Ф.С. Пиндер

Единственным человеком в Англии, кроме Орейджа, с кем я мог говорить открыто и свободно, был Ф.С. Пиндер. Наше знакомство со временем переросло в тесную и продолжительную дружбу. Где бы мы ни встречались, я покидал его освеженным и обновленным, умственно и эмоционально. Он обладал глубоким пониманием внутреннего смысла Рассказов Вельзевула. После одного из наших разговоров он дал мне копию беседы с Гюрджиевым о том, как учиться работать как человек. Вкратце, она касалась того явления, что все живые создания работают – от насекомого до человека. Один человек работает только умом, другой – только телом, от них ничего невозможно ожидать; они, так сказать, одномозгные. Только когда все три мозга работают вместе можно говорить, что человек, настоящий человек, работает, в противном случае он работает как животное. Когда все три центра работают вместе, тогда возможна сознательная работа, но человек должен учиться работать подобным образом.

Наименьшие трудности представляет двигательный центр, затем интеллектуальный; и наибольшие трудности – эмоциональный центр.

В Приорэ Гюрджиев постоянно говорил нам учиться работать не так, как работает лошадь или даже чернорабочий, а как человек.

Относительно того, почему эмоциональный центр представляет наибольшую сложность, нужно вспомнить - в Вельзевуле говориться, что эмоциональный центр не сконцентрирован в одном месте как двигательный и интеллектуальный, а рассредоточен.

В процессе физической работы, наподобие копки или распиливания, чтобы не быть захваченным течением ассоциаций, необходимо беспрестанно оставаться бдительным. Эмоции очень легко вовлекаются и в человеке начинаются рассуждения. Он начинает работать даже не как лошадь. С помощью ощущения или счета и помня себя во время физической работы, например, работая в саду или ухаживая за лошадьми, человек сохраняет громадное количество энергии.

Пиндер дал мне и свои записи о дыхательных упражнениях и экспериментах, которые Гюрджиев проводил в Приорэ.

Он решительно заявил, что лучше вообще не делать дыхательных упражнений, чем делать их без настоящего учителя. Системы дыхания йоги и другие, широко разрекламированные, основаны всего лишь на частичном понимании и поэтому опасны. Настоящие йоги, которые понимают, никогда не будут передавать за деньги и первому встречному настоящее знание о дыхании.

Гюрджиев говорил, если при выполнении дыхательных упражнений, так же как и любых других, движения сделаны без участия остальных частей организма, они могут быть опасными.

Он разделил всех учеников на три группы, соответственно их типу. Он дал этим трем группам сложное упражнение с детальными объяснениями; и хотя группы делали одно и то же упражнение, каждая группа делала его по-своему, в соответствии со своим типом. Он объяснил три разных способа расширения груди: вдох воздуха, вздутие, с помощью сокращения мышц.

В добавление к дыхательным упражнениям он позже дал очень сложное упражнение сознательного использования воздуха и впечатлений – в котором настоящее дыхательное упражнение было соединено с другим. Упражнения требовали от человека всего внимания и полной концентрации, их могли выполнять только старшие ученики под контролем учителя; и они никогда не становились легкими.

Во время дыхательных упражнений в группах с Гюрджиевым двое из учеников упали. Он сказал, после того, как они пришли в себя, что они прежде делали обычные дыхательные упражнения. Они это подтвердили. Мужчина был профессиональным боксером, а женщина - профессиональной певицей.

В истории Еким Бея, Гюрджиев рассказывает, что относительно псевдо-школ дыхания, физического развития и принятия пищи, старый шейх сказал: «Пусть Бог покарает того, кто не понимая, тем не менее, ведет других».

Я часто останавливался у Пиндеров в Крайстчёрч. Они владели собственным домом с верандой, но жили на пять фунтов в неделю; тем не менее, в атмосфере дома присутствовали такое психологическое богатство, сокровища понимания смысла и цели существования, что я всегда чувствовал себя на подъеме, приезжая к ним. Разговоры наши всегда касались Гюрджиева и Учения.

Об Успенском Пиндер говорил: «Все, что есть ценного у Успенского, он получил от Гюрджиева, и все это только в его уме. Он пренебрежительно отбросил движения и даже признается в своей лености. Главное его разногласие с Гюрджиевым в том, что он, Успенский, думает, что он знает все лучше, и может отбросить остальное. Я встречал Успенского в Екатеринодаре, когда служил в армии под началом Хольмана и Деникина. Орейдж написал мне, и по его я просьбе я взял Успенского в свой штат; по воле случая военное министерство сделало меня ответственным за его жалование, и платил я его из своего собственного кармана. Я знал Успенского очень хорошо. В то время он, казалось, работал в гармонии с Гюрджиевым, о котором упоминал, а после, в Тифлисе, Гюрджиев нашел меня. Позже между Успенским и Гюрджиевым как бы пролегла трещина, но я не знаю почему. Когда в Приорэ открылся Институт, я отправился туда со своей семьей, а когда Гюрджиев отправился в Америку, какое-то время руководил Приорэ. Однажды, чуть раньше, когда Успенский приехал в Приорэ, Гюрджиев не позволил ему переводить для переполненного англичанами, русскими и другими посетителями Стадии Хауса. Успенский, образованный русский, был без сомнения более подходящей персоной, чем я сам, англичанин, но Гюрджиев сказал, что раз я делал это обычно, то лучше мне продолжить. Успенский прерывал меня несколько раз, указывая на мой перевод, но Гюрджиев резко ответил: «Пиндер переводит меня – не вы».

Без сомнения для англичанина трудно было переводить Гюрджиева, поскольку даже русские с трудом понимали его русский; он специально ничего не облегчал. Успенский видимо думал, что понимает Гюрджиева и его внутреннее учение – хотя на самом деле это не так, и Гюрджиев предложил ему выбор остаться с ним и принять дисциплину, или пойти на разрыв. Тот эпизод был болезненным, но закономерным. Успенский знает теорию лучше, чем кто-либо еще, – у него есть знание, но у него нет понимания.

Когда люди, наподобие Успенского и его последователей, движимые собственной важностью, передают нечто не полностью переваренное, они ограничиваются, согласно Гюрджиеву, или рвотой или страдают от многолетнего несварения желудка.

Успенский никогда не мог забыть нападок Гюрджиева на него перед учениками. Успенский начинал в теософском обществе старого Санкт Петербурга и видел себя в роли успешного религиозного учителя – хотя возможно он этого и не осознавал. Он был, как я уже говорил, профессиональным философом.

Я просмотрел Tertium Organum и Новую Модель Успенского, но не видел ни одной из книг Николла. Оба – профессиональные писатели и философы, плагиаторы «мистических» писаний. Успенский, со всем его великим умом невежественен, что касается реальности; то, что Успенский отделит себя и своих учеников от Гюрджиева, было неизбежно. Странно, что говорят об «Учении Успенского» и «Системе Гюрджиева-Успенского»: Учение принадлежит Гюрджиеву».