Глава 221

Лихорадка загнездилась во мне, уже вторая неделя июня, а после третьей – чемпионат Европы. Я прекратил литературную работу и уехал в Дубну. Там готовилась сборная. Я рассчитывал на чистый воздух, покой, сосредоточение энергии только на тренировках. Одновременно началось лечение, хотя название болезни никто не знал. Два месяца через вену прокачивали дезинфицирующие растворы. Кроме того, на меня обрушили лекарства и внутримышечные инъекции. Аппетит поддерживали искусственно, с помощью лекарств. Опять начали сильно болеть почки.

Противясь кризисам болезни, я шептал в те горячечные, пустынные ночи: "Я изменяю жизнь волей. Мне все удается. Не дам распять себя болезням…" Я повторял это десятки, сотни раз, наполняясь смыслом слов. Я верю во всевластность мысли.

Я знал лишь тренировки, лечение и прогулки. Раньше я отрицал досуг: слишком мало дней, остановки недопустимы. Теперь же я радовался ему: можно видеть жизнь, изменение времени, чувствовать себя в потоке жизни и видеть, все видеть… Видеть столько, сколько не дадут множества самых заманчивых поездок в другие города, встречи с тысячами людей…

Я чрезвычайно мучительно, до физических страданий, до отвращения к жизни, нежелания жить воспринимаю несправедливость.

Это постоянно держало (да и, пожалуй, держит) меня в нервной скованности, душевном горении, каком-то горячечном спазме невысказанных чувств и слов.

Временами мое положение становилось невыносимым. Я выступал на партийных собраниях в своем армейском клубе или совещаниях в ЦК ВЛКСМ против профессионализации спорта, за здоровый и доступный спорт для народа, всячески отстаивал право атлетической гимнастики на существование в нашей стране или хлестал высокопоставленных бездельников, всех поучающих и все закрывающих, защищал и своих товарищей, попавших в беду,– и мне мстили, давили беспощадно.

Немалое значение в моем уходе из спорта имело это давление аппаратного чиновничества. Всей мощью власти они гнули меня к земле, сами недосягаемые и непробиваемые в своих святогосударственных оффисах. Каждый шаг надо было делать с величайшим трудом – и жизнь казалась мне порой невозможно грудной, просто убийственно трудной. Такой она и была по существу.

А ведь надо было клепать результат – соперники не ждали, болезни не давали спуску, как и прочие недруги. Каждый день надо было складывать силу в станках и на помосте и, настороженно озираясь, ждать нового пинка, нового удара, новой клеветы или угрозы.

Мне казалось, что я ломлюсь через какую-то непролазную чащобу…

Житейская мудрость. Один почтенный тренер многажды подавал мне совет. Совет этот весь, слово в слово, сохранился в моей памяти:

"Если кто-то очень хочет, чтобы ты его почесал там, где у него чешется,– сделай милость, что тебе стоит,– почеши… Зато жить будешь по-человечески…"

По-человечески…

И чешут, чтобы "по-человечески"…