Культурная критика

англ. CULTURAL STUDIES, CULTURAL CRITIQUE.Проблема Культурных,или, вернее, культурологических исследований вплотную смыкает­ся с постструктуралистской проблематикой. Именно в специфике той сферы действительности, от которой получило название на­правление «культурной критики», четко прослеживается переход от постструктурализма к постмодернизму. Сам же вопрос о куль­турной критике довольно сложен. Не обладающая целостным ха­рактером, но заявившая о себе в основном в 80-х годах как до­вольно влиятельное течение литературоведческой и искусствовед­ческой мысли, она в принципе выходит за пределы левого деконструктивизма и относится к новейшим тенденциям постмодерниз­ма. Если кратко охарактеризовать это течение, то оно, будучи весьма неоднородным по своим идеологическим импульсам и фи­лософским ориентациям, в какой-то мере знаменует собой возврат

[119]

к традициям культурно-исторического подхода и апеллирует к практике социально-исторического анализа. Хотя тут же надо сказать, что исторический момент в нем выступает в ослабленной форме, что является следствием общего упадка на Западе (а в данное время и в России) исторического сознания. Поэтому куль­турную критику следовало бы скорее назвать культур­но-социологической критикой. Специфической особенностью этого типа исследований является настойчивый призыв изучать прежде всего современную культуру.

Преимущественным предметом изучения этой относительно новой отрасли гуманитарных наук стал анализ воздействия на мышление и поведение людей «культурных практик», их систем обозначения и общественно-духовных институтов, обеспечиваю­щих функционирование этих практик в обществе.

Существенное влияние на ее формирование оказали разного рода неомарксистские концепции, сторонники которых часто заяв­ляют о себе как о приверженцах аутентичного марксизма. Напри­мер, Ф. Джеймсоном таких деклараций сделано немало. В конце 1982 г. он заявил: «Марксизм на сегодня является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целост­ного знания и монизма (очевидно, он имеет в виду монизм мар­ксизма — И. И.) дисциплинарных полей; он пронизывает на­сквозь сложившиеся ведомственные и институциональные струк­туры и восстанавливает понятие универсального объекта изучения, подводя фундамент под кажущиеся разрозненными исследования в экономической, политической, культурологической, психоанали­тической и прочих областях» (Jameson:1988, с. 89).

По мнению Джеймсона, единственным эффективным средст­вом против фрагментации, порожденной академической специали­зацией и «департаментализацией знания», является проверенная марксистская практика культурной критики, превосходящей по своей эффективности эфемерное трюкачество эклектизма совре­менных интердисциплинарных исследований.

Английский теоретик постструктурализма Кристофер Батлер открыто призывает дополнить его тем, что он называет мар­ксизмом. Сам Батлер характеризует свою позицию как «радикально-либеральную», очевидно, более терминологически правильным было бы ее определить как разновидность либерально трактуемого марксизма. Можно сказать, что он последовательно стремится избежать того, что называется «холической системой убеждений» (Butler: 1986, с. 153), и выступает сторонником методо­логического плюрализма, — весьма характерного для статуса

[120]

культурных исследовании, — пытаясь дать некий синтез «лингвистического, структурного, деконструктивистского и мар­ксистского подходов» к анализу текстов.

С призывом создать эффективную методику изучения совре­менной культуры выступил и бывший структуралист Роберт Скоулз в книге «Текстуальная власть: Литературная теория и препо­давание английского» (1985): «Мы должны прекратить «преподавать литературу» и начать «изучать тексты». Наш новый понятийный аппарат должен быть посвящен текстуальным иссле­дованиям... Наши излюбленные произведения литературы не должны, однако, затеряться в этой новой инициативе, но исклю­чительность литературы как особой категории должна быть от­вергнута. Все виды текстов: как визуальные, так и вербальные, как политические, так и развлекательные — должны восприни­маться как основание для текстуальности. Все текстуальные ис­следования должны быть выведены за пределы дискретности од­ной страницы или одной книги и рассматриваться в контексте ин­ституциональных практик и социальных структур...» (Scholes:1985, с. 16-17).

Здесь мы видим все тот же импульс к замене традиционного понятия литературы постструктуралистской концепцией тексту­альности и требование включать в исследование литературы как тексты самого разного вида, так и социальные формы различных жизненных практик. Все это очень напоминает поздних тельке-левцев, в первую очередь Кристеву, а также несомненно теорети­ческий проект Фуко. Разница заключается в большем акценте на социологический аспект бытования литературы и ее связи со всеми видами дискурсивных практик.

В 1985 г. при Миннесотском университете был создан журнал «Культурная критика» (Cultural critique, Minneapolis, 1985), высту­пивший с широковещательной программой исследований в этой области. Его редакторы заявили в «Проспекте», что цель этого издания в самом общем виде «может быть сформулирована как изучение общепринятых ценностей, институтов, практик и дис­курсов в разных их экономических, политических, социологиче­ских и эстетических конституированностях и связанных с ними исследованиях» (Prospectus: 1985, с. 5). Задачу журнала его редак­торы видят в том, чтобы «заполнить обширную область интерпре­тации культуры, которая на данный момент определяется соедине­нием литературных, философских, антропологических и социоло­гических исследований, а также марксистского, феминистского,

[121]

психоаналитического и постструктуралистского методов» (там же. с. б).

Насколько широк интерес к подобного рода исследованиям, показывает состав редколлегии журнала, куда вошли неомар­ксисты Фредрик Джеймсон, Фрэнк Лентриккия и Хейден Уайт, независимые левые постструктуралистские герменевтики Поль Бове и Уильям Спейнос, лингвист и философ Ноам Хомский, из­вестный литературовед левоанархистской ориентации Эдвард Сеид, феминистки Элис Джардин и Гайятри Спивак и представи­тель «черной эстетики», родившейся в недрах негритянского дви­жения за свои права, христианский теолог и леворадикальный критик культуры Корнел Уэст, обратившийся в 80-х годах к пост­структурализму. В первом же номере этого журнала он опублико­вал приобретшую популярность статью «Дилемма черного интел­лектуала» (West: 1985). Членами редколлегии стали также и бри­танские постструктуралисты Терри Иглтон, Стивен Хит, Колин Маккейб и Реймон Уильямс, которых исследователь американ­ского деконструктивизма Винсент Лейч безоговорочно называет марксистами, отметив при этом, что право на первенство в этой области вне всяких сомнений принадлежит британским левым.

В отличие от Северной Америки, где постструктуралистские концепции первоначально оформились в виде аисторического мо­дуса Йельского деконструктивизма, эволюционная траектория постструктурализма в Англии была совершенно иной. И, может быть, самым существенным в ней было то, что постструктурализм в Британии с самого начала выступил как широкое интеллектуаль­ное движение практически во всем спектре гуманитарного знания, — движение, отмеченное к тому же весьма характерной для тра­диции литературоведения этой страны социальной озабоченностью и тяготением к конкретно-историческому обоснованию любого вида знания. Эта укорененность литературной критики в социаль­но-общественной проблематике — традиция именно английского либерального гуманитарного сознания, оказавшегося способным в свое время даже явно формалистическим тенденциям новой кри­тики придать несомненную социокультурную направленность, о чем красноречиво свидетельствует весь творческий путь Фрэнка Ливиса.

Характеризуя становление постструктурализма в Англии, Истхоуп в своей книге «Британский постструктурализм с 1968 г.» (1988), подчеркивает: «Поскольку в Британии пост­структурализм был воспринят в рамках альтюссеровской парадиг­мы, то внедрение этой новой критики было нераздельно связано с

[122]

вопросами идеологии и политики. Внутри этого дискурсивного пространства постструктурализм развивался в двух направлениях. Сначала постструктуралистские концепции были усвоены по от­ношению к проблемам текстуальности, т. е. в альтюссеровском анализе того, каким образом читатели конституировались тек­стом... Но при этом к постструктурализму прибегали также как к средству критики буржуазного субъекта, как к способу демонст­рации того положения, что считавшийся самодостаточным субъект на самом деле является всего лишь структурой и следствием (т. е. результатом воздействия внеличностных сил — И. И.). В этом обличье постструктурализм проник в область социальных наук, историографии и социальной психологии» (Easthope:1988, с. 33).

Именно эти концепции и легли в основу первоначального вари­анта английского постструктурализма, когда в 1971-1977 гг. груп­па исследователей (С. Хит, К. МакКейб, Л. Малви, Р. Кауард и др.), объединившиеся вокруг журнала «Скрин», стали активно формировать национальную версию постструктурализма, преиму­щественно в сфере теории кино.

Для Лейча самыми влиятельными концепциями британских постструктуралистов являются «культурный материализм» Реймонда Уильямса, «риторическая и дискурсивная теории» Терри Иглтона (Лейч имеет в виду прежде всего получившую широкий резонанс книгу Иглтона «Теория литературы: Введение» (Eagieton:1983), где и были сформулированы эти теории). Основ­ное, что привлекает внимание Лейча у Иглтона, это его тезис, что литература отнюдь не представляет собой «неизменную онтологи­ческую категорию» или объективную сущность, а всего лишь «изменчивый функциональный термин» и «социоисторическую формацию». Английский исследователь пишет: «Лучше всего рас­сматривать литературу как то название, которое люди время от времени и по разным причинам дают определенным видам письма, внутри целого поля того, что Мишель Фуко называл «дискурсивными практиками» (там же. с. 205).

Таким образом, преимущественным аспектом культурного ис­следования является не литература, а && дискурсивные практики,понимаемые в историческом плане как риторические конструкты, связанные с проблемой власти, обеспечиваемой и проявляемой через специфическим образом откорректированное, отредактиро­ванное знание. В качестве таких дискурсивных форм Иглтон пе­речисляет кинокартины, телешоу, популярные литературные про­изведения, научные тексты и, конечно, шедевры классической литературы. Проповедуя плюрализм как критический метод, ос-

[123]

нованный на марксистской политике, Иглтон в отличие от боль­шинства своих американских коллег четко ставит перед собой за­дачу социологической эмансипации человека: «Приемлемы любой метод или теория, которые будут способствовать цели эмансипа­ции человечества, порождения «лучших людей» через трансфор­мацию общества» (там же, с. 211).

На американском же горизонте, по мнению Лейча, культурные исследования сформировались под воздействием постструктурали­стских концепций позднее — в 80-е годы; их сторонники «выдвинули аргумент, что не существует чисто дискурсивная, «пред- лишь или докультурная» реальность, или социоэкономическая инфраструктура: культурный дискурс конституирует основу социального существования так же, как и основу персональной личности. В свете подобной поэтики задача культурных исследо­ваний заключается в изучении всей сети культурных дискypcoв»(Leitch:1988, с. 404). Соответственно решается и взаи­моотношение литературы и действительности: «Литературный дискурс не отражает социальной реальности; скорее дискурс всех видов конституирует реальность как сеть репрезентаций и повест­вований, которые в свою очередь порождают ощутимые эмоцио­нальные и дидактические эффекты как в эпистемологическом, так и социополитическом регистрах» (там же).

Перед нами все та же феноменологическая традиция в ее панъ-языковой форме, восходящей еще к структурализму, которая су­ществование самой действительности объясняет интенциональностью языковых (под влиянием Дерриды понимаемых как пись­менно зафиксированных) дискурсивных практик, — традиция, не то чтобы совсем отвергающая существование независимой от осознания человека реальности, но утверждающая ее недоступ­ность сознанию в неопосредованной культурными концепциями и конвенциями форме. Поскольку степень этой опосредованности воспринимается как поистине бесконечная величина, то весь ис­следовательский интерес сосредотачивается на анализе механиз­мов опосредования, сознательно искусственный характер и проти­воречивость которых делают эту реальность столь зыбкой, измен­чивой и неуловимой, что вопрос о ее адекватном постижении по­стоянно ставится под сомнение и фактически снимается с повестки дня.

Что же касается того, что собственно нового ввели в научный обиход культурные исследования то это несомненная переоценка эстетической значимости элитной, или канонической, литературы,

[124]

бывшей до этого главным предметом серьезных академических штудий.

В этом отношении важно отметить два момента. Во-первых, было существенно расширено поле исследования, в которое были включены и популярная литература, и массмедиа, и субкультурные формы, — и все то, что нынче определяется как массовая культу­ра в полном ее объеме, та эстетическая (вне зависимости от ее качества) культурная среда, которая явилась порождением техно­логической цивилизации XX в. Во-вторых, весь этот материал потребовал кардинальной переоценки такого понятия, как эстети­ческая ценность, — проблема, давно ставшая предметом внимания западноевропейских критиков, в основном теоретиков рецептив­ной критики. Здесь критики культуры пошли по пути решитель­ной релятивизации эстетической ценности, доказательства ее принципиальной относительности и исторической ограниченности ее престижности, значимости, а следовательно, и влияния на весь механизм эстетических взглядов. В определенных случаях, как это пытаются доказать новейшие литературоведы, популярная песенка способна обладать большей эстетической ценностью, нежели лю­бая пьеса Шекспира. В частности, об этом пишет Барбара Херрнстейн-Смит, подчеркивающая абсолютную условность всех литературных ценностей и оценок.