии партнерами друг друга. Американский политический психолог Роберт Джарвис показал в своих работах, что многие национальные лидеры не замечают угрозу своей стране на международной арене в силу того, что их внимание сфокусировано на проблемах внутриполитической борьбы^[155].

Другой причиной неверного восприятия своих международных партнеров и последующих ошибок политиков является искажение их образа стереотипами, действие которых усиливается состоянием стрес­са. Руководители государства должны быстро отреагировать на ситуа­цию, в силу чего стресс усиливается. Одним из классических примеров является Кубинский кризис, в ходе которого Кеннеди и Хрущев чуть не довели дело до мировой войны. Причиной того, что они пошли на пря­мую конфронтацию, были неверные представления о возможных дей­ствиях друг друга. Риск был усилен феноменом группового мышления. Советники каждого из вождей по отдельности давали более осторожные рекомендации. Собравшись в группу они пришли к гораздо более рис­кованным выводам.

Верно или неверно могут воспринимать друг друга не только про­фессиональные политики, но и политические блоки, регионы и даже целые народы. Они могут не видеть реальной международной опасности и, напротив, видеть ее там, где она не существует. Так, опросы обще­ственного мнения, проведенные в Чешской республике летом 1995 года показали, что почти треть населения этой страны считают угрозу втор­жения со стороны России реальной, хотя для этого нет никаких объек­тивных предпосылок. Политические имиджи как государства, так и его лидеров могут отвечать реальности или быть иллюзорными. Проблема заключается в том, что они серьезно влияют на политическое поведение и становятся неотъемлемой частью политического процесса в современ­ном мире.