Глава 53

Международные выступления, особенно чемпионаты мира, я недолюбливал. Не из-за обостренности столкновений. Вся жизнь атлета – поединки. К ним не то чтобы привыкаешь, скорее, приноравливаешься. Как привыкнуть к предельным выходам силы?..

Международные соревнования давят ответственностью. Именно давят, не гнетут. Ты уже воплощаешь нечто, и это нечто исключает ошибки. Личное имеет самое последнее значение – на том мы стояли. А это и есть готовность сойтись с запредельными тяжестями и невозможность ошибок…

При всем том молодость брала свое. Спал я неплохо. Может быть, оттого, что мало думал о выступлении. Пусть Шемански и Брэдфорд считают победные килограммы. Я свои знаю, надо – схлестнусь на рекордных.

Я не держался вызывающе – это противно мне, но всеми тренировками показывал форму. Я верил в свое превосходство. Прошлое не повторится. Важно без суеты сыграть заданную партию. Не промахнуться. В Ленинграде дважды повторил подход к одному и тому же весу в жиме; затем судьи обязали меня повторить подход в толчке. Это и даровало жизнь рекорду Эндерсона. Но в Ленинграде на чемпионате СССР я находился вне досягаемости даже при оплошностях.

Не горячиться, не спешить выкладывать силу, все время быть в ритме усилия, слышать его – здесь это главное. Теперь у меня не грошовое преимущество, большая сила во мне…

Судя по тренировкам, от робости, такой, как в Варшаве, я избавился. Есть нетерпение силы. Я никогда еще не выступал как хотел и мог. Еще ни разу не был хозяином своей силы. Я подчинялся обстоятельствам борьбы, но не подчинял их себе.

Изящно, ровно вобрать в упражнениях силу. Лишь ту и только так, как повелевает упражнение. Забыть о публике. Отрешиться от всех чувств. Я просто работаю. Не слышу и не вижу ничего. Нет ничего – только работа. Это повторение тренировки. Зала нет. Соперники – только я, только владение собой…

Я старался проникнуться этим настроением на тренировках в Аквиа Асетоза. Старался держать эти ощущения – да, да, прежде всего раскрепощенность! Не позволить ей распасться. Ничего от закрепощенности, спешки!.. Я ценю спорт и за то, что в нем нет лукавства, подлогов,– открытый поединок. Это высокое чувство – честный бой…

Вот только болезнь. Подлость этого разрушения силы. Температура. Порой досадный жар этой температуры. Нарывы, проросшие по всему бедру. И пенициллиновые инъекции. Есть невмоготу. А вес следует удерживать – это мощь, сила. Любая потеря аукнется. Донести силу, не дать сгореть в лихорадке. Продолжать тренировки. Тянуть силу по расчетным кривым к заданному часу. Не уступать результат.

А сколько же зрителей собирали мои тренировки! Слух о них всполошил знатоков и атлетов…

Тренировки успокоиться воспалениям не давали. После каждой они вспыхивали с новой злобой. А я не имел права на пропуск ни единой тренировки. Сила складывалась из каждой. Каждая возводила ее на новый уровень. Пропуск каждой разрушал всю "пирамиду си л". Мне оставалось всего три-четыре шага. Я твepд и думал лишь об одном: выступить, дотянуть-и выступить!

Меня залихорадило 3 сентября. В два дня бедро превратилось в сплошной нарыв. Девять фурункулов слились в один от колена до паха.

И еще задевали пророчества Ломакина. Он в открытую говорил, что не бывать мне атлетом, то есть никогда не работать мощно и победно в публичных поединках.

Его сипловатый смешок, хитрый прищур были ответом на любую мою прикидку…

Сотру клеймо слабодушия.