Глава 7. Попутный ветер хоть и поднимал волну, но ходко гнал ладью вдоль лесистых берегов

Попутный ветер хоть и поднимал волну, но ходко гнал ладью вдоль лесистых берегов. Кое‑где виднелись сбегающие к воде избы, крытые камышом и соломой – пяти‑шести дворовые деревеньки, живущие в основном с рыбной ловли и с перевоза. Кормщик Савва по памяти вел судно, редко советуясь с кем‑нибудь из команды насчет знакомых банок да песчаных отмелей, притаившихся под водой. На впадении мелких речушек брал к противоположному берегу, обходя возможные наносы. В одном месте река сужалась до четверти полета стрелы. Савва велел спустить парус. Мужики взялись за весла, дружинники подняли по бортам щиты, пятеро натянули луки, зорко вглядываясь в прибрежные заросли.

– Тут перекаты были, – хмуро пояснил кормщик стоящему рядом Олегу. – Невольники еще при князе Игоре камни из реки вынесли, чтобы кораблю пройти. Вон, видишь, лежат.

На берегу, уже заросшие травой и покрытые мхом, лежали валуны, врывшиеся в землю под своей тяжестью, но все еще возвышавшиеся почти в рост человека. Казалось, стадо гигантских туров, придя на водопой, прилегло у берега отдохнуть, да так и осталось лежать, сжимая реку окаменевшими боками.

Течение здесь было сильное, гребцы налегли так, что весла гнулись, черпая прозрачную воду. «Самое место для засады», – подумал Середин, вглядываясь в сумрак подступавшего к воде леса. Если с двух сторон стрелков поставить, да потом в сабли кинуться – одинокому купцу никакая охрана не поможет.

– Сейчас спокойно, сюда печенег редко добегает, а тати на дружину не полезут, – словно прочитал его мысли Савва, – однако поберечься не мешает.

Проскочив узкое «горло», вышли на спокойную воду. Вновь подняли парус, гребцы утерли покрытые потом лица. Здесь гулял долетевший из степей вольный ветер, сушил взмокшие рубахи. Днепр тут разливался во всю ширь, раздвигая берега, волна была выше, билась в борта, будто проверяя корпус на прочность.

– Хочешь попробовать? – Савва взглянул на Середина, кивнул на рулевое весло. – Я вижу, ты присматриваешься, ветер ловишь. Знакомое дело?

Олег хмыкнул. Кое‑какой опыт у него был, если можно назвать опытом считанные прогулки на яхте типа «Ассоль» с косым парусным вооружением. Но одно дело рулить в свое удовольствие, строить из себя бывалого капитана под взглядом девчонок, когда в каюте томится в кастрюле шашлык, ждет своего часа водочка, коньячок. Отошли подальше от города, выбрали полянку, разложили костер – вот и весь поход под парусом. А здесь небольшое, но все‑таки судно, прямой парус, опытный кормчий.

Ведун прищурившись, огляделся, определяя силу ветра по деревьям на берегу. Два‑три балла, не больше. А, была не была!

Савва отступил чуть в сторону, придерживая одной рукой весло. Середин взялся за гладкое, почти отполированное натруженными ладонями темное дерево, расставил пошире ноги. Попробовал чуть отвернуть с курса – ладья тяжело покатила нос вправо. Олег выровнял, кивнул: готов, мол. Кормчий отошел к борту, продолжая наблюдать за ним.

Ветер дул ровно, парус не полоскал, плотно натягивая шкоты, и нес ладью вперед. Было что‑то завораживающее в этом почти бесшумном скольжении по воде – что‑то сродни полету, – и парус казался уже не выделанной холстиной, а белым крылом, что несет тебя над волной подобно чайке. Олег даже прикрыл глаза от удовольствия, хотя понимал, что в хорошую погоду, да при ровном попутном ветре управлять сможет и ребенок. Он с беспокойством оглянулся, высматривая на воде признаки надвигающегося шквала, хотя, конечно, Днепр – не море, чтобы ждать неожиданностей. Нет, все так же вздымалась невысокая волна, срывалась с гребней пена, берега медленно, лениво скользили назад.

Дружинники расположились на носу судна, расстелили скатерть. Копыто махнул рукой.

– Савва, иди перекуси, пока спокойно.

Кормчий взглянул на Олега:

– Как, сдюжишь?

– Дело нехитрое, – небрежно ответил Середин.

– Хитрое не хитрое, ты смотри мне, – погрозил Савва ему пальцем, – чуть что – зови.

Он вразвалочку прошел на нос, присел среди дружинников. Те подвинулись, освобождая место. По кругу пошла корчага с медом, но, как видел Середин, Савва пропустил ее мимо себя. Невзор, раньше всех закончивший трапезу, прихватил со скатерти мяса, сыра, наполнил чашу и принес на корму. Ведун, одной рукой удерживая весло, стал есть, поглядывая то на парус, то на бегущую за бортом воду. Ветер становился порывистым, постепенно меняя направление.

Вдруг дружинник толкнул его в плечо:

– Гляди‑ка, вон там, под берегом.

Олег вгляделся. Из впадающей в Днепр речки показался узкий нос длинной долбленки. Сидевших по бортам гребцов трудно было сосчитать на таком расстоянии, но было их не меньше шести‑восьми человек с видимой стороны.

– Смотри, еще, – показал Невзор на другой берег.

Там показалась такая же лодка, явно идущая наперерез ладье. Середин проглотил кусок, поднял руку:

– Савва, погляди вперед.

Кормчий подскочил к борту, вгляделся и бегом вернулся к рулю.

– Ну‑ка, дай… – Он слегка довернул ладью, чтобы парус полнее набрал ветер. – Вот стервецы, на пересечку идут! Копыто, глянь, может, по одежке определишь, кто такие?

Десятник долго смотрел из‑под руки на приближающиеся лодки.

– По одежде степняки, но что‑то не верю я, чтобы печенег в воду полез, – крикнул он.

– Вот то‑то и оно, – пробормотал кормчий. – Ставь, ребята, щиты, натягивай луки. Мужики, весла на воду.

Ладья, подгоняемая сильными ударами весел, рванулась вперед. На лодках между тем тоже прибавили ходу – лопасти замелькали быстрее в руках гребцов.

– Дюжины две, а то и три десятка будет, – прикинул Савва. – Ишь, как прытко идут.

Дружинники закрепили щиты, быстро натянули поддоспешники, поверх них – кольчуги, выстроились по бортам. У каждого был на поясе короткий меч или боевой топор, островерхие шлемы с падающей на плечи кольчужной сеткой, бармицей, закрывали голову. Лучники натянули тетивы, поправили за спиной колчаны, чтобы не глядя выхватывать длинные стрелы с лебяжьим пером.

– Нет, не успеть. – Кормчий в сердцах сплюнул за борт. – Кто же это навел на нас?

– Какая разница: нас ждали или еще кого. – Середин проверил, легко ли выходит сабля, продел руку в петлю кистеня, – Судя по всему, разговаривать они не станут.

– Верно. Эх, маловато бойцов, я бы им…

– Прикажи сбавить ход, – негромко сказал Невзор.

– Чего? – Савва угрожающе обернулся к нему. – Да ты что, ума лишился…

– Делай, что говорят. – Невзор встал на борт, балансируя руками, оглянулся на кормщика: – Ну! Некогда спорить, стой!

Все еще сомневаясь, Савва подал команду. Весла поднялись из воды, легли вдоль борта. Невзор натянул поглубже круглую шапку, сильно толкнулся ногами и без всплеска ушел в воду. Пузырьки воздуха указали направление – он двигался к правой лодке.

– Что он, сдурел, али как? – крикнул Копыто. – Может, сбежать решил? А ну, ребята, стрелу ему, как вынырнет.

– Стой, – оборвал его Савва, – поглядим, что дальше будет. Парус увяжи, только чтоб ладья руля слушалась.

Гребцы кинулись к мачте, парус чуть спустили, подвязали углы, ход ладьи сразу замедлился. Видно было, как на лодках выправили курс, заходя прямо на почти остановившееся судно. До них оставалось чуть больше полета стрелы. Копыто подозвал к себе щербатого дружинника.

– Ну‑ка, Острожек, приглядись, кто на этой лодке верховодит.

Тот подался вперед, прищурился, долго молчал, наконец потянул из колчана стрелу:

– Вроде, вон тот, в шапке. Да только шапка‑то мала – видишь, из‑под нее шелом блестит. Сам не гребет, только удары считает.

– Мне б твои глаза, – восхищенно проворчал десятник.

– Снять, что ли? – Острожек наложил стрелу, взглянул на него, ожидая команды.

– Погодь, пущай подойдут. – Копыто перешел на другой борт. – Где там дружок твой? – спросил он Олега. – Не утонул?

Середин промолчал, напряженно вглядываясь в воду между ладьей и плывущей наперерез лодкой.

– Может, хочет ей днище рубить? – предположил Савва. – Так не выйдет. Лодки из дубов долблены, а дубы не меньше, чем в два обхвата были. Такую и греческий огонь не сразу съест. О‑о, это что…

Возле лодки, к которой поплыл Невзор, внезапно взметнулся фонтан воды. Темное тело, все в брызгах и пене, взлетело в воздух и обрушилось на гребцов. На миг Середин различил фигуру волкодлака, в руке его блеснул нож, и все слилось в сплошной бьющийся ком человеческих тел. Словно тень металась по лодке, разя гребцов бросающим блики лезвием. Кувыркались в воздухе выбитые весла, кто‑то пытался отбиться саблей, кто‑то кидался за борт. Дружинники сбежались на нос ладьи и замерев глядели на дикую схватку в пляшущей на воде долбленке. Люди в лодке, спасаясь от неистового врага, бросились на один борт, суденышко черпнуло воды и перевернулось. Но и в воде Невзор продолжал настигать и топить недругов. Снова и снова вздымался среди брызг его клинок, и головы одна за другой навсегда скрывались под водой.

Вторая лодка повернула на помощь; весла замелькали, как ноги бешено скачущего коня. Копыто треснул по спине засмотревшегося Острожка:

– Ну, давай, брат, время!

Дружинник утвердился на палубе, медленно, держа тетиву возле уха, подал лук вперед, скользя ложем по длинной стреле. От усилия лицо его скривилось, открылся рот в злой щербатой улыбке.

– Что ж, попробовать можно.

– Давай, милый, – почти просил Копыто.

– Ветер не пойми какой…

– Полгривны серебра даю, – рявкнул от руля Савва.

– Далековато, – продолжал бубнить Острожек, – глаз не вижу.

– А в морду не хошь?! – заорал озверевший десятник.

– Так бы и сказал, а то – милый, полгривны…

Сухо щелкнула тетива по кожаной рукавице. На палубе все замерли, не отрывая глаз от оставшейся лодки и сидящего на носу высокого человека в островерхой печенежьей шапке. Острожек шагнул назад, поднял корчагу с медом:

– Что‑то в горле пересохло.

Человек в шапке внезапно вскинул руки к лицу, поднялся во весь рост, зашатался. Будто белый цветок вдруг расцвел у него на лице – стрела Острожка с лебяжьим оперением ударила точно в глаз. Медленно, словно нехотя, он склонился вперед и выпал из лодки, будто куль с зерном. Гребцы побросали весла, пытаясь выловить из воды тело.

– Вдарь‑ка, ребята, – скомандовал Копыто.

Защелкали тетивы на луках дружинников. Вокруг остановившейся лодки замелькали стрелы, еще один ворог вскрикнул: стрела пронзила ему шею насквозь. Остальные, похватав весла, стали суетливо разворачивать лодку к берегу.

– Пусть бегут, – проворчал Савва, – до берега не догнать, а там их, верно, лошади поджидают.

Он переложил руль, направляя ладью к перевернутой лодке. На опустевшей воде ее позеленевшее днище казалось брюхом сдохшего от старости огромного осетра или сома. Невзора нигде не было.

– Жалко, коли утоп. – Копыто напряженно всматривался в воду. – Ох, лихой парень!

Внезапно над бортом ладьи возникли руки, уцепились за край, показалась голова бывшего дружинника все в той же круглой шапке. Он подтянулся, перевалился через борт и без сил приник к доскам. Середин бросился к нему:

– Живой?

Вода ручьями стекала с одежды Невзора, шапка облепила голову, мокрые усы повисли, как у сома. Его окружили дружинники, хлопали по плечам, качали головами, восхищаясь невиданной сноровкой. Вперед протолкался Копыто с чашей меда:

– Ну‑ка, выпей для сугреву.

Невзор залпом опорожнил чашу и, отдуваясь, отдал ее обратно. Скупая улыбка тронула его губы.

– Так я не замерз, но все равно – спасибо.

– Олег, подмени, – попросил от руля кормщик.

Середин прошел на корму. Савва подскочил к Невзору, схватил за плечи.

– У‑у, вражина! Как это ты исхитрился? Я думал: все, конец тебе, – а ты, ну, чисто чудо‑юдо кит морской! Видали? – обернулся он к дружинникам. – Один всех злыдней вырезал!

– Одного и я достал, – ревниво буркнул Острожек.

– Молодец, – кивнул Савва, – полгривны обещал – будет.

– Вот и погуляем.

Невзор сунул руку за пазуху, вытащил что‑то и протянул кормщику.

– Ты гадал, кто тебя подстерег. Вот, гляди, – на ладони лежали, спутавшись цепочками, золотые и серебряные нательные крестики. Невзор криво усмехнулся: – На печенега совсем не похоже, да? И орали они по‑ромейски.

Савва поковырялся пальцем в кучке крестов, покачал головой.

– Дознались, все‑таки, – почти прошептал он. – Ну, ничего. Теперь‑то мы дома, считай. Ты бы одежу снял да обсушиться повесил. И шапку. Что она у тебя, гвоздем прибита? Продует на ветру.

Невзор помрачнел.

– Так высохнет.

* * *

Город открылся внезапно. Лесистые берега мешали разглядеть, что там, за поворотом реки, но когда ветер и течение вынесли ладью на стремнину, впереди открылась панорама Киева. На холмах, за насыпными валами, за мощными стенами из вековых дубов, толпились двух‑, а то и трехэтажные дома, возвышались терема над воротами. Приземистые каменные башни охраняли распахнутые ворота, в которые вливались видимые даже отсюда телеги, повозки, конный и пеший люд: окрестные села везли на многочисленные рынки зерно, муку, кур, гусей, мясные туши. Гнали целые стада коров, телят, овец; везли корзинами, возами свежую рыбу, битую дичь, лесные ягоды, мед.

Днепр подходил к стенам почти вплотную, огибал город и уходил дальше, к верховьям, чтобы разделиться на несколько рек, разрезать дремучие леса и поля множеством речушек и ручьев, опутавших своими протоками бескрайние южнорусские земли. Пригородные селения тонули в садах; ветряки, подгоняемые свежим ветром, дробили, мололи рожь, гречку. По водной глади сновали ялики, долбленые лодки; белые паруса кочей, ушкуек и ладей казались севшими на воду чайками. Лето в верховьях Днепра выдалось дождливое, броды не пройти ни пешему, ни конному, и на переправе с левого берега толпились телеги, ожидая своей очереди доставить товары в стольный град.

Левыми бортами разминулись с встречной ладьей с головой русалки на носу. Судно шло на веслах, против ветра, умелый кормчий выбрал сильное течение под берегом и теперь огибал знакомые мели и торчащие из воды коряжины. Проходя мимо, поднял руку, приветствуя. Савва махнул в ответ.

– Дошли, слава тебе, господи, – перекрестился он.

Середин покосился на кормчего.

– Слышал я, здешний князь за веру Христову народец гоняет.

– Теперь полегче стало, – пожал плечами тот, – а раньше – да, было дело. Как на княжение сел, лютовал здорово. Попов, что греческих, что римских, разогнал. Капище новое построил, все боги там были. Почитай, со всех земель собрали, но во главе – Перун. Голова серебряная, усы вызолочены. Как поход – так жертвы приносили. После победы тоже, само собой, благодарили, значит. Сейчас, вроде, поуспокоился князь. Да и то сказать: купцы, ратники, что в Царьграде пожили, через одного Христа приняли. Всех гнать – с кем останешься?

Парус заполоскал, и команда споро спустила полотнище, взялась за весла. Савва пригляделся, приставив ладонь козырьком к глазам, высмотрел свободную пристань и налег на рулевое весло, поворачивая ладью. На берегу, узнав ладью, засуетились: сорвался и погнал к воротам конный дружинник, один из тех, что слонялись по пристани в ожидании заморских купцов – товар проверять. Еще за здоровьем приезжих следили. Больных из чужедальних земель стражники оставляли на судах вплоть до выздоровления или смерти. Слишком уж часто приезжие заносили в город всякую заразу.

Ладья подошла к пристани, Савва ловко развернул судно, приставая бортом к сырым доскам причала. С носа и кормы кинули канаты, их подхватили крепкие руки и, увязав вокруг вбитых толстых бревен, прижали корабль к пристани. Скинули сходни. Первым не спеша сошел кормчий, следом дружинники. Ведун и Невзор задержались на борту: надо было еще решить, зайти в город или сразу двигаться дальше. У десятника среди воинов на берегу нашлись знакомые. Его обступили, расспрашивая о плавании, о новостях из далеких земель. Савва, коротко переговорив со старшим дружинником, обернулся и поманил Середина с Невзором.

– Ну что, ребята. Служба ваша закончилась. Хотя, если желание есть – я замолвлю словечко насчет княжеской дружины. Парни вы битые, знающие, возьмут с радостью.

Невзор равнодушно отвернулся, Олег пожал плечами.

– И рады бы, да дела не сделаны. Может, позже.

– Смотрите… – Савва поморщился: кому приятно выслушивать отказ на, казалось бы, заманчивое предложение, – Вересень я еще здесь буду, а к Листопаду уже снова к морю подамся. Вас взял бы.

Середин вздохнул. Интересно было бы, конечно, посмотреть на Херсонес, побывать в Суроже. Старинные города, построенные в незапамятные времена, древняя история: греки, римляне. Даже, кажется, финикийцы.

– Если успеем – пойдем с тобой, – он оглянулся на Невзора, – за себя ручаюсь.

– Ну, вот и добро. – Савва стукнул его в плечо, шагнул к Невзору, обнял, похлопал по спине. – Спасибо, брат. Кабы не ты, плавать нам кверху брюхом, как дохлой рыбе.

Ему подвели коня; Копыто уже сидел в седле, горячил мерина. Кормщик уверенно взлетел в седло, но замешкался, ловя ногой стремя. Дружинники заржали.

– Что, Савва, отвык от лошади? Все по морю, да в лавке с товаром?

– Моя б воля – с коня не слезал, – проворчал Савва, подхватил узду, гикнул по‑разбойничьи, сразу беря в галоп.

Следом пролетел Копыто.

– Счастливый путь!

– И тебе того же.

Вздымая песок и пыль, кормщик с десятником унеслись к воротам, а к Невзору подошел Острожек, улыбаясь во весь щербатый рот.

– Слышь, дружина просит уважить: посидим, выпьем меда, бражки. Попрощаемся, как люди. Полюбился ты нам, парень, хоть и молчишь, что пенек замшелый.

Невзор вопросительно взглянул на Олега, тот пожал плечами: мол, смотри сам, мне спешить некуда.

– Давай, – заговорщицки подмигнул Острожек, – Савва серебра дал за вора в шапке, что я снял стрелой. Гульнем, а?

– Пошли, – наконец согласился Невзор, – но платим пополам. Я побрякушки вот эти поставлю, – показал он нательные кресты, снятые с убитых врагов.

Под вербами рядом с пристанью, под нависшими ветвями, притаился небольшой постоялый двор. Дружинники, галдя, направились к нему. Внутри пылал сложенный из валунов очаг, хозяин тыкал ножом сидящего на вертеле поросенка, две девки протирали длинные столы, стоящие вдоль стен. В углу, закусывая копченой рыбой, наливались бражкой перевозчики.

– Хозяин! – заорал с порога Острожек. – Браги, меда, вина, пожрать давай, да поторопи девок. Гулять так гулять!

– Все, как в сказке будет. – Хозяин с готовностью бросился к стоящим за стойкой бочонкам. – Вино греческое, ромейское, меды старинные, по дедовским рецептам.

– Неси, неси… – Дружина рассаживалась за столом, заранее распуская пояса, звенела мечами, откладывая их в сторону.

– Давай во главу, Невзор. – Острожек потащил бывшего дружинника к середине стола. – Ты сегодня первый гость.

Засуетились девки, поднося холодную закуску: моченые яблоки и бруснику, копченую рыбу, печеную птицу, всевозможные пироги, – ставя на стол братины с пивом, ендовы с вином, кувшины с квасом и морсом, корчаги с медом. Дружинники поторапливали их, прихватывая за бока, норовя охлопать по заду, ущипнуть.

Острожек встал, стукнул кулаком по столу, призывая к вниманию.

– Слово хочу молвить! Первую чарку за друга нашего, за Невзора подымем! Что говорить, не будь его – не сидеть нам за этим столом, не пировать, не гулять. Как налетели вороги, – Острожек отвел руку с чаркой, заговорил распевно, то снижая, то поднимая голос, – злые‑лютые, душегубцы, степняками прикинулись, обмануть, живьем взять хотели. Сила несметная у них, да у нас свой герой есть. – Он склонился, обнял Невзора за плечи: – Да ты не тушуйся, али не правду я баю?

– Правду, все как есть, речешь, – загудели дружинники, плывшие с ними в ладье.

– Ты толком расскажи, как дело было, что ты тут песни нам поешь, – потребовали встречавшие их на берегу товарищи.

– Сперва – выпьем!

Все подняли чаши, кубки, стукнулись разом, плеская на столешницу мед и вино.

– Слава!!!

Выпили, стукнули кружками о стол, накинулись на закуску. Дальше уже разговор пошел вперемежку: все, кто был на ладье, стараясь перекричать один другого, торопились вывалить на слушателей все подробности схватки. Олег только дивился: с каждой поднятой чаркой врагов оказывалось все больше, Невзор нырял уже чуть не через весь Днепр и мало, что врагов покромсал на ленты, так еще и лодку в щепы изрубил. Сам виновник торжества только головой крутил, слушая о собственных подвигах.

– …а я тебе говорю: голова – прочь, весло на зубах – хрусть…

– …и как вспрыгнет, да как крикнет – душа с него вон!

– …и только щепки по воде!

Сидевший рядом с Олегом здоровенный дружинник всосал огромную чашу вина, впился зубами в румяный бок курицы, потом, брызгая слюнями, наклонился к нему:

– А ты чего молчишь? Сам‑то видел чего?

– Все видел, – пожал плечами ведун, – так и было, провалиться мне на месте!

– Да‑а, – протянул здоровяк, – есть же люди. – Он подтянул ендову с вином, налил, плеская через край, себе и Олегу. – Давай, за друга твоего.

– Острожек тоже молодец, – кивнул Середин на раскрасневшегося лучника, – главного стрелой с лодки ссадил. Прямо в глаз, как белку.

– А‑а, – отмахнулся воин, – он только с лука и горазд.

Олег выпил чару, пожевал мяса, заел моченой брусникой. В голове приятно шумело, стол, на который он облокотился локтями, слегка покачивался. Даже шум и гомон подвыпивших людей не раздражали, покрасневшие лица казались добрыми, веселыми. Он любил их всех как братьев, готов был за них в огонь и в воду. Что с того, что в головах у них пусто, что инстинкты пока еще ведут по жизни, подавляя разум. Придет время – и вот из таких вырастут и ученые, и бизнесмены, и знающие толковые офицеры… А пока… Ну что ж, дикое время, дикие нравы. Еще недавно съесть печень убитого врага было проявлением воинского духа, а теперь на это смотрят, как на диковинку. Сейчас пока сословий немного: князь – боярин – воин – купец – крестьянин. Народ, как эта дружина – дети. Иногда добрые, иногда злые, хитрые, добродушные, спокойные, буйные, но – дети.

Середин поднял чашу и обнаружил, что там пусто. Он привстал, подтащил к себе медную ендову. Внутри что‑то булькало. В чашу упало несколько капель вина, Середин с досадой брякнул ендову на стол и, покачиваясь, поднялся на ноги.

– Хозяин, мать твою! Ты что, жаждой нас умри… уморть… уморить хочешь? Где вино?

Дружинники поддержали его, стуча по столу кулаками, кувшинами и чарками.

– Вина давай, мед где?

Хозяин приволок огромную братину с пивом, все полезли в нее кружками, толкаясь черпали хмельной напиток. Пиво текло по лицам, на расстегнутые рубахи, на столе образовались целые лужи, в которых плавали поросячьи, птичьи и рыбьи кости.

– Что за сабелька у тебя такая? – подивился сосед, тараща глаза на наборную пластиковую рукоять с разноцветными вставками. – Камень, что ль, такой? Ишь, как играет. Хазарская не хазарская, печенежская не печенежская.

– А‑а, – Олег встал, потащил из‑за плеча саблю, – таких больше не сыщешь! Одна на весь свет, подруга моя, – он истово приложился губами к лезвию, – ты б видел, как ворога сечет! Пополам, до седла! Во!!! Дай‑ка… – Олег вылез из‑за стола и вышел на середину корчмы.

«Ну‑ка, покажу я этим увальням, что такое сабля в умелых руках, – подумал он. – Зря, что ли, у Ливона Вороныча… то есть Ратмирыча, столько лет учился?»

Середин расставил ноги, вытянул саблю перед собой, покосился на стол. Дружинники примолкли, ожидая представления. Еще он увидел замершего за стойкой хозяина, прыснувших в дверь девок и серьезные, совсем трезвые глаза Невзора. Ведун еще успел удивиться, чего это тот не пьет, и…

Сабля будто сама попросилась показать себя в полном блеске: засвистел рассекаемый воздух, заблистал клинок, шипя и рубя гарь от сгоревшего жира, масляную копоть, спертый перегаром воздух. Олег вдруг почувствовал необыкновенную легкость: он перехватывал клинок за спиной из руки в руку, перебрасывал перед собой из ладони в ладонь, крутил «восьмерки»: нижнюю, верхнюю, дробил воздух «крестами», успевая уходить «свилями» от воображаемого нападения. Сейчас он один бился со всей нечистью, резал всех нелюдей, что душили, грызли, убивали его народ, всех этих упырей, оборотней, вурдалаков, василисков, велетов, леших, кикимор и хрен знает кого еще…

Рука сама требовала ощутить сладость удара: рассечь, разрубить, располовинить лютого изверга так, чтобы в корчах последнего часа катался он по полу, изрыгая свою черную кровь…

…и изверг нашелся.

– Лови!

Середин крутанулся к двери, успел заметить, как что‑то белое, растопыренное летит на него, целя в глаза кривыми когтями. Сверкнул каленый клинок, легко, по‑молодецки разрубая ворога…

Олег резко выдохнул, приходя в себя. На полу, брызгая кровью, билась разрубленная пополам курица. Потроха тащились за каждой половинкой, клюв судорожно дергался, когтистые лапы скребли пол…

– Ква… – только и сумел сказать Середин.

– Ай да парень! – заголосили дружинники, перекрикивая один другого. – Ну, дал… ловок, зараза… вот это боец… Вина ему! Хозяин, где вино?

В руку Олегу сунули черпак с медом. Припав к нему, как лошадь к воде после изнурительной скачки, он гулко глотал, чувствуя, как мед льется за ворот, холодит разгоряченную грудь. Мед ударил в голову, словно боевым молотом. Олег отшвырнул черпак, с маху попытался всадить саблю в ножны за спиной. Позади ойкнули. Он обернулся. Одна из девок, видно пробегавшая мимо, придерживала рассеченную на плече рубаху, на голой коже алела царапина. Глаза ее были вытаращены то ли от запоздалого испуга, то ли от восхищения мастерством воина. Конечно, от восхищения, решил Середин. Он успел сказать девахе, чтобы далеко не уходила, как в глазах вдруг все поплыло. Зрение внезапно стало отказывать, и он выныривал из гудящей тьмы рывками, с трудом различая, кто вокруг, что вокруг и где вообще он оказался…

…Здоровяк, сидевший рядом за столом, одним ударом топора развалил поставленную на стол дубовую скамью, воздел топор к потолку, зарычал диким вепрем…

…Хозяин с перекошенным лицом метался от одного дружинника к другому, слезно о чем‑то просил…

…звенели мечи, голосили девки…

Потом вдруг Середин оказался во дворе: он подбрасывал в воздух глиняные кувшины, Острожек влет бил их в воздухе длинными стрелами, и черепки дождем падали на землю. Потом вдруг перед глазами оказалась чья‑то пышная голая задница, которую он пытался укусить… Потом он чувствовал, как его куда‑то волокут на спине, и знакомый голос приговаривает:

– Тихо, брат, отдохни…

Тьма окружила его, и он отдался на ее волю, плывя по течению, которое несло его, покачивая, далеко‑далеко… может, домой?