2015-06-24
241
Гундрид бросил что-то в огонь, и пламя вспыхнуло яркими красками, вверх полетели искры. Воздух наполнился запахом горящей серы, смешанным с какими-то другими, непонятными запахами. Гундрид закатил глаза, как будто им овладела некая сила.
Он стал произносить непонятные слова, его голос сделался глухим и гортанным, диким и хриплым.
— Тиваз говорит, — сказал Руд, и все, кто наблюдал эту сцену, в ужасе замерли, а потом начали бить своими мечами в щиты и кричать. Гул все нарастал, наполняя темноту. «Тиваз! Тиваз! Тиваз!» Это имя звучало, подобно барабанному бою, его повторяли непрестанно, пока священник не издал такой крик, от которого даже у Атрета мороз прошел по коже. Гундрид собирался объявить откровение, которое на него нашло.
Все замолчали, глядя на происходящее и ожидая.
Гундрид повернулся к стоящему возле него Атрету. С присущей ему проницательностью старый жрец увидел в глазах бывшего вождя сомнения и страх. Тиваз еще не утратил над ним своей власти.
— Тебя обманули, Атрет, — сказал Гундрид и указал пальцем на Феофила. — Тиваз открыл мне тайные намерения этого человека! — Он оглядел собравшихся вокруг воинов. — Этот римлянин говорит о мире, — закричал он, — но несет нам ложь и какого-то неведомого нам Бoгa, чтобы ослабить наш народ! — Гундрид раскинул руки, как бы заключая в объятия всех присутствующих. — Если вы послушаете его, то погибнете!
Хаттские воины снова закричали, взывая к Тивазу. Гундрид слушал эти возгласы и вздымал руки вверх, призывая кричать громче. Глядя на римлянина, сидящего рядом с Атретом, он чувствовал себя бесспорным победителем. Ему очень хотелось, чтобы этот римлянин закончил свою жизнь не в честном бою с самым сильным воином хаттов, а иначе...
Феофил испытал праведный гнев, глядя в полные злорадства глаза старого жреца. Со всей ясностью, которую дал ему Святой Дух, Феофил видел, что Гундрид вовсе не хочет этого поединка. Жрец пытался убедить воинов в том, что Тиваз требует вместо схватки человеческую жертву.
— Господи, я готов умереть в сражении, но не на жертвеннике сатаны! А что будет со всеми этими людьми? Если они сейчас заключат союз племен и восстанут против Рима, они рассеются по земле, как евреи.
Крики становились все оглушительнее и неистовее.
Феофил неожиданно встал.
— Меня привели сюда, чтобы я сражался с самым сильным из ваших воинов и чтобы исход поединка показал, будет у вас союз племен или нет! — закричал он с вызовом. Удивившись такой смелости, собравшиеся притихли. Потом и вовсе замолчали, когда Феофил так же бесстрашно вышел на середину поляны и посмотрел в глаза Гундриду. — Или твой бог боится исхода поединка?
Собравшиеся разразились негодующими криками.
Молодой Рольф вскочил и тоже вышел на середину, явно стремясь сражаться.
— Ты умрешь, римлянин!
— Слава Тивазу! Слава Тивазу!
Феофил снял пояс.
— Христос Иисус, будь со мной. Дай мне силы и терпение, — сказал он и вынул свой меч из ножен. — Да будет эта битва во славу Твою, Господи. — С этими словами он отбросил далеко во тьму свой пояс.
И меч тоже, — услышал он вдруг тихий, спокойный голос.
От неожиданности Феофилу даже показалось, что ему не хватает воздуха. Его ладони вспотели, сердце забилось сильнее.
«Так ли, Господи?» — недоверчиво прошептал он.
И меч тоже.
«Иисус, Ты хочешь, чтобы я умер?»
Юный хатт пошел на Феофила с дикой улыбкой, приготовившись изрубить его своим убийственным мечом.
Тот, кто живет с мечом, от меча и погибнет.
Феофил вдохнул через нос полные легкие воздуха и сделал резкий выдох через рот. «Да будет так». Он отбросил от себя и меч.
Рольф от удивления остановился и уставился на Феофила непонимающим взглядом.
— Ты что делаешь? — закричал Атрет, которому показалось, что теперь не осталось никакой надежды на благополучный исход. Феофил даже не повернулся в его сторону.
«Господи, Господи! — молился Феофил. — Неужели мне суждено умереть в неравной битве? Неужели я позволю ему изрезать меня на куски, как ягненка на бойне? Я думал, что пришел сюда, чтобы остановить войну».
Иисус Навин. Самсон. Давид. Эти имена застучали в голове Феофила, подобно набату. Иисус Навин. Самсон. Давид.
Убей его! — закричал Гундрид, не испытывая в тот момент ничего, кроме страха. — Убей его скорее!
Воины дружно встали, когда Рольф снова пошел на Феофила, и разом закричали: «Тиваз!». Рольф замахнулся своей спатой с такой силой, что легко мог бы рассечь тело Феофила пополам. Но Феофил резко отпрянул влево, моментально развернулся и нанес кулаком тяжелый удар в голову Рольфу. На шлеме германца появилась вмятина, а сам юноша не удержался и опустился на колено.
Феофил отступил и приготовился к новому нападению. Атрет глядел на него, не веря своим глазам. «Добивай его!»
Но Феофил не стал этого делать. Рольф встал, тряся головой. Феофил не шевелился. Рольф повернулся к нему, глядя затуманенным взглядом. Он тяжело дышал, его лицо раскраснелось. Не успел он сообразить, что к чему, как снова бросился вперед с мечом наперевес.
С проворством юного атлета Феофил нырнул вниз и со всей силы ударил противника кулаком в грудь. Рольф зашатался, но не отступил. Сделав резкий выдох, Феофил снова ударил его в грудь, но этот раз вложив в удар всю душу. Молодой воин рухнул, как подрубленное дерево. Он стал жадно ловить ртом воздух, но через несколько секунд обмяк и замер, широко раскинув руки и ноги.
Все вокруг замерли и, казалось, не дышали. Схватка продолжалась меньше минуты, и их самый сильный воин теперь, поверженный, лежал на земле.
— Слава Тебе за все, Господи Боже, — как можно громче воскликнул Феофил. Он поднял голову, повернулся и посмотрел в глаза жрецу.
Гундрид дрожал от страха. В вечернем воздухе повисла напряженная тишина.
Феофил опустился на колено возле Рольфа и приложил ладонь к шее воина. Он тут же почувствовал частое биение пульса. Приложив руку к груди Рольфа, он ощутил, что она колышется. Германец снова дышал. Феофил взял спату из рук Рольфа и встал. Взглянув на Атрета, он увидел, что его друг не может совладать с охватившими его эмоциями. Ведь поверженным у ног римлянина лежал хаттский воин, его соплеменник, даже родственник.
Феофил оглядел всех, кто стоял вокруг него. По их лицам он видел, что они не в состоянии поверить в происходящее. Хольт закрыл глаза, потому что у ног Феофила лежал не кто иной, как сын его родного брата. И ни один из собравшихся даже не пошевелился, чтобы помешать римлянину добить Рольфа. Это было делом чести.
Феофил воткнул спату в землю, рядом с Рольфом.
Поразившись такому поступку, жрец внимательно вгляделся в лицо римлянина. Спустя мгновение он медленно кивнул:
— Союза не будет.
Хотя взрослые сельчане даже после той ночи продолжали избегать Феофила, дети постепенно перестали его бояться. Работая, он что-то напевал, и дети приходили его слушать. Поначалу они держались поодаль, прячась за деревьями или взбираясь на них и глядя на римлянина с веток. Но со временем они осмелели. Один особенно смелый малыш, сидя на ветке, однажды задал ему какой-то вопрос, и Феофил прервал работу и ответил ему. Ответ его прозвучал очень тепло и приветливо, и детвора спустилась со своих высоких укрытий, расселась на траве под солнцем и стала слушать его.
Феофил рассказывал детям разные истории.
Одна молодая мама, встревожившись пропажей сына, пошла его искать и нашла ребенка возле Феофила.
— Нельзя тебе сюда ходить. Аномия сказала, чтобы ты держался подальше от этого человека. Или ты хочешь, чтобы на всех нас пал гнев Тиваза?
Малыш недовольно поморщился.
— Но я хочу дослушать историю.
— Ты должен слушаться маму, — мягко сказал ему Феофил. — А историю эту я тебе как-нибудь в другой раз доскажу.
— И вы все, — обратилась мать к остальным детям, замахав на них рукой. — Идите домой и оставьте этого человека в покое, пока Аномия вас тут не увидела. Пошли!
Феофил еще долго сидел в одиночестве, опустив голову. Потом он вздохнул, поднялся и вернулся к своей работе — стал обдирать кору и обтесывать бревна для своего грубенхауза. Спустя какое-то время он почувствовал, что кто-то следит за ним. Остановившись, он огляделся и увидел какого-то человека, стоявшего поодаль, среди деревьев. Он не мог различить, кто это, а человек продолжал стоять и не приближался к нему. Феофил вернулся к работе. Когда же он снова посмотрел в ту сторону минуту спустя, человека уже не было.
* * *
Рицпа устала слушать, как Атрет и Вар все время о чем-то горячо спорят и кричат друг на друга. У нее уже разламывалась голова. Казалось, хатты вообще не могли начать ни одного разговора, как следует перед этим не напившись. К их разговорам и спорам присоединялись другие гости, и вскоре весь длинный дом наполнялся воинами, которые, как правило, успели выпить перед этим либо пива, либо меда. Даже молодой Рольф приходил на такие сборища, мрачно сидел возле стены, глядел своими красивыми голубыми глазами на спорщиков, слушал, но сам в разговоры не вмешивался.
Упрямое нежелание Вара слушать наталкивалось на едкий сарказм Атрета. Когда ядовитые замечания Атрета доводили брата до бешенства, Рицпе становилось не по себе. Неужели Атрет забыл все то, чему его учил Феофил?
Ей хотелось, чтобы рядом с ней в такие минуты была Фрейя, потому что мать Атрета знала, как переводить подобные споры в разумное русло, но Фрейя находилась в священном лесу, занимаясь медитацией и молясь Тивазу.
Боже, помоги ей все понять!
Рицпе хотелось закричать, чтобы они прекратили спорить, но она понимала, что пользы от этого не будет никакой. Что бы она ни говорила, никто ее не слушал, даже Атрет, когда был поглощен спором. Поначалу она думала, что к ней так относятся просто потому, что она женщина. Но к другим женщинам здесь относились с уважением. Их слушали. К их словам прислушивались.
Атрет сказал ей, что у хаттов домашнее хозяйство доверено женщине, а оружие и защита племени — мужчине. Брак у хаттов — это партнерские отношения на всю жизнь, и женщина участвует в делах мужчины. Она приносит еду на поле брани и иногда даже остается там, чтобы морально поддержать сражающихся мужа и сыновей. Мужчины племени верили, что любой женщине присуща некая святость и дар пророчества, поэтому неудивительно, что к Фрейе и Аномии относились с величайшим почтением и трепетом.
Только после того, как Рицпа случайно услышала разговор между Фрейей и Варом, ей стало понятно, почему никто не слушает, что она говорит. Аномия позаботилась о том, чтобы никто из хаттов не слушал Рицпу, предупредив всех, что эта ионийка пришла сюда, чтобы их обмануть.
Рицпа ничего не стала говорить об этом Атрету, боясь, что он тут же бросится совершать необдуманные поступки. Аномия пробуждала в нем такие страсти, которые не стоило тревожить, и чем меньше он будет иметь дел с этой юной жрицей, тем лучше.
Рицпе не оставалось ничего другого, как смириться. Она слушала перебранку яростных спорщиков, тихо и терпеливо молилась за них и помогала по хозяйству.
Боже, укажи мне, что делать. Подскажи мне, как мне действовать. Дай мне Твою любовь к этим людям. Позволь мне укрыться в Твоем мире и не поколебаться в моей вере в Тебя.
Даже подавая еду тем, кто спорил с Атретом, Рицпа не переставала думать над стихами Писания, которым ее учили Феофил и Семей. Вокруг нее сидело множество мужчин, не перестававших наполнять свои сосуды вином или пивом. Рицпа вспоминала псалмы, которые говорили ей о Божьем всемогуществе, провидении, любви... а горячие споры все не утихали.
«Господь — Пастырь мой; и я ни в чем не буду нуждаться».
Снова и снова Рицпа медленно повторяла про себя эти слова, чтобы успокоить свои нервы, а потом — еще медленнее, чтобы осознать всю ценность этих слов и испытать покой, который приносит это осознание.
При этом она уже не надеялась, что кто-то обратит на нее внимание.
— Виновен! В чем это я виновен? — ревел в это время Вар, стоя моей здоровой ноге; его лицо было искажено злобой.
— Сядь и выслушай меня! — кричал на него Атрет.
— Я уже вдоволь тебя наслушался! Кланяйся своему хилому Богу, если хочешь, а я не буду. Прощать? Я свою шею перед Ним не склоню.
— Ты склонишь перед Ним свою шею, или отправишься в ад!
Испугавшись, Халев закрыл ручками уши и заплакал. Рицпа взяла малыша на руки, прижала к себе и стала тихо успокаивать его. Атрет вконец вышел из себя.
— Унеси его! Уйдите отсюда!
Рицпа вышла из жилища, благодаря Бога за то, что ей выпала такая передышка. Облегченно вздохнув, она уткнулась в шею сыну. Его запах был ей так приятен!
— Он сердится не на тебя, малыш, — сказала она, целуя ребенка. — Он сердится на этот мир.
Тут к ним подбежали дети Марты с явным намерением поиграть со своим маленьким братиком. Засмеявшись, Рицпа опустила Халева на землю. Дети в деревне, как правило, бегали раздетыми и грязными. Матери отпускали их бегать по деревне, только следили, чтобы они не забредали слишком далеко. Халев обрадовался веселой компании, как и Рицпа. После разгоряченных споров сердитых мужчин такая перемена казалась настоящим благословением.
— Эльза! Дерек! — позвала Марта, сидя у ткацкого станка, стоявшего прямо у дверей ее дома. — Отойдите от Рицпы и не приставайте к ней.
— Они не мешают мне, Марта, — улыбнувшись, сказала Рицпа.
Марта не обратила на ее слова никакого внимания.
— Дерек! Быстро сюда!
Рицпа перестала улыбаться, когда дети уныло вернулись к матери. Всех остальных детей тоже позвали по домам, и Рицпа осталась на улице одна, а рядом с ней радостно прыгал Халев. Марта что-то торопливо сказала детям, кивнув в сторону леса. Они заспорили было, но быстро замолчали и пошли в другую сторону. Эльза оглянулась и посмотрела на Рицпу горьким взглядом.
— Эльза, иди!
Халев хотел пойти с ними. «За! За! За!» — пролепетал он, ковыляя за своей двоюродной сестренкой. Эльза, заплакав, побежали прочь. Халев упал. Вставая, он тоже заплакал. «За... за...»
Преодолевая мучительную душевную боль, Рицпа склонилась над ним и поставила его на ножки. Она отряхнула тунику Халева, поцеловала его. Потом взяла мальчика на руки и посмотрела на Марту. Ну как Марта может так поступать?
Уткнувшись лицом в шею Халеву, Рицпа помолилась. «Боже, забери от меня мой гнев», — пробормотала она, сдерживая слезы. Подняв голову, она увидела, что Марта сидит на своем месте, опустив голову и уронив руки на колени.
Гнев Рицпы тут же исчез. Марта не враждовала с ней. Она просто боялась. Когда Марта взглянула на нее, Рицпа улыбнулась в ответ, чтобы показать, что не держит на нее зла. Она помнила, каково ей самой было жить во мраке и в страхе.
— Пойдем-ка с тобой погуляем и навестим Феофила, — прошептала она Халеву и пошла по улице.
— Фео... Фео...
— Да, Фео, — Рицпа поудобнее усадила сына на руках и не спеша пошла к лесу.
Грубенхауз Феофила был уже почти готов. Перед жилищем горел небольшой костер, но Феофила нигде не было видно. Испытывая любопытство, Рицпа спустилась в жилище, чтобы осмотреть его изнутри. С тех пор как она последний раз навещала Феофила, он проделал большую работу. Вырытое углубление было полтора метра глубиной и три на четыре метра в периметре. В дальнем углу лежала куча соломы, на ней — два шерстяных одеяла. Рядом были аккуратно сложены вещи Феофила.
Над вырытым в земле помещением возвышалось нехитрое деревянное сооружение — двускатная крыша, которая держалась на длинном бревне, стоявшем на шести крепких сваях. Стены были сделаны из грубо отесанных досок, крыша была покрыта соломой, пол был глиняным.
В доме стоял запах свежевырытой земли. Сейчас внутри было прохладно, но Рицпа знала, что зимой, когда внутри будет гореть небольшой костер, дом будет наполнен уютным теплом.
— Ну как? — раздался за ее спиной и откуда-то сверху голос Феофила. Вздрогнув, Рицпа обернулась. Феофил уперся одной рукой в притолоку и смотрел вниз, улыбаясь ей.
— Здесь приветливее, чем в доме Вара, — заметила Рицпа и тут же пожалела о сказанном. Ей не хотелось никого критиковать. Когда она вышла на улицу, Феофил взял у нее Халева, поднял его над головой и встряхнул, вызывая у него веселый смех. Рицпа улыбалась, глядя, как Феофил играет с ее сыном. Атрет был так занят спорами со своими односельчанами, что на Халева у него уже не оставалось времени.
Тут она увидела, что на костре жарится заяц.
— Хороший, жирный, — заметил ее взгляд Феофил. — Оставайся, пообедай со мной.
— Я с удовольствием останусь, только пусть с тобой пообедает Халев. Я не голодна.
Вглядевшись в ее лицо, римлянин увидел, что она чем-то встревожена.
— Что-нибудь не так?
— Если помнить, с какими людьми мы живем, то, я думаю, все нормально, — уклончиво ответила Рицпа. — Он говорит им о Благой Вести. На самом деле он кричит, пытаясь вдолбить ее им в головы. Вар и все остальные тоже кричат, защищая власть Тиваза. — Рицпа села и потерла виски. — Он их не слушает. Они не слушают его. В общем, никто никого не слушает.
— Бог трудится в людях, несмотря на их недостатки, а иногда и с помощью этих недостатков. — Феофил опустил Халева на землю и слегка шлепнул его по спине.
Рицпа грустно посмотрела на него.
— Хочется в это верить, Феофил, но когда я смотрю на Атрета и слушаю его, то не вижу разницы между ним и всеми остальными, если не считать того, что я люблю его. Как мне хочется, чтобы он умел следить за своими словами!
Халев сел рядом и стал играть с травой. Продолжая говорить, Рицпа нежно поглаживала его по темным волосам.
— Вар и все остальные так упрямы и горды, что ничего не хотят слушать. И Атрет такой же. Иногда смотришь на него и кажется, что он вот-вот схватит Вара за глотку и задушит, если тот не примет Иисуса как своего Господа.
— Я подобное разочарование уже испытывал, — улыбнулся Феофил. — Путь в Германию был длинным.
Рицпа улыбнулась ему в ответ. Она помнила все гораздо лучше него, и ей не хотелось, чтобы Атрет снова стал таким, каким когда-то был.
У нее болела голова. Она снова потерла виски.
— То, что Атрет переменил свои взгляды и уверовал в Иисуса, было настоящим чудом.
— Чудеса происходят вокруг нас каждый день, Рицпа.
Она взволнованно встала.
— Ты знаешь, какое чудо я имею в виду. Чтобы эти люди поверили, наверное, нужно, чтобы солнце зашло за горизонт в полдень.
— Сядь, — тихо сказал Феофил, и она села.
— Атрет не изменился, Феофил. Он и сейчас такой же злой, каким был всегда. Я никогда еще не видела раньше человека, столь упрямого в стремлении настоять на своем. И если он возьмется за дело всерьез, он начнет силком тянуть людей в Божье Царство, хотят они того, или нет.
Не находя себе покоя, Рицпа встала и повернула кролика на вертеле.
Феофил грустно улыбался, с интересом наблюдая, как она снова села. Она явно испытывала беспокойство, нервничала. Если бы она была в римском войске, он бы приказал ей немедленно выбросить все эти мысли из головы.
— Ты помнишь, когда ты сказал нам, что Божье Слово есть слово истины?
— Да, помню.
— Атрет принял это в свое сердце. Он ранит сейчас односельчан своими словами. Он безжалостно режет им правду. Благая Весть в его руках стала оружием.
Феофил сел и сжал руки между коленями.
— Он научится.
— После того как сам же подтолкнет этих людей обратно в руки Тиваза?
— Они и не вырывались из его рук.
— И что, разве поведение Атрета поможет им вырваться? Я боюсь за них всех, Феофил. Я боюсь за Марту и детей. И больше всего я боюсь за Атрета. Он готов за Господа в огонь и воду, но где у него любовь? — Иногда Рицпа задумывалась, что, может быть, Атрет больше заботится о спасении своей гордости, чем о спасении душ.
— Чего ты так боишься, Рицпа? — спокойно спросил ее Феофил. — Неужели ты думаешь, что Божий план окажется слабее человеческого упрямства?
Его спокойный тон заставил ее успокоиться и выбросить из головы беспокойные мысли.
Она знала, о чем в действительности спрашивал ее Феофил. Верит ли она во всемогущество Бога? Верит ли она, что у Бога есть план относительно Атрета, ее самой и этого народа? Верит ли она в Иисуса настолько, чтобы знать, что Он завершит начатый Им труд?
Бог поставил перед ней один вопрос, простой, но откровенный: «В кого ты веришь, Рицпа? В других людей? В себя? Или в Меня?».
Слезы потекли у нее из глаз.
— Моя вера слаба.
О Господи, Боже мой. Я такой плохой сосуд. Жалкий. Смешной. Почему Ты трудишься во мне?
— У тебя есть то, что дал тебе Бог.
— Этого недостаточно.
— Кто лучше всех знает, что тебе нужно, как не Бог, сестра моя?
Рицпа подняла голову и подставила лицо теплому солнцу. Ей хотелось, чтобы слова Феофила запали ей в душу, запомнились на всю жизнь. Она опустила голову и закрыла глаза.
— По утрам, когда мы вместе молимся, Атрет так спокоен. Он счастлив. Утром я верю, что ничто не помешает Господу исполнить Его волю в нашей жизни. Меня наполняют уверенность и надежда.
Рицпа взглянула на своего друга, и ей так захотелось быть похожей на него.
— Но потом, когда я слушаю все эти перебранки, мне становится интересно, кто на самом деле властвует над нами.
Она посмотрела на синее небо и плывущие в нем белые облака.
— Иногда мне так хочется, чтобы Иисус вернулся прямо сейчас, сию минуту, и все расставил на свои места. Так хочется, чтобы Он сотряс землю и открыл всем глаза на замыслы сатаны. Чтобы Вар, Фрейя, Марта, все остальные, живущие в страхе перед Тивазом, все поняли. — Рицпа вспомнила выражение лица Марты. Бедной женщине было страшно и стыдно. — Как мне хочется, чтобы они увидели Иисуса во всей Его славе, во всем Его могуществе. Тогда бы они поняли, что Тиваз — ничто. И стали бы свободными.
— Даже те, кто видел знамения и чудеса Иисуса, не все поверили в то, что Он — Сын Божий.
— Атрет поверил.
— Атрет был готов поверить. Кто-то уже посеял в нем семена веры еще до того, как ты его встретила.
— Хадасса.
— Он стремился поверить во Христа. А чудеса еще не открывают человеку путь к вере, есть вещи, которые важнее чудес, — учение о спасении.
— Да. Мы ждем и надеемся. И молимся.
Феофил улыбнулся и ничего не сказал.
Рицпа вздохнула.
— Терпение никогда не было чертой моего характера.
— Ты научишься.
— Иногда меня мучает вопрос, как именно я этому научусь. — Рицпа тоскливо улыбнулась Феофилу. — Разве тебе самому не хочется, чтобы Иисус пришел прямо сейчас и спас нас от всех этих бед?
— Каждое мгновение...
Рицпа засмеялась.
— Слава Богу, я не одинока. У меня есть идея. Почему бы нам не построить дом, в котором мы могли бы прославлять Господа, запереться в нем и никогда оттуда не выходить?
Она, конечно же, шутила, но Феофил видел по ее глазам, как бесконечно она несчастна.
— Какой свет может сиять из запертого дома, дорогая? Бог хочет, чтобы мы шли в мир, а не прятались от него.
Улыбка исчезла у нее с лица, и в глазах осталось только разочарование.
— Вот Атрет и не прячется. Он как будто снова выходит на арену, бросается на всякого, кто с ним не согласен. При этом дубасит без разбора брата, односельчан и друзей. — Рицпа махнула рукой в сторону деревни. — Когда я ушла, он криком пытался объяснить, что такое мир Божий, что он значит для хаттов. Мир, Феофил. Да как они поймут, что это такое, если Атрет даже говорить с ними нормально не может?
— Он научится, Рицпа. Он обязательно научится. Нам нужно быть терпеливыми к нему.
— Так же как он терпелив к ним?
— Нет. Как Бог терпелив к нам. О чем бы ты сейчас ни думала, все-таки в первую очередь ты сейчас должна думать не об Атрете. В первую очередь мы всегда должны помнить о Господе.
— Я знаю, но...
— Ты знаешь, но действуешь ты согласно тому, что знаешь, или тому, что чувствуешь?
Рицпа села, снова почувствовав себя беспомощной. Она всегда спешила говорить, но не спешила слушать. Это было одним из ее недостатков, подобно горячности, вспыльчивости и злопамятности Атрета.
Феофил встал и повернул зайца на вертеле.
— Смотри на Атрета как на младенца в вере. Он только учится ходить в вере, как Халев учился ходить на своих ножках. Ты помнишь, как он спотыкался и падал, спотыкался и падал. Иногда ему было больно. Он был неуклюжим. Но он шел. Часто плакал от отчаяния. — Выпрямившись, Феофил кивнул в сторону залитой солнцем опушки. — И посмотри на него сейчас. — Халев радостно гонялся за бабочкой. — С каждым днем его ножки становятся все сильнее.
Он улыбнулся Рицпе.
— То же происходит и с нами. Мы учимся ходить со Христом. Это процесс, а не результат. Мы делаем свой выбор, поверив в Господа, но это еще не конец. Мы всей своей жизнью должны следовать этой вере. Я передам тебе те слова Писания, которые знаю. Ты будешь следовать Божьему Слову в своей каждодневной жизни. И истина сама откроется этим людям.
— Посмотри вокруг. Здесь нет ничего такого, к чему призывает Бог.
— Наша задача не в том, чтобы изменить образ жизни этих людей. И не в том, чтобы сражаться против языческого идола так, как Атрет пытается вбить в их головы веру во Христа. Наш труд в том, чтобы всей своей жизнью радовать Бога. Вот и все. Все свои усилия нам надо направить на то, чтобы научиться думать так, как думает Бог, смотреть на себя и других Его глазами, ходить так, как ходил Он. Это труд всей нашей жизни.
— Ты хочешь сказать, что мне не следует наставлять Атрета?
— Следует. Только деликатно. Наедине. И только если он захочет тебя слушать.
— Я пыталась. Сначала я всегда думаю, что ему сказать, но стоит мне открыть рот, и все получается не так. Но если даже я говорю все так, как нужно, он понимает все по-своему.
— Я тоже говорил с ним. И я надеюсь только на одно: Святой Дух будет трудиться в Атрете без нашей помощи, а иногда и вопреки ей. — Если только Атрет не решил закрыть свое сердце для того тихого и спокойного голоса, который призвал его когда-то встать на путь истины. — Сейчас Атрет ведет битву куда более трудную, чем любая из тех, которые он провел на арене.
Рицпа знала это, и ей хотелось плакать.
— И он проигрывает ее, — безрадостно сказала она. — Боже, разве мало он сражался в своей жизни?
Феофил наблюдал, как Рицпа встала и подошла к Халеву. Она взяла у него камень, который он уже хотел сунуть в рот, и отбросила в сторону. Потом краем своей одежды вытерла малышу грязь с лица, что-то тихо сказала и нежно подтолкнула. Улыбаясь, она смотрела, как мальчик направился к куче земли, плодородной земли, которую Феофил насыпал, когда рыл яму для дома, и которую намеревался потом использовать для земледелия.
Рицпа вернулась. День был теплый, и все же она плотнее укуталась в свою шаль.
— Атрет меня совсем не слушает.
— Он слушает. И что важно — он наблюдает. Сколько я его знаю, он все время смотрит на тебя.
Она усмехнулась.
— Только не потому, что я христианка.
Его широкая улыбка заставила ее покраснеть.
— Да, в самом начале в его взгляде явно не было видно благородных намерений, но ведь со временем он увидел в тебе прекрасную молодую женщину, которая искренна в своей вере. И твое хождение с Господом оказало на него свое воздействие. И будет оказывать дальше.
— Мое хождение не было гладким, Феофил. — Сколько она наговорила слов, о которых теперь жалеет.
— Вот почему я тебе об этом и напоминаю. Мы должны в первую очередь думать о том грехе, который живет в нашей собственной жизни. Вот в чем корень всех наших бед и страданий. А об Атрете позаботится Бог.
Рицпа встала и снова подошла к Халеву и привела его поближе.
Когда она вернулась, Феофил увидел, что его слова запали ей в душу.
— Мне кажется, Атрет не понимает того, что делает. Или того, что вокруг него происходит. Аномия имеет над этими людьми неограниченную власть. Вар ловит каждое ее слово. Она совсем не боится Бога, как, впрочем, и Тиваза, которому поклоняется.
Феофил прекрасно понимал, что Рицпа говорила правду, но ему не хотелось говорить об этой юной жрице.
— Бог трудится в этих людях каждый день. Хатты такие же люди, как и мы. Они такие же потомки Адама и Евы. Посмотри вокруг себя, сестра моя, и убедись в том, что все, сотворенное на земле, проповедует им Божью славу. И даже если они этого не признают, даже если они не хотят этого видеть, Господь дал им еще один удивительный дар: совесть.
Феофил наклонился вперед, намереваясь успокоить Рицпу.
— Совесть Атрета знала его внутренние мотивы и истинные помыслы еще до того, как он был искуплен Иисусом и принял Святого Духа. Как бы он сам ни пытался оправдать собственные мысли и дела, та совесть, которую дал ему Бог, не позволит ему так поступить.
Он кивнул в сторону священной рощи.
— Ты наблюдала за Фрейей? Внимательно наблюдала? Она борется с теми силами, во власти которых находится. Они постоянно тревожат ее. Она не может обрести покой. Как Атрет страдал от своих демонов, так и она страдает от своих. Его совесть инстинктивно предупреждала его о Божьем осуждении и грядущем аде, как совесть предупреждает сейчас Фрейю. Совесть не давала Атрету покоя, потому что он грешил, и ее совесть сейчас делает то же самое. Грех порождает чувство вины.
