Глава 47. Год назад, еще до всех этих происшествий, я вспомнил кое-что из детства

Год назад, еще до всех этих происшествий, я вспомнил кое-что из детства. Мне было четырнадцать, мать занималась чем-то на кухне, как всегда, по своим строгим правилам и заведенному порядку, а я сидел за столом и мучил домашнее задание. Отец мастерил что-то во дворе. Радио наигрывало то одну, то другую песню, наконец пошла какая-то незнакомая и не в моем вкусе, и я протянул руку, чтобы перенастроить станцию.

Я замер, обратив внимание на мать. Она стояла у раковины, уставившись невидящим взором во двор. Она повернулась, но совсем немного, словно противясь силе, готовой обратить ее в камень. Вены выступили у нее на висках. Она каждые две секунды сглатывала и постоянно моргала, пытаясь сдержать чувства.

Глядя на нее в недоумении, я понял, что она слушает радио. Песня дошла до последнего куплета, и мне стало ясно: она не должна знать, что я наблюдал за ней. Я перевел взгляд на тетрадку и выждал какое-то время.

Я не поднимал глаз, и когда песня кончилась, мать вышла в коридор. Я услышал, как она откашлялась, как рукав ее блузки скользнул по лицу, по мокрым глазам.

Потом она вернулась в кухню и продолжила заниматься тем, чем занималась до этого. Когда я все же поднял глаза, она вела себя так, будто ничего не произошло, хотя, когда наши взгляды встретились, на ее лице было самое безжизненное и пустое выражение, какое я у нее видел. Оно походило на улыбку мертвеца.

Я был еще мальчишкой и на следующий день забыл обо всем. Я никогда ее не спрашивал, что случилось тогда, и уверен, она все равно бы не ответила, но… что-то похожее произошло со мной в прошлом году, когда я сидел в баре в Портленде, восемь лет спустя после ее смерти. Из музыкального автомата полилась песня, которую я слушал с Дженни Рейнз, и внезапно у меня словно открылись глаза: я стал догадываться, что чувствовал отец, когда закончились наши прогулки, а это невольно стало причиной моего охлаждения к нему и в конечном счете привело к тому, что я связался с плохими ребятами, поступил в армию, и, возможно, завершилось всем тем, что случилось в моей жизни после.

Я увидел тогда тень собственной жизни. Думаю, в тот день песня пронзила мать в самое сердце и вернула ее в те годы, о которых она не позволяла себе вспоминать, к чувствам, от которых она отгородилась, но не избавилась… эта песня увела ее на ту парковку, что существует на задворках нашего сознания, оглушила ее.

Когда это случилось со мной, я поступил ровно так же, как она. Я откашлялся, протер глаза и сделал вид, что ничего не произошло.

Я живу в Нью-Йорке, в небольшой квартире в одном из кварталов Ист-Виллиджа, упорно сопротивляющихся модным веяниям и остающихся прибежищем для стариков и людей, плохо говорящих по-английски… а часть из них, насколько мне известно, не имеет даже iPod!. Я работаю в десяти минутах ходьбы от дома в баре под названием «Адриатике», в нескольких кварталах от Макдугал-стрит. Получаю я даже меньше, чем в Марион-Бич, но тут я, по крайней мере, главный специалист по пицце, так что не позволяйте никому морочить вам голову и говорить, будто надежды на прогресс в мире не существует.

Когда бар закрывается, я некоторое время чешу языком с другими работниками, а потом иду домой по улицам, на которых еще продолжается жизнь, и невозможно поверить, что это место, как и все остальные, было когда-то лесной чащобой — столько мы производим света, шума и болтовни.

Я посижу на крылечке, выкурю последнюю сигарету, наслаждаясь ощущением холодного камня и доносящимся издалека гулом машин, а потом поднимусь к себе.

К моему нескончаемому удивлению, живу я не один.

Насколько мне известно, ресторан в Марион-Бич стал теперь очень тихим местом. Я знаю, что Тед прикидывает, не закрыться ли совсем с окончанием сезона, но стоимость печки для пиццы не дает ему покоя, и он продолжает работать зимой.

Я вернулся в Орегон с Беки и Кайлом, когда ресторан переживал кризис. В ту ночь, когда завершилась история на озере Мурдо, в «Пеликан» приезжала полиция ловить человека, который пытался поджечь ресторан. В ходе расследования Теду стало известно о делишках Кайла, и он, по примеру библейских патриархов, просто-напросто запретил Кайлу видеться с Беки. Я думал, Беки взъерепенится, но она тоже наелась Кайлом. Как выяснилось, когда Билл оставил их у дома Робертсонов, а сам поспешил за мной, Кайл просто убежал, бросив ее одну.

Она дала ему от ворот поворот, но он не понял. Он, казалось, вообще перестал что-либо понимать. Никак не мог взять в толк, что Беки больше не его девушка, а он больше не работает в ресторане. Он снова попытался заняться наркобизнесом и быстро нашел свое место — потребителя.

Ситуация с тех пор переменилась. Ресторан работает потихоньку в мертвый сезон, и Тед позволяет Эдуардо экспериментировать с новыми блюдами. Беки обзавелась другим бойфрендом и теперь пишет мне по электронке проникновенные письма, сообщая, что хочет вернуться в колледж, получить диплом менеджера, потом приехать назад и выжать из «Пеликана» все возможное.

Произошли вещи и более странные.

Я регулярно переписывался с Кэрол по электронке и один раз говорил по телефону. По моей просьбе она дала трубку Тайлеру. Нам нечего было сказать друг другу, но я пытался и попыток не оставлю. Я понятия не имею, стану ли когда-нибудь для него настоящим отцом. Делай, что считаешь нужным, и будь что будет — и ты выполнишь свой долг.

Кэрол продолжает клясться, что посреднические услуги, за которые она заплатила Брук, не включали никаких действий против меня, и я ей верю. Она хотела всего лишь наслать тоску на Дженни, но стоит выпустить в мир пагубу, как ты теряешь над ней контроль. У пагубы свои требования, и они куда серьезнее, чем может представить человек. И уж точно Кэрол не хотела причинить вред Скотту, но он был самой большой ценностью в жизни мужчины, с которым другая женщина совершила наказуемый грех.

И потому на этом дело не кончилось.

Мы пытаемся винить в своих неудачах других, ищем оправдания собственным действиям в поступках, убеждениях или цвете кожи чужаков, но два плюс два никогда не равно пяти. Иногда даже четырем не равно. Часто у вас есть два предмета одной формы и два — другой, и их не соединить между собой так, чтобы получилось что-то осмысленное.

Я не могу объяснить всего произошедшего за время моего пребывания в Блэк-Ридже, но знаю, что все это было на самом деле. И было из-за меня.

Расчеты показывают, что грехи Кэрол легче, а мои — тяжелее. И это справедливо.

Теперь кое-что я понимаю лучше. По крайней мере, я смог связать воедино части истории, переговорив с Кэрол и кое с кем еще.

Я думаю, Брук напустила порчу на отца, когда он признался, что собирается уступить желаниям Эллен и обзавестись ребенком. Я уверен, она убедила себя, что делает это для сохранения чистоты крови Робертсонов и что ею движут претензии к Эллен, но я подозреваю, что истинные причины гораздо более личные. Мне рассказали историю Брук, не искаженную школьными легендами: как-то вечером она пришла к этому учителю, переполненная девической пылкой любовью, а он взял ее против воли. Последовал тайный и неумело сделанный аборт, лишивший ее всяких надежд на материнство. Она была на пороге смерти, и спасло ее только вмешательство Мэри Хейес.

Кори был последним шансом Робертсонов продолжить род, но к исходу ночи у озера Мурдо этот шанс обратился в прах. Род прервался бы вне зависимости оттого, что сделала с собой его сестра. Так завершилась судьба семьи, начатая смертями отца и матери. Брук знала, что делает, она обладала сильной волей. То, что она испытывала к Блэк-Риджу, являлось, я думаю, максимальным приближением к любви, на какое она была способна, и ради него она пролила немало крови.

Так или иначе, могущественное семейство Робертсонов теперь исчезло.

Каждый раз, когда я думаю о названии Мурдо, я виню себя в том, что не понял раньше, откуда оно взялось. Они хорошо скрывали историю его происхождения.

Вскоре после приезда в Нью-Йорк мне удалось найти короткую справку о женщине по имени Бриджет Хейес в книге Форта и Резникоффа «История колдовства в Новой Англии». Я приобрел ее в отделе раритетов книжного магазина «Стрэнд».

Бриджет судили в Муррейтауне, штат Массачусетс, в 1693 году и оправдали на основании характеристик, данных влиятельными местными жителями, включая кланы Эвансов и Келли. В судебных протоколах нет имени Робертсонов, хотя, согласно архивным данным, в городе в то время проживала влиятельная семья, носившая эту фамилию. Согласно тем же архивам, четыре этих семейства почти двести лет спустя вместе отправились на Запад. Это событие отмечено в небольшом томике истории Муррейтауна, который я впоследствии разыскал через Интернет. Впрочем, автор не объясняет, зачем процветающим семействам понадобилось уезжать в неизведанные края, прихватив с собой скромного владельца молочной фермы и его рыжеволосую жену, носивших фамилию Хейес.

В остальном книга вызывала доверие подробностями — автор указал даже количество детей в каждой семье. У Келли, когда они уезжали из Массачусетса, детей было двое. Возможно, в дороге родился еще один, но вряд ли он успел бы вырасти до размеров третьего ребенка, которого, как мне кажется, я видел с ними.

Я надеюсь, это был Скотт.

Мне не хочется думать, что ему одиноко. И если выкладывать прутики и веточки в лесу могла Эллен, то отметины на стене мотеля, я думаю, оставила не она. Я верю, что призрак Скотта пытался так оградить меня от сил, обитающих в этих лесах. Рисунок царапин, как я понял, копирует планировку улиц в Блэк-Ридже. Я впоследствии видел этот (или очень похожий) рисунок и в других местах, включая найденные в Интернете фотографии наскальных изображений из Европы. Я спрашивал себя: может, эти доисторические каракули — попытки отвадить существ, которых наши предки чувствовали, но не видели? Или, наоборот, оказать им почтение? Подпитаться их силой?

Еще я думал, что, возможно, Брук однажды сказала правду и вовсе не звонила мне в мотель ночью после того, как я нашел отметины на стене. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне представляется, что звуки, которые я слышал в трубке, мог издавать ребенок, пытавшийся докричаться до меня издалека.

Естественно, у меня нет объяснения, но как-то утром я взял стоявшую на полке небольшую керамическую урну и пошел в Ист-Ривер-парк. Дождавшись момента, когда меня никто не видел, я высыпал прах Скотта в воду. В урне — или озере — вы можете оказаться в ловушке. Я надеялся, что вода унесет его прах в океан.

Свитч выжил. Он отказался взять деньги, причитавшиеся его коллеге, но двадцать пять тысяч принял.

За две недели до отъезда из Марион-Бич я как-то вечером поехал в Портленд. На пассажирском сиденье расположился Кайл. Я нашел его в Астории — он вырубленный лежал на диване у одного из оставшихся приятелей. В предыдущие недели он не прекращал попыток встретиться с Беки, приставал к ней на улицах, с каждым днем становился все агрессивнее. Он не оставлял Беки в покое, словно уверовал, что, если сможет подчинить ее своей воле, все в мире станет как прежде.

И я заключил с ним сделку. Я сказал, что он поедет со мной в Портленд. Там я решу его проблемы; если понадобится, потрачу еще денег, после чего отвезу в аэропорт и куплю билет в любой город Соединенных Штатов. А он, сучий потрох, навсегда забудет о дочери Теда.

Он сидел, нахохлившись, на диване, шмыгал носом, но все-таки согласился. Видимо, чувствовал, что сделка, которую я предлагаю, — это наилучший выход.

Когда мы приехали в Портленд, я оставил его в баре попивать «Бакарди», а сам прошел два квартала до места, где мы договорились встретиться с представителями банды, у которой он изначально приобрел товар. Их телефон дал мне Свитч. Меня ждали трое. Я сказал, что прошу больше не трогать Теда, его бизнес и его дочь, и расписал в общих чертах, что предлагаю.

Они отошли в сторону обсудить мое предложение, а потом самый хлипкий из них — они всегда почему-то такие — вернулся ко мне.

— О'кей, — сказал он.

— И на этом все кончено?

— Я же говорю — о'кей. Не дави.

Я улыбнулся. Он впился в меня взглядом, но потом моргнул и отвернулся, словно уловил слабый, но запоминающийся запах, который появился в воздухе или которым пахнуло от человека, стоявшего перед ним.

Сладковатый запах.

— Да, — добавил он спокойнее. — Мы ребята надежные.

И тогда я сказал ему, в каком баре сидит Кайл, а сам вернулся в машину и поехал домой.

Билл тоже выжил (хотя какое-то время балансировал между жизнью и смертью), и теперь он здоров как бык, чем всегда и отличался. Блэк-Ридж в последнее время явно испытал экономический подъем — за несколько месяцев открылось три новых производства. Билл заглянул ко мне несколько месяцев назад — летел куда-то через Нью-Йорк, — и мы за счет его клиента напились до бесчувствия. Он привез известие, что снова разговаривал с Дженни и ей вроде бы стало лучше. Он даже ссудил ей денег, чтобы она открыла собственный ювелирный бизнес в Колорадо.

Способность некоторых людей к доброте не перестает меня удивлять, хотя, надеюсь, когда-нибудь это все же случится — перестанет.

Несколько месяцев спустя меня посетил другой гость.

Предполагалось, что мы ограничимся обедом. Она больше не могла оставаться в родном городе и уже взяла билет в Европу. Закончилось тем, что она сдала билет и теперь хозяйничает в баре в «Адриатике». После того как она там обосновалась, драки между клиентами прекратились, и владелец считает, что она — его лучшее приобретение за все время. Вероятно, он прав.

Иногда ночами я лежу рядом с ней и жду, когда придет сон, пытаясь подобрать отсутствующие части головоломки. Прежде всего я хочу понять, подговорила ли Брук Эллен связаться со мной, пообещав взамен предотвратить ее рок и похоронить прошлое, а потом нарушила слово. Кое-что из сказанного Эллен в последний раз, когда я видел ее живой (замечание о том, что она совершала нехорошие поступки), наводит меня на подозрения, что так оно и есть. Если да, я не осуждаю ее. Мы готовы на все, лишь бы защитить тех, кого любим, включая самих себя.

Также я пытаюсь понять, в какой момент Брук решила принести в жертву еще одно семейство на берегу злополучного озера. Промежуток времени между смертью Скотта и тем, что случилось пять месяцев назад, вселяет в меня надежду, что хотя бы гибель сына была случайностью и Брук недавно замыслила завершить то, что началось с его смерти, чтобы снова зарядить город энергией, внедренной в него жертвоприношением семейства Келли более ста лет назад.

Кристина говорит, что ей это неизвестно, а мне — не стоит брать в голову. Мы каждый день немножко умираем, это одна из форм жертвоприношения, хотя зачастую требуется большее. Отчасти это объясняет, почему я поступил так с Кайлом, но истина в том, что время течет только в одном направлении. Вы не вернетесь в прошлое, чтобы отменить какой-то шаг или забрать назад собственные слова. Лучшее, что вы можете сделать, — это попытаться в будущем противиться тому, чтобы пагуба подвигала вас на предосудительные поступки.

А если не получится, просто идти дальше.

Вот какое последнее воспоминание осталось у меня о Скотте. Ему было года три, и он пытался забраться на кухонный стол, хотя ему говорили, что нельзя. Стол был высокий, и упади Скотт на кафельный пол, это могло плохо кончиться. Мы с Кэрол к тому же иногда оставляли ножи в раковине, а добраться до них со стола не составляло труда.

Поэтому кухонный стол был запретной территорией, но Скотт находился в том возрасте, когда запретов не существует, в особенности если бесстрашных и отважных ожидает вазочка с печеньем. Я был чем-то занят, скорее всего, готовил кофе, и хотя смутно осознавал, что Скотт уже забрался на стул, проделав полпути к цели, я еще не успел сосредоточиться и сказать ему, чтобы он прекратил.

Я услышал звук бьющегося стекла, повернулся и увидел на полу стакан, разлетевшийся на множество осколков. Я знал, что стакан стоял на столе, где только что была рука Скотта. Скотт тоже знал это, но сделал то, что делаем все мы.

— Папа, — серьезно сказал он, — это не я.

Неделю назад я вернулся днем после похода по книжным магазинам и столкнулся с Кристиной на тротуаре в нескольких домах от нашего. Она несла пакет и явно шла из магазина, но зацепилась языком с пожилой соседкой. Это случается время от времени на нашей улице — такая положительная сторона местной жизни, если, конечно, у вас уши не вянут от одних и тех же историй.

Но, подойдя ближе, я понял: речь идет не о том, насколько лучше/хуже/так же текла жизнь в прежние времена. Женщина была седая, маленькая, худенькая, и мы, встречаясь на улице, обменивались вежливыми кивками. Она, кажется, приехала из Польши. Многие пожилые обитатели квартала довольно настороженно относились к Кристине, но не эта старушка. Она стояла вплотную к ней и что-то говорила тихим быстрым голосом.

Увидев меня, она резко замолчала.

— Все в порядке, — сказала Кристина. — Он в курсе.

Старушка подозрительно посмотрела на меня, потом снова перевела взгляд на Кристину.

— Я знаю, где оно живет, — прошептала она. — Недалеко. Могу показать.

Кристина вежливо покивала, и женщина в конечном счете ушла. Но я знаю, что после она возвращалась.

Сможет ли Кристина противиться вечно? Сомневаюсь. Вы — тот, кто вы есть, и в конце концов будете делать то, что вам предназначено.

Так обстоят дела.