2015-06-28
548
М е н о н. Что ты скажешь мне, Сократ: можно ли научиться добродетели? Или ей нельзя научиться и можно лишь достичь ее путем упражнения? А может быть, ее не дает ни обучение, ни упражнение и достается она человеку от природы либо еще как-нибудь?
С о к р а т. Прежде, Менон, фессалийцы славились среди греков и вызывали восхищение своим искусством верховой езды и богатством, теперь же, по-моему, они прославились еще мудростью, и не менее прочих ларисцы, земляки твоего друга Аристиппа. А обязаны вы этим Горгию: ведь он, явившись к вам в город, нашёл множество поклонников своей мудрости - сперва среди Алевадов, из которых и твой поклонник Аристипп, а потом и среди прочих фессалийцев. И от него же пошел у вас обычай, кто бы вас о чем ни спрашивал, отвечать уверенно и высокомерно, как и положено знатокам; ведь так же и сам Горгий позволял кому угодно из греков спрашивать о чем угодно и никого не оставлял без ответа. А здесь, милый мой Менон, всё обстоит наоборот: на мудрость пошло оскудение, и, видно, из этих мест она перекочевала к вам. Задай ты свой вопрос кому хочешь из здешних жителей, любой бы засмеялся и сказал: «Счастливым ты, видно, почитаешь меня, чужестранец, если думаешь, будто я знаю, можно ли выучиться добродетели, или же она достигается иным способом. А я не только не знаю, можно ей выучиться или нельзя, но и вообще не ведаю, что такое добродетель». И со мной, Менон, точно так же: здесь я делю нужду моих сограждан и упрекаю себя в том, что вообще знать не знаю, что же такое добродетель. А если я этого не знаю, то откуда мне знать, как ее достичь? Разве, по-твоему, можно, вообще не зная, кто такой Менон, знать, красив ли он, богат ли, знатен ли или же совсем наоборот? По-твоему, это возможно?
|
|
|
М е н о н. Нет, конечно. Только вправду ли ты, Сократ, знать не знаешь, что такое добродетель? Так нам и рассказать о тебе там, у себя дома?
С о к р а т. И не только об этом расскажи, мой друг, но и о том, что я, кажется, нигде не встречал человека, который бы это знал.
М е н он. Как так? Разве ты не встречался с Горгием, когда он здесь был?
С о к р а т. Конечно, встречался.
М е н о н. Неужели же тебе показалось, что и он не знает?
С о к р а т. У меня не очень хорошая память, Менон, так что теперь мне трудно сказать, что мне тогда показалось. Может быть, он и знает, да и ты знаешь, что он тогда говорил. Поэтому напомни мне его слова. Или, если хочешь, скажи своими: ведь ты думашь так же, как он.
М е н о н. Да, не иначе.
С о к р а т. Ну и оставим его, тем более что его тут нет. Ты сам, Менон, ради всех богов скажи мне, что такое, по-твоему, добродетель? Говори без утайки: ведь, к великому счастью, мои слова окажутся ложью, если обнаружится, что и ты это знаешь, и Горгий, а я сейчас утверждал, будто не встречал нигде человека, который бы это знал.
|
|
|
М е н он. Не так уж трудно сказать это, Сократ. Для начала возьмем, если хочешь, добродетель мужчины: легко понять, что его добродетель в том, чтобы справляться с государственными делами, благодетельствуя при этом друзьям, а врагам вредя и остерегаясь, чтобы самому от кого не испытать ущерба. А если хочешь взять добродетель женщины - и тут нетрудно рассудить, что она состоит в том, чтобы хорошо распоряжаться домом, блюдя все, что в нем есть, и оставаясь послушной мужу. Добродетель ребенка - и мальчика и девочки - совсем в другом; в другом и добродетель престарелого человека, хоть свободного, хоть раба. Существует великое множество разных добродетелей, так что ничуть не трудно сказать, что такое добродетель для каждого из наших занятий и возрастов, в каждом деле у каждого из нас своя добродетель. И точно так же, Сократ, по-моему, и с пороками.
С о к р а т. Сдается, Менон, что мне выпало большое счастье: я искал одну добродетель, а нашел как бы рой добродетелей, осевший здесь, у тебя. Но всё-таки, Менон, если я, продолжая сравнение с роем, спрошу тебя, какова сущность пчелы и что она такое, а ты скажешь, что есть множество разных пчел, как мне ответишь на мой второй вопрос: «По твоим словам, их потому множество и потому они разные, и не похожие друг на друга, что они - пчелы? Или же они отличаются не этим, а чем-нибудь другим, - красотой, величиной или еще чем-либо подобным?» Скажи, что ответил бы ты на такой вопрос?
М е н о н. Конечно, я сказал бы так: «Одна отличается от другой вовсе не тем, что все они - пчелы».
С о к р а т. А если бы я потом спросил: «А теперь, Менон, скажи мне, чем, по-твоему, они вовсе не отличаются друг от друга и что делает их всех одним и тем же?» Ну-ка, можешь ты мне это сказать?
М е н о н. Могу.
С ок р а т. Но ведь то же относится и к добродетелям: если даже их множество и они разные, все же есть у всех у них одна определенная идея: она-то и делает их добродетелями, и хорошо бы обратить на нее свой взгляд тому, кто отвечает и хочет объяснить спрашивающему, что такое добродетель. Впрочем, может, ты не понял, о чем я говорю?
М е н о н. Нет, кажется, понял, но вот того, о чем ты спрашиваешь, я не постиг еще так, как хотел бы.
С ок р а т. Что же, Менон, ты только о добродетели думаешь, что она для мужчины - одна, для женщины - другая и так далее, или то же самое полагаешь и насчет здоровья, и насчет роста, и насчет силы? По-твоему, у мужчины одно здоровье, у женщины – другое? Или же если оно - здоровье, а не что иное, то идея его везде одна и та же, будь то здоровье мужчины или кого угодно еще?
М е н о н. Мне кажется, что одно и то же здоровье мужчины, и у женщины.
С о к р а т. А разве не так обстоит и с ростом, и силой? Если сильна женщина, то разве не та же самая идея, не та же самая сила делает ее сильной? Под этим «та же самая» я разумею вот что: от того, что есть сила вообще, не отличается никакая сила, будь она хоть в мужчине, хоть в женщине. Или, по-твоему, всё-таки отличается?
М е н он. По-моему, нет.
С о к р а т. А добродетель отличается от того, что есть добродетель вообще, смотря по тому, присуща ли она ребенку или старику, женщине или мужчине?
М е н о н. По-моему мнению, Сократ, тут все иначе, нежели в тех вещах.
С о к р а т. Как так? Разве ты не говорил, что добродетель мужчины - хорошо управлять государством, а женщины - домом?
М е н о н. Говорил.
С о к р а т. А разве можно хорошо управлять - государством ли, домом ли или чем угодно, - не управляя рассудительно и справедливо?
М е н он. Никак нельзя.
С о к р а т. Что же, те, кто управляет рассудительно и справедливо, управляют так не благодаря справедливости и рассудительности?
|
|
|
М е н о н. Конечно, благодаря этому.
С о к р а т. Значит, и мужчина и женщина, если хотят быть добродетельными, оба нуждаются в одном и том же - в справедливости и рассудительности.
М е н о н. Это очевидно.
С о к р а т. Дальше. Разве старик или ребенок, если они невоздержны и несправедливы, могут быть добродетельными?
М е н о н. Ни за что!
С о к р а т. А если рассудительны и справедливы?
М е н о н. Могут.
С о к р а т. Значит, все люди добродетельны на один лад: достигнув одного и того же, они становятся добродетельными.
М е н он. Видимо, так.
С о к р а т. Но ведь если бы не была их добродетель одна и та же, то они не были бы добродетельны на один лад?
М е н о н. Конечно, нет.
С о к р а т. Так вот, если добродетель у всех одна и та же, попытайся теперь припомнить и сказать, что она такое, по словам Горгия, да и по твоим тоже.
М е н он. Что же еще, как не способность повелевать людьми? Скажу так, раз уж ты добиваешься одного ответа на все.
С о к р а т. Да, этого-то я и добиваюсь. Но что же, Менон, и у ребенка та же добродетель? И у раба - способность повелевать своим господином? И ты думаешь, что раб может быть повелителем?
М е н о н. Вовсе не думаю, Сократ.
С о к р а т. Да, это было бы нелепо, мой милый! А теперь посмотри еще вот что. Ты говоришь: «способность повелевать людьми». А не добавить ли нам к этому «справедливо, а не несправедливо»?
М е н о н. Я согласен с тобою, Сократ: ведь справедливость есть добродетель.
С о к р а т. Вообще добродетель или одна из добродетелей, Менон?
М е н о н. Как ты говоришь?
С о к р а т. Как о любой другой вещи. Так же, если хочешь, как сказал бы, например, о круглом: что это – одно из возможных очертаний, а не просто очертание. А сказал бы я так потому, что существуют и другие очертания.
М е н о н. Это ты правильно говоришь. И я тоже говорю, что кроме справедливости есть еще и другие добродетели.
С о к р а т. Какие же? Скажи. Ведь я назвал бы тебе другие очертания, если бы ты мне велел, вот и ты назови мне другие добродетели.
М е н о н. По-моему, и мужество - добродетель, и рассудительность, и мудрость, и щедрость, и еще многое.
|
|
|
С о к р а т. Опять, Менон, случилось с нами то же самое: снова мы отыскивали одну добродетель, а нашли множество, только иным способом, чем прежде. А ту единственную, что есть во всех них, мы не можем найти.
М е н о н. Да, Сократ, я никак не могу найти то, что ты ищешь, и извлечь из всех единую добродетель, как делали мы с другими вещами.
С о к р а т. Ничего удивительного. Однако я постараюсь, если только мне будет под силу, подвести нас к этому. Ты ведь понимаешь, что так обстоит со всем. Если б тебя спросили в таком же роде, как я сейчас спрашивал: «Что такое очертания, Менон?» - и если бы ты отвечал: «Круглое», - а тебя спросили бы, как я: «Что же, круглое - это очертание вообще или одно из очертаний?» - ты бы, конечно, сказал, что одно из них.
М е н о н. Так и сказал бы.
С о к р а т. И не потому ли, что есть еще другие очертания?
М е н о н. Именно поэтому.
С о к р а т. А если бы тебя спросили вдобавок, какие это очертания, ты назвал бы их?
М е н о н. Конечно.
С о к р а т. А если б задали тебе точно такой же вопрос насчет цвета - что он такое - и, услыхав твой ответ, что цвет - это белое, опять спросили бы: «Что же, белое - это цвет вообще или один из цветов?» - ты ведь сказал бы, что это один из цветов, По тому что есть и другие?
М е н о н. Ну конечно.
С о к р а т. И если бы велели тебе назвать другие цвета, ты назвал бы такие, которые ничуть не менее цвета, чем белый?
М е н о н. Назвал бы.
С о к р а т. А если бы дальше повели разговор, как я, и сказали бы тебе: «Все-то время мы возвращаемся ко множеству. Но не о том у нас речь; ведь ты многие вещи называешь одним именем и говоришь, что все они не что иное, как очертания, даже если они противоположны друг другу; так что же это такое, включающее в себя круглое точно так же, как прямое,- то, что ты именуешь очертаниями, утверждая, что круглое и прямое - очертания в равной мере?» Или ты говоришь иначе?
М е н о н. Нет, так.
С о к р а т. Но если ты так говоришь, то, по твоим словам, круглое ничуть не больше круглое, чем прямое, а прямое ничуть не больше прямое, чем круглое?
М е н он. Вовсе нет, Сократ.
С о к р а т. Все же ты говоришь, что круглое есть очертание ничуть не больше, чем прямое, и наоборот?
Менон. Вот это верно.
С о к р а т. Что же. тогда носит имя «очертания»? Попробуй ответить. Если тому, кто задает тебе такие вопросы насчет очертаний или цвета, ты скажешь: «Никак я не пойму, любезный, чего ты хочешь, и не знаю, о чем ты говоришь», - он, наверное, удивится и возразит: «Как это ты не поймешь?! Я ищу, что во всех этих вещах есть одинакового». Или же и на такой вопрос, Менон, тебе нечего будет ответить: «Что же в круглом, и в прямом, и во всем прочем, что ты называешь очертаниями, есть общего?» Попробуй сказать - так ты и подготовишься к ответу о добродетели.
М е н о н. Нет, Сократ, скажи сам.
С о к р а т. Хочешь, чтобы я сделал по-твоему?
М е н о н. И даже очень.
С о к р а т. А может быть, и ты потом пожелаешь ответить мне насчет добродетели?
М е н он. Да, конечно.
С окр а т. Тогда надо нам постараться: дело того стоит.
Менон. Еще бы!
С о к р а т. Ну ладно, попробуем сказать тебе, что такое очертания. Посмотри же, согласен ли ты со мной: очертания, по-нашему, это единственное, что всегда сопутствует цвету. Хватит тебе этого, или ты ищешь еще чего-нибудь? Если бы ты сказал мне так о добродетели, я удовольствовался бы этим.
М е н о н. Но ведь это слишком просто, Сократ!
С о к р а т. Как так?
М е н о н. По твоим словам, очертания - это нечто такое, что всегда сопутствует окраске. Пусть так. Но если вдруг кто-нибудь тебе скажет, что не знает, что такое окраска, и точно так же не может судить о ней, как и об очертаниях, понравится ли тебе тогда твой ответ?
С о к р а т. Да он будет чистой правдой, Менон! Если вопрошающий окажется одним из тех мудрецов - любителей спорить и препираться, я отвечу ему: «Свое я сказал, а если я говорю неправильно, то теперь твое дело взять слово и уличить меня». Если же собеседники, как мы с тобой сейчас, захотят рассуждать по-дружески, то отвечать следует мягче и в большем соответствии с искусством вести рассуждение. А это искусство состоит не только в том, чтобы отвечать правду: надо еще исходить из того, что известно вопрошающему, по его собственному признанию. Попробую и я говорить с тобой так же. Скажи мне: существует ли нечто такое, что ты называешь «концом»? Я имею в виду что-то предельное, крайнее – ведь это одно и то же. Продик, наверное, не согласился бы с нами. Но ты-то говоришь о чем-нибудь, что оно «имеет край», «кончается»? Я хочу сказать только это, без всяких ухищрений.
М е н он. Говорю, конечно. По-моему, я понимаю, что ты имеешь в виду.
С о к р а т. Дальше. Существует ли нечто такое, что ты называешь плоским, и другое, что ты именуешь объемным, как это принято в геометрии?
М е н о н. Существует, конечно.
С о к р а т. Ну вот, из этого ты теперь уже можешь понять, что я называю очертаниями. О каждом из очертаний я говорю: то, чем ограничивается тело, и есть его очертания. Или вкратце я сказал бы так: очертания - это граница тела.
М е н о н. А что же такое, Сократ, по-твоему, цвет?
С ок р а т. Ты, однако, дерзок, Менон: человека старого заставляешь отвечать, а сам не желаешь даже вспомнить и сказать, что такое, по словам Горгия, добродетель.
М е н о н. Нет уж, сперва ты ответь мне, Сократ, а потом я тебе скажу.
С о к р а т. Ну, Менон, стоит поговорить с тобой, и с завязанными глазами можно узнать, что ты красив и уже имеешь поклонников.
М е н он. Почему?
С о к р а т. Да ты в разговоре только и делаешь, что приказываешь, как все баловни, которые всегда распоряжаются, словно тираны, пока цветут юностью. Да и про меня ты, наверное, прознал, что красавец легко возьмет надо мной верх. Так что придется уж мне угождать тебе и отвечать.
М е н о н. Да, сделай милость.
С о к р а т. Хочешь, чтобы я отвечал тебе на манер Горгия: ведь так тебе будет лучше всего следовать за мной?
М е н о н. Хочу, конечно. Почему бы и нет?
С о к р а т. Ведь вы говорите, в согласии с Эмпедоклом, о каких-то истечениях из вещей?
М е н о н. Да.
С о к р а т. И о порах, в которые проникают и через которые движутся эти истечения?
М е н о н. Верно.
С о к р а т. А из этих истечений одни, по вашим словам, соразмерны некоторым порам, а другие слишком велики или слишком малы для них?
М е н о н. Так оно и есть.
С о к р а т. И существует нечто такое, что ты называешь зрением?
М е н о н. Ну конечно!
С о к р а т. Вот из этого и «постигни то, что говорю я», как сказал Пиндар. Цвет - это истечение от очертаний, соразмерное зрению и воспринимаемое им.
М е н о н. По-моему, Сократ, лучше нельзя и ответить!
С о к р а т. Это, наверное, потому, что сказано было, как ты привык. Кстати, ты, я думаю, понял, этим же способом можешь легко объяснить, что такое звук и запах и еще многое в том же роде.
М е н о н. Понял, конечно.
С о к р а т. Дело в том, Менон, что ответ мой – прямо как из трагедии, потому он и пришелся тебе по душе больше, чем ответ насчет очертаний.
М е н о н. Как видно.
С о к р а т. А я вот убежден, что не этот, а тот ответ лучше. Так-то, Алексидемов сын! Думаю, что и тебе больше так не покажется, если только ты не будешь вынужден, как говорил вчера, уехать до мистерий, а останешься здесь и примешь посвящение.
М е н о н. Я бы остался, Сократ, если бы ты побольше со мной вот так разговаривал.
С о к р а т. У меня-то хватит охоты разговаривать с тобою об этих вещах и ради тебя, и ради себя самого, только как бы не вышло так, что я не очень многое смогу тебе сказать. Впрочем, попробуй и ты исполнить обещание и объяснить, что такое добродетель вообще; и перестань «делать из одной вещи многие», как шутя говорят о тех, кто что-нибудь разбивает, а скажи, что такое добродетель, сохранив ее целой и невредимой. Примеры, как это сделать, я тебе уже привёл.
М е н о н. Теперь мне кажется вот что, Сократ. «Радоваться, - как говорит поэт,- прекрасному и быть способным на него» - это и есть добродетель. И я говорю так же: стремиться к прекрасному и быть в силах достигнуть его - это и есть добродетель.
С о к р а т. А не утверждаешь ли ты, что стремящийся к прекрасному стремится и к благу?
М е н о н. Конечно, утверждаю.
С о к р а т. Но не выходит ли у нас, что некоторые стремятся к злу, а некоторые - к благу? Ведь все, по-твоему, мой милый Менон, стремятся к благу?
М е н о н. Ясно, не все.
С о к р а т. Кое-кто стремится и к злу?
М е н о н. Ну да.
С о к р а т. Что же, по твоему мнению, они думают, что зло — это благо, или же, стремясь к злу, знают, что это есть зло?
М е н он. По-моему, и так и сяк.
С о к р а т. Значит, ты полагаешь, что есть и такие, кто, зная, что зло есть зло, будут все-таки к нему стримиться?
М е н о н. Конечно.
С о к р а т. Так в чем же, по-твоему, состоит их стремление? Не в том ли, чтобы то, к чему стремится человек, ему и досталось?
М е н о н. Так оно и есть. В чем же еще?
С о к р а т. Что же, он думает, будто зло пойдет на пользу тому, кому достанется, или же он знает, что зло вредит тому, кому выпадет на долю?
М е н о н. Есть такие, которые думают, что зло принесет пользу, а есть и такие, кто знает, что оно вредит.
С о к р а т. А те, кто, по-твоему, думает, будто зло принесет им пользу, знают ли они, что оно есть зло?
М е н о н. Нет, по-моему, не знают.
С о к р а т. Значит, ясно: те, кто не знает, что такое зло, стремятся не к нему, а к тому, что кажется им благом, оно же оказывается злом. Так что те, кто не знает, что такое зло, и принимает его за благо, стремятся, очевидно, к благу. Верно?
М е н о н. Видимо, так оно и есть.
С о к р а т. Ну а те, кто, как ты утверждаешь, стремится к злу, зная, что зло вредит тому, кому выпадет на долю, понимают ли они, что сами себе наносят вред?
М е н о н. Наверняка.
С о к р а т. Но разве они не считают жалкими людьми тех, кому что-либо вредит, именно потому, что им наносится вред?
М е н о н. И это наверняка так.
С о к р а т. А жалкие разве не несчастны?
М е н о н. По-моему, несчастны.
С о к р а т. Так неужели же есть такой человек, который хочет быть несчастным и жалким?
М е н о н. Думаю, что нет, Сократ.
С о к р а т. Значит, Менон, никто не хочет зла, если не желает быть жалким и несчастным. Ведь что же иное значит «быть жалким», как не стремиться к злу и его обретать?
М е н о н. Видно, ты прав, Сократ, и никто не желает себе зла.
С о к р а т. А не говорил ли ты сейчас, что желать блага и быть способным на благо - это и есть добродетель?
М е н о н. Да, говорил.
С о к р а т. Но после того, что мы сказали, не получится ли, что такое желание присуще всем и потому ни один человек не лучше другого?
М е н о н. Выходит, так.
С о к р а т. Значит, ясно, что если один лучше другого, то он превосходит его способностью к благу?
М е н о н. Верно.
С о к р а т. Значит, по твоим словам, добродетель - это, видимо, способность достигать блага?
М е н о н. По-моему, Сократ, так именно оно и обстоит, как ты сейчас предположил.
С о к р а т. Посмотрим же, правду ли ты говоришь. Может быть, ты и прав. Значит, ты утверждаешь, что способность достигать блага - это и есть добродетель?
М е н о н. Да.
С о к р а т. А разве благом ты называешь не здоровье или богатство?
М е н о н. Конечно, это благо — накопить золота и серебра и достичь почестей и власти в государстве.
С о к р а т. Именно это и ничто другое считаешь ты благом?
М е н о н. Да, именно такие вещи я и имею в виду.
С о к р а т. Ладно. Копить золото и серебро – это добродетель, так говорит Менон, потомственный гость Великого царя. А не добавишь ли ты, Менон, говоря о такой прибыли, слова «справедливая» и «честная»? Или ты не видишь тут никакой разницы, и даже тогда, когда богатство нажито бесчестным путем, ты называешь это добродетелью?
М е н о н. Ни в коем случае, Сократ!
С о к р а т. Значит, ты называешь это пороком?
М е н о н. Конечно.
С о к р а т. Как видно, надо, чтобы всегда и везде этой прибыли сопутствовали справедливость, рассудительность, честность или какая-либо иная часть добродетели. Если же этого нет, то она никак не будет добродетелью, даже когда достигается благо.
М е н о н. И верно: откуда без этого быть добродетели?
С о к р а т. А не приобретать ни золота, ни серебра ни для себя, ни для другого, когда это несправедливо, не будет ли тут сам отказ от прибыли добродетелью?
М е н о н. Будет, наверное.
С о к р а т. Значит, в приобретении подобных благ ничуть не больше добродетели, чем в отказе от них; добродетельно же, видимо, то, что делается по справедливости, а что чуждо всему этому, то порочно.
М е н он. По-моему, иначе, чем ты говоришь, и не может быть.
С ок р а т. А разве мы не говорили недавно, что и справедливость, и рассудительность, и все прочее — это части добродетели?
М е н он. Говорили.
С о к р а т. Что же, Менон, смеешься ты надо мною, что ли?
М е н он. Как смеюсь, Сократ?
С о к р а т. Да вот как: я только что просил тебя не мельчить и не дробить добродетель и дал примеры, как надо отвечать, а ты все пропустил мимо ушей и говоришь мне, будто добродетель — это способность достигать блага по справедливости, а справедливость, по твоим же словам, есть часть добродетели.
М е н о н. Да, именно так.
С о к р а т. Вот и выходит из твоих слов: если всё, что бы ты ни делал, делать не без доли добродетели, это и будет добродетель; ведь ты сам говоришь, что и справедливость, и прочее в таком роде - это части добродетели.
М е н о н. Что же с того?
С о к р а т. А вот что: я просил тебя сказать, что такое добродетель вообще, а ты не только не сказал этого, но и стал утверждать, будто всякое дело есть добродетель, если оно совершается с участием добродетели,— так, словно ты уже сказал, что такое добродетель вообще, а я понял это, хоть ты и раздробил ее на части. Поэтому мне кажется, милый Менон, надо снова задать тебе тот же, первый, наш вопрос что такое добродетель? Иначе выходит, что все совершаемое с участием добродетели есть добродетель. А ведь это и утверждает тот, кто говорит, будто всё совершаемое по справедливости и есть добродетель. Или, по-твоему, не надо снова задавать того же вопроса? Уж не думаешь ли ты, будто кто-нибудь знает, что такое часть добродетели, не зная, что такое она сама?
М е н о н. Вовсе не думаю.
С о к р а т. Если ты помнишь, когда я отвечал тебе насчёт очертаний, мы как бы отбросили прочь один ответ, потому что в нем шла речь о вещах искомых, по поводу которых мы еще не пришли к согласию.
М е н о н. И правильно сделали, что отбросили его прочь, Сократ.
С о к р а т. Так не думай же, мой милый, будто ты, пока мы исследуем, что такое добродетель вообще, хоть кому-нибудь объяснишь это, если, отвечая, будешь говорить о ее частях или о вещах, им подобных; все равно надо будет снова задать тебе вопрос: если ты так говоришь, то что же такое добродетель? Или, по-твоему, я говорю пустое?
М е н о н. Нет, по-моему, ты прав.
С о к р а т. Вот теперь и отвечай с самого начала: что такое добродетель? Что на этот счет говорите вы оба - ты и твой приятель?
М е н он. Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница. А еще, по-моему, если можно пошутить, ты очень похож и видом, и всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты мне кажется, сделал со мной то же самое – я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сей‚ я даже не могу сказать, что она вообще такое. Ты, я думаю прав, что никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать то же самое в другом государстве, то тебя, чужеземца, немедля схватили бы как колдуна.
С о к р а т. Ну и ловкач же ты, Менон! Чуть было меня не перехитрил.
М е н о н. Чем же это, Сократ?
С о к р а т. Я знаю, зачем ты сравнил меня со скатом.
М е н он. Зачем же, по-твоему?
С о к р а т. Чтобы и я тебя с чем-нибудь сравнил. Я ведь знаю, что все красавцы рады, когда их с чем-нибудь сравнивают. Это им выгодно: ведь и то, с чем сравнивают красивых, должно быть, я думаю, красивым. Но я тебе не отплачу тем же и ни с чем тебя сравнивать не стану. А о себе скажу: если этот самый скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то что я, путая других, сам ясно во всем разбираюсь — нет: я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас — о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое.
М е н о н. Но каким же образом, Сократ, ты будешь искать вещь, не зная даже, что она такое? Какую из неизвестных тебе вещей изберешь ты предметом исследования? Или если ты в лучшем случае даже натолкнешься на нее, откуда ты узнаешь, что она именно то, чего ты не знал?
С о к ра т. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Менон. Видишь, какой довод ты приводишь — подстать самым завзятым спорщикам! Значит, человек, знает он или не знает, все равно не может искать. Ни тот, кто знает, не станет искать: ведь он уже знает, и ему нет нужды в поисках; ни тот, кто не знает: ведь он не знает, что именно надо искать.
М е н он. Что же, по-твоему, мой довод нехорош, Сократ?
С ок р а т. Нет, Нехорош.
М е н о н. А чем, можешь ты сказать?
С о к р а т. Могу, конечно: я ведь слышал и мужчин, и женщин, умудренных в божественных делах.
М е н о н. И что же они говорили?
С о к р а т. Говорили правду, на мой взгляд, и притом говорили прекрасно.
М е н о н. Но что же именно и кто говорил тебе?
