Предисловие. "И вдруг на меня снизошло и простерлось вокруг такое чувство покоя и мира, такое всеведение, выше любой человеческой мудрости

"И вдруг на меня снизошло и простерлось вокруг такое чувство покоя и мира, такое всеведение, выше любой человеческой мудрости, и я понял...
что Бог — мой брат, и что Его душа — родная мне. и что центр Вселенной — Любовь".

Уолт Уитмен. "Листья травы"

Большинству из нас, вероятно, не приходилось испытывать переживаний столь живых и впечатляющих, как у Данте или Уитмена, и все же у меня, как и у каждого, бывали мгновения, когда наступает дезориен-тация во времени и пространстве, мгновения, когда обнаруживаешь себя перед входом в иное состояние бытия, мгновения, когда личная точка зрения оказывается Тривиальной и ее вытесняет интуитивное чувство великой гармонии со всем мирозданием. Обычно такие мгновения наступают, когда мы с головой уходим в захватывающий фильм, книгу, живописное или музы-кальное произведение, или во время церковной службы. Возможно, это случалось, когда вы предавались грезам у ручья, в горах или на берегу моря; может быть, такое бывало, когда вы находились в состоянии подъема или испытали душевное потрясение; такое могло случиться в результате приема наркотиков или когда вы влюблены, или при созерцании звездного неба, или сразу после родов. Самым необычным в такие минуты является выход из-под контроля личности, и тем не менее все кажется поразительно гармоничным и правильным.

В такие моменты мы чувствуем, хотя обычно и не можем четко сформулировать свои мысли, более глубокий смысл своей жизни. Непременным условием таких переживаний является то, что они возникают без участия интеллекта. Однако обычно сразу после них мы снова начинаем думать, анализировать, и пытаемся дать название тому, что произошло. Здесь-то и начинаются затруднения. Споры о названиях приводили людей к неописуемым недоразумениям, вплоть до религиозных войн. Но если уж мы придумали названия для наших переживаний, то эти слова и понятия, благодаря их связи с моментами реального проникновения, приобретают свою собственную силу, и, кроме того, они придают нашему Эго уверенность в том, что мы знаем нечто, позволяющее нам контролировать ситуацию. В одной системе понятий такие переживания трактуются как что-то сугубо из области психологии: "Я сошел с ума", "гал-люцинации" или "расщепление личности", "выход на поверхность бессознательного", "истерия", "иллюзия"... Другие понятия, фокусируясь на содержании переживания, предполагают некое мистическое или духовное событие: "Бог снизошел ко мне", "я вошел в дух", "я чувствовал присутствие Христа", "дух руководил мною", "я понял Дао" или "Дхарму" или "Божественный Закон".

В 1961 году я оказался вовлеченным в подобную полемику, связанную с названиями. В результате приема псилоцибина я испытал самое глубокое переживание за всю свою жизнь. По своему содержанию оно было религиозно-мистическим, так что "духовный ярлык" в этом случае оказался подходящим. Однако в ту пору я был профессором социологии в Гарварде, и всецело разделял точку зрения, согласно которой химические препараты являются психотомиметиками (т.е. провоцируют психоз) и что, следовательно, принимая их, я становился "сумасшедшим". И хотя мне и не довелось сойти с ума в результате приема химических веществ, но это едва не случилось из-за образовавшейся в моей голове путаницы различных понятий. Кстати, Карл Юнг приписывает умопомешательство Рихарда Вильгельма, общепризнанного переводчика "И Цзин", именно его попытке объединить в своей душе две в корне различные культу-ры. Поначалу спор разгорелся вокруг маленького гриба псилоцибе. Мексиканские "курандерос" (знахари) име-новали его "теонанакатль" — "плоть богов" — считая его полезным для достижения божественных и мистических переживаний. Хэмфри Осмонд (английский психиатр) наклеил на него ярлык, несколько более удобоваримый для западного ума, использовав термин "психоделик", означающий "раскрытие психики". В кругах психиатров веществу из гриба псилоцибе было присвоено наименование "психотомиметическая производная триптамина", и к нему проявили интерес только как к средству экспериментального введения в псевдошизоидные состояния. Так, при использовании одной системы ярлыков и понятий мы являемся исследователями мистических пространств, которые переживали Моисей, Магомет, Христос и Будда. Согласно другой — мы являемся полными дураками, приводящими самих себя в состояние безумия. Обоснованность использования духовных метафор ощущалась интуитивно. Подтверждением этому служили многочисленные параллели между переживаниями, вызванными психоделическими веществами, и мистической литературой. Лично я разрешил для себя это почти невыносимое противоречие, перейдя в область духовной интерпретации. В течении пяти лет мы и пытались найти такие ярлыки, которые оптимизировали бы смысл этих переживаний для человечества. Нам казалось, что исход этих поисков мог бы в значительной степени повлиять на ориентацию человеческого сознания. Ведь при употреблении одной группы понятий каждое умственное состояние, прерывающее нормальное, рациональное, бодрствующее сознание, рассматривалось как отклонение от нормы, как потеря самоконтроля. Другая группа понятий трактовала пробужденные состояния сознания как редкие и драгоценные для человечества возможности вступить в более величественные сферы своего собственного потенциального осознания. В таком случае эти переживания следовало скорее культивировать, чем подавлять, даже если они создавали угрозу существованию социальных институтов. При такой постановке вопроса мы следовали по стопам Вильяма Джеймса, который в 1902 году писал о пробужденных состояниях сознания в своей книге "Многообразие религиозного опыта": "Никакая оценка Вселенной в ее полноте не может быть окончательной, если она оставляет в стороне другие формы сознания. Вопрос в том, как их оценить — ведь они столь отличны от нашего обычного сознания. Тем не менее они могут определить позиции, хотя и не могут дать формул, и могут открыть некую область, хотя и не могут предоставить ее карту. Во всяком случае, они запрещают нам преждевременно ставить точки над i в нашей оценке реальности ".

Мы в достаточной степени оценили изощренность к утонченность восточных систем понятий для описания пробужденных состояний сознания. В течении примерно четырех тысяч лет восточные религии составляли карты и схемы территорий внутреннего поиска. Некоторые из них мы еще как-то могли понять, тогда как другие базировались на культурных традициях, слишком чуждых для нас, чтобы их можно было использовать. В 1967 году я отправился в Индию, потому что меня привлекали подобные описания, и я хотел найти путь, или, быть может, учителя, с помощью которого я смог бы использовать эти карты более эффективно. Я надеялся тогда, что смогу упрочить эти пробужденные состояния сознания и соединить их со своей нормальной повседневной жизнью. Никто из нас не был в состоянии добиться этого с помощью одних лишь психоделических веществ.

В Индии я встретил Ниимкароли Бабу, что превзошло все мои ожидания. Он жил в состоянии "Сахадж Самадхи", и пробужденное состояние сознания было неотъемлемой частью его повседневной жизни. В его присутствии человек ощущал бесконечность пространства и времени так же, как и бесконечную любовь и сострадание. Однажды Махарадж-джи, как мы его называли, принял огромную дозу психоделиков, и, к моему полному изумлению, ничего не произошло. Поскольку его осознание не было ограничено никаким местом, то ему некуда было и идти, так как он уже был и здесь, и везде, где только возможно.

Видеть кого-то и быть кем-то — две разные вещи, и я намного охотнее был бы кем-то, чем видел бы кого-то. Вопрос заключался в том, как осуществить ту трансформацию, которая, как я полагал, сделает меня тем, кем — или чем — был Махарадж-джи. Все, что исходило из уст Махарадж-джи, я воспринимал как специальные инструкции, хотя и не был в состоянии следовать им всем. Но потом это усложнилось, потому что он давал противоречивые указания. Теперь я понял, что вступил в противоречие с учителем, подобно тому, как дзэнский коан эффективен лишь до тех пор, пока человек скован рациональностью. Со своим рациональным, аналитическим, уравновешенным умом из того места, где я находился, я не мог попасть туда, куда, как я думал, я шел. Что было делать?

В присутствии Махарадж-джи я чувствовал, что мое сердце раскрывается, и чувствовал прилив всепоглощающей любви, которую я не испытывал никогда прежде. Может быть это и был путь — раствориться в любви. Но мой ум не успокаивался. Ученый-социолог, этот скептик, не мог исчезнуть без борьбы. Структура моего Эго яростно сопротивлялась, используя все средства, в том числе чувственные желания и интеллект, комплекс вины и чувство ответственности. Например, во всех храмах, где останавливался Махарадж-джи, были статуи Ханумана, обезьяноподобного бога, который приобрел свою силу бла-годаря полной преданности божественному. Хануман глубоко чтим и любим приверженцами Махарадж-джи. Я садился перед восьмифутовой каменной статуей обезь-яны, окрашенной красной краской, пел для нее и медитировал на ней. Время от времени внутри меня возникал голос: "Да-а, сидишь тут, поклоняясь каменному идолу обезьяны. Дальше уж действительно идти некуда ". Это было то самое внутреннее сражение, о котором в иносказательной форме повествует Бхагавад-Гита.

Мои друзья-буддисты говорили, что проблема тут состоит в том, как дисциплинировать свой ум, а Махарадж-джи, когда я его спрашивал, утверждал, что когда я приведу свой ум к однонаправленности, я познаю Бога. Возможно, это и было тем, что нужно. Поэтому я ревностно занялся медитацией. Путь преданности допускал слишком большую игру ума, а я должен был быть жесток по отношению к себе. В 1971 году я начал серьезную медитационную практику в Бодх Гайя, где Будда достиг просветления. На десятидневных курсах в составе группы из ста человек, прибывших с Запада, я был плавно введен в методы буддийской медитации Тхеравада — практики, исключительной по своей простоте.

В это время я встретил Анагарику Муниндру, учителя Тхеравады, который при своем открытом, почти прозрачном характере, казалось, олицетворял то внимательное, светлое спокойствие, на достижение которого и был направлен метод. Переживание нового глубокого спокойствия сразу же оживило меня. Я попросил учить меня дальше, и он ввел меня в Вишуддхимаггу, часть традиции буддистских наставников. В конечном счете, я, психолог с Запада, поистине смирил свой интеллект. Ибо я увидел, что же в действительности такое "логос души".

В этой книге содержится система тщательно сформулированных категорий умственных состояний плюс философия и метод избавления сознания от тирании собственного ума. В ней содержится та система понятий, которую я искал с 1962 года. Она на удивление свободна от оценивающих суждений, и поэтому годится для сравнения принципиально различных метафизических систем, относящихся к пробужденным состояниям сознания. Я проглотил эту книгу залпом.

Хотя мой ум и был восхищен системой, которая лежит в основе практик, я обнаружил, что становлюсь сухим и противлюсь самой медитации. Было ли это ошибкой, которую я допустил, практикуя метод, или свидетельством того. что эта форма духовной практики ве была моим путем? Я благополучно покинул Бодх Гайя, чтобы выполнить обещание присутствовать на празднике бхакти и найти Махарадж-джи, который был моим Гуру. Вы можете спросить — если Махарадж-джи, иидуист, является моим Гуру, то почему я должен был ехать изучать буддийскую медитацию в Бодх Гайя, вме-сто того, чтобы оставаться с ним? Дело в том,что он вре-менами не позволял мне оставаться вместе с ним и всегда говорил "Все есть одно". Он подробно рассказывал о Христе и Будде, а потом отсылал меня прочь. Поэтому я не видел противоречия в следовании другим традициям, когда находился не с Махарадж-джи. Потому что по методу моего Гуру все другие пути способствуют процессу очищения, которое сможет позволить мне слиться с моим любимым Махарадж-джи. Слияние с ним было бы концом путешествия.

Покидая Бодх Гайя, я договорился с Муниндрой провести с ним лето в Косани, маленьком гималайском селении. Но в последний момент он не смог приехать, и поэтому в течении этого лета Дэн Голмен, я, и еще чело-век двадцать, практиковали набор из буддистских, индуистских и христианских методов. В течение этого времени, беседуя с Дэном Голменом, я обнаружил, что у нас много общего. Мы оба получили психологическое образование, оба были связаны с Гарвардом, у обоих был один и тот же Гуру, мы оба высоко ценили теорию буддизма и его медитационные техники. Так же, как и я, он боролся, пытаясь объединить две несопоставимых части жизни каждого из нас.

Но между Дэном и мной были и важные различия. Одним из них было то, что он хотел бы все, полученное в результате этой практики, привезти домой, в научные круги. Я, с другой стороны, уже давным-давно оставил академическую среду. А Дэна все еще занимали интеллектуальные проблемы интеграции. Научный склад его проницательного ума, его преданность Махарадж-джи и приверженность буддистской традиции идеальным образом подготовили его для составления обзора духовных путей и связанных с ними состояний сознания.

В минуты, когда я стремлюсь понять, что произошло со мной, куда я иду и что ждет меня впереди, эта книга доставляет мне истинное наслаждение. С другой стороны, когда я медитирую над своим Гуру в своем сердце, то такие книги, как эта, столь же неуместны, как попытка заставить себя полюбить, размышляя над этим.

Быть может, некоторым читателям не слишком понравится то, что Дэн слишком быстро расправился с проблемами, присущими специфическому пути медитации. Так, с моей точки зрения, он мало что сказал о той милости, которая исходит от Гуру. Впрочем, это и не входило в его намерения, так как он дает общий взгляд на единство путей, не уделяя внимания деталям. Те же, кто считают свой путь единственным, будут особенно расстроены. Здесь я имею в виду не только такие очевидные примеры, как христианский фундаментализм или Общество Сознания Кришны, но и тот утонченный снобизм, который пропитывает почти все традиции. Наверное, каждый из нас, не будучи полностью уверенным в себе, должен чувствовать, что его путь лучше. Но более зрелой является та точка зрения, что "мой путь" лучший только для меня, а для других людей более удобны другие пути. И эта книга служит примером такого подхода.

Если выйти за пределы эмоциональных привязанностей к нашим собственным методам, то появится возможность оценки данной работы. Она представляет собой закладывание систематических основ для понимания смысла универсальности духовного путешествия, подоб-но тем философским основам, которые изложил Олдос Хаксли в своей книге "Perennial Philosophy" — "Вечная философия". И наверняка, когда мы сможем осознать общности, мы сможем постичь и различия.

Барр, Массачусетс, Рам Дасс