Глава IX

"Бесплодные усилия любви". - Эротика и стиль. - Джон Лилли и эвфуизм. - Личные элементы. Весьма вероятно, что в эти первые юношеские годы, проведенные вЛондоне, Шекспир, ежедневно обогащаясь все новыми впечатлениями, которые сосвоей безмерной любознательностью он усваивал в своей разностороннейдеятельности как часто выступавший актер, как драматург труппы, принимавшийпоручения подновлять старые пьесы в виду современного вкуса к сценическимэффектам и, наконец, как начинающий поэт, в душе которого находили отзвуквсе настроения и все представления получали драматическую жизнь - весьмавероятно, что он испытывал ощущение, будто духовные силы его растут с каждымднем его существования. И он чувствовал себя легко и свободно, быть может,главным образом потому, что освободился от домашнего очага в Стрэтфорде. Даже заурядное знание человеческой природы должно подсказать, что союзего с деревенской девушкой, бывшей на восемь лет старше его, не могудовлетворить его или наполнить его жизнь. Было бы, конечно, нелепопридавать цену автобиографических свидетельств, особенно же преднамеренных исознательных, отрывочным репликам в его пьесах, но все же в драмах Шекспиравстречается немало мест, как бы намекающих на то, что он уже вскоре сталсчитать свой брак юношеской глупостью. Так, например, в "Двенадцатой ночи" есть следующий диалог: Герцог. Ну, какова ж Твоя любезная? Виола. На вас похожа. Герцог. Не стоит же она тебя. Как молода? Виола. Почти что ваших лет. Герцог. Стара! Жена должна избрать себе постарше; Тогда она прилепится к супругу И будет царствовать в его груди. Как мы себя, Цезарио, ни хвалим, А наши склонности непостоянней, Чем женщины любовь... Так избери подругу помоложе, А иначе любовь не устоит. Ведь женщины, как розы: Чуть расцвела - Уж отцвела, И милых нет цветов! И это служит введением к прелестной песне шута о власти любви, песне,которую женщины поют за прялкой и за вязаньем, девушки - за плетениемкружев, к самому прекрасному из лирических стихотворений Шекспира. В других местах есть реплики, носящие как будто следы личной грусти привоспоминании об, этом раннем браке и обстоятельствах, при которых он былзаключен. Например, эти слова Просперо в "Буре": Но если до того, пока обряд Священником вполне не совершится, Ты девственный развяжешь пояс ей, То никогда с небес благословенье На ваш союз с любовью не сойдет: О, нет! Раздор, презренье с едким взором И ненависть бесплодная тогда Насыпят к вам на брачную постель Негодных трав, столь едких и колючих, Что оба вы соскочите с нее. Две комедии из первого периода деятельности Шекспира представляютсобой, как и следовало ожидать, подражание старым пьесам, отчастипереработку старых пьес. Сопоставляя их, поскольку это возможно, с этимистарейшими произведениями, мы начинаем, между прочим, понимать, что хотелосьвысказать самому Шекспиру в это первое время его пребывания в Лондоне.Оказывается, что он живо чувствовал необходимость господства мужчины надженщиной и все беды, причиняемые женщинами строптивыми, неразумными илиревнивыми. Его "Комедия ошибок" написана по образцу древней комедии Плавта"Menaechmi", или вернее, по образцу английской пьесы под тем же заглавием,вышедшей в 1580 г. и составленной, в свою очередь, не прямо по Плавту, а поитальянским переделкам древнего латинского фарса. К недоразумениям,происходящим вследствие того, что господа Антифолисы принимаются один задругого, Шекспир в своей комедии по примеру Плавта в "Амфитрионе" прибавилсоответственное, мало правдоподобное смешение их слуг, точно так же носящиходно и то же имя и точно так же близнецов. Но как будто субъективный тон звучит в этой пьесе, в тех местах ее, гдеподчеркивается контраст между двумя женскими образами, замужней сестрой,Адрианой, и незамужней, Люцианой. Вследствие той путаницы, к которой подаетповод сходство между братьями, Адриана неистовствует против своего мужа ипод конец готова сделать его несчастным на всю жизнь. Она раздражена тем, что он не возвратился домой вовремя. Люцианаотвечает: Мужчина, ведь властитель над своей Свободою; его ж властитель - время, И, времени послушный, он идет Туда-сюда. Поэтому сестрица, Тревожиться не следует тебе. Адриана. Зачем же больше им, чем нам дана свобода? Люциана. Да потому, что их дела такого рода. Всегда вне дома. Адриана. Да, но если б он узнал, Что я так действую, наверно б злиться стал. Люциана. О знай, что, как узда, тобой он управляет. Адриана. Зануздывать себя осел лишь позволяет. Люциана. Но волю буйную несчастье плетью бьет. Все то, что видит глаз небесный, что живет В морях и в воздухе; и на земле - все в рамки Свои заключено; самцам покорны самки Зверей, и рыб, и птиц, и этого всего Властитель - человек, в ком больше божество Себя явило. Он владыка над землею И над бездонною пучиною морскою.... Он также властелин и над своей женою: И потому должна ты быть его слугою. В последнем действии пьесы Адриана в разговоре с игуменьей обвиняетсвоего мужа в том, что он питает любовь к другим женщинам: Игуменья. За это Бранить его вам следовало. Адриана. О, Я сколько раз бранила! Игуменья. Верно слишком Умеренно? Адриана. Насколько позволял Мой кроткий нрав Игуменья. Конечно, не при людях? Адриана. Нет, и при них. Игуменья. Не часто, может быть? Адриана. Мы ни о чем другом не говорили. В постели я ему мешала спать Упреками; от них и за столом Не мог он есть; наедине лишь это Служило мне предметом всех бесед; При людях я на это намекала Ему не раз; всегда твердила я, Что низко он и гадко поступает. Игуменья. Вот отчего и помешался он. Речь ядовитая жены ревнивой - Смертельный яд, смертельнее, чем зуб Взбесившейся собаки. Нарушала Ты сон его упреками - и вот Бессонница расстроила рассудок. Ты говоришь, что кушанья его Укорами ты вечно приправляла; Но при еде тревожной не варит, Как следует желудок - и родится От этого горячки страшный пыл. Совершенно так же бросается в глаза заключительное место вшекспировской переработке старинной пьесы "Укрощение строптивой".По-видимому, он выполнил этот труд по заказу своих товарищей и отнесся кнему слегка. Язык и стих менее тщательно разработаны, чем в его другихюношеских комедиях; но, если мы подробно сличим с подлинником шекспировскуюпьесу, в заглавии которой строптивая женщина получила определенный член(the) вместо неопределенного (а), то, как ранее в трагедии, так теперь вкомедии нам откроется возможность как нельзя лучше заглянуть во внутреннююмастерскую поэта. Мало найдется примеров более поучительных, чем этот. Многие, наверно, задавались вопросом, что имел в виду Шекспир, вставляяименно эту пьесу в рамку, знакомую нам по пьесе Гольберга "Jeppe paaBjerget". Ответ будет тот, что он ровно ничего не имел при этом в виду. Онпросто-напросто взял эту рамку из своего оригинала. Впрочем, он с начала доконца исправил, переделал, более того, создал заново старую пьесу, котораяне только гораздо более неуклюжа и груба, чем шекспировская, но, при всейсвоей неуклюжести и детскости, лишена соли и силы. Всего резче почувствуем мы однако разницу, прочитав заключительнуюреплику Катарины, которая, сама получив исцеление, старается образумитьдругую строптивую женщину. В старой пьесе она начинает здесь целой космогонией: мир был спервабесформенным, хаотическим, бестелесным миром, пока Бог, Царь Царей, втечение шести дней не дал ему устройства. Потом он создал по своему образуАдама, мужчину, взял у него ребро и из страдания woe мужчины сотворил thewoman, женщину. От нее произошел грех; из-за нее Адам был обречен смерти.Но, как Сарра повиновалась своему супругу, так и мы должны слушаться своихмужей, любить их, заботиться о них, давать им пищу, поддерживать их, еслиони в каком-либо отношении нуждаются в нашей помощи; мы должны подкладыватьсвои руки под их ноги, чтобы они ступали на них, если это может доставить имудобство, - и она сама подает пример, подкладывая свою руку под стопусупруга. Шекспир отбрасывает всю эту теологию и всю библейскую мотивировку стем, однако, чтобы прийти к совершенно тому же результату: Фи! Стыд! Разгладь наморщенные брови И гневных взглядов не бросай на мужа И господина: он твой повелитель.... Во гневе женщина - источник мутный, Лишенный красоты и чистоты. И как бы жажда ни была велика У человека, он его минует. Твой муж - твой господин; он твой хранитель. Он жизнь твоя, твоя ГЛАВА, твой царь; Он о твоем печется содержаньи, Он переносит тягости труда На суше, в море, в бурю, в непогоду, А ты в тепле, в покое, безопасна - И никакой не требует он дани, А лишь любви, покорности и ласки - Ничтожной платы за его труды! Как подданный перед своим монархом, Так и жена должна быть перед мужем; Но если же упряма, своенравна, Сурова, зла и непокорна воле, Тогда она - преступный возмутитель, Изменница пред любящим владыкой и т. д. В этих переработанных пьесах, в зависимости отчасти от характераисточников, отчасти от собственного характера Шекспира, его занимают,следовательно, отношения между мужчиной и женщиной, в особенности отношениямежду супругами. Однако, это не первые его работы. Приблизительно с двадцатипяти лет Шекспир начал свою самостоятельную деятельность в областидраматической поэзии и, как это было естественно при его юном возрасте исвойственной молодости смелой жизнерадостности, начал ее легкими, веселымикомедиями. Комедии о близнецах и о строптивой женщине - не самые ранние егопроизведения в этом роде. Первой его комедией по многим причинам, частью метрическим - особенночастое употребление рифм, частью техническим - драматическая слабость пьесы,- должны быть признаны "Бесплодные усилия любви". Различные намеки, какнапример, на пляшущую лошадь (I, 2), которую в первый раз стали показывать в1588 г., затем имена действующих лиц, Бирон, Лонгвиль, Дюмен (Due du Maine),соответствующие людям, игравшим выдающуюся роль во французской политикемежду 1581-90 г., наконец, сам король Наваррский, который здесь, в концекомедии, делается, в качестве жениха принцессы, наследником французскогопрестола, и под которым, наверно, подразумевается Генрих Наваррский,вступивший на французский престол как раз в 1589 г., - указывают на то, что1589 г. был датой этой пьесы в ее первоначальном виде. Но это не та форма, вкоторой мы читаем ее теперь; мы видим, что когда она игралась передЕлизаветой на рождественских праздниках в 1597 г., то, как показываетзаглавие напечатанной пьесы, она была просмотрена и дополнена. Немалонайдется в ней мест, где еще возможно проследить переработку, а именно там,где по небрежности первоначальный набросок оставлен рядом с исправленнымтекстом. Это можно проверить даже в переводе, в длинной реплике Бирона (IV, 3).Прочтите эти строки: Возможно ли, чтоб вы, мой повелитель, Иль ты, иль ты, нашли благую суть Познания, не видя пред собою Красавицы? Доктрина эта мной Из женских глаз почерпнута. Поверьте, Они - тот мир, та книга, тот рассадник Познания, откуда Прометей Извлек огонь. Это - старый текст. Когда в продолжение реплики те же оборотыповторяются в другом и лучшем выполнении, то перед нами оказываетсяпереработка: Скажите откровенно, Мой государь, и ты, и ты, нашли ль Когда-нибудь в свинцовом созерцании Вы тот огонь, которым чудный взгляд Красавицы так щедро, поэтично Вас награждал? Друзья, доктрину эту Я почерпнул из женских глаз. Они Всегда горят, как пламень Прометея; Они нам все - наука, мир искусств; Они одни питают, разъясняют И берегут вселенную; без них Нет для людей дороги к совершенству. Два последние акта, стоящие много выше первых, очевидно, особенновыиграли при пересмотре, и некоторые частности, как например, репликипринцессы и Бирона, обнаруживают здесь местами более зрелый стиль и болеезрелый способ чувствования Шекспира. Эта первая попытка стрэтфордского юноши написать комедию представляетто исключение, что к ней не найдено никакого источника. Шекспир здесь впервый (и может быть последний) раз захотел создать все сам от себя, безвнешней опоры. Поэтому и в драматическом отношении пьеса вышла самойнезначительной из всех им написанных; даже в Англии она никогда почти неставилась, да вряд ли и годится сколько-нибудь для сцены. Она трактует о двух вещах. Во-первых, конечно, о любви - о чем другоммогла трактовать первая пьеса 25-летнего юноши? - но о любви, чуждой всякойстрасти, больше того, почти лишенной всякого более или менее глубокоголичного чувства, любви, наполовину деланной, любви, составляющей тему дляигры словами. Но, кроме того, пьеса трактует о том, что по необходимостидолжно было быть центром во всех думах юного поэта, который под перекрестнымогнем новых столичных впечатлений чувствовал себя призванным создать себесвой язык и свой стиль, а именно о самом языке, самом поэтическом выражении. Как только читатель раскроет первое произведение Шекспира, он сейчас жезаметит, что здесь в различных ролях поэт потешается над смешными инеестественными сторонами современного ему способа выражения, что вообщедействующие лица как в своем пафосе, так и в шутках и остроумии проявляютизвестную, полуюмористическую напыщенность. Сплошь и рядом получается такоевпечатление, будто они говорят не для того, чтобы объяснить что-нибудь другдругу, или склонить к чему-нибудь, или убедить в чем-нибудь друг друга, адля того, чтобы дать простор своему воображению, чтобы играть словами,прицепляться к словам, расщеплять их и складывать, расставлять их поаллитерации, комбинировать их в почти однозвучные антитезы, и так жебеззаботно играть теми образами, в которые воплощаются слова, освещать ихновыми, добытыми издалека сравнениями и т. д., так что разговор является нестолько действием или введением к действию, сколько турниром вволюрезвящихся слов, между тем как музыка стиха или прозы поочередно выражаетзадор, нежность, аффектацию, радость жизни, веселость или насмешку. Несмотряна некоторую поверхностность, мы видим здесь широкий поток всех жизненныхсоков, знаменующий собою эпоху Возрождения. Если в одной реплике говорится: Красавица с рукою белоснежной, На сладкое словечко... - то ответ гласит: Сливки, мед И сахар - вот три сладких слова. И с полным правом говорит в пьесе Бойе: У девушек насмешниц Язык так остр, как бритвы лезвие, Что волосок, для глаза незаметный, Разрезывает ловко: их слова Несутся так, что смыслом не поймаешь Их ни за что; а крылья их острот Быстрей стрелы, картечи, ветра, мысли... Но это только одна сторона дела, юношески веселая, боевая готовность, встречающаяся во все времена. Здесь в языке, которым говорят главныедействующие лица, и в различных формах стилистической оснащенности,культивируемых второстепенными лицами, есть нечто, доступное пониманию лишьс исторической точки зрения. Как общий термин для этих форм стиля употребляют слово эвфуизм, слово,ведущее свое происхождение от изданного в 1578 году Джоном Лилли романа"Эвфуэс, или Анатомия остроумия". Лилли был, кроме того, автором десятипьес, которые все написаны до 1589 г., и нет сомнения, что он оказал весьмазначительное влияние на драматический стиль Шекспира. Но лишь самый узкий способ смотреть на вещи может возвести к нему весьэтот прибой волн в дикции английской поэзии, носящей печать Ренессанса. Это было общеевропейское движение. Оно имело своим первоначальнымисточником энтузиазм к античным литературам, в сравнении с языком которыхтуземная речь казалась низменной и простой. Чтобы приблизиться к латинскимобразцам, стали искать преувеличенных, гиперболических выражений, искатьнарядных эпитетов и богатых метафор, и в то же время придавать полнотувыражению, ставя рядом с родным словом более утонченное иностранноеобозначение того же предмета. Так возник "высокий стиль", "обработанныйстиль". В Италии поэзия находилась под властью учеников Петрарки с ихconcetti, в эпоху Шекспира там выступил на первый план Марини со своимиантитезами и игрою слов; во Франции Ронсар и его школа придерживалисьродственного антикизирующего направления; в Испании новый стиль имел своимпредставителем Гевару, под непосредственным влиянием которого находилсяЛилли. Джон Лилли был лет на десять старше Шекспира. Он родился в 1553 или1554 г. в Кенте, в семье простолюдинов. Тем не менее, и ему выпала доля внаучном образовании того времени, он учился, благодаря, вероятно, поддержкелорда Борлея, в Оксфорде, где в 1575 г. получил степень магистра,впоследствии перешел в кембриджский университет и вскоре после того, должнобыть вследствие блестящего успеха своего романа "Эвфуэс", был призван кодвору королевы Елизаветы. Десять лет кряду считался он придворным поэтом,как в наши дни какой-нибудь поэт-лауреат. Но выгоды ему от этого не былоникакой. Он постоянно надеялся, что его произведут в Master of the Revels(заведующего придворными увеселениями), но надежды его оставались напрасны,и два трогательных письма его к Елизавете, одно от 1590 г., другое от 1593г., в которых он тщетно ходатайствует об этой должности, показывают, чтопосле девятилетней деятельности при дворе он чувствовал то, что чувствуетчеловек, потерпевший кораблекрушение, а по истечении тринадцати лет предалсяотчаянию. На него взваливали все обязанности, соединенные с местом, которогоон домогался, но в самом месте ему отказывали. Как Грин и Марло, он прожилнесчастливцем и умер в 1606 г., бедный, обремененный долгами, оставив своюсемью в нищете. Его книга "Эвфуэс" написана для двора Елизаветы. Сама королева изучалаи переводила древних авторов, и тон при дворе требовал постоянногоупотребления мифологических сравнений и намеков на жизнь древнего мира.Лилли во всех своих сочинениях проявляет ту же склонность. Он цитирует местаиз Цицерона, подражает Плавту, приводит множество стихов из Вергилия иОвидия, в своем "Эвфуэсе" почти дословно пользуется книгой Плутарха овоспитании и заимствует из "Метаморфоз" Овидия сюжеты для многих своих пьес.Когда в комедии "Сон в летнюю ночь" Основа после превращения является сослиной головой, и когда в этом виде он восклицает: "У меня чудесныймузыкальный слух; послушаем что-нибудь на щипцах или на гребешке", то,наверно, за ним кроется превращенный образ Мидаса у Овидия. Нопосредствующим звеном между ними служат превращения у Лилли. Не одно только отношение между современной эпохой и древним миромопределяло в те дни новый стиль. В равной степени его определяло новоеотношение между различными странами одного и того же века. До изобретениякнигопечатания страны были умственно изолированы. Теперь новые представленияи мысли стали переноситься из одной страны в другую с гораздо большейлегкостью, чем прежде. В XVI столетии европейские нации начинают создаватькаждая свою переводную литературу. Иностранные нравы и обычаи стали входитьв моду как в костюмах, так и в речи и соседствовали, со своей стороны, тому,что стиль сделался разнородным и пестрым. Затем, что касается Англии, то для нее имело величайшее значение тообстоятельство, что как раз в тот момент, когда движение, вызванноеРенессансом, приносило в этой стране свои литературные плоды, на королевскомпрестоле восседала женщина, и притом женщина, которая интересовалась этимдвижением, не имея однако тонкого поэтического чутья или изощренногохудожественного вкуса, но будучи тщеславна и втихомолку галантна, требовалабеспрестанного поклонения своей особе и обыкновенно принимала его, большеючастью в экзальтированных мифологических выражениях, со стороны лучших людейстраны, как например Сидней, Спенсер, Рэлей, и которая в сущности ожидала,что вся изящная литература обратится к ней, как к своему центру. Шекспир -единственный великий поэт той эпохи, напрямик отказавшийся исполнить этотребование. Одним из результатов такого положения литературы по отношению кЕлизавете было то, что эта литература стала вообще обращаться к женщине, кдамам высшего света. "Эвфуэс" - книга, написанная для дам. И, в сущности,новый стиль означает ближе всего развитие более утонченной речи в обращениис прекрасным полом. В одной из своих "масок" Филипп Сидней приветствовал 45-летнююЕлизавету, как "Lady of the May" ("Царицу Мая"). Но письмо Вальтера Рэлея,написанное им из тюрьмы Роберту Сесилю о Елизавете, когда он впал внемилость, служит особенно ярким примером эвфуистического стиля, как нельзяболее подходящего к страсти, которую сорокалетний Воин якобы питал кшестидесятилетней девственнице, державшей в своей власти его судьбу: "Пока она еще была ближе ко мне, так что я через день или через два могполучать о ней вести, моя скорбь была еще не столь сильна; теперь же моесердце повергнуто в пучину отчаяния. Я, привыкший видеть, как она ездитверхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает на земле,подобно Венере, между тем как легкий ветерок, развевая ее прекрасные волосы,ласкает ими ее ланиты, нежные, как у нимфы; я, привыкший видеть ее пороюсидящей в тени, как богиню, порою поющей, как ангел, порою играющей, какОрфей! Столь великую муку вмещает в себе этот мир! Эта утрата похитила все уменя" и т. д. Немецкий ученый Ландманн, избравший эвфуизм предметом своегоспециального изучения, справедливо заметил, что самые крупные стилистическиеизлишества и самые крупные погрешности против хорошего вкуса постоянновстречаются в то время в тех сочинениях, которые написаны для дам, написаныо прелестях прекрасного пола и с намерением произвести эффект ловкимостроумием. Это была, может быть, исходная точка нового стилистического движения;но вскоре, оставив заботу об угождении читательницам, оно стало преследоватьудовлетворение общей людям Ренессанса склонности вкладывать всю свою природув свой язык, придавать ему таким образом характерный отпечаток манерности идоходящей до пределов самой смелой вычурности, - удовлетворение общей импотребности придавать речи высокий рельеф и яркость, заставлять ее блестетьи искриться на солнце, как алмазы и фальшивые драгоценные камни, заставлятьее, при всей своей нелепости, звучать, петь и рифмовать. Возьмите, как поучительную иллюстрацию, реплику (III, 1) с которой пажМот обращается в "Бесплодных усилиях любви" к Армадо: Мот. Угодно вам, сударь, победить вашу возлюбленную французскимспособом? Армадо. Объясни, что ты хочешь этим сказать? Мот. А вот что, безукоризненный господин мой: спойте ей какую-нибудьштучку кончиком языка; в виде аккомпанемента к ней пропляшите канарийскийтанец; приправьте это подмигиванием, испустите музыкальный вздох, пуститенесколько трелей то горлом, как будто глотая любовь, то носом, как будтообнюхивая ее; шляпу наденьте, как вывеску, на лавку ваших глаз; рукискрестите на тонком животе, точно кролик на вертеле, или спрячьте их вкарманы, как рисовали людей на старых портретах. Не держитесь долго одного итого же тона; сделали одну штуку - сейчас же принимайтесь за другую. Эти-товещи, эти-то приемы ловят в западню хорошеньких женщин которые, впрочем, ибез того ловятся; эти-то способности придают людям, обладающим ими, большоезначение. Ландманн убедительнейшим образом доказал, что "Эвфуэс" есть ни чтоиное, как подражание, весьма даже близкое жестами к своему подлиннику,вышедшей 50-ю годами ранее книги испанца Гевары, вымышленной биографии МаркаАврелия, которая в течение сорока лет была переведена шесть раз наанглийский язык. Она пользовалась такой популярностью, что один из этихпереводов выдержал не менее двенадцати изданий. И стиль, и содержаниесовершенно одинаковы в "Эвфуэсе" и в книге Гевары, озаглавленной в переделкеТомаса Норта "The Dial of Princes". Главные особенности эвфуизма заключались в параллельных, однозвучныхантитезах, в длинных рядах сравнений с действительными или воображаемымиявлениями природы, по большей части заимствованными из естественной историиПлиния, в пристрастии к образам, взятым из истории или мифологии древнегомира, и к употреблению аллитерации. Этот настоящий эвфуизм Шекспир осмеял лишь позднее, именно в том местепервой части "Генриха IV", где Фальстаф, представляющий короля, произноситсвою хорошо известную, длинную реплику, начинающуюся так: Молчи, моя добрая пивная кружка! Молчи, радость моего чрева! В ней Шекспир прямо потешается над естественноисторическими метафорамиЛилли. Фальстаф говорит: Гарри, я удивляюсь не только тому, где ты убиваешь свое время, но иобществу, которым окружаешь себя. Пусть ромашка растет тем сильнее, чембольше ее топчут, но молодость изнашивается тем скорее, чем больше еерасточают. Сравните у Лилли (по цитате Линдманна): Слишком усердное учение мутит их мозг, ибо (говорят они), хотя железостановится тем светлее, чем более его пускают в ход, однако серебросовершенно чернеет от большого употребления... и хотя ромашка имеет такоесвойство, что чем больше по ней ступают и топчут ее, тем больше онаразрастается, но фиалка совсем напротив: чем чаще ее хватают пальцами итрогают, тем скорее она блекнет и вянет. Далее Фальстаф так божественно говорит: Есть, Гарри, вещь, о которой ты часто слыхал и которая известна многимв нашем королевстве под названием дегтя; этот деготь, как повествуют древниеписатели, марает... Эта бесподобная ссылка на древних писателей - в подкрепление столь малотаинственной вещи, как липкое свойство дегтя, - есть опять-таки чистыйЛилли. И когда, наконец, Фальстаф в последней части своей реплики употребляетэти обороты, которые независимо от неизбежного несовершенства перевода,звучат в наших ушах так странно и так ненатурально: Гарри, я говорю теперь тебе, упоенный не вином, а слезами, не врадости, а в огорчении, не одними словами, но и стонами, - то здесь снова видно намерение поэта поразить насмешкой эвфуистическийстиль, так как слова эти изложены по-английски приторными и изысканнымиаллитерациями. Нельзя сказать в самом строгом смысле, чтобы в "Бесплодных усилияхлюбви" Шекспир юношески издевался собственно над эвфуизмом. Это различные,второстепенные виды неестественности в выражении и стиле; во-первых,напыщенность, представляемая смехотворным испанцем Армадо (очевидно с цельюнапомнить его именем о "Непобедимой Армаде"), затем педантство, выступающеев образе школьного учителя Олоферна, в котором Шекспир, как гласит старинноепредание, хотел вывести преподавателя иностранных языков Флорио, переводчикаМонтеня, предположение, имеющее, однако, за себя мало вероятия вследствиеблизких отношений между Флорио и покровителем Шекспира, Саутгемптоном.Наконец, здесь перед нами свойственный тому веку преувеличенный и изысканныйспособ выражения, от которого в то время и сам Шекспир еще никак не могосвободиться; он поднимается над ним и громит его в конце пьесы. К немуотносятся слова Бирона в его первой большой реплике, во второй сцене 5-годействия: Весь этот сброд Тафтяных фраз, речей из шелка свитых, Гипербол трехэтажных, пышных слов, Надутого педантства - эти мухи Зловредные кусали так меня, Что я распух. От них я отрекаюсь И белою перчаткою моей - А как рука бела, известно Богу - Клянусь тебе отныне чувства все Моей любви высказывать посредством Простого да из ситца, или нет Из честного холста. Сразу, в первой же сцене пьесы, король характеризует Армадо следующими,слишком снисходительными словами: Здесь есть, вы знаете, приезжий из Испаньи: По знанью новых мод он первый кавалер; В мозгу его рудник, откуда извлекает Он фразы пышные; звук собственных речей Он восхитительной гармонией считает. Педант Олоферн, за полтораста лет до гольберговской "ElseSkolemesters", выражается приблизительно так же, как она: Задней частью дня, великодушнейший вельможа, уместно и целесообразновыражают понятие о послеобеденном времени. Выражение это очень удачноприбрано, придумано, изобретено - уверяю вас, милостивый государь мой,уверяю вас. По всей вероятности, надутый слог Армадо является не слишкомпреувеличенной карикатурой на напыщенной стиль того времени; нельзяотрицать, что школьный учитель Ромбус в "Lady of the May" Филиппа Сиднеяобращается к королеве на языке, ничем не уступающем языку Олоферна. Но чтотолку в пародии, если, несмотря на все приложенное к ней усердие иискусство, она столь же утомительна, как манера, которую она осмеивает! А, ксожалению, здесь именно так и есть. Шекспир был слишком молод и слишком малосамостоятелен, чтобы высоко воспарить над смешными явлениями, которым онхочет нанести удар, и чтобы смести их в сторону своим превосходством. Онуглубляется в них, обстоятельно выдвигает их нелепости, и настолько ещенеопытен, что не замечает, как этим он искушает терпение зрителей ичитателей. Весьма характерно для вкуса Елизаветы, что в 1598 г. она смотрела этупьесу с удовольствием. Ее умной голове нравилось это фехтование словами. Сосвоей грубой чувственностью, не оставлявшей сомнений насчет ее происхожденияот Генриха VIII и Анны Болейн, она забавлялась вольной речью пьесы, дажекомическими непристойностями в разговоре между Бойе и Марией (действие IV,сц. 1). Как и следовало ожидать, Шекспир находится здесь в большей зависимостиот образцов, нежели в своих позднейших произведениях. От Лилли, бывшего,когда он начал писать, самым популярным из современных авторов комедий, он,вероятно, заимствовал идею своего Армадо, довольно точно соответствующегосэру Тофасу (Sir Tophas) в "Эндимионе" Лилли, фигуре, напоминающей, в своюочередь, Пиргополиника, хвастливого воина древней латинской комедии. Хвастуни педант, две его комические фигуры в этой пьесе, являются, как известно,стереотипными фигурами и на итальянской сцене, в столь многих отношенияхслужившей образцом для только что возникавшей английской комедии. Однако в этой первой легкой пьесе нетрудно уловить личный элемент; это- полный веселья протест юного поэта против жизни, опутанной неподвижными иискусственными правилами воздержания, какие хочет ввести при своем дворекороль Наваррский, с постоянным погружением в науку, бодрствованием, постоми отречением от женщин. Против этого-то порабощения жизни и вооружаетсякомедия языком природы, в особенности через Бирона как своего органа, врепликах которого, как справедливо заметил Дауден, нередко слышитсясобственный голос Шекспира. В нем и его Розалине мы имеем первый неуверенныйэскиз мастерской парочки, Бенедикта и Беатриче в "Много шума из ничего".Лучшие из реплик Бирона, те, которые написаны белыми стихами, очевидно,возникли при пересмотре пьесы в 1598 г. Но они соответствуют духупервоначальной пьесы и лишь яснее и шире, чем Шекспир мог это сделать ранее,выражают то, что он хотел ею сказать. Еще в конце третьего действия Биронобороняется от власти любви, насколько у него хватает сил: Как! Я люблю? Как! Я ищу жену? Жену, что, как известно, вечно схожа С немецкими часами: как ты их Ни заводи - идти не могут верно И требуют поправки каждый день. Но его большая великолепная речь в 4-ом действии есть как бы гимнбожеству, которое названо в заглавии пьесы и об аванпостных действияхкоторого она трактует: Другие все науки Лежат в мозгу недвижно; слуги их Работают бесплодно; скудной жатвой Награждены их тяжкие труды. Но та любовь, которой научает Взгляд женщины, не будет взаперти Лежать в мозгу. О, нет, с стихийной мощью, Стремительно, как мысль она бежит По всей душе и удвояет силу Всех наших сил, крепя и возвышая Природу их. Она дает глазам Чудесную способность прозреванья; Влюбленный глаз способен ослепить Орлиный взор; влюбленный слух услышит Слабейший звук, невнятный для ушей Опасливого вора; осязанье Влюбленного чувствительней, нежней, Чем нежный рог улитки...... На всей земле не встретите поэта, Дерзнувшего приняться за перо, Не омокнув его сперва в прекрасных Слезах любви; зато как мощно он Своим стихом пленяет слух суровый! Мы должны поверить на слово Бирону-Шекспиру, что чувства, с самыхпервых шагов его в Лондоне отверзшие уста его для поэтических песен, былипламенные и нежные чувства.