Анекдот. Тогда они меня вытащили, буквально с того с света, а потом хирурги-гинекологи пили в ординаторской коньяк

Тогда они меня вытащили, буквально с того с света, а потом хирурги-гинекологи пили в ординаторской коньяк, довольные, что все обошлось, я осталась жива, они меня удачно соперировали, теперь дело за реаниматологами[15].

А теперь еще немного из моего прошлого.

Вскоре после смерти мамы я написала роман “Без вины вины не бывает” - уже само название говорит о многом. Роман совсем не о том, о чем я только что писала, но почему-то я испытывала чувство вины. Казалось бы, нет никаких причин, мой трудный пубертат давно в прошлом, мы с мамой стали очень близки, у нее обожаемая внучка Яночка, мама самый близкий мне человек, все мои многочисленные операции она пережила со мной, говоря: “Дочуль, лучше бы меня разрезали вдоль и поперек, чем тебя”. Я открывала глаза в реанимации - и всегда рядом была мама. Муж тоже, но он ведь мужчина. А в реанимации, когда лежишь голая под простыней, даже простые физиологические надобности проще в присутствии мамы, а не любимого мужчины. И моя мама всегда была рядом. А “дочуля”, - как говорит в романах мать моей героини, это мамино слово, так она всегда ко мне обращалась. “Дилюсь” - мое домашнее прозвище, так меня зовут все, в том числе близкие друзья, у которых самих уже есть внуки.

И все-таки недаром я так назвала свой роман. Мой хороший друг, Сережа Кредов, известный журналист, остроумный собеседник и вообще легкий в общении человек, отговаривал меня: “Тяжеловатое название... Звучит как-то нравоучительно. Для женского детектива уж точно не подходит”.

Оправдывается только тот, кто виноват.

Д.Е.

Но эти доводы не возымели действия. Я испытывала вину перед мамой - причинила ей немало волненией своей строптивостью, непокорством, но ведь я - ее дочь. Она не раз с гордостью произносила: “Ты вся в меня”. Да, мы обе были друг другу под стать, обе сильные характером, красивые, любимые мужчинами.

Смутно помню “Старуху Изергиль” Горького (быть может, ошибаюсь, но как и все дети, много читающие и любящие литературу, я ненавидела все навязанное школьной программой) - как мать и дочь соревновались в танце. Вот примерно так у нас было с мамой.

А вся беда, быть может, была в том, что моя больная мамочка не имела возможности держать меня у груди...

Это давно известно всем профессионалам - ребенок должен быть в контакте с матерью с самого рождения. Важен и телесный контакт, и эмоциональный.

А меня отняли у мамы, едва я родилась, потому что мама болела скоротечной чахоткой... И растили меня бабушка, гувернантка, няньки.

У семи нянек - семь сисек.

Д.Е.

До шестилетнего возраста я жила в огромном доме бабушки с дедушкой, оба имели княжескую родословную и мне с детства внушали: “Ты - княжна!”[16]. У меня были гувернантки, няньки, маму ко мне не подпускали - боялись, что она заразит меня туберкулезом.

Потому, наверное, так трудно проходил мой пубертат, потому я так воевала со своей мамой...

В огромном бабушкином доме, где жили бесчетное количество приживалок (то были трудные послевоенные времена), я была всеми обожаемым ребенком. Я тараторила по-французски, гувернантка-дворянка учила меня, что барышне позволено, чего нет, а я делала все, что мне хотелось, и мне все прощалось. Дед был строг, даже суров. С самого моего рождения он положил на буфет две розги. Дворянских детей было принято наказывать розгами, вот он и положил их на будущее. Дом был огромный, деда я почти не видела. За мной по всему дому носились бабушкины приживалки, а я делала что хотела.

Помню, однажды я подтащила стул и полезла в буфет за конфетами (это было начало пятидесятых, конфеты были изысканым удовольствием) и нечаянно повалила на себя верхнюю часть буфета. Фамильный фарфор вдребезги, гувернантка и няньки в ужасе, я валяюсь где-то под столом, вокруг осколки кузнецовского фарфора, а бабушка: “Не ушиблась ли Дилюсь?” От дедушки сей факт скрыли (кое-что из того сервиза все же уцелело, и сейчас я, показывая эти на вид простенькие тарелки и супницы с вензелями, рассказываю своей дочери историю своего рода).

Моя бабушка - безграничной доброты человек. Светлая ей память... Во время войны и в трудные послевоенные годы она продавала фамильные драгоценности, чтобы прокормить всю эту ораву приживалок. “Дилюсь” - это она первой меня так назвала, с тех пор меня так зовут все близкие. В нашем доме было семь печек, под которыми жили и плодились кошки. Я с детства с животными на равных. Правда, поначалу, когда еще была ползунком, лазила под печки и тянула оттуда за хвосты кошек и котят. Никакого вреда я им не причила и вскоре научилась с ними дружить. Бывало, в моей кроватке спали семь и более кошек и котят.