Войны за просвещение

Градоначальник Василиск Семенович Бородавкин, сменивший Фердыщенку, тоже соединяет в себе черты разных деятелей, но основные его черты больше всего напоминают Николая I. «Административная въедчивость», постоянное наблюдение за тем, чтобы обыватели имел! «бодрый и веселый вид», «нападение на них врасплох», знаменитое «недремлющее око», под которым разумеется так называемое «Третье отделение», следившее за благона-

дежностью, увлечение маршировкой — все это очень прозрачные намеки на «самое продолжительное и самое блестящее», как говорится о Бородавкине в «Описи», царствование Николая I.

Прежде чем приступить к «войнам за просвещение», Щедрин рассказывает о постоянных мечтах Бородавкина присоединить Византию и переименовать Константинополь в Екатериноград. Это намек на постоянные завоевательные тенденции российских царей по отношению к Турции и славянским землям, расположенным по реке Дунаю и его притоками (Драва, Сава, Морава). Русская националистическая публицистика и поэзия XIX века полны призывами к овладению Константинополем и переименованию его в Царьград.

Приведенные Щедриным стихи принадлежат А. С. Хомякову («Беззвездная полночь дышала прохладой», 1847), но процитированы на память, не точно. У Хомякова несколько иначе:

На Лабу, Мораву, на дальнюю Саву,

На шумный и синий Дунай

Здесь же упоминается историк и географ К. И. Арсеньев (1789 — 1865), написавший «Статистические очерки России» и учебник всеобщей географии. К. И. Арсеньев преподавал географию и историю наследнику Николая I, будущему Александру II, а в 1837 году сопровождал его в путешествии по России. Упоминание о нем подтверждает догадку, что в лице Бородавкина изображен Николай I.

Затем описываются самые «войны за просвещение» — бесконечные походы Бородавкина в разные слободы. Одни из этих походов изображают борьбу правительства с внутренним врагом, с «крамолой» (поход в Стрелецкую слободу), другие — его захватническую политику (поход в слободу Навозную).

Бородавкин вспоминает летописное сказание о великом князе Святославе, который, выступая в поход, объявлял врагам: «иду на вы» (то есть на вас).

Стрелецкая слобода, более всего заботившая Бородавкина, представляет собой как бы историческое обобщение «крамолы», восходящей к петровской эпохе (бунт стрельцов), Щедрин сам намекает на это, говоря, что Стрелец-

кая слобода отличалась и при предшественниках Бородавкина самым непреоборимым упорством.

Но, говоря о крамольных настроениях, Щедрин имеет в виду, вероятно, и масонов, занимавшихся вычислениями и предсказаниями политических событий по Апокалипсису (ср. отыскивание цифры 666 в фамилии «Бородавкин» с вычислениями Пьера в «Войне и мире» Толстого), и «дворянскую фронду» при Павле I и Александре I, и декабристов.

В походе на Стрелецкую слободу явно сведено несколько эпох — вплоть до 60-х годов. Это сказывается в одном характерном анахронизме: еврей, которого приводят к Бородавкину в качестве «языка», исчезает; оказывается, что он бежал в Петербург, где получил «концессию на железную дорогу». Получение железнодорожных концессий, то есть разрешения на постройку железных дорог, было предметом борьбы и конкуренции между разными негоциантами в 60-х и 70-х годах. Щедрин дал яркую картину этого коммерческого ажиотажа в последовавшем за «Историей одного города» сочинении — «Дневник провинциала в Петербурге».

Затем описываются дальнейшие маневры Бородавкина и его приход в слободу Навозную. Надо полагать, что под видом этих походов описаны колониальные войны российских царей — их захватническая политика, оправдываемая будто бы просветительными целями.

Очень прикровенно описывает Щедрин историю покорения Кавказа, начатую еще Александром I и длившуюся на всем протяжении царствования Николая I. Сигналом к тому, чтобы читатель понял, о чем идет речь, является, в сущности, одно слово, которое неожиданно появляется в тексте: «аманат», что на Кавказе значит «заложник». Появление этого слова вместо русского «заложник» ничем не мотивировано, но оно, вероятно, служит ключом к пониманию этих бесконечных походов Бородавкина с оловянными солдатиками по местностям, где, как говорит Щедрин, существовала в свое время «довольно сильная и своеобразная цивилизация».

Не имея возможности более или менее ясно говорить об этих захватнических войнах, Щедрин всячески затушевывает свои намеки, объясняя войны Бородавкина разными фантастическими поводами.

В конце главы говорится об экономическом кризисе, охватившем Глупов: «и не было ни Молинари, ни Безобразова, — пишет Щедрин, — чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание».

Густав де Молинари (1819 — 1912) — бельгийский буржуазный экономист, сотрудничавший в «Русском вестнике» в 60-х годах; В. П. Безобразов (1828 — 1889) — либеральный экономист и публицист, близкий сотрудник того же журнала. Говоря о Молинари и Безобразове, Щедрин иронизирует по адресу современных ему экономистов, которые готовы были любое положение вещей истолковывать как доказательство благополучия или даже расцвета.

Глава кончается походами «против просвещения» — для уничтожения «вольного духа». Эти новые войны Щедрин датирует 1790 годом, когда во Франции, «словно на смех, вспыхнула... революция». Эта датировка сделана, видимо, для отвода глаз. На самом деле здесь имеются в виду революционные события 1848 года — сперва во Франции, потом в Германии, а затем в соседних странах (Австрия, Чехия, Венгрия). Николай I решил вмешаться и воспрепятствовать распространению революционного движения: он вводит русские войска в Молдавию и Валахию, а затем организует большой поход в Венгрию. Вот эти-то походы и имеет в виду Щедрин, говоря о войнах Бородавкина «против просвещения».

Рассказывая о волнениях в Стрелецкой слободе, Щедрин, между прочим, говорит: «Даже сочинены были стихи, в которых автор добирался до градоначальниковоя родительницы и очень неодобрительно отзывался о ее поведении». К стихам о градоначальниковой родительнице Щедрин опять возвращается в конце рассказа о первой «войне за просвещение». Победив стрельцов, Бородавкин спрашивает: «Теперь сказывайте мне, кто промеж вас память любезнейшей моей родительницы в стихах оскорбил?». Стрельцы позамялись: «неладно им показалось выдавать того, кто в горькие минуты жизни был их утешителем». В конце концов они выдают Федьку: «Вышел вперед белокурый малый и стал перед градоначальником». Бородавкин, поправив ему слегка челюсть, объявляет: «Так как ты память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь каждый день должен

сию драгоценную мне память в стихах прославлять и стихи те ко мне приносить!».

Последние слова наводят на мысль, что Щедрин имеет здесь в виду отношение Николая I к Пушкину. Когда Пушкин вернулся в 1826 году из ссылки, Николай I заявил ему: «Довольно ты подурачился, надеюсь теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, отныне я сам буду твоим цензором»¹.

Что касается стихов, оскорбивших память «родительницы» Бородавкина, то возможно, что Щедрин имеет в виду вольные стихи Пушкина о Екатерине II («Мне жаль великия жены...»), где есть следующие строки: Старушка дряхлая жила Приятно и довольно блудно, Писала прозой, флоты жгла, С Вольтером лучший друг была И умерла, садясь на судно².

Стихи эти появились в печати позднее, чем написана была «История одного города», но вполне вероятно, что Щедрин знал о них от П. В. Анненкова, разбиравшего черновые бумаги Пушкина.

Заканчивая главу о «войнах за просвещение», Щедрин останавливается на вопросе о фантастичности некоторых рассказов летописца. «Возможно ли, — пишет Щедрин, — поверить истории об оловянных солдатиках, которые, будто бы, не только маршировали, но под конец даже налились кровью?». Отвечая на этот вопрос, Щедрин дает понять читателю, что за всей этой фантастикой стоят факты: «Бывают чудеса, — говорит он, — в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание». Как бы обращаясь к будущим комментаторам «Истории одного города», Щедрин учит их, как надо расшифровывать все эти «чудеса», и приводит в пример сказку о бабе-яге: «Наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что баба-яга была не кто иное, как градоправительница или, пожалуй, посадница».

¹ А. Г. Xомутова, Воспоминание о Пушкине. — «Русский архив», 1867, стлб. 1066.

² Б. М. Эйхенбаум цитирует стихотворение по старому изданию. Теперь оно печатается в другой редакции. — Ред.