Глава 56

Но Рим! Я, верно, вытоптал все площади, выщупал тепло его щербатых стен. Город породило солнце – этот оборот не ради красивости. Нет, солнце имеет прямое отношение к духу города и народа.

Красота наднациональна, она для всех, она ради человека, она в общем потоке созидания. Она сплавляется в сознании всех. Она для преодоления животного в людях. Нет прекрасного, невозможно прекрасное, если оно унижает достоинство. Скудна и опасна лишь национальная мера великого. Все одежды малы и скоморошливы для великого. Оно, прекрасное,– общее; оно стирает ограниченность и тупость шовинизма. Красота по природе исконно национальна и в то же время разрушительна для национальной узости, для национальной обособленности, тем паче исключительности. Я сидел на полу и, задрав голову, читал росписи Микеланджело в Сикстинской капелле – фрески на потолке и алтарной стене. Рядом сидели, вставали люди.

И тот, не музейный Рим, очень задел сердце. Я входил в него без слюнявой восторженности. Вот оно, "прекрасное далекое",– здесь складывались и неповторимые "Мертвые души". Как заметны они отсюда! Как уродливо нелепы те мертвые души для России! Сколько слов, холстов, лиц! Без временной очередности они выговаривали самые важные чувства!

Я разделяю слова Герцена: "Наука, имеющая какую-либо цель вместо истинного знания,– не наука. Она должна иметь смелость прямой, открытой речи". Я распространяю это определение и на искусство. Нет смелости прямой речи – нет искусства, есть только расчет.

Бесплатный проезд по Риму упрощал бродяжничество: стоило показать удостоверение участника Олимпийских игр. На моем черным вытиснуты цифры: 14538.

Этот город не для туристов. Этот город надо принять сердцем. Не в туристском пробросе мерить "музейные" километры.