Четвертая глава

Значение рабства в истории смертной казни. Расточительность смертных казней для рабов по законам Индии, Греции, Рима во все время его существования, по законам варварских народов и времен феодальных. Рабство не остается без влияния на количество смертных казней в России: особенность в этом отношении законов литовско-польских и остзейских. Общие выводы о влиянии рабства на смертную казнь. Значение абсолютной власти отца семьи в истории смертной казни. Миттермайер и другие криминалисты ошибочно относят к отмене смертной казни существование в Риме весьма узкой привилегии изъятия римских граждан от смертной казни. Значение привилегии в истории смертной казни. Привилегии по законам Индии, Греции, Рима, Франции и Англии. Исторические следы привилегии в России, в особенности по законам литовско-польским. Общие выводы о влиянии привилегии на увеличение смертных казней

В то время, когда не существует никакой власти выше семейной и родовой, начальнику семьи или рода принадлежит абсолютная власть над своими домочадцами, к которым принадлежат рабы, дети и жены. Глава семьи или рода имеет в это время право предавать их смертной казни по своему усмотрению. С другой стороны, он, как обладатель верховной власти и как лицо могущественное в экономическом отношении, пользуется возможностью полной ненаказанности. Таким образом, в этой главе будет изложено значение рабства, отцовской власти и привилегии в истории смертной казни.

I. Господин первобытных времен, имея над своим рабом полную власть, применяет ее бесконтрольно и безгранично, по тому же самому, как всякий обиженный в период мести. Оттого существование рабства всегда было деятельным фактором смертных казней. Это значение оно имеет не только в период безгосударственный, но в большей или меньшей степени сохраняет его еще долго после образования общегосударственной власти, в период зачаточного ее развития и вместе слабости. История уголовного права всех народов, как то: древних, восточных и западных, многочисленных полудиких, ныне живущих на земном шаре племен, новых европейских в первобытный период их существования и еще долго потом - представляет обильные доказательства того, что господин по личному своему усмотрению имел право казнить смертью своего раба, что, пользуясь этим правом, он применял его в широких размерах и что период рабства есть время крайне богатое на смертные казни.

В Индии класс рабов составляли судры. По позднейшим индийским законам, каковы законы Ману, положение их крайне необеспеченное во всех отношениях, а вместе с тем и в деле уголовной юстиции. Их считали созданными из низшего материала; они рождаются для рабства и на службу браминам. В иерархии существ они поставлены после слона и лошади. Судра не может иметь поземельной собственности. Брамин имеет право завладеть и тем, что приобрел судра *(36). Судра есть существо нечистое, пораженное божественною справедливостью; при рождении он получает имя, выражающее отвращение и зависимость. Браминам запрещается даже прикосновение к ним. Такой низкий уровень их прав был тесно связан с их беззащитностью пред судом. В этом отношении господин был неограниченный владыка не только имущества, раба-судры, его семьи, но и самой его жизни; он мог убить его, как собственное животное. Судра подлежал смертной казни или за действия непреступные, или за маловажную вину, или и за более важные, но за которые преступники из других классов не были казнимы смертью. Судра, вступавший в брак с лицом высшей касты, делал преступление, достойное смертной казни. От всякого преступления индиец мог очиститься; но чьи губы осквернены прикосновением губ судры, кто заражен его дыханием и имеет от него детей, тому закон не определил искупления. За изучение Вед судра наказывается смертною казнью. За то, что судра причиняет частые беспокойства брамину - то же самое наказание. За оскорбление, нанесенное судрою члену высшей касты, постигала его жестокая казнь: ему отрезали язык. Если судра оскорбит Dwidja (так назывались члены особой корпорации, носившие священный пояс), ему вонзают в уста раскаленный кинжал в десять дюймов. Если он осмелится высказать свое мнение брамину относительно его обязанностей, ему вливают кипящее масло в рот и уши. Если судра отказывает в пособии брамину, он совершает преступление, равное самому убийству. За скотоложство судра наказывается смертною казнью, тогда как брамин и кшатрий платят только штраф, первый - меньший, второй - больший. То же самое и за прелюбодеяние, с некоторым увеличением строгости для среднего класса. За похищение самого судры назначается штраф; тогда как за воровство лошади, коровы, пшеницы или цветов брамина или за третье покушение на воровство, какое бы то ни было, - смертная казнь или отсечение руки. Таким образом, тогда как самые тяжкие преступления в отношении судры считаются маловажными винами, наоборот, действия непреступные или маловажные вины со стороны судры причислены к тяжким смертным преступлениям. Еще ниже ценилась жизнь париев, или отверженных каст, которые в полном смысле были лишены прав и исключены из общества. Ману повелевает, чтобы парии жили вне деревень, чтобы они носили одежду мертвых, чтобы ни один человек, верный своим обязанностям, не имел с ними общения. Законодатель индийский не предвидит преступления, которые можно бы совершить над парием; убить пария - значит не более как убить насекомое. На Малабаре есть одно племя (Puliahs), которое живет в лесах подобно диким зверям; всякий правоверный, встретивши Puliahs'a, может безнаказанно его убить. Очевидно, что при таком положении париев нет такого ничтожного действия в уголовном отношении, которое бы не давало повода для казней над этими отверженцами; даже более - население Индии стоит в отношении к ним как древний победитель к побежденному, где еще не заметно следов какого бы то ни было уголовного права, а господствует одна сила. Это есть то состояние, которое предшествовало юстиции времен рабства.

Индийское законодательство, представляющее образцы расточительности смертной казни в применении к рабам, есть только тип или одно из многих восточных законодательств, проникнутых тем же духом и сопровождавшихся теми же результатами. Если существовала между ними разница, она состояла в мелочах или зависела от времени, ведущем за собою улучшения. Но в общем у всех восточных народов более или менее господствовали одни начала и были одни и те же результаты.

Западноевропейские народы, как древние, так и новые, долго держались тех же обычаев в отношении рабов. Из древних наибольшею типичностью в этом отношении отличаются законодательства спартанское и в особенности римское.

В Греции даже в период образования государственной власти рабы находились в абсолютной зависимости от своего господина, который мог казнить их смертью по своему усмотрению, по самым ничтожным поводам. В Спарте казнили смертью илота за то, что он гордо держал голову. Сама государственная власть в Спарте не только не защищала раба от произвола и мстительности господина, но даже поощряла убийство илотов. Эфоры при вступлении в должность часто объявляли криптию, т.е. тайную войну против класса рабов. По объявлении криптии молодые спартиаты рассеивались по деревням и, скрываясь днем в лесу, ночью убивали тех из илотов, которых они встречали на пути. Спартиат отвечал пред законом, если он не лишал, посредством изуродования, силы тех рабов, которые родились с крепким организмом. Фукидид рассказывает, что для ведения одной войны спартиаты вынуждены были вооружить большое количество илотов. По окончании войны они отделили наиболее отличившихся в сражении под тем предлогом, что хотят увенчать их цветами и дать им свободу, и когда успели отделить от своих товарищей и разместить их поодиночке, тогда предали их смерти. Положение раба в других государствах Греции было несколько лучше, но и здесь раб не пользовался правами гражданства. Раб не мог быть свидетелем против своего господина; раб подвергался пытке за себя, за господина и за посторонних в делах уголовных и даже гражданских. Вследствие такого бесправия вообще, он лишен был общих прав, какими пользовались граждане в делах уголовных; при производстве суда он не пользовался общегражданскими гарантами, ограждающими от пристрастия и легкомыслия судей; при определении наказаний для него существовала другая мерка, чем для полноправных граждан; за что последних штрафовали или заключали в тюрьму, или, в крайнем случае, принуждали оставить отечество, за то рабов казнили смертью. Даже Платон, лучший и просвещеннейший из греков, живший притом во времена смягчения рабства, не допускал равенства в наказании для рабов и граждан и доказывал, что ненамеренное убийство рабом свободного равняется по важности намеренному убийству раба. Мнение Платона показывает, как низко ценилась жизнь раба и какое маловажное преступление составляло отнятие у него жизни.

Ни один народ древности не выразил так последовательно и так резко в практике учение о том, что раб есть вещь (res non persona), принадлежащая господину, и что последний имеет над ним абсолютное право жизни и смерти, как выразили это римляне. Римляне серьезно смотрели на рабов не как на людей или, по крайней мере, не как на людей одной и той же породы. Закон Аквилия говорит: тот, кто без права убьет чужого раба или чужое домашнее животное, платит самую высшую цену, по которой подобные животные или рабы шли в течение года. Таким образом, раб был поставлен законом на одну линию с животным. Лично против раба не существовало преступления: все зло, которое ему делали, господин принимал на свой счет; за раны же, не имевшие важных последствий, господин не имел даже права преследовать другого. Как над собственною вещью, господин имел абсолютное право на его труд, на пожитки, какие он умел собрать, на то наследство, которое было ему завещано, на его жену, на его детей, наконец, на его собственную личность, которую он мог, по своему усмотрению, подвергнуть всевозможным мучениям и самой смертной казни. In servum nihil non domino licere (господину все дозволительно делать с рабом) - так говорили римляне. И действительно, быт рабов и обращение с ними были ужасны.

Такое бесправие римских рабов и такое низкое положение их в обществе естественно влекли за собою низкую оценку их личности в делах уголовных. Смертная казнь была главным для них наказанием. За что лица других классов отплачиваются или штрафом, или тюрьмой, за то рабы идут на крест. Для граждан существует общегосударственная власть, которая в большей или меньшей мере их защищает от произвола и которая вносит оценку их действий, более или менее по их существу. Для римских рабов выше общегосударственной власти стоит власть господина, с абсолютным правом жизни и смерти, - и сама общегосударственная власть в отношении к рабам проникнута духом их господ, ободряя их или и сама расточая смертные казни. Вследствие этого римское рабство является неиссякаемым источником смертных казней. Рабов в Риме предавали этому наказанию за самые незначительные ошибки и пустые вины. Один господин убил своего раба за то, что он пронзил кабана копьем, благородным оружием, употребление которого было запрещено рабам. У Ведия Полиона ужинал император Август. В это время один из его слуг разбил хрустальную вазу. Полион велел этого раба схватить и бросить в садок на съедение муренам. Такая жестокость возбудила негодование Августа, который велел побить все вазы жестокого господина и наполнить ими садок, в котором мурены питались человеческим мясом. Но гнев Августа не был выражением иного взгляда на рабов, а только вспышкою властелина, которому не понравилось такое бесчиние Полиона в его присутствии. Чрез несколько дней сам Август велел распять на кресте раба, который уворовал, сжарил и съел ученую перепелку императорских палат. Гораций говорит: верх безумия распинать на кресте раба, который не сделал другого преступления, кроме того, что слизал остатки с блюда, которое он принимал со стола, или обмакнул палец в соус. Ювенал в одной из своих сатир изображает госпожу, которая без всякой причины, по одному капризу, потому, что ей так хочется, распинает на кресте раба. Раба подвергали пытке не только тогда, когда его подозревали самого в преступлении, но и когда его допрашивали в качестве свидетеля по поводу преступления его товарищей или его господина, и даже для того, чтобы получить показание в чисто денежном деле. В случае убийства господина все его рабы, жившие с ним под одною крышею, подвергались пытке, и затем их предавали смертной казни, не отличая виновных от невинных. Случалось, что пытали даже рабов отца убитого. Эти казни сначала совершались по обычаю; впоследствии они утверждены были сенатским постановлением Силания, которое относят к временам Августа. Римляне думали, что раб, с которым они обходятся гораздо хуже, чем с животным, жизнь которого они ценят ни во что, все-таки обязан обнаруживать неограниченную преданность своему господину, защищать его жизнь с пожертвованием своей. Поэтому если господина убивали, то предполагалось, что раб мог подать ему помощь, но не хотел подать, - за что подлежал смертной казни. Под конец республики Рим наполнился огромным количеством рабов; некоторые римляне имели в своих домах до 10 тысяч рабов. Римская юриспруденция понятие господской крыши распространила на все те места, до которых достигал звук голоса. Таким образом, закон об ответственности рабов за неоказание (случайное, вследствие ли равнодушия или намеренное - это все равно) помощи подвергал целые тысячи опасности попасть на крест. История записала один случай смертной казни всех рабов, живших под одною кровлею. При Нероне префект Рима, Пардоний Секундус, был убит одним из своих слуг, который совершил это преступление из ревности. За это преступление вместе с ним были приговорены к смертной казни 400 других слуг, живших во время убийства в доме префекта. Но когда их хотели вести на казнь, народ взволновался и заставил опасаться бунта, что побудило Сенат войти в рассмотрение этого дела. Решение готово было склониться на сторону невинных, но юрист Кассий своею речью содействовал противоположному приговору. Он указывал на общую опасность, на необходимость примера, говорил, что жизнь всех патрициев в руках массы рабов, притекающих со всех концов мира, отличных от своих господ по нравам, языку и религии. "Только ужасом, - говорил он, - можно подавить это опасное сборище. Говорят - невинные погибнут. Но когда армия обращается в бегство, когда ее подвергают децимации (т.е. казнят каждого десятого), жребий падает и на храбрых. Есть нечто несправедливое во всяком великом примере, но общественная польза вознаграждает зло индивидуальное". Сенат определил казнить всех 400 рабов. Роды смертных казней для рабов были самые разнообразные: каждый господин по собственному вдохновению старался изобрести что-нибудь новое. Рабов вешали, низвергали с возвышенного места, заставляли умирать с голоду, вводили им в вены яд, сожигали медленным огнем, разрывали тело на куски и потом оставляли их живыми сгнивать, бросали на съедение диким зверям, чаще же заставляли для увеселения публики сражаться с дикими зверями или убивать друг друга. Но самый употребительный род смертной казни для рабов был распятие на кресте. Для исполнения этой казни существовал особый палач, живший вне Рима, и особое место казни - sestertium. Оно находилось вне города и представляло вид леса: так были кресты там многочисленны. Рабов распинали живыми на кресте, чтобы они медленно умирали от голода и страданий и служили бы пищей коршунам.

Римская Империя - ужас и бич аристократов - хотела установить законы, охраняющие жизнь раба от произвола господина. В самом обществе возникает мысль, что раб есть такой же человек, как и господин. Распространению этой истины особенно способствовали последователи стоической философии. Еще Цицерон подобно Аристотелю считал рабов чем-то средним между животным и человеком. Но уже Сенека (умерший при Нероне) восстает против этого предрассудка и решительно утверждает, что существует родство между всеми людьми. Это убеждение скоро проникает и в юриспруденцию II и III веков. Так, юрист Флорентин считает рабство учреждением, противным природе, а Ульпиан говорит, что по естественному праву все люди равны. Сам законодатель испытал влияние этих взглядов. Клавдий объявил свободными тех больных рабов, которые были оставлены господином на острове Эскулап. При Нероне законом Петрония запрещено было принуждать рабов сражаться со зверьми. Адриан пытался изъять рабов из уголовной подсудности их господ и подчинить их общим судам, которые бы одни могли присуждать к смертной казни. Антонин сделал еще более: он издал закон, по которому господин, убивший своего раба, считается человекоубийцей. При Нерве сенатским постановлением объявлено было, что тот, который сделает своего раба евнухом, или по капризу, или из корысти, должен быть наказан. Наказание это, по другому сенатскому постановлению, изданному при Траяне, состояло в конфискации половины имения. Позже Адриан установил то же самое наказание для тех, которые приказывали раздавливать ядра рабам. Несчастных, которые оставались в живых после этой ужасной операции, было очень много в Риме. Но все эти законы, клонившиеся к ограждению личности рабов, не принесли особенной пользы, потому что они оставались в бездействии. Пока рабство существует в главных своих чертах, законодатель бессилен охранить личность раба от произвола господина; он поставлен в дилемму: или защищать раба от произвола господина и подрывать в существе основы рабства, или смотреть сквозь пальцы на жестокости господина, не желая подвергать опасности существование самого института. Римский законодатель был в таком положении, что он не хотел и не мог желать уничтожения рабства. Начиная с Августа, все императоры издают ряд законов, ограничивающих отпущение на волю; к этим императорам принадлежали, между прочим, два лучшие из них - Антонины. Император Гальба при вступлении на престол обещал общее освобождение рабов, но впоследствии отступил пред опасностями этого дела. Таким образом, римский законодатель из упомянутой дилеммы выбрал второе положение: издавши некоторые законы в ограждение раба, но не имея намерения вовсе уничтожить рабство, он должен был смотреть сквозь пальцы на ежедневное нарушение этих законов. И действительно, самые важнейшие законы, которыми Адриан и Антонин отняли право жизни и смерти у господ над рабами, скоро впали в забвение.

Римско-христианский законодатель оставил рабство на тех же самых основах, на которых оно лежало при предшествующих императорах. Константин и следующие за ним императоры для смягчения рабства ничего другого не сделали, кроме того, что подтвердили законы языческих императоров. Так, Константин возобновил следующие давно забытые законы: Антонина - о том, что господин не имеет права убивать своего раба; закон Клавдия - о том, что больной раб, оставленный своим господином, считается свободным. Но и эти законы имели ту же участь, как им предшествующие; они впали в забвение по тем же причинам; в разлагавшемся римском обществе господствовала полная дезорганизация, и общественная власть не имела ни сил, ни средств охранять нового духа законы. Сам римско-христианский законодатель смотрел на рабов совершенно прежними глазами: рабы - это подлые существа, отстой общества, говорил он. Даже тот закон, которым Константин отнял у господина право жизни и смерти над рабом и который, по-видимому, служит доказательством сильного ограничения власти господина, заключает в себе собственное ничтожество. Закон этот считает убийцей того господина, который преднамеренно убьет своего раба ударом палки или камня, который нанесет смертельную рану или повесит своего раба, или бросит его на растерзание диким зверям, или обожжет его тело горящими углями. Но этот же самый закон дозволяет господину употреблять против рабов розги, плети, тюрьму, цепи, и если раб умрет не в минуту наказания от ран, нанесенных господином, то сей последний не наказывается. Очевидно, что этою последнею частью закона подрывается в основании и первая часть, отнимающая у господина право жизни и смерти над рабом. Очевидно, что такая расшатанная власть, как власть римских императоров со своими привыкшими к произволу чиновниками, не в состоянии была следить за тем, чтобы отличить, совершено ли убийство сразу и непосредственно, или оно было только следствием жестокого наказания. Очевидно, что, прикрываясь дозволением наказывать рабов до такой степени, что наказанный мог умереть, лишь бы не под плетьми, римские господа спокойно продолжали пользоваться властью карать смертью рабов. Закон этот тождествен с законом, существовавшим у евреев: если господин, по закону еврейскому, ударит раба палкою, а сей умрет чрез один или два дня, то господин не судится и не наказывается *(37). Таким образом, изложенные законы не принесли существенной пользы рабам. Все ужасы языческого рабства повторялись при христианских императорах. Рынки рабов оставались по-прежнему и по старине снабжаемы были посредством войны *(38). С рабами и теперь обращались с языческою жестокостью. По-прежнему рабы из военнопленных доставляют римлянам удовольствие, сражаясь в цирке *(39).

До конца Римской Империи оставались в действии законы, на основании которых раб наказывался смертною казнью за многие преступления, за которые преступники из высших классов подлежали наказаниям более мягким. Только существованием рабства можно объяснить и ту вообще расточительность императорских законов на смертные казни, которая может быть поставлена наряду с расточительностью феодальных времен, когда рабство было в полной силе.

Во время нашествия варваров большая часть жителей деревень в Римской Империи находилась в рабстве. Завоевание не произвело никакой перемены в их положении. К концу эпохи Карловингов класс свободных людей почти исчез; даже исчезли колонаты и литы, и вся масса народа образовала класс рабов и близко к ним подходящий класс maint-mort. Таким образом, по объему рабство варваров, завоевавших Западную Европу, не уступало рабству римскому.

Положение раба варварских народов de jure *(40) и de facto *(41) "Фактически, на деле (лат.)." не было лучше вышеизображенного положения римского раба, и притом во всех отношениях: экономическом, общественном и уголовном. Варварский раб был вещью; он составлял предмет обыкновенной торговли. В Х веке в Европе везде существовали рынки, где ежедневно продавались рабы. Раб не мог иметь никакой собственности. Он был даже лишен семейных прав. Он не мог ни быть свидетелем против свободного, ни носить оружие, ни подлежать общественному суду. Понятно, что при таком экономическом и общественном положении варварский раб не мог пользоваться защитою в уголовной юстиции. В Скандинавии о всяком, кто обращал другого в рабство, говорили: он отнимает у него личный мир и безопасность. Господин имел полное право убить его за самую малую погрешность.

Почти общераспространенное мнение, что феодальное рабство не похоже на рабство римское. Главное различие между ними находят в том, что первое было мягче второго. Это мнение основано более на форме, чем на содержании явлений. На самом же деле рабство феодальное от X до XIV столетия по своему существу совершенно похоже на рабство римское. Феодальный сеньор владел рабом, в которого был превращен почти каждый западноевропейский поселянин с конца Х и по конец XIII в. на праве собственности: он продавал его с землею и без земли, дарил, заменивал; он пользовался правом собственности по отношению к его имуществу и его семье. Существенная между ними разница заключается только в их исторической судьбе: тогда как римскому рабству исторические обстоятельства воспрепятствовали развиться в свободное состояние, при всех богатых задатках к тому, - феодальное рабство, первоначально похожее на римское, мало-помалу смягчалось, пока наконец не перешло в свободу.

Бесправный везде феодальный раб был бесправен и в делах уголовных: сеньор имел абсолютную власть над его жизнью. Ничем не ограниченная воля господина была единственным законом и мерилом при определении наказания. "Между сеньором и его крестьянином нет другого судьи, кроме Бога",говорил Петр де Фонтен, законовед феодальной юриспруденции. Указывая на крестьянина, другой благородный сеньор говорил: "Это мой человек; я имею права его сварить или сжарить". Действительно, сеньор для подданного был законом, судьей и палачом. Все те смертные казни за маловажные преступления, которым мы удивляемся в средневековых кодексах, отчасти оставшихся в действии до конца XVII столетия, обязаны своим происхождением единственно рабству: так, например, смертная казнь за домашнее воровство, как бы оно ничтожно ни было, за порчу дерев и т.п. Самым характеристическим законом времен феодальных, доказывающим, как низко ценилась жизнь тогдашнего крестьянина, служат законы об охоте, которые в главных чертах существовали у всех западноевропейских народов. На основании этих законов право охоты, это естественное право каждого, составляло привилегию сеньоров. Сеньор мог охотиться и заводить для этой цели загороди на землях и в лесах, состоявших не только в исключительном его пользовании, но и в пользовании его крестьян. Между тем средневековый serf не имел права убивать дикого зверя и дикую птицу даже на землях, состоявших в его собственном пользовании, хотя бы это необходимо было для того, чтобы оградить свои поля от опустошения, а себя и свое семейство - от опасности. Такое само в себе исключительное право сеньоров было охраняемо жестокими уголовными законами. Вильгельм Завоеватель, разоривший после покорения Англии шестьдесят приходов и прогнавший жителей со своей оседлости для того только, чтобы землю эту превратить в место охоты, предписал выкалывать глаза всякому, кто убьет оленя, кабана или зайца. Подобным же образом действовали и его преемники, а во Франции - короли, их вассалы и даже малые дворяне. В последствие времени за нарушение дворянской привилегии об охоте стали наказывать виселицею. Прево Парижа издал в 1368 г. ордонанс, по которому определена была смертная казнь тем, которые ставят тенета для голубей. Таким образом, буквально жизнь голубя, кролика, зайца, куропатки ценилась неизмеримо дороже жизни vilain'a. Виновных в нарушении законов охоты вешали, привязывали живых к оленям и подвергали другим видам смертной казни. Когда один сеньор обвинял другого, что сей убил его дичь, обвиняемый сеньор полушуточным, полусерьезным образом извинялся тем, что он ошибся, принявши cerf (оленя) за serf (раба), и, имея намерение выстрелить в последнего, выстрелил в первого. Французские короли Людовик XI, Франциск I, Генрихи I, III и IV для охранения дворянской привилегии на охоту издавали новые и подтверждали старые законы, в которых определена была смертная казнь тем поселянам, которые осмелятся нарушить законы об охоте. О Людовике XI говорили, что в его время было гораздо простительнее убить человека, чем оленя или кабана. Сам Генрих IV, который считается едва ли не другом народа, подписывал смертные приговоры крестьянам, виновным в том, что они защищали свои поля против диких зверей, и запретил в лесных местах держать собак не привязанными или без перебитых ног для того, чтобы они не распугивали дичи. Смертною казнью карали также и нарушение исключительных прав рыбной ловли *(42). В 1494 г. один мужик в Верхней Швабии поймал в ручье, принадлежавшем господину фон Эпштейну, несколько раков, за что и был казнен этим господином. При обилии поводов для предания казни крестьян, казни были очень часты и многочисленны. Каждый сеньор для удовлетворения этой потребности имел у себя виселицу. Этот атрибут сеньоральной власти был так важен и так существен, что число столбов и крючков на виселицах выражало ту или другую степень, которую феодал занимал в лестнице. Герцог, занимавший первое место после короля, мог выстроить виселицу о шести столбах или как он хотел. За ним следовал барон, который мог иметь виселицу только о четырех столбах; шателен - только о трех; простой сеньор de haute justice - о двух столбах, со связами вверху и внизу, внутри и вне; господин со среднею юстицией - о двух столбах без связей.

С XIV столетия во Франции усилившаяся королевская власть начала ограничивать вообще абсолютную власть сеньоров над крестьянами и, в частности, их произвольную юстицию. С этого времени возникает для крестьянина право апелляции в королевские суды; определяется круг дел, исключительно подсудных королевским судьям; сама, наконец, сеньоральная юстиция организуется в некоторую систему, так как сеньорам вменяется в обязанность назначать дельных и добросовестных людей в свои суды. Но все эти меры, очень хорошие в своей идее, гораздо меньше ограждают жизнь крестьянина в уголовном отношении, чем можно было предполагать. Вследствие обычая продавать должности, судебные места доставались не тем, которые имели все качества хороших судей, а тем, которые или удовольствовались наименьшим содержанием, или сами больше платили, а это были голодные и жадные невежи, которые думали не о правосудии, а о наживе. Оттого сеньоральные и часто королевские судьи (короли также раздавали судебные должности в виде награды своим любимцам, а сии их продавали) мало чем отличались от сеньоров в отправлении правосудия; они сделались новыми притеснителями народа и творили то же самое в форме суда, что сеньоры совершали без формальностей, открытою силою. Человек неимущий за самые ничтожные вины, по самым неосновательным подозрениям платился своим телом и своею жизнью; самый отъявленный преступник, убийца, грабитель, обладавший средствами, легко отплачивался деньгами за свои тяжкие преступления. В это время во всей силе держалось еще в уголовной юстиции следующее правило: "Когда по приговору суда крестьянин (vilain) лишается жизни или членов своего тела, тогда дворянин (noble) теряет только честь". Жадность судьи часто была обстоятельством, которое решало участь беззащитного крестьянина, призванного к уголовной ответственности: судья произносил над ним смертный приговор, потому что неизбежным последствием осуждения на смерть была конфискация имущества осужденного в пользу судей. Королевские судьи постоянно расширяли число судебных дел, только им подсудных (cas rоуаuх). Но сеньоры вешали, четвертовали, бросали в воду тех из своих подданных, которые приносили апелляцию в королевские суды. Притом же королевская юстиция развивалась очень медленно и со многими колебаниями, сначала не столько путем закона, сколько путем практики; еще в XVI столетии во Франции количество уголовных крестьянских дел, подсудных королевским судьям, было очень незначительно.

В Германии в XV столетии крестьяне были почти беззащитны против своих сеньоров или потому, что они лишены были права жаловаться вследствие несуществования общих судов, или же оттого, что в судах заседали судьи-дворяне, пропитанные одним и тем же духом, как и те сеньоры, против которых жаловались. Потому нельзя заподозрить в несправедливости следующие, относящиеся к 1654 г. слова Дюлора, автора истории Парижа: "Бедные жители деревень, без защиты, преданные ужасной тирании своих сеньоров, которых жестокость в деревнях равнялась низости при дворе, были безнаказанно оскорбляемы: их грабили, секли, изуродовали, убивали и повергали в самую ужасную зависимость". Правда, средневековый крестьянин, превращенный в раба, начинает с XIV столетия мало-помалу завоевывать себе свободу, переходя в города и делаясь горожанином; правда, и в самих селах крестьянин иногда на службе же сеньора успевал приобретать такое экономическое и общественное положение, которое делало его свободным; правда, наконец, и то, что число этих лиц с каждым столетием более и более возрастало. Все это, в связи с укреплением общегосударственной власти, ограничивало и смягчало власть сеньоров и вместе с тем способствовало уменьшению смертных казней. Но не должно забывать, что до конца XVIII столетия во Франции, до переворота 1789 г., власть господина над крестьянином имела еще большой объем; отношения господина к крестьянину и феодальный взгляд на сего последнего в большей или меньшей степени оказывают влияние на уголовную юстицию. Таким образом, хотя с XIV столетия сеньор теряет de jure неограниченное право жизни и смерти над своим рабом, но de facto зависимое положение крепостного и решительное влияние сеньора на уголовную юстицию служат обильным источником смертных казней. Взгляд на крепостного как на существо низшее остается в значительной степени тот же: пропитанные этим взглядом, тогдашние судьи с такою же или почти с такою же легкостью произносили смертные приговоры над крепостным, с какою легкостью сеньор казнил его по своему личному усмотрению. Вполне зависимое экономическое положение, те чрезвычайно тяжелые повинности, которые крестьяне отбывали в пользу сеньоров, служили неистощимым источником столкновений и тем или другим путем доводили крестьянина до смертных казней.

Самым полновесным доказательством того, что перемена de jure положения средневекового раба на положение освобожденного от политической зависимости своего господина батрака мало способствовала de facto уменьшению смертных казней, служит история английского крестьянина. Известно, что в Англии с XIV столетия крестьянин становится лично свободен; но экономическое и политическое положение его нисколько не улучшается. Обезземление крестьян, совершившееся вместе с личным их освобождением, развило в невероятной степени нищенство и бродяжничество, из которого английское законодательство сделало преступление, достойное смертной казни. В последние только 14 лет царствования Генриха VIII было казнено, на основании изданного им закона, 70 тыс. английских бедняков за бродяжничество с повторением; 70 тыс. при общем населении Англии в 4 млн. 500 тыс. душ! Законы о смертной казни за бродяжничество были возобновлены, и смертная казнь применяема при Эдуарде VI, Елизавете и Анне; в царствование Елизаветы число казненных английских бедняков простиралось до 19 тысяч. Во Франции в XVII столетии нищенство было развито не менее как и в Англии, и хотя оно преследовалось не с такою жестокостью, тем не менее и там встречаются законы, грозящие смертною казнью бродягам. Так, ордонансом 1581 г. предписано было бродягам оставить Париж и его предместья в течение 24 часов под угрозою - в первый раз - наказания плетьми, во второй - повешением и задушением.

В России в древнее время положение раба было как и у всех народов. Раб составлял полную собственность господина, который распоряжался им по собственному усмотрению: мог продать его, подарить, заменять и, наконец, убить, не давая в том никому отчета. Если господин при поимке своего беглого холопа застрелит его, то, по словам Русской Правды, "себе ему обида, а не платити в том ничего". Русский холоп так же, как раб прочих народов, имел значение вещи, что видно из того, что за убийство его платилась не вира, как за свободного, а только урок, как за порчу всякой другой вещи, и притом не родственникам убитого, а его господину. "А в холопе и в робе виры нетуть, - говорится в Русской Правде, - но оже будет без вины убиен, то за холоп урок платити или за робу". Неограниченная власть господина над холопом продолжалась в России долго, до XVII или, по крайней мере, до XVI столетия. В уставной Двинской грамоте Василия Дмитриевича 1348 г. говорится: "Если господин огрешится и убьет своего холопа, то не подлежит никакому взысканию или наказанию". Холоп еще по Новгородской судной грамоте 1476 г. не мог явиться обвинителем или свидетелем на суде против своего господина, что делало его совершенно беззащитным пред господином. В XVI столетии мы не встречаем новых законов, которыми бы была ограждена жизнь холопа от произвола его господина: Судебник об этом молчит. Если же принять во внимание, что отношения господина к холопу установились путем обычая и до XVI столетия поддерживались таким же путем, то отсутствие закона, ограждающего жизнь холопа, нельзя не признать за признак того, что здесь не произошло перемены. Флетчер, писавший о России времен Грозного, говорит: "Если кто-нибудь убьет своего слугу, то ему за это ничего. Так как убитый человек - его холоп, то он имеет право даже на его жизнь". Карамзин, обозревая состояние России в конце XVI в., говорит: "Убийцу собственного холопа наказывали денежною пенею". Определительно отнимается у господина право жизни и смерти над его холопом только в XVII столетии. Уложение запрещает господину убивать человека, отданного ему во временное холопство, и хотя не ставит убийства этого холопа наравне с обыкновенным убийством, но тем не менее и не оставляет его вовсе безнаказанным: "А за то смертное убийство (кабального холопа) что государь укажет". В то время, когда на Руси начинает уменьшаться развитие холопства, возникает новый вид рабства, не столь полного, как холопство, по своим формам, но зато более обширного по своему объему, - это крепостная зависимость. Закон, правда, никогда не предоставлял помещику над своим крепостным права жизни и смерти, как это было в Западной Европе. Но тем не менее развитие крепостного права не могло остаться без влияния на количество и применяемость смертных казней в России. Когда человек теряет права, тогда малоразвитое общество, умеющее ценить человека только по его положению, не может высоко ценить его жизнь, тогда члены правящего общества, не имея права лишать крепостного человека жизни по личному своему усмотрению, все-таки будут мало ценить жизнь его в качестве судей, при решении его участи как преступника. А что сам закон ценил гораздо ниже жизнь крепостного - это не подлежит сомнению. По Уложению царя Алексея Михайловича, если помещик убьет своих людей или крестьян, пойманных в разборе, то лишается поместья. А если такое убийство совершат чьи люди или крестьяне, без ведома своих бояр, то то же Уложение повелевает казнить их смертию без всякой пощады. За неоказание помощи госпоже, подвергшейся в своем доме нападению со стороны посторонних лиц, крепостные подлежат тяжкому наказанию; в новоуказных статьях под 93 ст., в которой повторяется 16 ст. XXII гл. Уложения, сделана ссылка на градские, греческие законы, по которым раб подлежит смерти, если он не оборонял своего господина. Таким образом, это прибавление расширяет смысл Уложения и дает повод толковать закон так, что раб должен быть казнен смертию, хотя бы он содействовал преступникам только бездействием, а не положительным содействием.

Более резким влиянием на смертную казнь отозвалось рабство в других частях России, долго находившихся под властью других государств, именно: в юго-западном крае, бывшем под властию Польши, и в губерниях остзейских. В том и другом крае дворянство и духовенство приобрели исключительные, кастические права, центральная же власть не имела силы; отсюда почти полное порабощение народа; отсюда происходит и удерживается до позднейших времен помещиками право жизни и смерти над их крестьянином. В части России, управлявшейся литовским правом и, в частности, Литовским статутом, крепостное рабство очень рано дает помещику право жизни и смерти над крестьянином. Так, из жалованной грамоты 1457 г. короля Казимира, данной литовским, русским и жмудским обывателям, видно, что уже в это время помещики пользовались правом суда над своими крестьянами. Это право повторяется как действующее в Судебнике 1468 г., в Статуте 1529 г. и статутах следующих редакций. Власть помещичьего суда была не ограничена, помещик имел право жизни и смерти над крестьянином. Это право он уступал своему управляющему, арендатору и всякому другому лицу. Таким образом, нередко случалось, что право жизни и смерти над крестьянами попадало в руки жадного жида-арендатора *(43). И такое право оставалось за польскими помещиками до 1768 г. В Курляндии, Эстляндии и Лифляндии издавна немецкие рыцари присвоили себе право жизни и смерти над своим крестьянином. Право это рыцари приобрели вместе с завоеванием страны и полным порабощением населения. Когда в 1561 г. Курляндия и Семигалия были присоединены к Польше, то за дворянством были утверждены старые привилегии и, между прочим, низшая и высшая власть над жизнью и смертью их крепостных. В каком размере пользовались немецкие рыцари своим правом суда, об этом можно составить некоторое понятие из следующего заявления лифляндскому ландтагу короля Стефана Батория: "Утеснения, коим подвергаются лифляндские крестьяне, столь жестоки и бесчеловечны, что во всем мире, даже между язычниками и варварами, не встречается ничего подобного". Право жизни и смерти над крестьянином остается за остзейскими рыцарями и в течение XVII столетия. По присоединении Эстляндии и Лифляндии к России за остзейскими помещиками были утверждены их привилегии. Еще в 1739 г. лифляндское дворянство защищало право полной и неограниченной собственности на крестьянина и его собственность: безграничное и ничем не определенное право исправительных наказаний над крестьянами, невмешательство местных властей, запрещение принимать какие бы то ни было от крестьян жалобы. Хотя продажа крестьян на площадях и расторжение браков были запрещены в 1765 г., но еще в том же году дворянство требовало, чтобы дворянин, обвиняемый за злоупотребление властью, был преследуем только за расточительность. То есть, если помещик, пользуясь своим правом исправительного наказания, убьет своего крестьянина, то он считается только расточителем, а не убийцей. Понятно, что бесправие остзейского крестьянина XVIII в. в экономическом и общественном отношении было причиною беззащитности их жизни в делах уголовных, особенно если взять во внимание, что судьи, определявшие смертную казнь, были те же рыцари, смотревшие на крестьянина как на существо низшей породы или даже как на имущество.

Итак, вся история рабства, существовавшая у всех народов в более жестоких или в более мягких формах, доказывает, что оно имело громадное, если не преобладающее, влияние на смертную казнь, на объем и формы ее применения. В этом отношении нельзя не различать двух видов рабства. Первый вид, когда господин есть абсолютный, бесконтрольный владыка своего раба, когда он его предает смерти без всякого суда и права по самому ничтожному поводу, за самые легкие вины и просто по прихоти. В этот период рабство бывает обильнейшим источником смертных казней, и если число рабов велико и пополняется беспрестанно, если аристократы и жрецы образуют плотную касту, количество смертных казней доходит до громадных размеров, как было, например, в Риме и в феодальный период. Жизнь раба теряет цену в глазах того господина, который имеет их несколько тысяч или может добыть их войною; такой господин при оценке вины своего слуги всегда поставит потерю стеклянного сосуда, выстрел в кролика или воровство в несколько копеек гораздо выше жизни своего раба, которую при подобном столкновении он не задумается отнять. Рабство во второй форме является тогда, когда сложившаяся известным образом общегосударственная власть укрепляется настолько, что начинает ограничивать бесконтрольную и абсолютную власть господина; этот вид смягченного рабства называется несвободным или крепостным состоянием. В это время государство берет само на себя власть наказывать раба за тяжкие преступления, оставляя господину право домашнего, дисциплинарного наказания за меньшие вины и незначительные проступки. Нет сомнения, что с этой переменой происходит уменьшение смертных казней, особенно тех, которые совершались по самым ничтожным поводам или по лютому нраву господина. Нет сомнения также, что в истории развития уголовного права чрезвычайно важна та перемена, которая передает право жизни и смерти из рук одного в руки какой бы то ни было власти, хотя бы дурно организованной. Но, с другой стороны, ошибочно думать, что с этой переменой жизнь раба получает одинаковую цену с жизнью полноправного гражданина, что рабство в ограниченном виде не перестает быть фактором смертных казней. История, напротив, доказывает, что сама общегосударственная власть, берущая в свои руки уголовную юстицию над рабом, в большей или меньшей степени проникается тем взглядом на рабов, которого держатся отдельно их господа. И понятно почему, главные деятели в управлении и судах бывают те же самые владельцы рабов, в судебной и административной деятельности которых отражается их бытовой взгляд на рабов. И в это время раб - существо все-таки полубесправное, не имеющее ни свободы, ни самостоятельной собственности, ни даже независимой семьи; и в это время он считается существом полупрезренным, склонным к праздности и бунту, и в это время между ним и господином происходят беспрестанные столкновения, повод для казней. Вот почему почти у всех народов с переходом рабства в эту форму в законах остается поразительное неравенство наказаний для крепостного и свободного: за что раба вешают, за то свободного наказывают штрафом или вовсе не наказывают. Почти та же расточительность казней, почти такая же несоразмерность их с виною остаются и теперь, с тою только разницею, что суд совершается по форме, и притом не самим господином. Так, 70 тысяч казней, совершенных в четырнадцать лет царствования Генриха VIII, и 19 тысяч - в царствование Елизаветы ничем иным не могут быть объяснены, как только полурабским, полубесправным положением тогдашнего английского крестьянина.

Если же взять во внимание, что в период развития рабства численность граждан бывает несравненно меньше численности рабов, то можно безошибочно сказать, что все то, что так ужасает современного человека в рассказах о казнях прежних времен, должно быть главным образом приписано прямому или косвенному влиянию рабства во всевозможных его видах и что постепенное смягчение и исчезновение его и развитие иных экономических условий всегда сопровождается соответствующим уменьшением смертных казней. Гизо в своем сочинении "Смертная казнь за политические преступления" (1821 г.) очень метко характеризовал значение крепостного раба как вообще, так и пред уголовным законом. "Что такое был, - говорит он, - крестьянин или даже мелкий мещанин в те времена, когда с ними обращались так, как я только что изобразил? Существо жалкое, вполне неизвестное, крайне слабое, совершенно изолированное, как тот тощий кустарник, который прозябает среди дубовой рощи. Его взор простирался гораздо далее, чем его существование; его смерть не имела большей важности, чем его жизнь; несчастия, которые его постигали, были так же неизвестны, как и он сам. Его судьба ни с чем не была связана; ни один человек, занимавший какое бы то ни было место в обществе, не считал себя задетым теми несчастиями и теми жестокостями, которые могла терпеть масса. Для нее существовали отдельные законы, особые казни, которых высшему классу нечего было бояться; осуждение и казнь сотни возмутившихся крестьян могли совершиться и за тридцать миль от того округа, в котором они жили, никто не знал об этом, и нация, действительно влиятельная и действующая, от этого не ощущала сама за себя никакого страха".

II. В период семейной и родовой жизни народов право наказывать детей и отчасти даже жен за преступления и проступки, совершаемые в семейном кругу, принадлежат начальнику семьи. При отсутствии общей, нейтральной власти уголовное право отца семьи бывает безгранично: оно простирается даже до отнятия жизни в виде наказания. Конечно, это право отца над детьми, умеряемое естественным чувством привязанности, никогда не доходило в своем применении до тех крайностей, в которых обнаружилась абсолютная власть господина над слугою. Тем не менее, как всякое бесконтрольное и безграничное право, оно не могло не переходить меры, и таким образом господство этого права должно быть отнесено к числу причин, отчего смертные казни в то время были очень часты. Не подлежит сомнению, что все народы переживали эпоху безграничной власти отца семьи над своими детьми. По крайней мере, относительно большинства народов существуют положительные исторические свидетельства. В какой мере право жизни и смерти, принадлежавшее отцу семьи, увеличивало итог смертных казней, можно судить по двум его проявлениям в жизни человечества: по истреблению новорожденных детей, которое было в обычае у всех народов, и по общеупотребительному некогда обычаю принесения в жертву детей. Конечно, умерщвление новорожденных не есть прямое проявление уголовной юстиции в современном смысле слова; но, во всяком случае, оно свидетельствует, как беззащитна и как малоценна была жизнь детей в глазах начальника семьи и какие ничтожные вины со стороны детей могли подавать ему повод для того, чтобы покарать их смертию, если он умерщвлял их и без всякой с их стороны вины *(44). Но принесение в жертву детей гораздо в большей степени служит проявлением уголовной власти начальника семьи; принесение вообще человеческих жертв главным образом практиковалось с целью умилостивления божества, разгневанного за разные вины. Главными поставщиками для этого были преступники, рабы, пленные и, наконец, дети. Разбитые один раз карфагеняне принесли в жертву 500 детей для искупления сделанного ими обмана. От периода верховной власти главы семьи, после уже образования общегосударственной власти, оставались обломки, которые дают ясное понятие о том, как пользовался глава семьи своим правом наказывать детей. С одной стороны, долго, еще в период государственных наказаний, незначительные вины и даже действия, хотя вполне в нравственном отношении достойные порицания, но тем не менее не подлежащие тяжкой уголовной ответственности, наказывались смертною казнью; так, эта казнь постигала, по законам еврейским и персидским, за оскорбление родителей и неповиновение им; по законам египетским - за неблагодарность; по законам римским - за оскорбление; по русским законам уже в довольно позднее время, в XVII столетии, определено было за оскорбление родителей наказание кнутом, которое, очевидно, только заменило прежнее наказание, смертную казнь. Таким образом, хотя абсолютная власть начальника семьи подвергается ограничению со стороны общегосударственной власти, но следы ее величества видны в изложенных законах, которые весьма схожи с законами о lеse-majestе. С другой стороны, долго после уничтожения верховной родительской власти тяжкие преступления родителей против детей или не наказываются, или же за них полагается наказание несоразмерно слабое. Так, по египетским законам отец-убийца в наказание должен был только три дня и три ночи держать в объятиях труп убитого дитяти; по китайским законам детоубийство остается без наказания или влечет за собою недолговременное содержание под стражею; по русским XVII столетия - заключение на год в тюрьму. Образование общегосударственной власти и усиление ее сопровождалось ограничением верховных прав отца семьи, пока наконец этим путем не была отнята у него вовсе уголовная власть над семьею. Таким образом, постепенное уничтожение этой власти должно признать также за одну из причин, способствовавших уменьшению числа смертных казней.

III. Миттермайер в своем трактате о смертной казни высказал следующее общее положение. Взгляд каждого народа на смертную казнь находится в тесной связи со степенью политического его развития. Народ, достигший высокой степени развития, народ, сознающий достоинство свободы и уважающий нравственную природу человека, по чувству чести и независимости стремится к справедливым действиям и сомневается в состоятельности смертной казни. Напротив, у народа, подавленного и лишенного политической свободы, тирания считает смертную казнь необходимым средством для отвращения граждан от преступлений. Этот общий вывод достопочтенный немецкий криминалист подтверждает историею Рима. После того, говорит он, как в Риме образовалась республика, и честь и свободная гражданственность стали пользоваться высоким уважением, там возник взгляд, что смертная казнь идет только для грубых и несвободных людей, но что к свободным гражданам она не должна быть применяема. Этому-то взгляду обязаны своим происхождением leges Реrciae, которыми уничтожена смертная казнь (за исключением чрезвычайных случаев) и введены другие, более мягкие наказания. Затем, по мере того как честные республиканские взгляды угасали и древняя римская добродетель падала, по мере того как уважение к человеческому достоинству исчезало, была восстановляема смертная казнь. Общее положение Миттермайера совершенно верно, но подтверждение его историею Рима не выдерживает критики, хотя нужно сказать, что не один Миттермайер впал в эту ошибку, а почти все, писавшие о смертной казни, начиная с Беккариа. Восемнадцатый век наивно восхищался свободою Рима и не заметил того, что эта свобода была основана на ужасном рабстве. Беккариа, сын своего века, первый привел пример Рима в доказательство того, что государства существуют и процветают и без смертной казни. С легкой руки Беккариа, его мысль и его пример стали повторять почти все позднейшие писатели. Между тем почти полная отмена смертной казни в Риме на самом деле была только привилегиею, которую успела для себя установить горсть людей среди самого обширного государства. В то время, как некоторая часть граждан римских пользовалась изъятием от смертной казни, существовали другие многочисленные классы общества, которые за малые и большие вины платились жизнью. Поэтому нелепо приводить пример Рима в доказательство того, что государства, достигнув известной степени развития, обходятся и процветают и без смертной казни. Это значит совершенно извращать смысл исторической жизни народов. Дело в том, что подобная отмена смертной казни в пользу некоторых сословий встречается не у одних римлян; напротив, это есть учреждение общечеловеческое в том смысле, что оно в большем или меньшем объеме существует у всех народов, стоящих на известной ступени развития. И как общечеловеческое явление, оно имеет чрезвычайно важное значение в истории смертной казни, только в совершенно обратном смысле против того, какой привыкли ему до сих пор приписывать. Подобная отмена выражает не стремление к справедливой свободе, не уважение к человеческому достоинству и не время уничтожения смертной казни, а нечто совершенно противоположное: это есть время свободы или, лучше, своеволия немногочисленного класса граждан и безысходного рабства остальной массы народа, уважения к иерархическим отличиям и полного презрения человеческого достоинства; наконец, это - эпоха, самая обильная смертными казнями.

В Индии, где каста браминов пользовалась преобладающим положением в государстве, существовало поразительное неравенство наказаний в пользу этой касты. Брамин за оскорбление человека из касты воинов платит 50 панас штрафу, из класса торгового - 25, за судру - 12 панас. Если же судра оскорбит Dwidjas (особый разряд браминов) поносною бранью, то ему отрезывается язык или вонзается в рот раскаленный железный стилет длиною в 10 дюймов. За прелюбодеяние, по законам Ману, определяется смертная казнь: неверная супруга бросается на съедение собакам в местах наиболее посещаемых, а ее сообщник сожигается на железной раскаленной кровати, под которую постоянно кладутся дрова. Но это наказание не для браминов - главным образом оно предназначено для судры за плотские сношения с женщиною первых трех классов, а для кшатрия и вайзия - только в одном исключительном случае, именно: за прелюбодеяние с женою брамина, охраняемой своим супругом, и притом только когда она одарена почтенными качествами. Брамин же наказывается тысячью панас штрафа, если он даже насилием достигнет плотского сношения с женою брамина, находящеюся под надзором; во всех же тех случаях, в которых для прочих классов назначена смертная казнь, он подвергается бесславному стрижению. Убийца брамина, пьющий спиртные напитки, человек, который украдет золото, принадлежащее брамину, тот, кто осквернит ложе своего духовного господина или своего отца, считаются виновными в тяжких преступлениях. Но только не брамины. Люди других классов, совершившие без предумышления вышеисчисленные преступления, должны потерять все свое имущество, подвергнуться клеймению и быть сосланными или, если они совершили их с предумышлением, даже быть преданы смерти. За совершение этих же самых преступлений брамин, до тех пор достойный одобрения по своим добрым качествам, должен быть подвергнут только средней величины штрафу; если он действовал с предумышлением - быть изгнан из государства, с дозволением ему взять все свое имение и свою семью. При невозможности уплатить штраф лица трех следующих классов платят своим трудом, т.е. поступают в рабство; брамин в подобном случае уплачивает штраф мало-помалу. Правда, и лица других классов посредством жертвоприношений, предписанных законом, или экспиации (expiation), могут избавиться от клеймения и ссылки, уплативши вместе с тем только огромный штраф. Этим способом они избавляются от анафемы и отлучения от общества. Ибо с тем, кто клеймен указанным выше способом и подвергся отлучению, никто не должен ни есть, ни приносить жертв, ни учиться, ни вступать в брак; такой человек бродит по земле в жалком состоянии, удаленный от всяких обязанностей общественных; он должен быть оставлен своими родственниками с отцовской и материнской стороны; он не заслуживает ни сострадания, ни уважения. Но все-таки само это искупление, избавляющее от подобной анафемы, позора ссылки и даже смертной казни, существует только для богатых и притом учреждено для пользы тех же браминов, которые почти что пользуются ненаказанием.

Для искупления необходимы издержки на жертвоприношение, а также и для уплаты большого штрафа, что доступно только богатым. Искупительные жертвы приносят материальные выгоды браминам; сами штрафы должны большею частью идти в руки браминов. Ибо Ману говорит: "Добродетельный государь не завладевает имуществом великого преступника; если же он им завладеет по страсти, он оскверняет себя тем самым преступлением. Пусть он бросает штраф в воду, пусть он принесет его Варуне (бог - владыка наказания) или лучше пусть он отдаст его добродетельному, напитанному священным писанием брамину". В другом месте тот же Ману говорит: "Пусть царь, отдавший браминам все богатства, которые состоят из законных штрафов, когда приблизится его конец, оставит своему сыну попечение о царстве и идет искать смерти в сражении или, если нет войны, пусть уморит себя голодом". Ману постоянно напоминает, чтобы царь вооружался гневом и энергиею против преступников, чтобы одних, как, например, воров своей казны и неповинующихся его повелениям, он велел губить разными казнями, других, как воров со взломом, приказывал садить на кол, иных, как разрывающих плотины, предписывал бросать в воду, золотых дел мастеров за подлог - разрезывать на кусочки и т.д. Но вот эти, по-видимому, общие положения нисколько не касаются преступников из браминов. "Да остерегается царь убивать брамина, даже когда бы сей совершил всевозможные преступления; пусть он изгонит его (в этом случае) из государства, оставивши ему все его имение и не сделавши ему никакого зла. Нет в мире большей несправедливости, как убийство брамина; поэтому никто да не дерзает даже подумать о том, чтобы предать смерти брамина". Из изложенных здесь законов Ману я вправе вывести следующие заключения: каста браминов не только пользовалась изъятием от смертной казни за преступления, но и привилегиею почти полной безнаказанности. Изъятием от смертной казни пользовались, за исключением судр, за некоторые преступления и другие классы, а некоторые богатейшие их члены, во имя жреческих интересов, могли откупиться от нее посредством богатых выкупов. А что брамины пользовались почти полною ненаказанностью за преступления, особенно если последние совершены были в отношении к лицам из других классов, за это ручается то, что в руках их сосредоточивалась как законодательная, так судебная и исполнительная власть; следовательно, они вполне пользовались возможностью отнять силу даже и у тех законов, которые так несправедливо снисходительны к преступникам из их класса.

Нет сомнения, что, кроме Индии, подобные привилегии в пользу жрецов существовали во всех государствах с теократическим правлением, как то: в Египте, в Галлии под владычеством друидов и в Скандинавии во время господства жрецов Одена. Можно даже думать, что они не были неизвестны в период господства жрецов и в таких государствах, как Греция и Рим. Нельзя отвергнуть того всемирно-исторического явления, что где только известный класс народа успевает приобрести исключительное и господствующее положение в государстве, там непременно, об руку с другими привилегиями, является изъятие привилегированных от жестоких казней, поражающих преступников из других классов. Установление человеческих жертв может возникнуть только при исключительном и привилегированном господстве жрецов и подчинении им других классов. Человеческие же жертвы приносились в доисторический период существования Греции и Рима. В Галлии друиды и в Скандинавии жрецы Одена приносили человеческие жертвы в огромных размерах. Наконец, изъятие средневекового западноевропейского духовенства от смертной казни и других казней - о чем будет речь ниже - служит подтверждением этой мысли, особенно если взять во внимание, что преобладание средневекового духовенства над другими классами и подчинение последних первому никогда не доходили до размеров древних теократий.

Таким изъятием от смертной казни пользовались, хотя и не в такой степени и не с такою исключительностью, господствующие классы в старо- и новоевропейских государствах.

В Греции преступники из господствующих классов легко избегали смертной казни. В Спарте правами полного гражданства пользовались только 9 тысяч спартиатов; под их властью находились не имевшие полных прав гражданства лакедемонцы и совершенно лишенные прав илоты. Выше было изложено, как беззащитна была жизнь илотов и с какою легкостию спартиаты отнимали ее у своих рабов, по самым ничтожным поводам или просто за непокорность. Эфоры пользовались властью предавать смерти по своему усмотрению. Но эта власть им принадлежала только над преступниками из лаконцев и над илотами. Когда же дело шло о преступлении спартанца, то суд над ним производил Сенат. Сенат рассматривал дело с большою осторожностью: никогда не произносил смертного приговора на основании простых предположений; только самые очевидные доказательства могли дать основание для строгого решения. Против спартиата свидетельство рабов не допускалось. Обвиняемый в преступлении спартиат легко мог избежать смертной казни, удалившись из отечества. Вообще уголовная юстиция была очень снисходительна к спартиатам как к аристократической касте в государстве. Обвиняемый без кредита, призванный в суд, был наперед обреченная на казнь жертва. В Афинах только, собственно, афинянам принадлежали полные права гражданства, под ними стояли метеки, пользовавшиеся меньшими правами, и почти бесправные рабы. О Солоновых законах Анахарсис сказал, что они подобны паутине, которая захватывает маленьких мух, но которую разрывают большие мухи. В случае убийства богатый мог войти в сделку с родственниками убитого и посредством денег избежать смерти. Так, он мог откупиться за прелюбодеяние, тогда как бедный человек подвергался самым ужасным мукам. Гражданин мог избежать смерти удалением из отечества; если он почему-нибудь не пользовался этим правом, то ему представлялся на выбор род смерти, как доказывает пример Сократа. Тогда как для рабов и метеков существовали изысканные казни, как то: распятие на кресте, засечение палками, низвержение в море или в особого рода глубокую пропасть, бока и дно которой были утыканы железными ножами и остроконечными клиньями. Пытка была обыкновенное процессуальное средство при допросе рабов: их заставляли посредством пытки делать показания во всевозможных делах: в гражданских и уголовных, в делах, касавшихся самих рабов, их господ и посторонних. Граждан же подвергали пытке в самых крайних случаях, и то в более позднее время. Платон говорит о своем времени: "Обыкновенные воры, когда их схватывают на месте преступления, наказываются смертною казнию; их осыпают самыми позорными именами. Смотря по роду воровства, ими совершаемого, их называют святотатцами, похитителями, мошенниками, ворами больших дорог. Но тиран, который делается господином имущества и личности своих сограждан, осыпается похвалами. Его считают счастливым человеком даже те, которых он низвел в рабство, а равно и те, которые знают о его злодеяниях: если порицают несправедливость, то не потому, что боятся ее сделать, а потому, что боятся пострадать за нее". И тот же самый Платон, который говорил подобным образом, все-таки доказывал в другом месте, что ненамеренное убийство рабом свободного равняется по важности намеренному убийству раба. Это доказывает, как глубоко греки были проникнуты тою мыслию, что раба следует распинать на кресте за то, за что свободного, особенно богатого человека, достаточно оштрафовать или не больше как изгнать из отечества.

Рим представляет еще более резкие черты изъятия от смертной казни, которым пользовались только высшие классы. Вся римская история есть борьба за привилегии, с одной стороны, и за уравнение прав - с другой, как вообще, так и в частности в делах уголовных. Сначала только патриции пользовались изъятием от смертной казни и даже почти полною ненаказанностью. Победа плебеев увеличила численность граждан, которые допущены были к пользованию этою привилегиею: законы Валериев и законы Порциев отняли у консулов и Сената власть подвергать смерти римских граждан за преступления; один только народ