В. В. Абраменкова Детская святость

Попытка постижения исторического и духовного смысла детской святости в русской культуре зас­тавляет выйти за рамки агиографии в сферу куль­туры в широком смысле слова. Отношение к ре­бенку и детству в историческом контексте претер­пело существенные изменения: это путь от ребенка-раба, которого можно было продать, к ребенку как цели патриархального брака; от ре­бенка — «маленького взрослого» к самостоятель­ной личности, ценной в себе. Духовный смысл дет­ской святости — в особом избранничестве. В житиях святых много имен детей и отроков, прославленных Церковью и почитаемых народом. Можно сказать, что русская православная тради­ция связана с особым чином святости, не при-

влекшим еще внимание исследователей — чином детской святости. Его составляют почитаемые, церковно канонизированные дети: младенцы до

7 лет и отроки до 15-18 лет. Среди них есть кня­зья, бояре, крестьяне, монахи, юродивые. Особое религиозное благоговение питалось в народе к

³ Савенков Ю. «Маленькие императоры» диктуют правила // Известия. 2001. 15 авг.

⁴ См.: Комсомольская правда. 2003. 22 июля.

дело! Отстань! Балбес ты этакий!» ни в одной стране мира так неразговарц-вают с детьми. Это сленг надзирателей по отношению к заключенным. Аме­риканское исследование, длившееся сорок лет, установило, что дети, у которых в детстве были нежные любящие родители, и в 40 лет были счаст­ливы в супружестве, внимательны к своей семье, преуспевали в бизнесе А люди, которым недоставало родительской любви, навсегда вынесли из дет­ства комплекс недолюбленных и недовольных собой⁵.

Педагоги утверждают: вырастая, люди воспроизводят модели поведения которые видели в собственном детстве. К людям они будут относиться так, как относились друг к другу их близкие. А к себе самим — так, как относились к ним взрослые. Проблема в том, что многие из нас сегодня относятся к своим детям как к атрибуту. К необходимой и потому незаметной части быта.

Прежняя система социализации детей — государственная, казенная, полная штампов — рухнула. Но взамен не возникло ничего. Единственный институт, выполняющий эту роль, — школа. Но у школы нет сил и средств на заполнение вакуума. Семья по большей части занята заботой о пропита­нии. К услугам тех, кто этим не обременен, масса способов спастись от труд­ностей общения с ребенком: компьютер и видеомагнитофон, игровые приставки и дискотеки, ролики и спортивные салоны⁶.

Нынешние дети знают, кажется, очень много. Они знают наизусть все бое­вики и триллеры. Они собирают бутылки по вокзалам и продают наркотики. Они изучают по три языка и ездят на каникулы в Швейцарию. Они спят в кол­лекторах теплотрассы и болеют сифилисом. Они только не знают родительской любви и заботы. Социологи установили, что ею обделены дети не только из бедных семей, но из вполне благополучных и состоятельных, если родители поглощены исключительно бизнесом и карьерой. Дети растут сами по себе.

У аборигенов Австралии, которые ничем подобным не заняты, воспита­ние строится иначе: физические наказания детей до девяти лет считаются

детям, погибшим насильственной, мученической смертью, — царевич Димитрий, отрок Гавриил Слуцкий, младенец Иоанн Углический, убитый работником отца, Василий Мангазейский, также погибший от рук мучителя и убийцы. Но почему, за какие заслуги перед Церковью и государством детские имена оказались в святцах? В различных слоях и сословиях дореволюцион­ного общества присутствовало уважительное отношение к детской жизни. Оно выражалось не только в религиозных представлениях о ребен­ке как воплощении ангельской чистоты, просто­ты и целомудрия, но и в признании автономно­сти детской субкультуры и пространства детс­ких игр, где бы ни жил ребенок — в дворянском особняке или в самой бедной крестьянской избе. Скажем, в русском доме самое высокое, «небес­ное» место — полати (дощатый настил над печ-

кой) — было предназначено детям, детские иг­рушки любовно мастерились, бережно сохраня­лись, передавались из поколения в поколение. Однако феномен детской святости и народного почитания часто расходился с реальными факта­ми истории детства. С одной стороны, «Дети — Божия благодать», с другой — пренебрежение к ребенку. Сама этимология русского слова «ребе­нок» восходит к слову «рабъ», а «отрокъ» — это «не имеющий права говорить». Особое отношение к ребенку в российской духовной традиции как «наследнику Царствия Бо­жия» парадоксально не соответствовало низкому статусу ребенка в российской семье и общему от­ношению к детству, которое характеризуется, с точки зрения человека нашего времени, завышен­ными требованиями, излишней суровостью воспи­тания и детским бесправием. Вплоть до XIX в. в

⁵ Молей В. Отцы и деньги // Украинский деловой еженедельник. 2002. № 46.

⁶ Батенева Т. День защиты детей. От кого? // Известия. 1999. 1 июня.

недопустимыми. Ударить ребенка (даже нечаянно) — значит совершить не­простительный поступок. Все знают, что мать должна быть первой защит­ницей своих детей так долго, как это только возможно. Она должна прихо­дить к ним на помощь в ссорах и драках со сверстниками, заступаться за них, если кто-то из взрослых, пусть даже самый близкий родственник, ругает их или пытается наказать, должна оберегать их от дурной молвы и т.п.

Особое уважение к детям существовало у архаических народов и существуют во многих современных странах

российском законодательстве отсутствовали ста­тьи, защищающие права и интересы детей. На представления о детской святости на Руси оказала влияние не только дохристианская, сла­вянская традиция,но и древневизантийская аги­ография. Ее особенность в том, что все святые дети в византийской традиции — это мученики за

веру, за Христа. Первыми мучениками по сути оказались четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев, убитых по приказу царя Ирода. По­зднее детьми-мучениками стали и юные житель­ницы Древнего Рима — Вера, Надежда и Любовь,

особо почитаемые и сегодня святые девочки 12, 10 и 9 лет, принявшие мученический венец. Подобно тому как с детских портретов XVIII в. на нас смотрят маленькие старички и старушки в бо­гатых одеждах и с атрибутами княжеской власти, на страницах житийной литературы образы де­тей-святых также оказываются лишены соб­ственно детских черт. Великие дети несут хрис­тианский идеал подвижничества, кротости, без­винных страданий, образ уничиженного Христа. Ребенок, отличающийся редкой понятливостью и бойкостью ума, вдруг все это утрачивает, стано­вится «дурачком» подобно Иоанну Устюжскому, в 12 лет прославившемуся как «Христа ради юро­дивый». Этот возраст — момент особого избран­ничества, который отделяет жизнь обычного ре­бенка от жизни святого. Именно в 12 лет христи­анские мученицы Вера и Акилина приняли мученический венец, а русский отрок Артемий Веркольский — страшную смерть от удара мол­нии. Как пишет автор жития: «в 12 лет спустился на него тот венец святости, который другие под-

Р17

Общественное мнение оказывало сильное давление на мать, заставляя ее быть «доброй» со своими детьми. Ни одна женщина-аборигенка не отважи­валась ругать и наказывать детей так, как это делают европейские женщи­ны. Такое обращение с детьми здесь считалось бесчеловечным. Мать, кото­рая кричала на своего ребенка, шлепала его или давала ему подзатыльники подвергалась осуждению. Напротив, грубость детей по отношению к мате­ри часто никак не пресекались взрослыми. Мужчины-аборигены били сво­их жен, если те плохо следили за детьми или были к ним слишком строги. Аборигены считали, что маленьким детям вредно кричать и плакать подол­гу, что детям следует давать все, что бы они ни попросили, если только это не связано с нарушением табу и не опасно для самих детей.

Австралийские матери почти никогда не расставались со своими младен­цами. Повсюду носили их за собой и кормили грудью гораздо дольше, чем это принято в Европе. Не только родители и близкие родственники бывали обычно ласковы и внимательны к детям, но, как правило, и все взрослые члены коллектива. У матери маленького ребенка всегда было много добро­вольных помощников, готовых взять его на время, чтобы понянчить или поиграть с ним, понести его на руках при перекочевке группы. Если ребе­нок требовал какую-то вещь, которой нет у его родителей, но которая есть у кого-то другого на стоянке, мать могла обратиться к владельцу со словами: «Дай скорее, видишь: ребенок кричит», зная, что в такой просьбе никто не откажет. У аборигенов считалось почти невозможным отказать ребенку в чем-то, чего он действительно хочет.

Однако чрезмерно заботливое и внимательное отношение к детям уди­вительным образом сочеталось с крайне низким статусом, какой занимали дети в возрасте до 5—6 лет в некоторых австралийских племенах. Жизнь взрослых здесь ценилась значительно выше, чем жизнь детей. До 6—7 лет детьми полностью распоряжались родители и близкие родственники.

вижники приобретали целой длинной жизнью не­устанного труда».

Все совпадения,связанные с двенадцатилетним рубежом в жизни святых детей, вряд ли можно назвать случайными, однако сама природа этой мистической цифры остается загадкой. Число «12» выступает в соответствии с космогоничес­кой моделью мира — Вселенной, мировым дере­вом, годом — в мифопоэтических системах древ­нейших культур и в христианской традиции: 12 праздников в году, 12 Апостолов Христа и 12 тыс. праведников, помноженных на 12 колен Израиле-вых в Апокалипсисе Иоанна Богослова. В различных культурах до сего времени существу­ет обряд инициации. Этот особый экзамен на взрослость для подростков сопровождается фи­зическими и психологическими потрясениями: часто производятся болезненные операции по изменению внешности человека (наносятся тату­ировки, надрезы кожи), меняется имя, подросток уходит из родительского дома, другими становят­ся его занятия. Нижняя возрастная граница тако-

го испытания во многих традиционных культу­рах — около 12 лет. В муках инициации происхо­дит рождение новой личности. Сдав этот трудный экзамен на взрослость, мальчик «превращается» в мужчину и может вступать в брак. Интересно, что и в России брачный возраст, а также возраст монашества устанавливался с 12 лет. А в Англии в XVIII—XIX вв. с 12 лет человек мог предстать перед судом, ему могли вынести приговор: каз­нить вместе со взрослыми. Вероятно, мы можем говорить о двенадцатилет­нем возрасте как важнейшей точке духовного взросления личности, неподвластного психологи­ческим измерениям, переживаемого особо остро теми, кто способен различить в потоке противо­речивых внутренних импульсов голос духовного призвания. В этот период у детей обостряются религиозные чувства, которые они выражают в молитвах и служении Богу. Сокращено 'и адаптировано по источнику: Абра-менкова В.В. Детская святость// Педология. 2001. № 1 (5).

Смерть ребенка воспринималась как несчастье только родителями. Похо­ронный обряд, как и число участвующих в нем, сводился к минимуму или вовсе отсутствовал. В отличие от убийства взрослого, убийство ребенка не считалось преступлением. Если мать (или отец) убивала ребенка, окружаю­щие возмущались, но никаких наказаний не предпринимали. Этнографы зафиксировали случай, когда мужчина хотел убить своего двухлетнего сына только потому, что жена умерла, а ему не хотелось возиться с ребенком⁷.

Австралийские обычаи допускают, чтобы люди в трудных условиях поки­дали больных и слабых, особенно если это глубокие старики или дети. Снис­ходительно относясь к капризам и ша­лостям детей, стараясь не подавлять, а по возможности удовлетворять их же­лания, аборигены в то же время не со­здавали для них искусственно смягчен­ных, щадящих условий, не стремились оградить от неудобств и лишений, а иногда даже способствовали тому, что­бы дети с ранних лет познакомились с физической болью и психическими испытаниями.

Многие этнографы, работавшие сре­ди аборигенов, сообщают об инфанти-циде, который наблюдался не только в кризисные периоды (во время голо­да или засухи, чаще всего в зонах пустынь), но и во вполне благополучные времена. Новорожденных младенцев иногда убивали, если у матери уже был один грудной ребенок: в условиях полубродячего образа жизни охотников и собирателей выходить почти одновременно двоих младенцев было прак­тически невозможно. Убивали также одного из близнецов по тем же сооб­ражениям или обоих — по причинам, связанным с суеверным страхом пе­ред этим сравнительно редким явлением. Часто убивали детей, родивших­ся с какой-либо патологией; в некоторых племенах — детей незамужних женщин, а иногда также детей женщин, умерших во время родов.

Некоторые матери убили здоровых младенцев потому, что это были де­вочки, а не мальчики; потому, что ребенок причинил слишком сильную боль при появлении на свет; потому, что маленькие дети очень грязные и с ними много возни; потому что растить ребенка казалось слишком обременитель­ным. Нежеланному ребенку просто зажимали нос пальцами. Одна абориген­ка спокойно задушила двоих младенцев, но третьего ребенка ее уговорили оставить. Она к нему привязалась, потом родила и благополучно вырастила еще шестерых. И все в племени считали ее образцовой матерью, потому что она старалась, чтобы дети всегда были сыты и хорошо следила за ними⁸.

В других племенах, напротив, считалось почетным иметь много детей. Дети повышали статус родителей, а многодетные семьи окружались осо­бым почетом. Этнографы считают, что широкое распространение инфан-тицид получил только в тех группах аборигенов, культура которых сильно

Артемова О.Ю. Дети в обществе аборигенов Австралии // Этнография детства. Традиционные ме-_g ^тоды воспитания детей у народов Австралии, Океании и Индонезии. М., 1992. С. 18-19. Артемова О.Ю. Указ. соч. С. 20.

деградировала под воздействием контактов с европейцами. В обычных же условиях не только родители и близкие родственники бывали обычно лас­ковы и внимательны к детям, но, как правило, и все взрослые члены кол­лектива.

Многое из того, что аборигены позволяли делать детям, казалось евро­пейским наблюдателям недопустимым, и у некоторых из них складывалось впечатление, что аборигены позволяли детям чуть ли не все что угодно. Но у аборигенов были свои представления о том, что «нормально», а что «пло­хо» в поведении детей, и о том, что должен знать и уметь ребенок в опреде­ленном возрасте.

Если дети четырех-пяти лет вполне натуралистично играли «в мужа и жену», взрослые не придавали этому значения, но если «в мужа и жену» иг­рали мальчики и девочки, которые приходились друг другу «зятем» и «те­щей», то родители непременно стремились внушить им, что это совершен­но недопустимо. Если возмущенного тона и выражения страха, стыда, пре­зрения на лице оказывалось недостаточно (хотя обычно все это действовало хорошо), то могли принять и более суровые меры. А мальчикам и девочкам семи-восьми лет матери и отцы говорили, что им уже не следует слишком близко подходить, прикасаться друг к другу и вообще лучше побольше иг­рать с детьми своего пола. Так обычно они и делали⁹.