Институты и формальная справедливость

Первичным субъектом принципов социальной справедливости яв­ляется базисная структура общества, т. е. устройство главных социаль­ных институтов в рамках одной схемы кооперации. Мы видели, что эти принципы должны определять приписывание прав и обязанностей в этих институтах, и они же должны определять подходящее расп­ределение выгод и тягот социальной жизни. Принципы справедливости для институтов не следует путать с принципами, которые применимы к индивидам и их действиям в конкретных обстоятельствах. Каждый вид принципов применим к различным субъектам и должен обсуж­даться отдельно.

Под институтом я буду понимать публичную систему правил, которые определяют должность и положение с соответствующими правами и обязанностями, властью и неприкосновенностью, и тому подобное. Эти правила специфицируют определенные формы действий в качестве разрешенных, а другие — в качестве запрещенных, и по ним же наказывают одни действия и защищают другие, когда про­исходит насилие. В качестве примеров институтов, или более общих

социальных практик, мы можем привести игры и ритуалы, суды и парламенты, рынки и системы собственности. Институт можно пред­ставить двумя способами: сначала как абстрактный объект, т, е. как возможную форму поведения, выражаемую системой правил, и далее, как реализацию мысли и поведения определенных личностей в опре­деленное время и в определенном месте действия, специфицированных этими правилами. Тут возникает двусмысленность, что считать спра­ведливым или несправедливым — институт реализованный, или же институт как абстрактный объект. Самое лучшее — считать спра­ведливым или несправедливым реализованный институт, эффективно и беспристрастно управляемый. Институт как абстрактный объект справедлив или несправедлив в смысле справедливости или неспра­ведливости любой его реализации.

Институт существует в определенное время и в определенном месте, и действия, им специфицированные, выполняются в соот­ветствии с правом и публичным осознанием того, что необходимо следовать системе правил, определяющих институт. Так, парламент­ские институты определяются некоторой системой правил (или се­мейством таких систем, чтобы позволить вариации). Эти правила являются перечнем определенных форм действий, от участия в сессии парламента для голосования по законопроекту до просьбы предо­ставить слово по порядку ведения. Различные виды общих норм образуют согласованную систему. Парламентский институт сущест­вует в определенное время и в определенном месте; люди выполняют подходящие действия, проявляют требуемую активность, с общим осознанием взаимопонимания по поводу необходимости следования правилам, на которые согласились все¹.

Говоря, что институт, и следовательно, базисная структура обще­ства, есть публичная система правил, я име1о в виду, что каждый включенный в нее человек знает, что он знал бы, если сами правила, а также его участие в определяемой ими деятельности, были резуль­татом соглашения. Лицо, принимающее участие в институте, знает, что правила требуют от него и других. Он также знает, что это знают и другие, и что они знают, что он знает, и т. д. На самом деле, это условие не всегда выполняется в реальных институтах, хотя оно представляет разумное упрощающее предположение. Прин­ципы справедливости должны прилагаться к социальным устройствам, являющимся в этом смысле публичными. Там, где правила опреде­ленной части института известны только тем, кто принадлежит этому институту, существует понимание того, что эти люди могут творить правила для себя лишь в той мере, в какой правила предназначены для достижения общих для всех людей целей и не противоречат их интересам. Публичность правил для институтов гарантирует, что тот, кто участвует в них, знает, какие ограничения на поведение ожидать друг от друга и какие действия позволяемы. Имеется общее основание для определения взаимных ожиданий. Больше того, во вполне упо­рядоченном обществе, эффективно регулируемом разделяемой всеми концепцией справедливости, есть также публичное понимание того, что справедливо и что несправедливо. Позднее я предположу, что

публичный характер выбранных принципов справедливости должен быть частью знания (§ 23). Это условие естественно для договорной теории.

Необходимо отметить различие между учреждающими (constitu­tive) институт правилами, в которых устанавливаются различные права и обязанности, и т. д., и стратегиями и принципами (maxim) в отношении того, как лучше использовать преимущества института для конкретных целей². Рациональные стратегии и принципы обос­новываются анализом того, на какого рода позволяемые действия решатся индивиды и группы, приняв во внимание свои интересы и веры, а также догадки о планах других людей. Эти стратегии и принципы сами не являются частью институтов. Скорее, они принад­лежат теории институтов, например, теории парламентарной поли­тики. Обычно теория институтов, как и теория игры, учреждающие правила берет в качестве данных, и анализирует способы распреде­ления власти, а также объясняет участникам распределения, как реализовать заложенные в них возможности. В конструировании и реформировании социальных устройств нужно, конечно, проверять схемы и тактики, которые в них позволяются, и формы поведения, которые поощряются. Идеально правила должны быть устроены так, чтобы люди, ведомые своими преобладающими интересами, поступали в русле содействия социально желательным целям. Поведение инди­видов, руководимых рациональными планами, должно быть скоор­динировано, насколько это возможно, с результатами, которые не являются намеренными или даже предвиденными, но тем не менее — наилучшими с точки зрения социальной справедливости. Бентам рас­сматривал эту координацию как искусственное отождествление инте­ресов, а Адам Смит — как работу невидимой руки³. Цель идеального законодателя заключается в предписывании законов, а моралиста — в побуждении к их реформированию. И все-таки, стратегии и тактики, принимаемые индивидами, будучи существенными для оценки инсти­тутов, не являются частью публичной системы определяющих инс­титуты правил.

Мы также можем провести различие между одиночным правилом (или группой правил), институтом (или же главной его частью) и базисной структурой социальной системы как целым. Причина для этого состоит в том, что одно или несколько правил устройства общества могут быть несправедливыми, чего не скажешь обо всем институте. И наоборот, институт может быть несправедливым, но социальная система в целом может быть справедливой. Существует возможность не только того, что одиночные правила и институты не являются сами по себе достаточно важными, но и того, что в рамках структуры института или социальной системы одна кажущаяся не­справедливость компенсируется другой. Целое менее несправедливо, чем могло бы быть, если бы оно содержало лишь одну из неспра­ведливых частей. Далее, вполне возможно вообразить такую ситу­ацию, что социальная система несправедлива, хотя ни один из ее институтов, взятый отдельно, не является несправедливым: неспра­ведливость есть следствие того, как они скомбинированы в одну

систему. Один институт может поощрять и оправдывать как раз те ожидания, которые отрицаются или игнорируются другим институтом. Эти различения достаточно ясны. Они просто отражают тот факт, что в оценке институтов мы можем рассматривать их в широком или узком контекстах.

Отметим, что есть такие институты, по отношению к которым концепция справедливости не приложима в обычном смысле. Скажем, ритуал обычно не считается ни справедливым, ни несправедливым, хотя, без всяких сомнений, можно представить случаи, в которых это неверно, например, ритуальное принесение в жертву перворож­денного или военнопленных. Общая теория справедливости должна объяснять, в каких случаях ритуал и другие практики, вообще-то не рассматриваемые как справедливые и несправедливые, подлежат по­добной критике. Предположительно, они должны включать некоторые способы выделения (allocation) личностям определенных прав и цен­ностей. Я не буду, однако, рассуждать на эту тему. Наше рассмотрение касается лишь базисной структуры общества и его основных институ­тов, и следовательно, стандартных случаев социальной справедли­вости.

Теперь давайте предположим, что существует определенная ба­зисная структура. Ее правила удовлетворяют определенной концепции справедливости. Мы можем сами не принимать ее принципов; мы даже можем полагать их одиозными и несправедливыми. Но они являются принципами справедливости в том смысле, что в этой системе им отводится роль справедливости: они обеспечивают при­писывание фундаментальных прав и обязанностей, и они определяют разделение преимуществ от социальной кооперации. Давайте также вообразим, что эта концепция справедливости в целом принята в обществе и что институты управляются беспристрастными и после­довательными судьями и другими официальными лицами. То есть подобные случаи трактуются подобным образом, существенные по­добия и различия идентифицируются по существующим нормам. Пра­вило, определяемое институтом как корректное, выполняется всеми и должным образом интерпретируется властями. Такое беспристра­стное и последовательное управление законами и институтами, каковы бы ни были их основные принципы, мы можем назвать формальной справедливостью. Если мы считаем, что справедливость всегда выра­жает определенный вид равенства, тогда формальная справедливость требует, чтобы законы и институты применялись равно (т. е. одина­ковым образом) к представителям классов, определенных ими. Как утверждал Сиджвик, этот вид равенства является следствием самого понятия института или закона, раз они мыслятся в качестве схе­мы общих правил⁴. Формальная справедливость есть приверженность принципу, или, как часто говорят, повиновение системе⁵.

Ясно, добавляет Сиджвик, что законы могут выполняться, а инс­титуты работать, и в то же время быть несправедливыми. Трактовка подобных случаев подобным образом не является достаточной га­рантией реальной справедливости. Все зависит от принципов, согласно которым построена базисная структура. Нет никакого противоречия

в предположении, что рабовладельческое или кастовое общества, или же общество, санкционирующее самые произвольные формы дискри­минации, может быть равно и последовательно управляемым, хотя это и маловероятно. Тем не менее, формальная справедливость, или справедливость как правильность (regularity) исключает серьезные случаи несправедливости. Если предполагается, что институты разум­но справедливы, тогда весьма важно, чтобы власти были беспристра­стны, и на них не влияли в рассмотрении конкретных случаев ни личные, ни денежные, ни другие не имеющие отношения к делу обстоятельства. Формальная справедливость в случае институтов за­конности есть просто аспект правления закона, поддерживающего и гарантирующего допустимые ожидания. Несправедливость — это от­сутствие у судей и других властей приверженности надлежащим правилам или интерпретациям при рассмотрении притязаний. Лич­ность несправедлива в той степени, в какой ее характер и наклонности располагают ее к таким действиям. Более того, даже в тех случаях, где законы и институты несправедливы, иногда лучше, если бы они применялись последовательно. В этом случае люди, подчиняющиеся законам, по крайней мере, знают, что от них требуется, и могут себя соответственно защитить. В то же самое время еще большая несправедливость проявляется в том, что в отношении непреуспевших творится произвол в тех конкретных случаях, когда правила должны обеспечить им безопасность. С другой стороны, еще лучше было бы в конкретных случаях облегчать положение тех, с кем несправедливо обходятся, нарушая существующие нормы. Как далеко мы зайдем в оправдании такой тактики, особенно ценой ожиданий, основанной на честности существующих институтов, — один из самых запутанных и сложных вопросов политической справедливости. В общем, все, что может быть сказано, — это то, что сила требований формальной справедливости, повиновения системе явно зависит от реальной спра­ведливости институтов и возможности их реформ.

Некоторые полагают, что на самом деле реальная (substantive) справедливость и формальная справедливость имеют тенденцию идти рука об руку, и следовательно, в высшей степени несправедливые институты никогда не управлялись беспристрастно и последовательно, во всяком случае, редко⁶. Тот, кто поддерживает несправедливые устройства и приобретает от этого, кто отрицает с презрением права и свободы других, неохотно допускает сомнения относительно прав­ления закона, которые могут задеть их частные интересы. Неизбежная расплывчатость законов в общем и широкая сфера дозволяемой их интерпретации поощряет произвол в решениях, который может быть уменьшен лишь приверженностью к справедливости. Таким образом, утверждается, что там, где мы находим формальную справедли­вость, — правление закона и выполнение допустимых ожиданий, — мы, наверняка находим и реальную справедливость. Желание следо­вать правилам беспристрастно и последовательно, трактовать подоб­ные случаи подобным образом и принимать следствия применения публичных норм — тесно связано с желанием, или, по крайней мере, с намерением признать права и свободы других, разделять справедливо

выгоды и тяготы социальной кооперации. Одно желание имеет тен­денцию ассоциироваться с другим. Этот взгляд определенно правдо­подобен, но я не буду рассматривать его здесь. Потому что он не может быть по настоящему оценен до тех пор, пока мы не будем знать, каковы наиболее разумные принципы реальной справедливости, и как люди приходят к ним и живут по ним. Как только мы поймем содержание этих принципов и их обоснование в разуме и человеческих установках, мы будем в состоянии, может быть, решить, связаны ли друг с другом формальная и реальная справедливость.