Глава XXii

"Эдуард III" и "Арден Февершем". - Дикция Шекспира. - Первая часть "Генриха IV". - Введение в историческую драму личного жизненного опыта. - Чем мог заинтересовать его сюжет? - Трактирная жизнь. - Кружок Шекспира. - Джон Фальстаф. - Сопоставление его с gracioso испанской комедии. - Рабле и Шекспир. - Панург и Фальстаф. К 1596 г. относится драма "Царствование короля Эдуарда III", "играннаяв разное время в городе Лондоне". Английские критики и знатоки Шекспираприписывают ее частью Шекспиру. По их мнению, Шекспир заметно ретушироваллучшие места этой пьесы. Существует достаточно причин присоединиться к этому взгляду. Правда,упомянутая драма похожа на шекспировские столько же, сколько многие другиепьесы елизаветинской эпохи; правда также, что Суинберн приписывает ее одномуиз подражателей Марло, однако в высшей степени вероятно, что Шекспирпринимал некоторое участие в создании "Эдуарда III". Замечательны следующиестихи из одной реплики Уоррика: "Я мог бы, дочь моя, еще расширить поле моихсопоставлений между величием короля и твоим позором. Яд, поднесенный взолотом сосуде, кажется еще противнее; вспышка молнии, сверкнувшей во мраке,заставляет ночь казаться еще темнее. Лилия, подвергшаяся разложению, пахнетхуже сорной травы, а если добрая слава клонится к греху, то позор принимаетвтрое большие размеры" (III, 2). Напечатанные курсивом слова "подвергшаяся разложению лилия пахнет хужесорной травы" являются заключительным стихом 94-го шекспировского сонета.Нет никакого основания предполагать, что этот сонет, намекающий, как будетпоказано ниже, на более поздние события в жизни поэта, был уже в то времянаписан. По-видимому, Шекспир воспользовался для этого сонета одним стихом,сочиненным им для упомянутой драмы. Иностранному исследователю, разумеется, неудобно возражать англичанину,если речь идет об английском языке и английском поэтическом стиле. Но таккак многие критики приписывают то одну, то другую пьесу елизаветинской эпохилибо полностью, либо частью Шекспиру, приходится, тем не менее, часто делатьтакие возражения. Это в особенности касается драмы "Арден из Февершема",одной из самых прекрасных пьес этой богатой произведениями эпохи. Даже есливы прочтете эту драму в ранней молодости, не подвергая ее тонкой критическойоценке, то вы невольно будете поражены ее достоинствами. Суинберн прямозаявляет: "Я считаю не только возможным, но даже необходимым утверждать, чтоэто произведение, написанное без всякого сомнения, молодым человеком, можетпринадлежать только перу юного Шекспира". Конечно, я заслуживаю в этом вопросе гораздо меньше доверия, чемСуинберн, тем не менее я не разделяю его мнения. При всем моем уважении кдраме "Арден из Февершема", я не могу допустить, чтобы Шекспир написал хотьодну строчку в этой драме. Ни выбор сюжета, ни манера его обработки ненапоминают Шекспира. Это - мещанская драма. Героиней является женщина,покушающаяся трижды на жизнь своего доброго и деликатного мужа, чтобысвободнее отдаться своему гнусному любовнику. Автор драматизировал настоящееуголовное дело, придерживался очень добросовестно судебных протоколов и внесво всю эту историю свои богатые психологические сведения и наблюдения.Шекспир не любил таких сюжетов. Он впоследствии никогда на них неостанавливался. Главное же возражение заключается в том, что в стиле идикции этих монологов лишь изредка встречаются присущие Шекспиру черты:выражения, блещущие фантазией и тот роскошный лиризм, который подобносолнечным лучам золотит собою реплики его действующих лиц. В драме "Арден изФевершема" царит будничное настроение. Напротив, Шекспир подкладывает подвсе слова и реплики своего рода качели. Один шаг мы делаем по земле, ещеодин - и мы поднимаемся на воздух. Стих Шекспира звучит всегда богатой иполной мелодией, он никогда не становится плоским или обыденным. В драмах изанглийской истории его слог сближается со стилем баллады или романса. У неговсюду сквозит или пафос, или мечтательность, или веселый задор, которые насувлекают за собой. Вы не чувствуете у него никогда серого, будничногонастроения, не озаренного блеском воображения. Все его герои, исключаясмешных глупцов, обладают яркой и богатой фантазией. Если вы хотите убедиться в истинности этого замечания, то обратитевнимание на дикцию в первой части "Генриха IV", этом великом произведении,созданным тотчас после "Венецианского купца". С одной стороны, вы видитеГлендовера, который ходит вечно на котурнах, подвержен галлюцинациям, веритв приметы, повелевает духами и т. д., с другой стороны, - трезвого иблагоразумного Генри Перси, который никогда не покидает почвы земли и вериттолько в то, что доступно его чувствам и понятно его рассудку. Однако и внем есть такая пружина, которую стоит только надавить, и он поднимается дочистой поэзии, торжественной как ода. Король называет Мортимера вероломным.Перси возражает (I, 3), что Мортимер не для вида только воевал сГлендовером: Чтобы доказать это, разве недостаточно и одного языка ран, зияющихран, которыми он покрылся так доблестно на усеянных тростниками берегахпрекрасного Северна, безбоязненно сражаясь почти целый час один на один свеликим Глендовером? Три раза останавливались они, чтобы перевести дух, трираза, по обоюдному согласию, принимались они пить воду быстрого Северна, иСеверн, ужаснувшись их кровожадных взоров, бежал боязливо между трепещущихтростников и прятал свою курчавую голову под нависший берег, обагренныйкровью мощных противников. Так Гомер поет о реке Скамандре. Ворчестер обещает Перси найти для него предприятие более опасное, чем"переправа по тонкому и длинному копью через бурливый поток". Он отвечает: Пошлите опасность от востока к западу, только бы честь перекрестила ееот севера к югу, и пусть их борются! - Ведь в битве со львом кровь движетсясильнее, чем при охоте на зайца. Когда Нортумберленд замечает ему, что мысль о великих подвигах лишаетего хладнокровия, он восклицает: Клянусь небом, мне кажется одинаково легко и вскочить на бледноликиймесяц, чтобы сорвать с него светлую честь, и нырнуть в такую глубь, вкоторой свинец никогда не доставал еще дна, чтобы за кудри вытащить оттудаутонувшую честь! Вы видите, как этот враг пафоса и музыки нагромождает образныевыражения друг на друга! Он переходит от сравнительно слабой метафоры"говорящих ран" к настоящим мифологическим картинам. Река страшится огненныхвзоров бойцов и прячет свои кудрявые локоны в камыше - это напоминаетклассические легенды о богах. Опасность является из одной страны света, ачесть - с другой, чтобы вступить в поединок; это напоминает легенды овалькириях из скандинавской мифологии. Венок чести, висящий на рогах луны -это образ, заимствованный из области рыцарских турниров и увеличенный встиле старых сказок. Потонувшую честь вытаскивают за волосы из морскойглубины - это картина, взятая из жизни водолазов: понятие о чести облекаетсяв фантастический образ женщины, бросившейся в море и спасаемой из него! Ивсе это богатство метафор - в трех коротких репликах. Там, где, как в драме"Арден из Февершема", отсутствует эта роскошная фантазия, не следуетговорить об участии Шекспира. Даже когда его стиль отличается трезвостью исдержанностью, в нем столько скрытой фантазии, которая подобно скрытомуэлектричеству разряжается при малейшей случайности, вспыхивает ослепительнымфейерверком и действует на слух подобно мелодии бушующего водопада. В 1598 г. вышла в свет драма in-quarto под следующим заглавием:"История Генриха IV. С прибавлением битвы при Шрусбери, происшедшей междукоролем и лордом Генри Перси, известным под именем северного Готспера, иприсоединением также комических выходок сэра Джона Фальстафа. Лондон.Напечатано у П. С. Для Эндрю Уайз, что на погосте церкви св. Павла подвывеской "Ангела". 1598". То была первая часть "Генриха IV", написанная, вероятно, в 1597 г., т.е. та драма, в которой самобытность Шекспира достигает своей великойподавляющей силы. Тридцати трех лет он уже стоит на высоте своегохудожественного величия. Эта пьеса, богатая разнообразными характерами,блещущая остроумием и гениальностью, осталась недосягаемым произведением. Вдраматическом отношении она построена довольно слабо, хотя несколько лучшевторой части, которая вообще по своим достоинствам ниже первой; но есливзглянуть на нее просто, как на поэтическое произведение, то необходимопризнать в нем одно из лучших произведений мировой литературы. В немгероические сцены сменяются забавными, захватывающие эпизоды следуют загрубо-комическими. Но эти контрасты не противополагаются друг другу, каквпоследствии у Виктора Гюго в его этюдах, написанных в том же самом стиле.Нет, здесь они являются с той же естественностью, как в самой жизни. Когда Шекспир писал эту драму, XVI столетие, одно из самых величайших вистории человеческого духа, клонилось к концу. Однако тогда никому неприходило в голову символически выразить в этом факте упадокжизнерадостности и энергии. Совсем напротив. Трезвое самосознание ипродуктивные силы как английского общества, так и самого Шекспира никогда недостигали раньше таких широких размеров. Пьеса "Генрих IV" и примыкающая кней драма о Генрихе V проникнуты таким духом, который мы тщетно будем искатьв первых произведениях Шекспира, и которого мы никогда больше не встретим унего... Шекспир заимствовал сюжет своей драмы из хроники Холиншеда и из старой,наивной пьесы, озаглавленной "Славные победы Генриха V и знаменитая битвапри Азенкуре". Здесь Шекспир нашел будущего короля Генриха V, тогда ещеюного принца, в компании пьяниц и грабителей. Этот источник подал мысль ивооружил его смелостью отважиться на такой шаг, который казался ему раньшеслишком рискованным. Другими словами, он решился изобразить под личинойдраматизированной истории одного английского государя, считавшегосянациональным героем родины, жизнь своих современников, свой собственныйежедневный опыт и свои приключения в тавернах. Вот почему историческаякартина заблистала такими свежими красками. Впрочем, Шекспир почти ничего не заимствовал из старой, бездарнойпьесы, игранной в промежуток времени от 1580 по 1588 г. Он воспользовалсятолько анекдотом о пощечине, данной принцем Гарри верховному судье, инекоторыми именами, например, "Истчипская таверна", "Гадсхил", "Нэд" и,наконец, не фигурой, а только именем сэра Джона Олдкэстля, которымпервоначально назывался Фальстаф. Шекспир чувствовал к главному герою, к молодому принцу, глубокую, какбы органическую симпатию. Мы уже видели, как долго и живо его интересовалконтраст между показной внешностью и истинной сущностью человека. Мыотметили эту особенность в последний раз при изучении "Венецианского купца".Шекспир негодовал на тех людей, которые хотели казаться тем, чем они не былив действительности, он ненавидел всякую аффектацию и напыщенность, онвозмущался, наконец, теми женщинами, которые желали казаться красивее, чембыли в действительности, которые с этой целью красились и пользовалисьчужими волосами. Но он не менее горячо сочувствовал тем, кто скрывал под маскойнезначительной внешности и скромного поведения великие качества. Ведь самомуШекспиру пришлось всю жизнь страдать под гнетом того противоречия, что он,ощущавший в глубине души своей драгоценные сокровища туманностей и гения, свнешней стороны был только фокусником, легкомысленно забавлявшим своимишутками и вымыслами большую толпу, чтобы на ее счет набить свой кошелек.Порою суждения света смущали и тревожили поэта, как это видно из егосонетов. Тогда он почти стыдился своего общественного положения, тойпоказной, мишурной жизни, среди которой протекали его дни. Тогда он особенносильно чувствовал потребность вскрыть зияющую пропасть, лежащую иногда междупоказной ролью человека и его истинным значением. Кроме того, этот сюжетдавал Шекспиру возможность, прежде чем настроить свою лиру на героическийлад, преломить копье за законность "бурных порывов" задорной, даровитоймолодежи и защитить ее против филистерских, слишком поспешных осужденийпуритан и моралистов. Здесь нетрудно было показать, чти человек с великиминамерениями и героической энергией выйдет невредимым из лабиринта самыхсомнительных развлечений. Герои драмы, принц Уэльский, являлся одновременноолицетворением как "веселой", так и "воинственной" Англии. В самом деле, разве для юных аристократических зрителей могло бытьчто-нибудь интереснее, как видеть великого короля в тех самых местах,которые они сами так часто посещали, замечая в то же время, что он -подобнолучшим среди них - никогда не терял сознания своего высокого значения? Имдоставляло большое удовольствие видеть, что принц, несмотря на своиотношения к Фальстафу и Бардольфу, миссис Куикли и Долли Тиршит, никогда неотказывался от надежды на великую будущность, от желания прославитьсягромкими подвигами. Эти молодые лондонские аристократы, которые появляются у Шекспира то ввиде Меркуцио и Бенедикта, то под именами Грациано и Лоренцо, искали целыйдень развлечений. Юный джентльмен, разодетый в шелк или бархат пепельногоцвета, в плаще, украшенном золотыми шнурами, начинал свой день тем, чтоотправлялся верхом в храм св. Павла, прогуливался несколько раз взад ивперед по главой галерее и любезничал, по образцу Эвфуэса, с молодымимещанками. Он заглядывал от нечего делать в лавки книгопродавцев иперелистывал или новейшую брошюрку против употребления табака, или последниетеатральные пьесы. Затем он отправлялся в таверну отобедать в компаниитоварищей: разговаривал о путешествиях Дрейка в Португалию, о подвигахЭссекса под стенами Кадикса или о том, что он недавно на турнире преломилкопье с великим Рэлеем. В разговоре он пересыпал английские фразыитальянскими и испанскими словами и прочитывал иногда после обеда, попросьбе друзей, сонет собственного сочинения. В три часа он шел в театр,любовался игрой Бербеджа в роли Ричарда III, смеялся, когда Кемп танцевал ипел свой "джиг", просиживал несколько часов в зверинце, где смотрел, каксобаки травили медведя, и отправлялся, наконец, к парикмахеру - привестисебя в порядок для вечерней пирушки с друзьями и знакомыми в одной из модныхтаверн. Такими тавернами были "Митра", "Сокол", "Аполлон", "Безмен","Кабанья голова", "Черт" и, самая знаменитая из всех, "Сирена", гдепроисходили заседания литературного клуба, основанного Вальтером Рэлеем.Здесь, в этих тавернах, молодой аристократ встречал лучших актеров вродеБербержа и Кемпа, и знаменитых писателей, как-то: Лилли, Джорджа Чапмана,Джона Флорио, Михаила Дрейтона, Самуэля Дэниеля, Джона Марстона, ТомасаНаша, Бена Джонсона и Вильяма Шекспира. Торнбери заметил очень метко, что наклонность к общественности былаодной из самых характерных черт елизаветинской эпохи. Англичане того временинаходились всегда в обществе: в храме св. Павла, в театре, в таверне.Семейные визиты были совершенно неизвестны. Женщины ничего не вносили вобщественную жизнь, как и в древней Греции. Мужчины собирались по вечерам втаверне пить, пировать и беседовать. Пили очень много, даже больше, чем вДании, которая считалась обетованной страной пьянства (сравните слова в"Гамлете" с замечаниями в "Отелло"). Таверны служили также местом свиданийдля знатных кавалеров и женщин мещанского сословия. Легкомысленные юношиприводили сюда своих возлюбленных. После ужина здесь обыкновенно играли вкарты или в кости. Писатели и поэты вступали в словесные поединки исостязались в остроумии, задорном и сверкавшем, как дорогое вино. Это быласвоего рода игра в мячи - но словами, или нечто вроде сражения, где рольядер исполняли шутки. В нескольких стихах, посвященных Бену Джонсону, Бомонтвоспел эти заседания. Вот как он описывает эти словесные турниры: "Сколькоразнообразных событий видели мы в "Сирене"! Сколько разговоров слышали мы,таких великих и остроумных, что казалось, будто каждый из собеседников хотелвложить в одну шутку все свое остроумие, чтобы остаток жизни прожитьдураком". В пьесе "У каждого человека свои причуды" Бен Джонсон вывел Марстонапод именем Карло Буффоне. В таверне "Митра" он поджидает своих друзей, икогда трактирный слуга Джордж приносит ему требуемое вино, он говорит: "Так,сэр, вот это и есть та самая субстанция. О Джордж, мой милый негодяй, яготов от избытка нежности откусить твой нос! То, что ты мне принес, это -истинный нектар, это - самая душа винограда! Я омочу им свои виски ипроглочу дюжину глотков, чтобы согреть свой мозг и придать огонь своемувоображению. Сегодня вечером мои речи будут похожи на ракеты! Это будетнастоящий фейерверк! Так, сэр. Будьте так любезны, сэр, стойте там, а я -здесь!" Он ставит оба стакана на некотором расстоянии друг от друга,выпивает один и чокается с другим, говорит то от имени одного стакана, то отимени другого и пьет по очереди из обоих. Очень часто цитировали известные слова Фоллера из его "Историидостопримечательных людей" о частых словесных турнирах между Шекспиром иученым Беном Джонсоном. Фоллер сравнивает последнего с неуклюжей испанскойгалерой, а Шекспира - с английским военным кораблем. "Мастер Джонсон былвесь выстроен из солидной учености, но зато отличался медленностью инеповоротливостью. Напротив, Шекспир был менее массивен, как настоящийанглийский man-of-war. Движения его были быстры. Он умел приноравливаться ккаждому течению, неожиданно поворачиваться и извлекать выгоду из каждойперемены ветра, - все благодаря своему легкому остроумию и своейнаходчивости". - Хотя Фоллер и не был свидетелем этих разговоров, однако егосообщение носит печать достоверности. В том кружке, который Шекспир посещалв молодости, можно было, разумеется, встретить самые разнообразные типы отгения вплоть до карикатуры. Многие из них отличались какой-то страннойсмесью гениальных порывов и карикатурных черт, смешных и забавных сторон.Подобно тому, как в каждом богатом доме существовал шут или скоморох(Jester) так точно каждая веселая компания имела своего присяжного остряка.Шут-джестер был грозой всей кухни. Как только повар оборачивался к немуспиной, он немилосердно воровал один пудинг за другим. Но за обедом оноживлял всех домочадцев своим умением подражать разным животным и разгонялплохое расположение своих хозяев забавными рассказами и шутливыми выходками.В таверне комической персоной был тот, кто вечно острил и над которым вечноострили. Он был мишенью для всеобщих насмешек и старался, тем не менее,превзойти своей веселостью всех собеседников. К шекспировскому кружку принадлежал, без сомнения, также тот Четтль,который, как мы видели, издал памфлет Грина "Грош ума, купленный за миллионраскаяний", и который извинялся потом перед Шекспиром за направленные противнего грубые выходки этой брошюрки. Деккер вывел этого самого Четтля в своемпроизведении "Заколдованный рыцарь", где он описывает литературный клуб,собирающийся на елисейских полях: "Вот входит Четтль. Он так жирен, что весьвспотел и еле дышит. Чтобы встретить как следует этого доброго старогознакомого, все поэты поднимаются с места и опускаются сразу на колени. Вэтой позе они пьют за здоровье всех любителей Геликона!" Быть может, Эльцебыл прав, высказав догадку, что в лице этого старого добродушного,вспотевшего и сопящего толстяка мы имеем перед собой тот оригинал, покоторому Шекспир создал своего полубога, бессмертного Джона Фальстафа,бесспорно самую веселую, цельную и забавную из всех комических фигур,созданных Шекспиром. Веселость Фальстафа так сочна и солидна, в нем такая бездна смешныхсторон, что он превосходит все комические персонажи древней, средневековой иновоевропейской литературы. Он слегка напоминает античного Силена иВидушакаса древнеиндийской драмы. Он - наполовину придворный шут, наполовинудруг и собутыльник героя. Он совмещает в себе оба комических типастароримской комедии, Артотрога и Пиргополиника, паразита ифанфаронствующего солдата. Подобно римскому паразиту он позволяет патронуплатить за себя и забавляет его взамен этого своими веселыми выходками.Подобно хвастливому воину плавтовой комедии он - первоклассный хвастун,первоклассный лгун и порядочный дон-жуан. Но он разнообразнее и забавнеевсех античных силенов, придворных шутов, фанфаронов и паразитов вместевзятых. В то столетие, которое следовало за созданием Фальстафа, Испания ифранция могли также гордиться самобытным театром. Во всей французскойлитературе только одна забавная и комическая фигура слабо напоминаетФальстафа, это - личность Морона в мольеровской "Princesse d'Elide". ВИспании, где дивная фигура шутника Санчо Пансы вдохновила Кальдерона кцелому ряду комических образов, герою всегда противоставлялся шут -gracioso, порою напоминающий Фальстафа, но только потому, что он являетсяолицетворением какой-нибудь одной черты его характера, или потому чтонаходится в аналогичном положении. В "Даме-невидимке" он - пьяница и трус. В"Великой Зиновии" он хвастается и запутывается, подобно Фальстафу, в сетяхсобственной лжи. В пьесе "Мантивльский мост" он так же ухитряется прослытьхрабрецом, как Фальстаф в сценах с верховным судьей и Кольвилем. Однако ончувствует себя подобно Фальстафу во время боевых стычек всегда очень плохо ичасто прячется за кустом или деревом. В пьесах "Дочь воздуха" и "Стойкийпринц" он прибегает к той же хитрости, как Фальстаф и некоторые низшиепороды животных: он бросается наземь и прикидывается мертвым. Знаменитый монолог Фальстафа о чести, напоминающий сходную тирадумолъеровского Морона, Кальдерой вложил в уста Эрнандо в пьесе "Los empenosde un acaso". Покровительственный тон и самодовольную, отеческуюснисходительность Фальстафа мы снова находим у Фабио в "Официальной тайне".Здесь, как видно, отдельные качества и черты характера Фальстафа воплощаютсяв образах различных действующих лиц. Кальдерой смотрит обыкновенно сотеческой благосклонностью на своего грациозо. Но иногда он возмущаетсяэпикурейскими взглядами своего шутника, чуждыми христианских и рыцарскихвоззрений. В пьесе "Жизнь - сон" пуля убивает бедного Кларина, который вовремя битвы спрятался за кустом. Кальдерой хотел показать этим, что и трусне избегает опасности. Он произносит над его трупом торжественную надгробнуюречь, отличающуюся таким же нравоучительным характером, как прощальные словаГенриха V, обращенные к Фальстафу. Но как ни Кальдерон, ни Мольер не знали шекспировского Фальстафа, такточно поэт, создавая фигуру толстого рыцаря, не находился под влияниемкого-либо из своих предшественников в области комического искусства. Однакоодного из великих писателей, который был вообще одним из величайших мировыхпоэтов, следует в данном случае сопоставить с Шекспиром. Это - Рабле. Мызнаем достоверно, что великий представитель раннего французского Возрожденияпринадлежал к числу тех немногих писателей, которых Шекспир, без сомнения,изучал. Он намекает в одном месте именно на него. Когда в комедии "Как вамугодно" Розалинда обращается к Целии с целым рядом вопросов, требуя на всеодин ответ, Целия говорит: "Добудь мне прежде рот Гаргантюа, потому чтослово, которое ты требуешь, слишком велико для какого бы то ни было ртанашего времени". Если сравнить мысленно Фальстафа с Панургом в истории Пантагрюэля, топриходишь невольно к тому заключению, что Рабле относится к Шекспиру, кактитан к олимпийскому богу. Рабле - это в самом деле титан, грандиозный,непропорционально сложенный, мощный, но бесформенный. А Шекспир похож наолимпийского бога. Он - миниатюрнее и соизмеримее, у него меньше идей, нобольше изобретательности. Вся его фигура дышит стройностью и силой. Рабле умер семидесяти лет, приблизительно за 10 лет до рожденияШекспира. Между тем и другим такое же различие, как между ранним и позднимВозрождением. Рабле - поэт, философ, публицист и реформатор в самомграндиозном стиле; он не умер на костре, но эта смерть ему всегда угрожала.В сравнении с цинизмом Рабле грубости Шекспира то же самое, что унавоженнаягряда в сравнении с римской cloaca maxima. С его пера так и льются грязныебуффонады. Его Панург настолько же грандиознее Фальстафа, насколькоУтгарделока колоссальнее Азалоки. Панург так же болтлив, остроумен, коварени бессовестен. Это - шутник, заставляющий всех своими забавными дерзостямимолчать. На войне Панург сражается так же мало, как Фальстаф; он убиваетподобно последнему только тех врагов, которые уже убиты. Он суеверен и в тоже время настоящий скоморох, для которого не существует ничего святого икоторый обкрадывает святыни. Он эгоистичен до мозга костей, полончувственных инстинктов, ленив, бесстыден, мстителен, вороват, и чем дальше,становится все более и более трусливым и хвастливым. Пантагрюэль - это благородный великан. Он - царевич, как принц Гарри. Унего та же слабость, как у последнего: он не может обходиться без компаниилюдей, которые гораздо ниже и хуже его. Так как Панург остроумен, тоПантагрюэль не в силах отказаться от удовольствия смеяться над его шутками,приводящими в сотрясение его крепкие легкие. Но Панург является впротивоположность Фальстафу грандиозной сатирой. Если он выдающийся знаток вфинансовых вопросах и податной системы, если ему известны 63 способаполучать доходы и 214 способов делать расходы, и если он называет долгикредитом, то он является типическим представителем тогдашнего французскогодвора. Если Панург выжимает из своих владений 6 биллионов 789 миллионов,406.000 талеров и облагает, кроме того, майских жуков и морских улитокподатями, в размере 2.435.768 длинношерстных ягнят, то это явная сатира нанаклонности тогдашних французских сеньоров к эксплуатации. Шекспир не идет так далеко. Он - только поэт и никогда не выходит изоборонительного положения. Единственная сила, на которую он нападал, былопуританство ("Двенадцатая ночь", "Мера за меру" и т. д.). Но и в данномслучае это была скорее самозащита. Его нападки в высшей степени умеренны всравнении с атакой драматургов накануне победы пуританства икавалеров-дилетантов после открытия театров. Но Шекспир был, впротивоположность Рабле, художником, и как художник он обладал способностьюнастоящего Прометея, - творить людей. Он превосходит Рабле также роскошью ибогатством выражений. Уже Макс Мюллер обратил внимание на изобилие слов вшекспировском лексиконе. Он превосходит, по-видимому, в этом отношении всехписателей. Либретто итальянской оперы содержит редко 600 или 700 слов.Современный образованный англичанин употребляет, как говорят, в своемобыденном разговорном языке не более 3 или 4 тысяч слов. Далее вычислено,что великие английские мыслители и ораторы владеют капиталом в 10.000 слов.Весь Ветхий Завет написан при помощи 5.642 слов. Шекспир пользуется в своихстихотворениях и драмах 15.000 слов. И в редкой из его пьес вы найдете такойизбыток выражений, как в "Генрихе IV". Как уже упомянуто, первоначальное имя Фальстафа было - сэр ДжонОлдкэстль. Во второй сцене первого действия (ч. I) мы встречаем следы этогоимени. Принц величает жирного рыцаря "my old lad of the castle": это - явныйнамек на его прежнее имя. Во второй сцене второго действия стих Away, good Ned, Falstaff sweats to death. (Едем, добрый Нэд, теперь Фальстаф запотеет насмерть) - отличается потому некоторой шероховатостью, что более длинное имя былона скорую руку заменено двухсложным. В древнейших изданиях второй частиin-quarto перед одной из реплик сохранилось сокращенное Old и во второйсцене третьего действия говорится, что Фальстаф служил пажом у герцогаНорфолкского, Томаса Моубрея, что совершенно верно относительноисторического Олдкэстля. Однако последний вовсе не походил на того толстяка,которого изобразил Шекспир. Как приверженец реформаторского учения Уиклифаон был, но приказанию Генриха V, предан церковному суду и сожжен на костревне города Лондона на рождество 1417 г. Так как потомки сэра Олдкэстляпротестовали против того унижения, которому подвергалось в драме имя ихпредка, то Шекспир перекрестил толстого рыцаря. Вот почему автор заявляет вэпилоге ко второй части, что он намерен написать продолжение этой истории ипоставить в центре фигуру сэра Джона, который "запотеет до смерти". "Он неОлдкэстль, умерший мучеником, а совсем другой человек!" Через пятьдесят летпосле смерти Шекспира Фальстаф сделался самой популярной из его фигур. Впромежуток времени от 1641 по 1694 г. его имя упоминается чаще всехостальных шекспировских героев и произведений. Но в высшей степенихарактерно, что современники говорили при всей своей симпатии к нему гораздочаще о Гамлете, имя которого упоминается до 1642 г. 45 раз, тогда как имяФальстафа только 20 раз. Даже "Венера и Адонис" и "Ромео и Джульетта"приводятся чаще, а поэма "Лукреция" - столько же раз. Грубо-комическийоттенок его фигуры лишал его изящества, и Фальстаф был всем слишком близок,чтобы его верно оценили. Он является как бы богом Вакхом "старой веселой Англии" в тот момент,когда одно столетие сменило другое. Никогда в Англии не было такой массыразличных крепких напитков; тут были: эль и другие сорта крепкого и болееслабого пива, яблочное вино, земляничная настойка, три сорта меда, и все этинапитки отдавали запахом цветов и были приправлены разными пряностями. Так,например, в белый мед клали: розмарин, тмин, шиповник, мяту, лавровый лист,настурцию, репейник, шалфей, исландский мох, бегонии, колокольчики, листьяясеня, остролистник, полынь, тамаринд и часто землянику и фиалковый лист. Ав вино по имени Sack клали сироп из пряностей. Кроме собственных вин в Англии были в ходу 56 сортов французских и 36сортов испанских и итальянских вин. Но из всех иностранных вин ни одно непользовалось такой популярностью, как любимый напиток Фальстафа - Sack. Этобыло сначала сухое, потом сладкое вино, получившее свое имя от искаженногослова sec. Оно привозилось из города Хереса в Испании, но не походило,несмотря на свою сладость, на наш херес. Это было превосходное вино,ароматичнее малаги и Канарских вин, которые были, впрочем, крепче и слаще.Хотя оно и отличалось большой сладостью, в нем, однако, распускали потогдашнему обычаю сахар. Ведь англичане никогда не отличались тонким вкусом.И Фальстаф всегда подслащивает свое вино. Вот почему он восклицает в сцене(II, 4), когда изображает принца, а принц - короля: "Если пить херес ссахаром - порок, то да помилует нас Бог!" Он кладет в вино не только сахар,но также подожженный хлеб: "Принеси мне кружку вина, да подложи в негоподожженного хлеба" ("Виндзорские проказницы", III, 5). Зато он терпеть неможет любимого напитка других: вина с яйцами. "Дайте мне простого хереса, яне желаю, чтобы в моем напитке плавало куриное семя". Он также терпеть немог присутствие в вине извести, служившей дли сохранения и увеличивавшейкрепость вина. "Бездельник! Этот херес с известью!" ("Генрих IV", 1 часть,II, 4). Фальстаф такой же знаток в вине и такой же любитель вина, какдревний Силен. Но он не только Силен! Это - одна из самых светлых и остроумных голов, когда-либосуществовавших в Англии. Редко мозг поэта создавал такую грандиозную фигуру.В нем много беспутства и много гения. В нем нет ничего посредственного. Онникогда не теряет своего превосходства; он всегда находчив и остроумен; онвсегда чувствует почву под своими ногами и, благодаря своей изобретательнойдерзости, выходит победителем из самого унизительного положения. Какпредставитель известного сословия Фальстаф выродился. Он проводит свое времяв самой плохой (и вместе с тем для него в самой лучшей) компании. У него нетни души, ни чести, ни морали; но он грешит, разбойничает, врет и хвастаеттак задорно, весело, без всякой задней мысли, что его поступки никогда невызывают отвращение. Хотя он служит мишенью всеобщих насмешек, однако все кнему расположены. Он поражает богатством своей натуры. Он старик и юноша,испорчен и безвреден, негодяй без злости, лгун, но не обманщик, рыцарь,джентльмен и воин, без достоинства, без чувства приличия и без чести! Еслиюный принц то и дело возвращается к Фальстафу, он доказывает этим толькосвой развитый вкус. Как остроумен Фальстаф в гениальной сцене, когда он пародирует свиданиепринца с разгневанным отцом, прежде чем мы сами становимся очевидцами этойвстречи, и как остроумен сам Шекспир, пародируя вместе с тем Лилли, Грина истарую пьесу о Камбизе! И как забавен Фальстаф, обращаясь к ограбленнымкупцам со следующими словами, содержащими беспощадную иронию над самим собой(II, 2): Бей, вали, режь горла бездельникам! А, проклятые гусеницы! Свиноеды!Они ненавидят нас, молодежь; вали же их наземь, обирай! На виселицу вас,толстопузых негодяев! Разорены? Врете, жирные олухи, я желал бы, чтобы всеваше добро было теперь с вами. Ну, поворачивайтесь же, свиные туши,поворачивайтесь! Ведь и молодежи пожить-то хочется, подлецы вы этакие! Сколько юмора в его репликах, когда он, проникнутый скорбнымсостраданием к своей загубленной молодости, выставляет себя неопытным,соблазненным юношей. "Я не хочу попасть в ад ни из-за какого принца в мире".- "Вот 22 года, как я даю себе ежечасно слово с ним развязаться, а все-такине могу покончить." - "Меня испортило плохое общество!" - ("Генрих IV". ч.II). Но если его лично никто не соблазнял, то и он не является вовсе тем"негодным развратителем юности", как его называет принц, исполняя ролькороля. Тот, кто соблазняет, преследует известную цель. У Фальстафа нетникакой определенной цели. В первой части "Генриха IV" Шекспир смотрел насвоего героя только как на комическую фигуру и старался улетучить в эфиресмеха все низкое и грязное, свойственное его природе. Но чем больше поэтпривыкал к Фальстафу и чем резче он подчеркивал контраст между нравственноймощью принца и той развращенной средой, среди которой он вращался, тембеспощаднее заставлял он Фальстафа падать все ниже. Во второй части егоостроумие становится более неуклюжим, его поведение - бессовестным, егоцинизм - менее изобретательным, его отношение к хозяйке таверны, которую онобманывает и грабит, - низким. Если он в первой части драмы смеялся беззадней мысли над своим цветущим здоровьем и веселым расположением духа, надуличным грабежом, в котором принимал участие, и собственными вымыслами,которыми он забавлял других, то он потом обращает все больше внимания на то,чтобы извлечь как можно больше выгоды из своего знакомства с принцем, ивращается в более низкой среде. Ведь все сводится к тому моменту, когдапринц, унаследовавший престол и сознающий ответственность своей роли,покажет всем серьезное лицо и произнесет над Фальстафом громовое слово кары. Но зато в первой части Фальстаф еще настоящий полубог по остроумию икомизму. В образе этого героя народная драма, представителем которой былШекспир, восторжествовала впервые решительно над учеными поэтами,подражавшими Сенеке. Вы словно слышите, как каждая реплика Фальстафавызывает шум аплодисментов в партере и на галерее, подобный шуму бушующегоморя вокруг ладьи. Старинный эскиз фигуры Пароля в пьесе "Вознагражденныеусилия любви" облекся здесь в кровь и плоть. Простой зритель любовался этимподвижным толстяком, который не помнит того времени, когда в последний развидел свои колени, этим забавным стариком, который так молод в своихжеланиях и пороках. Более развитый и образованный зритель наслаждался егонаходчивостью, умением парировать удары, способностью выпутываться из самогостесненного положения, не теряясь и не ослабевая. Да, каждый зритель находилчто-нибудь интересное в этом куске мяса, насыщенном остроумием, в этом героебез совести и стыда, в этом разбойнике, трусе и лгуне, воображение котороготак же богато, как фантазия поэта или фантазия барона Мюнхгаузена, в этомцинике с медным лбом и языком, острым, как толедская шпага, в его речах,похожих, как впоследствии песнь Бельмана, "на хоровод олимпийских богов, вкотором участвуют фавны, грации и музы". - Остроумие Фальстафа доставлялолюдям Возрождения такое же наслаждение, как средневековым слушателямнародная поэма о хитростях Рейнеке-Лиса. Остроумие и комизм Фальстафа впервой части "Генриха IV" достигают своей кульминационной точки в известноммонологе о чести, на поле битвы при Шрусбери (V, 1), в этом монологе,который освещает так ярко контраст между его характером и характером другихглавных героев. Все действующие лица имеют свои индивидуальные представленияо чести. Король усматривает ее в личном достоинстве, Готспер ищет ее вблеске славы, принц любит в ней прямую противоположность показной внешности.Фальстаф, проникнутый горячей жаждой материальных жизненных благ, совсем непризнает ее и подчеркивает ее ничтожество: Зачем же мне, впрочем, и соваться вперед, когда судьба этого нетребует? Это так, но ведь меня подстрекает не она, а честь. Ну, а если честьвытолкнет меня из жизни, когда сунусь вперед? Что тогда? Может честьприставить ногу или руку? Нет. Уничтожить боль раны? Нет. Так, стало быть,честь не знает хирургии? Нет. Что же такое честь? Слово. Что же такое в этомслове честь? Что же такое честь? Воздух. Славная штука! - Кто же приобрелее? А вот тот, кто умер в прошедшую среду. Что же, чувствует он ее? Нет.Слышит ее? Нет. Как же чувствовать мертвому? А разве она не может жить сживым? Нет. Почему же? Злословие не позволяет, - так и я не нуждаюсь в ней.Честь - просто надгробная надпись; вот и конец моего катехизиса. Фальстаф не желает быть рабом чести. Он предпочитает лучше совсемобходиться без нее. Он хочет показать, как можно жить без чести, и вы нечувствуете этого пробела, потому что Фальстаф в своем роде - цельная натура.