Доктор Хаммер, доктор Гейл

Из сообщений прессы:

«15 мая М. С. Горбачев принял в Кремле видного американского предпринимателя и общественного деятеля А. Хаммера и доктора Р. Гейла. Он выразил глубокую признательность за проявленное ими сочувствие, понимание и быструю конкретную помощь в связи с постигшей советских людей бедой - аварией на Чернобыльской АЭС... В поступке А. Хаммера и Р. Гейла, подчеркнул М. С. Горбачев, советские люди видят пример того, как должны были бы строиться отношения между двумя великими народами при наличии политической мудрости воли у руководства обеих сторон» («Правда», 16 мая 1986 г.).

Из книги Арманда Хаммера «Мой век - двадцатый. Пути и встречи».

М., 1988, с. 17:

«Прямо с пресс-конференции мы с Бобом (Гейлом) поехали на открытие выставки, оттуда - в Кремль, в лимузине Анатолия Добрынина. Сопровождавший нас милиционер перекрывал поток транспорта, чтобы дать нам возможность проехать в Кремль.

Мы прибыли в Кремль точно в пять часов вечера, но немного задержались из-за очень медленного лифта - я помнил его еще со времени Ленина. Нас проводили на четвертый этаж в кабинет Горбачева, где нас встретил сам Генеральный секретарь. Поскольку мы встречались раньше и знали друг друга, он сначала приветствовал меня, а затем д-ра Гейла, после чего мы сели за длинный стол у него в кабинете.

Разговаривая через переводчика, Горбачев поблагодарил нас с Гейлом и сказал, что Советский Союз найдет способ выразить свою благодарность за усилия Боба и группы докторов. Затем, несмотря на то что он не повысил голоса, тон его стал более мрачным. Примерно в течение пятя минут Горбачев говорил без конспекта очень быстро и с большой силой.

«Что это за люди, ваши западные правительства и пресса? Воспользоваться человеческой трагедией в масштабах Чернобыля? - задавал он риторические вопросы. - Чего ваша администрация старается добиться? Меня критикуют за то, что я не объявил об аварии немедленно. Я сам не знал, насколько она серьезна, пока не послал туда специальную комиссию. Местное руководство скрыло от меня полную картину и будет за это наказано. Как только я получил информацию, я немедленно сообщил об известных мне фактах».

Утром двадцать третьего июля в Бориспольском аэропорту Киева приземлился белый «Боинг-727» с флагом Соединенных Штатов на фюзеляже и сине-красной надписью на киле: «N1 ОХУ» - что означает: первый номер в компании «Оксидентл Петролеум Корпорейшн», президентом которой является Арманд Хаммер. Неутомимый восьмидесятивосьмилетний бизнесмен ежегодно «накручивает» на этом самолете, оборудованном всем необходимым - от рабочего кабинета до ванной комнаты, - в среднем пятьсот тысяч километров, руководя сложным и многопрофильным хозяйством компании «Оксидентл».

Вместе с Хаммером в Киев прибыла его жена, а также доктор Роберт Гейл с женой и тремя детьми. Но прежде чем почетные гости Министерства здравоохранения Украины ступили на летное поле, из самолета вывалилась гурьба американских корреспондентов. Очень высокий плечистый оператор из телевизионной компании Эй-Би-Си приготовился к съемке (вел он ее весь день), женщина звукооператор направила на гостей длиннющий, похожий на черную резиновую дубинку, микрофон. Вместе с Хаммером приехал и не отходил от него ни на шаг его личный биограф Джон Брайсон - фотограф и журналист, создавший первый том блестяще иллюстрированной книги, носящей выразительное название «Мир Хаммера». Заглянув в эту книгу, можно еще раз убедиться, сколь ярка и удивительна жизнь Хаммера: фотолетопись его жизни зафиксировала встречи с подавляющим большинством выдающихся государственных и общественных деятелей XX столетия. В этом списке есть президенты, короли, премьер-министры, известные актеры, музыканты, художники, спортсмены. Но начинает и венчает этот список имя Владимира Ильича Ленина, с которым Хаммер встретился в 1921 году. Эта встреча сыграла в жизни молодого начинающего американского бизнесмена поистине судьбоносную роль: приветливость и мудрость вождя революции произвели на Хаммера огромное впечатление, определили его дальнейший жизненный путь как глашатая дружбы и взаимопонимания между народами американским и советским.

Встреча в аэропорту проходила быстро, в деловом американском стиле, без излишних церемоний и задержек. Уже через час я брал у Хаммера, приехавшего в Киев впервые, интервью для украинской телепрограммы «Актуальная камера».

- Я очень удивлен. Киев такой красивый, здесь так много цветов, - сказал Хаммер по-русски. - В своем родном городе, в Лос-Анджелесе, моя жена не видела так много цветов, как здесь, в Киеве. Наверно, люди на Украине очень любят цветы.

Оценивая перспективы развития американо-советских отношений, он подчеркнул:

- Известно, какие огромные усилия прилагает СССР для предотвращения ядерной войны. Мы должны стремиться жить в мире друг с другом. Необходимо не военное противостояние, а мирное сосуществование. Полезно обмениваться достижениями науки, культурными ценностями.

Ни на минуту не задерживаясь на отдых или завтрак, А. Хаммер и его свита приступили к выполнению насыщенной программы. Первый визит - в кардиологический корпус киевской клинической больницы N14 им. Октябрьской революции. В тот самый, где в реанимационном блоке работал Максим Драч. Надев белоснежный халат и вспомнив свою медицинскую молодость (ведь он по образованию врач), доктор Хаммер совершил обход отделения, в котором после аварии на Чернобыльской АЭС находилось на обследовании свыше двухсот человек, побывавших в опасной зоне. Некоторая часть больных была переведена в КРРЛИ, в отделение профессора Л. П. Киндзельского. Все пациенты ко времени визита А. Хаммера были уже выписаны. В отделении в тот день находилось лишь пять человек, вызванных врачами для проведения повторного обследования.

С каждым из них участливо разговаривает по-русски доктор Хаммер, которому ассистирует доктор Гейл: полтора месяца тому назад, будучи в Киеве, Р. Гейл уже осматривал этих больных.

Степан Павлович Мильгевский, водитель автобуса одного из киевских АТП, эвакуировал жителей Припяти и Чернобыля. Он оживленно беседует с Армандом Хаммером, рассказывает ему о своем самочувствии.

- Вы герой? - спрашивает Хаммер.

- А как же! - смеется Мильгевский.- Если надо будет, еще поедем.

- Не дай бог, пусть больше не понадобится, - суеверно машет рукой американский миллионер. Он желает всем полного выздоровления, а Вере Дмитриевне Дзюбенко, гостившей у дочери и находившейся в нескольких километрах от реактора, рассказывает, что он врач, впервые приехал в Россию шестьдесят пять лет тому назад.

- Вы хорошо выглядите для вашего возраста, - замечает Вера Дмитриевна. - Я думала, вы моложе.

- Когда мне будет сто лет, я приеду к вам и спрошу - как ваше здоровье, - шутит Хаммер.

С балкона кардиологического корпуса - того самого, на котором мы стояли в мае с Максимом Драчем, Хаммер и Гейл осматривают Киев... Главный врач больницы Екатерина Степановна Паламарчук показывает американским гостям свое большое хозяйство, раскинувшееся на территории четырнадцати гектаров. Паламарчук - моя сокурсница по Киевскому мединституту, она была самой красивой девушкой у нас на курсе, а сегодня - самый красивый главный врач на Украине.

- Вы - Екатерина Великая, - улыбается Арманд Хаммер.

Там же, на территории больницы, А. Хаммер дал интервью телекомпании Эй-Би-Си. А в музее медицины УССР его ожидал сюрприз: после просмотра короткого документального кинофильма о двадцатых годах (гость всматривался в памятные ему картины разрухи, голода, эпидемий - вспоминал, видимо, свою молодость и свой первый приезд в нашу страну) Хаммеру был показан стенд с фотографией В. И. Ленина и дарственной надписью: «Товарищу Арманду Хаммеру. От В. И. Ульянова (Ленина). 10.11.1921». Рядом - фотография молодого американского бизнесмена, не побоявшегося приехать в «страну большевиков».

В 1986 году Хаммер снова не побоялся приехать к нам, полететь в Чернобыль. Перед вылетом нашего вертолета, пока уточнялся маршрут, я спросил доктора Хаммера, что чувствует он сейчас не как предприниматель, а как врач?

- Я очень доволен тем, что видел, особенно вашими больницами. Здесь работают способные, опытные доктора. Ваши больницы ни в чем не уступают первоклассным больницам в Соединенных Штатах. Я думаю, что люди в Америке не знают этого. Очень важно, чтобы они знали, что в случае аварии, подобной чернобыльской, есть возможность оказать населению помощь. То, что вы эвакуировали население - это было очень умно и очень хорошо.

Наш вертолет довольно долго не взлетал - шли какие то переговоры, нервничал представитель Минздрава СССР. Оказалось, что Джон Брайсон рвался на борт вертолета, чтобы отснять в воздухе своего патрона, а это НЕ ПОЛОЖЕНО. Есть у нас такая замечательнейшая безличная формула: НЕ ПОЛОЖЕНО. Наконец за фотографа вступился Хаммер: американцы поклялись, что не будут вести никаких съемок. Запыхавшийся седеющий Брайсон появился в салоне. Правый рукав его пиджака был почему-то надорван. Брайсон честно отрабатывал свой хлеб.

Мы поднялись в воздух и сделали полудугу над Печерском, выйдя к Днепру. И здесь отдышавшийся Брайсон резво вскочил с места, и - о чудо! - оказалось, что под пиджаком у него спрятано несколько фотокамер. Невзирая на скорбные мины представителя Минздрава СССР, фотограф начал съемку пассажиров вертолета. Впрочем, он действительно ничего не нарушил - при подлете к Чернобылю камеры были спрятаны....Меня во сне и наяву часто преследует это воспоминание: полет над четвертым реактором, парение над огромным, белым, безжизненным строением АЭС, уходящим в сумерки, над полосатой бело-красной трубой, над поблескивающим пространством мертвого пруда-охладителя, извилистым течением Припяти, фантасмагорическим переплетением проводов, опор, скоплениями подсобных строений, брошенной техникой. Как в любом воспоминании реальные формы постепенно искажаются, многое теряет четкие очертания, но чувство тревоги и боли остается неизменным, таким, каким оно было в тот летний предвечерний час. Прильнув к иллюминаторам, мы, пассажиры военного МИ-8, напряженно вглядывались в магическую, приковывающую взгляд картину: черное жерло четвертого реактора, разрушенные конструкции, обломки бетона у подножия четвертого блока.

Из книги Арманда Хаммера «Мой век - двадцатый. Пути и встречи», с. 20-21:

«В середине июля я тоже посетил Чернобыль. Мне хотелось самому посмотреть на причиненные разрушения. Два воспоминания об этой поездке будут всегда жить в моей памяти. Одно - это вид из вертолета при приближении к чернобыльскому реактору, который больше всего напоминал место взорвавшейся бомбы.

Второе связано с тем, что я увидел, когда мы продолжили наш полет к расположенному невдалеке городу Припять. Огромные жилые массивы стояли как стражи в обезлюдевшем городе. Кругом не было никаких признаков жизни. На веревках сушилось белье, копны сена стояли в полях, автомобили на улицах - и никого, кто бы мог воспользоваться всем этим. Ни кошек, ни собак. Министр здравоохранения Украины Анатолий Ефимович Романенко, сопровождавший нас с Бобом, рассказал, что раньше здесь были богатые животноводческие фермы. А теперь под нами простиралась зловещая неподвижная безжизненная равнина.

Мне на ум пришло сравнение с местностью после взрыва нейтронной бомбы, этого «чудесного» оружия, предназначенного для уничтожения жизни и сохранения архитектурных памятников. Для меня это - олицетворение величайшей человеческой глупости, и я могу только надеяться, что Припять близ Чернобыля останется памятником того, что никогда не должно произойти».

После облета четвертого реактора, стоя перед кино- и телекамерами, Арманд Хаммер сказал:

«- Я только что вернулся из Чернобыля. Это произвело на меня такое впечатление, что мне трудно говорить. Я видел целый город - пятьдесят тысяч населения - и ни одного человека. Все пустое. Здания, большие здания - все пустое. Там даже белье висит, они не имели времени снять свое белье. Я видел работы, которые ведутся по спасению реактора, чтобы больше не было с ним проблем. Я бы хотел, чтобы каждый человек побывал здесь, чтобы увидел то, что я увидел. Тогда никто бы не говорил о ядерном оружии. Тогда бы все узнали, что это самоубийство всего мира, и все бы поняли, что мы должны уничтожить ядерное оружие. Я надеюсь, что когда мистер Горбачев встретится с мистером Рейганом, он Рейгану все расскажет и покажет фильм о Чернобыле. А потом, в будущем, когда Рейган приедет в Россию, я бы хотел, чтобы он приехал в Киев и Чернобыль. Пусть он увидит то, что увидел я. Тогда, я думаю, он никогда не будет говорить о ядерном оружии».

Удивительный это человек, Арманд Хаммер. Возможно, секрет его неувядающей бодрости заключается в том, что он умеет мгновенно расслабляться. После того как были закончены фотосъемки, Хаммер немедленно погрузился в дремоту. Доктор Гейл заботливо прикрыл его белым плащом. Но как только прозвучало слово «Чернобыль», этот старый, мудрый человек словно преобразился, зорко вглядываясь в расстилавшийся под нами зеленый пейзаж, по которому мирно ползла тень нашего вертолета, словно призрачная сенокосилка. Все заметил - даже шестнадцатиэтажные дома в Припяти, даже белье на балконах - все застывшее и противоестественное. И на обратном пути снова заснул.

Вечером того же дня Арманд Хаммер вылетел из Киева в Лос-Анджелес.

А доктор Гейл с семьей остался на несколько дней, чтобы встретиться с киевскими коллегами, отдохнуть в нашем городе, познакомиться с его памятниками и музеями. Ведь во время его первого визита в Киев третьего июня доктору Гейлу было не до этого: надо было проконсультировать группу больных, находившихся на излечении в Киевском рентгено-радиологическом и онкологическом институте.

Доктор Роберт Питер Гейл («Боб») родился в Нью-Йорке 11 октября 1945 года. Отец - Харви Галинский (его дед переселился в США из Белоруссии) родился в Бруклине в 1908 году, работал в страховой компании. Для удобства ему довелось сократить, упростить и американизировать фамилию - так из Галинского он стал Гейлом.

Родители Роберта Питера увлекались музыкой и привили сыну любовь к Моцарту, Бетховену. После тяжелых часов работы в Шестой клинике в Москве он надевал наушники и включал плейер - звучала любимая музыка. Как и многие американские мальчишки, Гейл, учась в школе, зарабатывал деньги: работая по десять часов в неделю, он разносил газеты, получая 8-9 долларов за час. Собранные деньги пошли на оплату учебы в колледже.

После окончания школы в 1962 году Гейл поступил в Гобартский колледж в штате Нью-Йорк, затем на медицинский факультет университета штата Нью-Йорк в Буффало.

В 1968 году он впервые выехал за границу - в Эфиопию: хотел узнать, почему эфиопы так редко болеют сердечными заболеваниями. Взял с собою портативный электрокардиограф, да вот незадача: в эфиопских селениях не было электричества. Зато за три месяца пребывания в этой стране увидел оспу и проказу, познал всю степень нищеты и бедствий древнего талантливого народа.

В 1970 году, после четырехлетнего обучения на медицинском факультете, Гейл стал работать в отделении пересадки костного мозга Калифорнийского университета.

В апреле 1986 года доктор Гейл предложил Арманду Хаммеру организовать медицинскую помощь жертвам Чернобыля.

А. Хаммер обратился к М. С. Горбачему с нижеследующим письмом:

«Уважаемый господин Генеральный секретарь!

Меня очень опечалила авария, происшедшая на Чернобыльской атомной электростанции вблизи от Киева. Нас особенно обеспокоило то, что, возможно, часть населения подверглась радиоактивному облучению.

Как Вы знаете, одним из возможных последствий такого облучения бывает поражение крови и костного мозга, а это, в свою очередь, может вызвать смерть. Предыдущие аварии на ядерных реакторах были связаны именно с таким типом облучения, в результате чего жертвы умирали приблизительно через две недели после облучения без признаков каких бы то ни было немедленных симптомов болезни.

Людей, которые получили в результате облучения смертельное повреждение костного мозга, можно спасти путем пересадки клеток костного мозга от подходящего донора. Донорами могут быть родственники пострадавших или добровольцы, избранные с помощью компьютерных расчетов.

Доктор Роберт Питер Гейл, председатель Международной организации пересадок костного мозга, профессор медицины и глава Центра пересадок костного мозга при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, предлагает мобилизовать ресурсы Соединенных Штатов и международных трансплантационных центров для того, чтобы оказать помощь в диагностике людям, которым необходимо пересадить костный мозг для спасения их жизней. Я хорошо знаком с доктором Гейлом и по линии личных отношений, и по линии профессионального сотрудничества. Я работал с ним, когда исполнял обязанности советника президента Рейгана по вопросам раковых заболеваний. Доктор Гейл и его сотрудники могут быть также полезны в выявлении потенциальных доноров костного мозга в Советском Союзе и в использовании обработанных компьютерами картотек доноров Соединенных Штатов и европейских стран.

Доктор Гейл готов немедленно приехать в Советский Союз для встречи с советскими специалистами по лечению жертв радиации и гематологами, для оценки положения и принятия решения об оптимальных мерах по спасению жизни тех, кому угрожает опасность. Д-р Гейл может вылететь из Лос-Анджелеса завтра в три часа дня и прибыть в Москву в шесть часов вечера в четверг 1 мая. Я беру на себя все расходы, связанные с его усилиями спасти граждан, подверженных облучению.

Господин Генеральный секретарь, прошу Вас принять мои самые глубокие сочувствия по поводу этой трагедии и мое самое искреннее предложение - быть в какой-то мере полезным в этом деле. Я пребываю теперь в Вашингтоне и со мной можно связаться через посольство СССР.

С самыми теплыми чувствами и уважением, Арманд Хаммер».

Москва немедленно ответила согласием.

Так началась новая страница в истории советско-американских отношений, страница, освещенная мудростью нового мышления, а не отсветами пещерных костров холодной войны.

Вместе с Гейлом в Москву приехали д-р Пол Тарасаки, специалист по иммунологическому подбору доноров для пересадки костного мозга, д-р Ричард Чамплин, работавший вместе с Гейлом в Калифорнийском университете, д-р Яир Рейзнер, израильский ученый из Института Вайсмана, специалист по специальной обработке спинного мозга перед пересадкой.

В пятнадцати странах мира были закуплены медикаменты и оборудование на сумму свыше миллиона долларов.

Мы познакомились с доктором Гейлом во время его первого приезда в Киев в июне 1986 года. При всей своей загрузке и стремительно-протокольном ритме обхода больницы Гейл согласился дать мне интервью для «Литературной газеты» и утвердительно кивнул на мою просьбу - выступить перед кинокамерами съемочной группы режиссера Роллана Сергиенко, снимавшего фильм «Колокол Чернобыля».

Доктор Роберт Питер Гейл выглядит моложе своих лет, он спортивен (по утрам - час обязательного «джоггинга» - бега трусцой), смугл, сосредоточен, немногословен, взгляд его серых глаз внимательно и испытующе останавливается на собеседнике. Несмотря на внешнюю сухость и типично американскую деловитость, он очень симпатичен и общение с ним доставляет собеседнику радость - так уважительно, толково и терпеливо отвечает он на многочисленные вопросы корреспондентов. И еще он элегантен. На нем - неизменный темно-синий блейзер с золотыми пуговицами, темно-красный галстук, серые брюки. И как-то очень смешно и трогательно поначалу выглядели его босые пятки: он носит туфли без задников. Оказывается, это лос-анджелесская привычка - ходить босиком: на родине Гейла всегда тепло.

Перед входом в отделение мы все - гость и его сопровождение - переоделись в белые халаты, надели шапочки и маски, завязали на ногах бахилы. И вдруг стали удивительно похожи друг на друга: не разберешь - кто американец, кто москвич, кто киевлянин. Семья врачей, объединенная общими интересами спасения человечества.

Я видел, как внимательно осматривал доктор Гейл больных, как задавал вопросы пострадавшим и врачам, вдумчиво изучал графики с данными анализов, расспрашивал о тонкостях примененных киевскими врачами методик. Особенно его интересовали случаи пересадки костного мозга.

Киевлянин, профессор Ю. А. Гриневич напомнил Гейлу, как был у него в гостях в калифорнийской клинике: Гейл, выслушав своих ассистентов, показавших ему больного, после некоторых раздумий четко и уверенно продиктовал схему лечения и, подняв вверх руку, произнес: «И да поможет нам бог». Гейл улыбается, вспоминая ту встречу, и его суровое лицо вдруг становится по-мальчишески задорным. И, видя киевских больных, выведенных из тяжелого состояния, он суеверно стучит пальцем по дереву: если не поможет, то и не помешает. Позднее на мой вопрос - во что он верит? - доктор Гейл очень серьезно ответил: - В бога. И в науку...

Тогда, в тревожные дни июня, визит его в Киев был очень короток и считанные минуты отводились на разговоры с прессой. Значительно свободнее чувствовал себя доктор Гейл в июле: на следующий день после отъезда А. Хаммера американский доктор вместе с женой Тамар - гражданкой Израиля, - трехлетним сыном Иланом и дочерьми - семилетней Шир и девятилетней Тал - поехал в Киевский институт педиатрии, акушерства и гинекологии, где гостей встретила директор института академик АМН СССР Е. М. Лукьянова. Здесь, в этом, пожалуй, самом важном месте на земле - месте, где рождается человеческая жизнь, где ведется борьба за продолжение рода человеческого, - дети доктора Гейла очень быстро познакомились с маленькими пациентами, не ощущая никаких языковых или идеологических барьеров: обменялись подарками, вместе спели песню «Пусть всегда будет солнце», затем маленькая Тал играла на скрипке, а голубоглазая Шир жалела, что нет фортепиано - она бы тоже показала свое искусство...

В это время доктор Гейл вел профессиональные беседы с педиатрами, акушерами и кардиохирургами. В реанимационном отделении мы долго стояли над пластиковыми кувезами, подключенными к сложной технике: здесь лежали крохотные создания, будущие люди века XXI, еще не ведающие никаких атомных тревог, волнующих нас сегодня.

В Музее В. И. Ленина внимание доктора Гейла привлекла символическая скульптура: обезьянка, сидя на книге Дарвина «Происхождение видов», рассматривает человеческий череп. Интересна история этой скульптуры. Во время своего второго посещения Москвы Арманд Хаммер передал В. И. Ленину эту купленную в Лондоне скульптуру. Рассказывают, что Владимир Ильич, принимая подарок, сказал: «Вот что может случиться с человечеством, если оно будет продолжать совершенствовать и наращивать орудия уничтожения.

На Земле останутся одни обезьяны»

Таково было провидческое предупреждение вождя.

У меня сохраняется много записей бесед с доктором Гейлом, который, кстати, живо интересуется литературой. Я постарался выбрать из этих записей самое главное:

- Доктор Гейл, что привело вас в медицину? Это случайность или сознательный выбор?

- Вначале я хотел изучать физику высоких энергий и ядерную физику. В какой-то мере это ирония судьбы, ибо впоследствии мне как врачу пришлось столкнуться с влиянием ядерной энергии на организм человека. Но позже, уже в колледже, я подумал, что хочу больше общаться с людьми, нежели заниматься теоретической физикой.

- Это решение зависело от особенностей вашего характера?

- Я принял решение осознанно. В нашем обществе профессия врача - одна из самых уважаемых. Я хотел стать врачом.

- Сколько лет вам было, когда вы приняли это решение?

- Я поступил в колледж в шестнадцать лет.

- Довольны ли вы выбором врачебной профессии?

- Многие теперь спрашивают меня: «Теперь, когда вы достигли признания во всем мире, что вы собираетесь изменить в своей жизни?» Я всегда отвечаю, что я полностью был удовлетворен своей жизнью и до того, как стал известен, и не собираюсь ничего менять.

- Доктор Гейл, я знаком со многими онкологами и гематологами и знаю, что психологически это очень тяжелая профессия. Ведь врач все время видит смерть и несчастья. Как вы к этому относитесь?

- Отчасти вы правы, доктор Щербак. Психологически это тяжелая профессия. Но с другой стороны - это же и привлекает меня. Ведь это - вызов. Онкологу и гематологу приходится очень часто решать сложнейшие вопросы, бывать в трудных ситуациях, зачастую оттого, что наши знания в этой области ограниченны. Мне кажется поэтому, что именно в области онкологии существует огромный простор для медицинского творчества. Мы в колледже часто спорили: «Что лучше? Писать музыку или играть музыку?» Если занимаешься кардиологией - там ты «играешь музыку». А вот в онкологии «пишется музыка». Там все ново и все неизведанно.

Кроме того, я подготовлен и как научный работник, и как врач. Именно в онкологии и гематологии очень легко увязывать результаты лабораторных исследований с работой в больницах, с реальным лечением больного человека. Ведь не случайно первыми заболеваниями, при которых была осознана их генетическая природа, явились именно заболевания крови - нарушения синтеза гемоглобина, скажем. И вы знаете, что большинство Нобелевских премий в области медицины были в последние годы присуждены именно за разработку этих вопросов.

- В связи со сказанным вами - кем вы себя в большей мере чувствуете? Врачом? Или ученым? Или вы - за синтез?

- Быть хорошим врачом, лечить людей - это работа, которая должна занимать все время. Даже больше, чем все время. Быть настоящим ученым - это тоже больше, чем на всю жизнь. Иногда мне кажется, что никто не может заниматься и тем, и другим параллельно. Особенно в наше время, когда и медицина, и наука стали настолько технологичны, техникоемки, что ли. Но в то же время я сознаю, что нам именно не хватает людей, которые бы объединили эти два занятия. Это очень важно. По-моему, должен быть синтез. Именно в этом я чувствую свой долг - слить воедино в себе врача и ученого.

- Как распределяется ваше время в обычных условиях работы в калифорнийской клинике?

- Как руководитель клиники я трачу большую часть времени на обходы, осмотры больных и разговоры с ними. У моих больных часто бывают довольно обычные формы рака - например, рак легких. И я забочусь о своих больных как обычный врач. Некоторую часть времени трачу на управление небольшим исследовательским учреждением, которое занимается сбором статистических данных по результатам применения новых методов лечения лейкоза (белокровия), пересадок костного мозга и других данных. И наконец, очень важное дело, которым я занимаюсь, - моя собственная лаборатория, где проводятся основные исследования по изучению молекулярных механизмов возникновения лейкозов!

Я понимаю, это звучит так, словно я распыляюсь, но я с этим не согласен. Я сосредоточен на этих трех направлениях, поскольку перед нами стоит сверхважная цель: мы хотим добиться эффективного излечения лейкоза. И мы думаем, что первые результаты будут получены в лаборатории.

К чему мы идем? Какова основная идея наших исследований? Ни один ребенок не должен погибать от лейкоза. Мы должны для этого делать все, что в наших силах.

- Есть ли случаи излечения в вашей клинике? Удается ли вам переводить острые лейкозы в хронические?

- В 1986 году нам удалось излечить примерно 70 процентов детей, у которых развился лейкоз. И около 30 процентов взрослых. Если посчитать в общем, то получится, что ровно половину больных нам удается излечить.

- Это феноменальный результат!

- К сожалению, большинство населения очень мало понимает, как далеко мы продвинулись в лечении лейкозов. Но половина больных - это уже недостаточно. Ведь вторая половина умирает. Например, в этом году двести тысяч американцев умрут от рака.

- В прессе были сообщения о том, что вы имеете степень доктора философии. Какую проблему вы разрабатывали в своей диссертации?

- Моя тема - жизнь и смерть. Единство жизни и смерти в философском плане. В автобиографии, опубликованной в США, я касаюсь этой темы.

- Доктор Гейл, что говорите вы своим больным, когда ставите диагноз?

- Я всегда говорю своим пациентам всю правду, сообщаю все факты. Я не знаю - хорошо это или плохо, но мы исповедуем философию, согласно которой человек должен иметь всю информацию. Дело в том, что самые главные решения по лечению должны приниматься самим больным. А для этого им нужна достоверная информация. Не всегда это «работает» лучшим образом, но иного выхода у нас просто нет.

- Имели ли вы дело с лучевой болезнью перед тем, как приехали в Москву и начали лечить пациентов, пострадавших во время аварии на Чернобыльской атомной станции?

- Да, определенный опыт у нас имелся. В ряде случаев заболевания лейкозом бывает необходима пересадка костного мозга. И тогда мы сознательно подвергаем пациентов огромным дозам радиации, иногда на грани смертельных доз. У нас достаточно большой опыт лечения больных, получивших огромные дозы радиации порядка нескольких тысяч бэр.

- Совпал ли ваш прогноз по поводу лечения больных в Москве с фактическими результатами?

- В общем, да - если говорить об общей закономерности в статистическом прогнозе. Но в каждом индивидуальном случае очень сложно давать верный прогноз. Вообще это очень сложная этическая проблема и тяжелое бремя: давать прогноз. Я в данном случае говорю не о лечении чернобыльских больных, а о лечении больных лейкозами в моей клинике. Допустим, я знаю, что из ста пациентов, которым необходима пересадка костного мозга, пятьдесят процентов выживут, излечатся. Но для тех пятидесяти процентов, которые умрут, - это утешение слабое. Их жизнь мы укорачиваем своим лечением. И потому каждый раз, когда у нас умирает больной, чья жизнь была сокращена в результате лечения, я чувствую свою личную ответственность. Мне приходится нести эту ответственность за их смерть, но у меня нет иного выбора.

Самым простым решением было бы вообще не делать пересадок. Но тогда мы будем отказывать абсолютному большинству больных в праве на жизнь.

- Доктор Гейл, кто из больных в Москве вам наиболее запомнился?

- Сразу хочу сказать, что я помню каждого из них - помню как человека, как индивидуальность. Но некоторые люди оставили наиболее глубокий след. Особенно запомнились трое больных.

Первый - врач, который работал у реактора, помогал пораженным. Как врач, он осознавал всю опасность создавшейся ситуации, он все понимал, но держался мужественно. Второй больной - пожарный. Когда я впервые выехал в Киев из Москвы - помните, в начале июня? - меня не было в клинике три дня. И когда я вернулся из Киева, он был очень зол и спросил меня: «Где вы были? Почему уехали?» И третий, тоже пожарный. Может быть, он не понимал, что над ним нависла опасность, может быть - понимал, а может быть - специально все делал для того, чтобы не обращать внимания на угрозу жизни.

Он трогательно себя вел - во время обходов он все время меня спрашивал:

«Как ваши дела, доктор, как вы себя чувствуете?»

Двое из этих больных умерли, один выжил...

- Какими чувствами вы руководствовались, когда решили поехать в Советский Союз?

- Прежде всего я врач - и я знаю о возможных последствиях такой аварии. Поэтому я счел нужным предложить свою помощь. Меня как представителя медицинской профессии политические разногласия не касаются. Наша первая обязанность - спасать людей, помогать им. Кроме того, аналогичные аварии могут произойти не только в СССР, но и в США и других странах. И естественно, что мы сможем ожидать такого же сочувствия и такой же помощи со стороны советских людей.

- Как вы думаете, можно ли провести аналогию между визитом доктора Хаммера в нашу страну в 1921 году и вашей поездкой сейчас?

- В каком-то смысле, да. Правда, Хаммер занимался тогда проблемами борьбы с сыпным тифом, а мы - борьбой с атомной угрозой. Обстоятельства совершенно разные, но суть - одна и та же. Врачи разных стран помогают друг другу. В этом смысле ничего не изменилось. Но ситуации, конечно, абсолютно несопоставимы. Подумайте только: насколько сама идея аварии атомного реактора в 1921 году была абсолютно невообразима, настолько сейчас невозможно себе представить эпидемию сыпного тифа таких масштабов, как в 1921 году. Человечество научилось преодолевать все ситуации, возникающие на его пути...

- Но при этом само создает новые проблемы.

- Так будет всегда (доктор Гейл смеется). И сегодня нам трудно представить, какие проблемы будут волновать человечество через шестьдесят лет.

- В этот свой приезд вы взяли с собой своих детей. Означает ли это, что их пребывание здесь безопасно?

- Многие в мире думают, что Киев полностью покинут жителями или что дети полностью эвакуированы. И одной из причин, которая заставила меня приехать сюда с моей семьей, - желание еще раз подчеркнуть, что ситуация полностью контролируется, а пациенты получили необходимую помощь. У меня не было никаких сомнений в безопасности моего приезда в Киев. Ни в коем случае я бы не привез своих детей, если бы существовала малейшая потенциальная опасность. Мне думается, что людям такой поступок легче понять, чем целый ряд медицинских заявлений и сложных обобщений.

- Считаете ли вы, что ситуация в Киеве улучшается?

- Конечно. Уровни радиации будут постоянно снижаться. Кое-что требует особого внимания. Например, проблемы защиты воды. Но предпринимаются все меры, чтобы город Киев был защищен. К примеру, пробурены артезианские скважины, определены альтернативные источники водоснабжения, я считаю, что ситуация полностью контролируется. В этих вопросах я полностью полагаюсь на моих советских коллег. Я не верю, что они подвергали бы своих детей и себя воздействию радиации, которую считали бы неприемлемой.

- Удовлетворены ли вы полученной информацией?

- Со времени моего первого приезда в Советский Союз - и в частности, в Киев - меня поражало, как искренне и открыто мы ведем дела с моими советскими коллегами. Особо должен подчеркнуть, что на многих из нас глубокое впечатление произвело сообщение Политбюро ЦК КПСС о расследовании причин аварии на Чернобыльской АЭС. Я считаю, что оценка аварии была в высшей степени искренней. Пожалуй, она была даже более прямой и открытой, чем мы предполагали, и меня это глубоко радует. Я надеюсь - более того, я уверен, что ваш анализ медицинской информации будет таким же полным и откровенным, как и анализ физических причин аварии.

- Вам хотелось бы еще побывать в Киеве?

- Я не только хочу, но и буду в Киеве. Я вернусь в ваш город в октябре, когда откроется выставка работ из коллекции доктора Хаммера.

Роберт Гейл сдержал свое слово. Была осень, был тот же аэропорт, был американский самолет - на этот раз маленький «боинг» и на киле его значился номер - N2 ОХУ. Вместе с доктором Гейлом приехал популярный американский певец и композитор Джон Денвер, исполняющий свои баллады в стиле «кантри». По поручению Арманда Хаммера доктор Гейл открыл выставку «Шедевры пяти веков». Выступая на церемонии открытия, он сказал:

- Чернобыль стал для всех нас напоминанием о том, что мир должен навсегда покончить с любой возможностью возникновения ядерной войны.

...Потом, вечером того же дня, был концерт во дворце «Украина», все средства от которого шли в фонд помощи Чернобылю. Очень искренне и взволнованно звучали слова Джона Денвера о Пискаревском кладбище в Ленинграде: после посещения кладбища он написал песню, в которой воспел силу, смелость советских людей, их любовь к своей земле... С огромной симпатией слушал зал чистый голос этого рыжеватого парня из Колорадо. «Я хочу, чтобы все знали, что я уважаю и люблю советских людей, - сказал Джон Денвер. - Для меня очень важно быть здесь, в Советском Союзе, и петь для вас, и не просто петь, а делиться с вами моей музыкой. Я хочу, чтобы все знали, что я испытываю огромное уважение к жителям Киева и жителям Чернобыля - я уважаю их смелость, их мужество». Джону Денверу аплодировали не только тысячи киевлян, но и доктор Гейл и его жена. А потом был прощальный ужин - немного печальный, как всегда, когда расстаешься с добрыми друзьями. А потом, когда была уже ночь, мы вышли все вместе на берег Днепра и спели американским друзьям нашу народную песню «Реве та стогне Днiпр широкий». И Гейл, и Денвер внимательно слушали, а потом Денвер задумчиво спросил: «Где Чернобыль?»

Мы указали на север, в темноту, туда, откуда нес свои осенние воды Днепр.

«На чем проверяются люди, если войны уже нет?»

Л. Ковалевская:

«Восьмого мая мы выехали из села в Полесском районе в Киев, на Бориспольский аэродром. Маму я отправила с детьми в Тюмень. Денег у меня уже мало было, да и те, что остались, я все раздала в аэропорту нашим припятчанам. Кому трешку, кому два рубля. Женщины с детьми плакали, жалко было. Себе рубль оставила, чтобы доехать до Киева. 80 копеек билет от Борисполя до Киева стоит, у меня в кармане осталось 20 копеек. Я вся «грязная», брюки «фонят». Стою па остановке такси, звоню знакомым: того нет, тот уехал. Остался один адрес. Думаю - возьму такси, поеду, скажу таксисту, что друзья за меня заплатят. А если их не будет - запишу его координаты и позже рассчитаюсь. Стою. Подходит ко мне человек, занимает за мною очередь и спрашивает: «Который час?» Знаешь - как обычно подходят мужики и спрашивают, чтоб познакомиться. Я стою злая, страшная, грязная, немытая, нечесаная... Я смотрю на его руку - есть ли у него часы? Нету. Тогда говорю ему, который час. Не знаю почему, но нас сразу все отгадывали, что мы из Чернобыля. Припять-то люди мало знали, все говорили и говорят:

«Чернобыль». Или по глазам, или по одежде - не знаю, почему. Но без ошибки угадывали. И тот парень, что занял за мной очередь, спрашивает: «Вы что, из Чернобыля?» А я сердито ему: «Что, заметно?» - «Да, заметно. А вы куда едете?» А я отвечаю: «Не знаю, боюсь, что бесполезно туда ехать». А он спрашивает: «Что, вам ночевать негде?» - «Негде». Он берет меня под руку и говорит: «Пошли». - «Никуда я с вами не пойду», - говорю. Знаешь, думаю, - мужик приведет меня к себе, и все такое прочее... Знаю я эти штучки. Нет. Он садится со мной в такси и везет в гостиницу «Москва». Платит за такси, платит за гостиницу. Потом везет меня к себе на работу, там дежурная какая-то бабушка, накормил - и привез обратно. Я привела себя в порядок, вымылась, а потом уже узнала его фамилию: Слаута Александр Сергеевич. Он в республиканском обществе книголюбов работает».

А. Перковская:

«В начале мая мы начали вывозить детей в пионерлагеря. С чем только я тут не столкнулась!

Знали, что путевки будут в «Артек» и в «Молодую гвардию». Стали приходить родители. Нажимать на меня, чтобы их чад обязательно в «Артек» отправили. Ну, я жестко говорила с такими родителями, не скрываю этого. Часто и мне приходилось брать грех на душу. Установка была такая: забирать в лагеря тех, кто закончил второй класс, - и по девятый класс включительно. Вот приходят ко мне и говорят: «А десятиклассники - они не дети? А первый класс куда девать?» Вот представьте: приходит мама, она одна, мужа у нее нет, она на вахте - и ребенок шести лет. Он что, должен второй класс обязательно закончить? Что она с ним будет делать? Естественно, я беру и пишу без зазрения совести другой год рождения этому ребенку. Потом, когда я поехала в пионерлагеря, я услышала много упреков в свой адрес. Но, извините, у меня не было другого выхода.

В общем, составили мы эти списки, потом начались такие дела. Киевляне звонили и просили взять их детей в лагеря. И так далее. Я когда начала просматривать списки, понаходила в них всякую липу. Пришлось объявить по радио, чтобы родители пришли с паспортами и предъявили припятскую прописку...

В августе я поехала в «Артек» и «Молодую гвардию» - везла детей.

И вот представляете? Обнаруживаю почти взрослую девочку из другого города. К Припяти она никакого отношения не имеет. Нашла даже девочку из Полтавской области. Как попали эти дети в «Артек» и «Молодую гвардию» - я не знаю. Но они, как и все, по две смены отдыхали...

Когда в начале мая я привезла в Белую Церковь беременных женщин, вышла вельможа - третий секретарь горкома партии - и говорит: «Надо мыслить по-государственному». А сами женщин наших встретили в костюмах противочумных, противогазах, дозиметрию на улице проводили. И детей в той же Белой Церкви до вечера не принимали, так как не было дозиметриста.

А когда отдыхала после больницы в Алуште, меня подруга предупредила: «Не говори, откуда ты. Говори, что из Ставрополя. Так лучше будет». Я ей не поверила. Кроме того, это ниже моего достоинства - скрывать кто я, откуда. Подсели за мой стол две девушки - из Тулы и Харькова. Спросили: «Откуда?» - «Из Припяти». Те сразу же сбежали. Потом ко мне подсадили «друзей по несчастью» - женщин из Чернигова».

А. Эсаулов:

«У нас в городе, на узле связи, двадцать девятого апреля телефонистка Надя Мискевич упала в обморок от перенапряжения. Она все время сидела на связи. А начальник узла связи Людмила Петровна Серенко тоже молодчина. Она первая в городе организовала вахты. Еще был такой случай, когда один псих вырубил электроэнергию на подстанции. Говорит: «У меня признаки лучевой болезни. Вывозите меня, иначе я выключу электроэнергию». Взял и выключил. Так Людмила Петровна сразу же перешла на аварийное питание. Это Человек с большой буквы.

И еще такой случай. Приходит ко мне замдиректора атомной станции по быту и социальным вопросам Иван Николаевич Царенко и говорит: «Помоги, Александр Юрьевич. Нам надо похоронить Шашенка - того оператора, что погиб на четвертом блоке. Его надо положить в гроб и похоронить, но Варивода из строительного управления не дает автобус. Он у него единственный». Ну, тут тяжело рассуждать - кто прав, кто виноват. У того единственный автобус, и он был нужен живым для решения каких-то сверхсмертельно важных вопросов.

Пошли мы к Вариводе. Я говорю: «Слушай, чего ты дурью маешься? Надо человеку долг последний отдать. Давай автобус». А он говорит: «Не дам». Я говорю. «Ты чего, паразит, советской власти не слушаешься?» А он говорит: «Не дам все равно. Режьте меня, ешьте - не дам».

Ну, я тогда выхожу на дорогу, останавливаю первый попавшийся автобус, отдаю его Вариводе, а его автобус беру на похороны...»

Ю. Добренко:

«После эвакуации в Припяти осталось порядка пяти тысяч жителей - люди, которые были оставлены по указанию различных организаций для проведения работ. Но были и такие, которые не согласились на эвакуацию и остались в городе вроде бы нелегально. Преимущественно это были пенсионеры. С ними стало трудно, их долго еще вывозили. Я вывозил пенсионера двадцатого мая. Дед, имеющий награды, участник Сталинградской битвы. Как он жил? Он спустился к военным, взял у них респираторы, несколько штук, и даже спал в них. Света не зажигал, чтобы не заметили ночью. У него были сухари, водою он запасся. Когда я его вывозил, в городе уже воду отключили, она была нужна для дезактивации. Электроэнергия была, и он смотрел телевизор.

А нашли его так. Пришел его сын, эвакуированный, и говорит: «У меня остался в городе отец. Я долго молчал, но знаю, что в городе уже нет воды, а он сидит. Давайте поедем заберем». Мы приехали, и он говорит: «Ну ладно, воды нет, поеду». Надел респиратор и захватил с собой немного гречневой крупы, так что мог еще суп какой-то сварить. По селам тоже много было таких бабуль и дедов, которые ни в какую не хотели покидать свои дома. Мы их «партизанами» называли. Правда, среди них разные были. Были и такие, которых дети просто «забыли». Не взяли с собой. Или с легкостью согласились - мол, сидите здесь, дом и вещи сторожите».

София Федоровна Горская, директор школы N5, г. Припять:

«Не все учителя выдержали испытание, выпавшее на нашу долю. Не все. Потому что не каждый оказался педагогом. Будучи уже в эвакуации, некоторые оставили классы, оставили своих детей. Ребята прореагировали на это очень болезненно. Особенно старшеклассники, выпускники. Их очень огорчило, что пришли другие учителя. Педагоги, которые ушли, бросили детей, объясняют это тем, что неопытны, что не знали, как поступить в подобной ситуации, что делать. После того как по телевидению услышали, что все нормализовалось, - появились. Большой урок для нас - при подготовке будущих педагогов. Тех, кого мы отбираем из ребят и готовим два года для поступления в пединституты. Были среди педагогов «активисты», которые громче всех выступали на собраниях, а потом смылись. Да, были».

Валерий Вуколович Голубенко, военный руководитель средней школы N 4, г. Припять:

«Когда произведена была эвакуация, мы ни журналов школьных, ничего не вывезли. Ведь мы на короткое время выезжали, надеялись сразу же вернуться в город. Ну а потом, когда кончался учебный год, надо было десятиклассникам выписывать аттестаты зрелости. Журналов все еще не было, и мы предложили им самим поставить свои оценки. Сказали: «Вы же помните собственные отметки». Когда посмотрели - ни один не завысил оценки, а некоторые даже занизили».

Мария Кирилловна Голубенко, директор школы N4, г. Припять:

«Уже когда мы были в эвакуации, здесь, в Полесском, меня назначили членом комиссии по посылкам при нашем Припятском горисполкоме. Что меня совершенно потрясло - это доброта нашего народа, которую мы ощущаем буквально физически, распечатывая посылки, сортируя подарки, читая письма. Часть вещей мы передаем в пансионаты для престарелых, туда, где сейчас находятся одинокие припятские старики, часть - в дома матери и ребенка, часть - в пионерлагеря, в частности одежду для малышей. Много книг поступает - мы их передаем в библиотечки для вахт строителей и эксплуатационников АЭС. Вот здесь, в комнате рядом, находится около двухсот посылок и еще триста посылок лежит в Киеве на почтамте. Очень много приходит ребячьих писем. Ленинградские дети прислали много посылок с книгами, детской одеждой, куклами, канцелярскими принадлежностями, в каждой посылке - письмо, а в каждом письме - тревога и забота. Хотя эти дети - третьеклассники, второклассники - находятся далеко от места аварии, они поняли, какое это горе. Много посылок из Узбекистана, Казахстана - дарят инжир, сухофрукты, земляные орехи, сахар домашний, чай, пенсионеры присылают мыло, полотенца, постельное белье, дети чаще всего кладут книжки, куклы, игры».

Но я прошу читателя не слишком предаваться благостно-умиленным чувствам, вспыхнувшим, быть может, под воздействием рассказа о посылках и письмах добрых, порядочных и искренних людей. Не надо расслабляться. Ибо чернобыльские события рождали и иное: осмеянные еще Салтыковым-Щедриным традиционные шедевры отечественного тупомыслия и бюрократизма.

Приведу один из них:

«Ялтинский городской Совет народных депутатов Крымской области. 16.10.86. Председателю исполкома Припятского городского Совета народных депутатов товарищу Волошко В. И.

В соответствии с направлением Министерства здравоохранения СССР N 110 от 6 сентября 86, исполком Ялтинского городского Совета народных депутатов принял решение от 26.09.86 N362(1) о предоставлении квартиры в Крымской области гражданину Мирошниченко Н. М. на семью 4 человека (он, жена и два сына), эвакуированных из зоны Чернобыльской АЭС. Просим выслать в наш адрес справку о сдаче гр-ном Мирошниченко Н. М. трехкомнатной благоустроенной квартиры N68 жилой площадью 41,4 кв. м. в доме N17 по ул. Героев Сталинграда города Припять местным органам.

Зам. председателя горисполкома П. Г. Роман».

Не остроумно ли? Вся страна знает, КАК и КОМУ «сдавали» свои благоустроенные квартиры жители Припяти. И только в солнечной Ялте думают, что в брошенную гр-ном Мирошниченко Н. М. 27-го апреля 1986 года квартиру площадью 41,4 кв. м немедленно, в обход установленного порядка, существующих положений и повышенной радиации заселились некие злоумышленники или родственники означенного гражданина.

Воистину - «на чем проверяются люди»? Вспышка над Чернобыльской атомной ослепительным светом своим высветила добро и зло, ум и глупость, искренность и фарисейство, сочувствие и злорадство, правду и ложь, бескорыстие и алчность - все человеческие добродетели и пороки, упрятанные в душах как наших соотечественников, так и тех, кто пребывал далеко за рубежами нашей страны.

Вспоминаю майские номера популярных американских журналов «Ю. С. ньюс энд Уолрд рипорт» и «Ньюсуик»: зловеще багровые цвета обложек, серп и молот, знак атома - и черный дым над всем миром. Крикливые заголовки:

«Ночной кошмар в России»; «Смертоносный выброс из Чернобыля»;

«Чернобыльское облако»; «Как Кремль рассказывал об этом и каков действительный риск»; «Чернобыль: новые волнения по поводу здоровья. Опасный ознакомительный тур по Киеву». И первые, апокалипсически-торжествующие слова репортажей: «Это был невиданный кошмар XX столетия...» Допускаю, что сенсационные заголовки и истеричность тона - традиция прессы США, стремящейся любой ценой пробиться к читателю, завлечь его. Все это так. Но при всех скидках нельзя было в этих материалах обнаружить простое человеческое сочувствие тем, кто пострадал от аварии, а за зловещими медико-генетическими предсказаниями не ощущалось и тени тревоги за жизнь и здоровье детей Припяти и Чернобыля. Особенно поразил меня холодно-политиканский тон статьи Фелисити Берингер в газете «Нью-Йорк Тайме» от 5 июня 1986 года: эта женщина (женщина!) с заданностью робота, манипулируя пером, будто скальпелем резала по живому: она вела репортаж из пионерского лагеря «Артек», где находились в то время дети из Припяти. Не было в ее словах извечного женского, материнского милосердия - одно лишь ненавидящее пропагандистское неприятие всего, что говорили одиннадцати-двенадцатилетние дети, ошеломленные происшедшим, тоскующие по своим домам, куда им уже не вернуться...

Эти слова я написал в 1986 году - и в них, вероятно, также сказалось МОЕ пропагандистское неприятие принципов, по которым строится работа западных средств информации. Во всяком случае, в мае 1988 года в Киеве, во время работы конференции, посвященной медицинским аспектам Чернобыля, ко мне подошла молодая, некрасивая, но умная и симпатичная женщина и представилась: «Корреспондентка газеты «Нью-Йорк Таймс» в Москве Фелисити Берингер».

Спросила - действительно ли я читал ее статьи и действительно ли они произвели такое впечатление? Я ответил, что читал, что произвели. Мы разговорились, и оказалось, что за эти два года, что минули со времени аварии, мы стали во многом одинаково оценивать чернобыльские и послечернобыльские события. Что же произошло? Изменились МЫ. Мы в большей мере стали людьми, а не механическими роботами противоположных идеологических систем.

Собственно, такие люди были и в США, и у нас, - и до перестройки и гласности. Люди, стоящие выше примитивных пропагандистских стереотипов.

В иностранной редакции Киевского радио Инна Константиновна Чичинадзе, главный редактор Гостелерадио УССР, в мае 1986 года познакомила меня с письмами, пришедшими в те дни из США и Великобритании.

Вот эти письма:

Девид Парсонс, Челфонт, Пенсильвания, США:

«Мы здесь, в Пенсильвании, достаточно хорошо знаем, как может случиться то, что произошло у нас на Тримайл-Айленд в 1979 году. Разве такое время не учит нас протягивать друг ДРУГУ руку помощи, не учит понимать, что мы живем на одной планете?

Я глубоко опечален судьбой тех, кто так или иначе пострадал в результате чернобыльской трагедии. Да поможет Бог вашим ученым разобраться, что произошло и как можно не допустить этого впредь. Эта информация будет так полезна и советской, и американской энергетике».

Миссис Дод Шмирко, Хай Вайкомб, Бакс, Англия:

«В то время, как вашим стремлением было как можно быстрее эвакуировать население из района беды, сделать это по возможности спокойно и человечно, фальшивые репортажи в прессе Британии, Западной Германии, США были злыми, позорными по своей жестокости. Их явным намерением было посеять панику, страх - и это в то время, как ваши люди проявляли мужество и благородство в беде».

Мисс Эми Смит, бывшая крановщица, Оркни, Шотландия (ей 72 года; с палаткой за плечами она ездила в 1984 году в пикеты в Гринэм-Коммон):

«Мое сердце было в глубокой печали, когда я узнала об аварии в Чернобыле. Мое сердце было в гневе, когда я наблюдала безобразную лживую свистопляску по этому поводу в прессе моей страны и США. Я припоминаю соболезнование, которое послал господин Горбачев Соединенным Штатам и президенту Рейгану, когда произошла трагедия с «Челленджером». Нужно быть по меньшей мере дурно воспитанным, чтобы так ответить на этот жест! И еще. От нас 5 недель скрывали утечку на одной из атомных станций в Британии, не сказали о затонувшей в Ирландском море подводной атомной лодке. В такой ситуации нужно быть очень дурно воспитанным, чтобы обвинять в своих грехах кого-то».

Коллективное письмо членов общины Свартмор, Пенсильвания, США.

Всего - 304 подписи:

«Мы, члены общины Свартмора и Свартморского колледжа, помня сочувствие вашего народа по поводу происшедшей у нас аварии на атомной станции Тримайл-Айленд, хотим выразить свое сочувствие в связи с аварией на Чернобыльской АЭС. Мы глубоко сознаем, что все мы едины на этой хрупкой земле, что все происходящее в любом ее уголке касается нас всех. И потому, что мы понимаем эту связь, мы раскрываем свои сердца и протягиваем вам свои руки с чувством этого общечеловеческого единства.

«...и все как океан; все течет и сочетается; прикосновение в одном месте порождает движение в другом конце земли» (Достоевский, «Братья Карамазовы»).

Николас Снайдер, Уотербур, Коннектикут, США:

«Я прошу вас принять взнос в 25 долларов в фонд помощи тем, кто пострадал от аварии в Чернобыле. Простите за скромность вклада, но расцените его как мое святое чувство к земле и народу моей дорогой мамы - Татьяны Кочирка, которая родилась в селе Хищевичи возле Львова».

Клайв Бейкер, Норс Девон, Англия:

«Я хочу выразить свое сочувствие людям, пострадавшим от аварии в

Чернобыле, и сказать, что мне стыдно от того, что писалось в прессе Англии

по этому поводу. Я хочу предложить вам себя, как донора костного мозга,

если вы сочтете это возможным и это принесет пострадавшим хоть малую

пользу»

Роберт Ф. Уэллс, Клируотер, Флорида, США:

«Держитесь и берегите себя, дорогие. Я надеюсь, что Чернобыль и его раны со временем станут не более чем тяжелым воспоминанием. Пусть только не станет воспоминанием урок, который все мы должны извлечь. Пусть вернутся те времена, когда мы встретились на Эльбе (я в это время был военным моряком), и тогда угроза ядерной гибели уйдет навсегда. Я знаю, что вы присоединитесь ко мне и к миллионам других в этой надежде».

А в самом начале июня в Киев приехал глава американской православной автокефальной церкви, архиепископ Вашингтонский, митрополит Американский и Канадский Феодосии, который отслужил службу во Владимирском соборе. В полном соответствии с реалиями XX века он выступал перед микрофонами, а речь его переводил Епископ Серпуховский.

- Как христиане мы очень сострадаем людям, которые были в Чернобыле, - сказал гость из Америки.- Мы молимся об их здоровье и возносим молитвы о тех, кто отошел в вечность. Ваши радости - наши радости. Ваше горе - наше горе. Мы исполнены сострадания, и не только мы, но и другие христиане Америки, понимающие эту беду.

В интервью, данном мне после службы, митрополит Феодосии сказал:

- Мы не должны забывать, что живем на одной маленькой планете, и мы должны научиться жить вместе. То, что случилось в маленьком городе здесь, могло случиться в любом другом месте, и это учит нас более бережно обращаться с атомной энергией. Нам надо вместе сесть и задуматься над тем, что может быть хорошего или плохого от использования ядерной энергии. Несколько лет тому назад глава русской православной церкви патриарх Пимен подарил мне особый знак: две руки и эмблема между ними - как символ сохранения жизни. Инцидент в Чернобыле учит нас бережному отношению к тому, от чего может пострадать человечество. Наша церковь исходит из того, что это был несчастный случай, и мы молимся за то, чтобы его последствия не были тяжелыми. Мы очень беспокоимся за безопасность ваших людей, находящихся вблизи места аварии.

А еще через месяц, в июле 1986 года в пожарную часть Чернобыльского района, туда, где в апреле работал «дед» Хмель и его товарищи, из США был привезен необычный подарок: мемориальная доска с посланием 28-го отделения пожарных города Скенектади от имени ста семидесяти тысяч членов ассоциации пожарных США и Канады. Вот оно:

«Пожарный. Часто он первым приходит туда, где возникает опасность. Так было и в Чернобыле 26 апреля 1986 года. Мы, пожарные города Скенектади, штат Нью-Йорк, восхищены отвагой наших братьев в Чернобыле и глубоко скорбим по поводу потерь, которые они понесли. Особое братство существует между пожарными всего мира, людьми, отвечающими на зов долга с исключительным мужеством и смелостью».

Передавая это послание советским представителям в Нью-Йорке, вице-президент Международной ассоциации пожарных Джеймс Макгован из Нью-Йорка и капитан Арманд Капуло из города Скенектади от имени всех честных американцев - а таких большинство, подчеркнули они, - с высоким уважением отозвались о наших людях. Они напомнили принцип, исповедуемый порядочными людьми всего мира: тем, кто попал в беду, сочувствуют, помогают, делают все, чтобы быстрее отвести несчастье.