Бессознательное

Нем. unbewugt, франц. inconscient, англ. unconscious. Много­значный термин, впервые наиболее авторитетно обоснованный 3. Фрейдом и получавший за долгую историю своего существо­вания самые различные, если не просто взаимоисключавшие ин­терпретации. Даже в рамках психоанализа, весьма подвижных и постоянно меняющих свои очертания, понимание бессознательного неоднозначно: в своей далекой не новой работе 1968 г. английский психоаналитик Ч. Райкрофт (Райкрофт:1995) насчитал по мень­шей мере шесть различных психоаналитических школ

[25]

(классический психоанализ, э го-психология, клейнианский психоанализ, объект-теория, экзистенциальный психоанализ и юнгианский психоанализ).

бессознательное — совокупности содержаний, не присутствующих в акту­альном поле сознания

Для определе­ния этого понятия в самом широком его смысле можно воспользо­ваться характеристикой известных французских ученых Ж. Лапланша и Ж.-Б. Понталиса: бессознательное — термин «для обо­значения совокупности содержаний, не присутствующих в акту­альном поле сознания» (Лапланш. Понталис:1996, с. 71).

В современной науке можно выделить три наиболее влия­тельные концепции бессознательного, существующие как в чистом виде, так и в переходно-смешанных вариантах:

1) бессознательное индивидуальное, т. е. личное бессозна­тельное; 2) && коллективное бессознательное; 3) && культурное бессознательное.

Первое, восходящее к Фрейду, определяет бессознательное как биологически-психическое в своей основе начало, обязанное своим происхождением сексуальному влечению. Именно акцент на сексуальности, столь близкий мироощущению авангардно продви­нутой западной интеллигенции, бунтующей против буржуазного духа рациональности — в веберовском ее понимании — и являет­ся основополагающим для общей тональности наиболее распро­страненных интерпретаций бессознательного. У Фрейда понятие бессознательного существенно эволюционировало. Согласно его первой теории психического аппарата (основанной на топографическом делении души на бессознательное, предсознательное и сознание), «бессознательное состоит из содержаний, не допущенных в систему «Предсознание-Сознание» в результате вытеснения» (Лапланш. Понталис:1996, с. 71). В более поздней динамической модели психического аппарата человека (с ее струк­турными категориями «Оно», «Я», «Сверх-Я») бессознательное в основном совпало с понятием «Оно», и в этом своем понимании было воспринято большинством фрейдистски ориентированных ученых и последовавших за ними литературоведов и культуроло­гов.

Разграничение между собственно бессознательным и предсознательным осталось достаточно хрупким и неясным, хотя и было проведено Фрейдом относительно рано — в процессе разработки его метапсихологии, приблизительно в 1895 году; однако точную формулировку мы вряд ли сможем найти и в позднейших работах. Если обратиться к классической работе 1900 года «Толкование сновидений», то там предсознательное помещается Фрейдом ме­жду бессознательным и сознанием, от которого оно отделено цен-

[26]

зурой. Именно она не допускает бессознательные содержания как в предсознание, так и, естественно, в сознание. При этом Фрейд резко разграничивал предсознание и собственно сознание, ставя между ними преграду в виде так называемой «второй цензуры», выполняющей защитные функции по преграждению доступа тре­вожным мыслям в сферу сознания. Для предсознания во фрейдов­ском его толковании характерны два признака, впоследствии по­служившие причиной дальнейших разногласий между «доктринальным» фрейдизмом и неофрейдизмом. Для Фрейда предсознательные представления как правило носят вербализированный характер, они для него связаны со «словесными представ­лениями», что сразу ставит его учение в известную оппозицию по отношению к теориям Лакана. Другой характеристикой предсоз­нания является его тесная связь с Я, недаром он называл его «нашим официальным Я». В своей работе «Бессознательное» (1915) ученый назвал предсознательное «осознанным знанием», т. е. фактически отождествил его с теми содержаниями бессозна­тельного, которые легко могут стать доступны осознанию; естест­венно, так понятое предсознательное не могло охватывать все сферы «подлинного» бессознательного, принципиально оторван­ного от сознания. В дальнейшем (в так называемой второй топи­ке) Фрейд практически отказался от этого понятия, употребляя его лишь в качестве прилагательного «для обозначения того, что ускользает от актуального сознания, но является бессознательным в узком смысле этого слова» (Лапланш. Понталис:1996, с. 350).Поскольку фрейдизм чаще всего воспринимается широкими кру­гами гуманитарной интеллигенции вне своей исторической пер­спективы, то различие между понятиями бессознательного и пред-сознательного часто либо упускается, либо становится предметом далеко идущих спекуляций, сильно отклоняющихся от своего пер­воисточника.

Другие понимания бессознательного связаны с попытками, бо­лее или менее последовательными и искренними, его дебиологизации. Непосредственно неосознаваемые элементы душевной жизни человека, как и те биологические процессы функционирования его организма, которые получили название «бессознательного», у большинства теоретиков постструктуралистской ориентации при­обретали черты некоего «коллективного бессознательного» — мифической первопричины всех изменений в обществе. При этом стихийность проявлений бессознательного, характеризуемых как «неритмичные пульсации», трансформировались у большинства постмодернистов в не менее мифическую силу — в мистифициро-

[27]

ванное, фантомное понятие && желания, которое действует как стихийный элемент в общем «устройстве» общества.

У Делеза и Гваттари бессознательное может выступать в двух ипостасях: параноическом или шизофреническом. В пер­вом случае оно порождает тотальности и «репрезентации», созда­ет видимость жизни; во втором — утверждает фрагментированные, раздробленные множественности — «мегафабрику». При этом постоянно подчеркивается процессуальный характер дейст­вия бессознательного, описываемого как шизофрения и понимае­мого прежде всего как процесс порождении желания и «желающих машин». Именно шизофрения, утверждают авторы «Анти-Эдипа», и «конституирует» становление реальности. Кро­ме того, сама шизофрения может принимать двойную форму: либо процесса болезни, когда «чистый поток экзистенции» подвер­гается воздействию структур, кодов, систем и аксиом, приостанав­ливающих его свободное излияние, налагающих на него «арест», поскольку все эти структуры представляют собой «репрессивные формации»; либо процесса становления, обозначающего «микропорождение» желания, порождение «парциальных объек­тов».

В соответствии с подобной установкой Делез выделяет два уровня, на которых действует бессознательное и его порождения — «желающие машины» и «машинное производство»: моляр­ный и молекулярный. Минимальные составные единицы бес­сознательного — то, что Делез называет молекулами цепочек же­лания, находящихся в постоянном движении, или, как он их иначе называет, «парциальные объекты», — образуют эфемерные от­ношения, комбинации и связи; при этом, подчеркивает Делез, это не приводит к «тотальности или единству»: «Мы живем в век парциальных объектов, кирпичей, которые были разбиты вдре­безги, и их остатков. Мы уже больше не верим в миф о существо­вании фрагментов, которые, подобно обломкам античных статуй, ждут последнего, кто подвернется, чтобы их заново склеить и вос­создать ту же самую цельность и целостность образа оригинала. Мы больше не верим в первичную целостность или конечную то­тальность, ожидающую нас в будущем» (Deleuze, Guattari: 1972. с. 42).

Только на этом уровне Делез допускает существование авто­номных парциальных объектов, минимальных по размеру и похо­жих на «следы» (любопытное совпадение с теорией «следа» Дерриды) элементов бессознательного, которые он наделяет корпускулярно-волновой природой (по аналогии с современной физиче-

[28]

ской квантовой теорией света); эта природа якобы и организует неравномерно пульсирующий либидозный поток, порождающий свободную игру частиц, где их множественность и фрагментар­ность образуют «гетерогенные конъюнкции» и «инклюзивные дизъюнкции». Здесь возможны только «алеаторные», т. е. слу­чайные комбинации и полное отсутствие всякой стабильности.

В том же случае, считает Делез, когда бессознательное прони­зывает, или, по его терминологии, «инвестирует» «социальное поле», оно мобилизует «свободную игру» «сверхзарядов» либидозной энергии, ее «противозарядов», или «разряжений». Таким образом, бессознательное как бы постоянно испытывает колеба­ния, осциллирует между двумя полюсами своего положения на молярном или молекулярном уровне. Как уже говорилось выше, на первом возникают агрегаты, или молярные структуры, которые подчиняют себе молекулы, подавляют сингулярности; на втором же уровне молекулы аккумулируют в себя микромножественности (парциальные объекты), которые своей стихийностью подрывают единство структур.

Бессознательное обладает стихийной способностью произво­дить два полюса противоположностей. С одной стороны, оно по­рождает «цельности», «тотальности» и создает иллюзию упорядо­ченности, параноический театр абсурда; с другой стороны, оно порождает хаотическое царство независимых друг от друга множественностей и импульсов, возникающих в результате прохож­дения потоков либидо. Редуцируя социально-экономическую жизнь общества и человека до уровня семиотической системы, исследователи превращают все в семиотический процесс, в семиозис.

Согласно точке зрения, наверно, самого популярного среди первой генерации постмодернистов ученого — Лакана, в основе человеческой психики, поведения человека лежит бессознатель­ное. При этом Лакан предложил трактовку фрейдовского подсоз­нания как речи и отождествил структуру подсознания со структу­рой языка. В одном из своих наиболее цитируемых высказываний он утверждает: «Бессознательное — это дискурс Другого», это «то место, исходя из которого ему (субъекту. — И. И.)и может быть задан вопрос о его существовании» (Laccan:1966. с. 549). И хотя у Лакана часто наблюдается характерный сдвиг понятий, ко­торыми он оперирует, вследствие чего результирующий смысл его аргументации приобретает мерцательное свойство логической не­прозрачности, дискурсивность этого Другого как основополагаю­щий его признак остается вне сомнения. Эту доминирующую ха-

[29]

рактеристику Другого впоследствии активно разрабатывал Деррида, в частности, в своей работе «Психея: Изобретение другого» (Derrida:1987).

Лакан развил некоторые потенции, имманентно присущие са­мой теории произвольности знака, сформулированной Соссюром, и ведущие к отрыву означающего от означаемого. Кардинально пересмотрев традиционную теорию фрейдизма с позиций лингвис­тики и семиотики, Лакан увидел в бессознательном языковую структуру: «бессознательное является целостной структурой языка», а «работа сновидений следует законам означающего» (Lacan:1977, с. 147, 161).

Панъязыковость позиции Лакана, разумеется, резко отличает его от Фрейда. Саруп несомненно прав, когда пишет: «Его теория языка такова, что он не смог бы возвратиться к Фрейду: тексты не могут иметь недвусмысленного, изначально девственного смысла. С его точки зрения, аналисты должны непосредственно обращать­ся к бессознательному, и это означает, что они должны быть прак­тиками языка бессознательного — языка поэзии, каламбура, внутренних рифм. В игре слов причинные связи распадаются и изобилуют ассоциации» (Sarup:1988, с. 9). К. Батлер отмечает, что «в терминах Лакана противоречия внутри индивида возникают из бессознательного (порождаются действием бессознательного) по мере того, как оно пытается разрушить символический порядок в том виде, в каком он налагается семьей и в конечном счете обще­ством» (Butler: 1980. с. 128).

Другой видный теоретик постмодернизма — Ю. Кристева обратилась к лакановской теории подсознания в силу своей не­удовлетворенности чисто лингвистическим объяснением функцио­нирования поэтического языка. Лингвистическая трактовка бес­сознательного у Лакана выдвинула в качестве основной цели пси­хоанализа восстановление исторической и социальной реальности субъекта на основе языка подсознания; эту задачу Кристева по­пыталась решить практически в «Революции поэтического языка» (Kristeva: 1974). В этом исследовании && текстуальная продуктивность описывается как «семиотический механизм текста», основанный на сетке ритмических ограничений, вызванных бес­сознательными импульсами, и постоянно испытывающий сопро­тивление со стороны однозначной метрической традиции у гово­рящего субъекта.

Из всех постструктуралистов Кристева предприняла попытку дальше всех заглянуть «по ту сторону языка» — выявить тот «довербальной» уровень существования человека, где безраздель-

[30]

но господствует царство бессознательного, и вскрыть его механи­ку, понять те процессы, которые в нем происходят. Кристева по­пыталась с помощью концепции && хоры создать «материальную основу» дословесности либидо, при всей разумеющейся условно­сти этой «материальности». — В этом, собственно, и заключается ее «прорыв» в вербальную структурность языка из предвербальной бесструктурности постструктурализма. Хора выступает как материальная вещность коллективной либидозности, как реификация, овеществление бессознательности желания, во всей много­значности, которая приписывается этому слову в мифологии пост­структурализма. Этот новый вид энергетической материи, создан­ный по образу и подобию современных представлений о новых типах материи физической — своего рода силовое поле, разди­раемое импульсами жизни и смерти. Эроса и Танатоса. Также && Политическое бессознательное.