НКВД уходит в подполье

Получивший соответствующее поручение шеф НКВД Берия решил, что и ему, со своей стороны, нужно готовить Москву к худшим временам. По его отмашке был приведен в действие так называемый «Московский план». В соответствии с ним и по замыслу чекистских начальников в занятой гитлеровцами столице должна была действовать специальная агентура. Для этого соответствующим образом готовили людей, создавали тайники, куда закладывались рации, боеприпасы, взрывчатка.

14 октября заместитель Берии Б. Кобулов положил на стол шефу «совсекретную» справку, из которой следовало, что агенты уже переведены на нелегальное положение и получили задания. Их нацеливали на внедрение в ряды и организации оккупантов, разведку, диверсионно-террористическую деятельность. Для осуществления последней подготовили даже специальную группу «Лихие», состоящую из бывших воспитанников Болшевской трудкоммуны НКВД – в прошлом уголовных преступников. Особое значение придавалось конспиративному прикрытию. Людей НКВД планировалось задействовать повсюду: в дирекции Прохоровской мануфактуры (агент «Лекал), в слесарно-технических мастерских (группа „Рыбаки“), на железнодорожном транспорте (группа „Преданные), в ресторане (агент „Коко“), печатных изданиях (агент – журналист „Шорох“), драмтеатре (видный театральный деятель, агент „Семенов“) и даже в божьем храме (тергруппа «Семейка“ из бывших духовных лиц)… [15]

ЦА ФСБ РФ, ф. К-1ос. Оп. 6, д. 84, л. 28-36.

[Закрыть]

На самом деле, в случае захвата Москвы все эти хлопоты с организацией подполья пошли бы прахом. Фюрер готовился к полному уничтожению города. Директивой главного командования сухопутных войск вермахта от 12 октября 1941 г. предписывалось: «…Должно действовать правило, что до захвата города его следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами… Всякий, кто попытается его оставить и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно». Далее говорилось о создании небольших незакрытых проходов для гражданских беженцев. «Чем больше населения, – пояснялось в директиве, – устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится там хаос и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их». Для доистребления уцелевших после арт– и авианалетов жителей планировалось введение в блокированный город специальной зондеркоманды «Москва».

Похоже, что ни руководство страны, ни спецы из НКВД об этом не знали. А если и знали, то упорно продолжали жить и руководить страной по какими-то своим особым, весьма оторванным от реальности представлениям.

«Народ и партия едины. Но только разное едим мы…»

А тучи над столицей продолжали сгущаться. 15 октября в 9 часов утра Сталин собрал у себя в кремлевском кабинете членов Государственного Комитета Обороны (ГКО) и Политбюро. Он сообщил, что до подхода наших резервов из Сибири и с Урала немцы попытаются раньше подбросить свои, и фронт под Москвой может быть прорван. Вождь предложил немедля эвакуировать правительство, важнейшие учреждения, видных политических и государственных деятелей. В этот же день в соответствии с постановлением ГКО саперы приступили к минированию крупнейших заводов, электростанций, мостов, систем жизнеобеспечения метрополитена. Руководство Моссовета приняло решение продавать рабочим и служащим сверх нормы по одному пуду муки или зерна, выдать вперед месячную зарплату.

16 октября в сводке Совинформбюро появилось сообщение о прорыве фронта под Москвой. Это был, пожалуй, самый черный день в ее истории. Не работало метро, не ходили трамваи, закрылись булочные. Уходящее на восток шоссе Энтузиастов было забито автотранспортом – разнообразное начальство в панике покидало город. Простые москвичи смотрели на это с возмущением. Многие это открыто выражали. А в ряде случаев дело словами не ограничилось. Из справки начальника УНКВД г. Москвы и Московской области М. Журавлева: «…16 октября 1941 г. во дворе завода „Точизмеритель“ им. Молотова в ожидании зарплаты находилось большое количество рабочих. Увидев автомашины, груженные личными вещами работников наркомата авиационной промышленности, толпа окружила и стала растаскивать вещи. Раздались выкрики, в которых отдельные части рабочих требовали объяснения, почему не выданы деньги и почему, несмотря на решение правительства о выдаче месячного заработка, некоторым работникам выписаны деньги только за две недели…» [16]

ЦА ФСБ РФ, ф. 1-1ос. Оп. 6, д. 84, л. 38

[Закрыть]

Но многим очень большим начальникам было уже не до разъяснений. Из совершенно секретного рапорта заместителя начальника 1-го отдела НКВД СССР Д. Шадрина о результатах осмотра здания ЦК ВКП(б) после эвакуации персонала: «… В кабинетах аппарата ЦК ВКП(б) царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы… Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен… Оставлено больше сотни машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей и других продуктов… В кабинете тов. Жданова обнаружено пять совершенно секретных пакетов» [17]

ЦА ФСБ, РФ, ф. 3, оп. 8, д. 7, л. 7.

[Закрыть]

.

Сам Сталин Москву 16 октября так и не покинул. Уже приехав на вокзал, он неожиданно приказал развернуть машину и вернулся в Кремль. Этот поворот потом советская историография преподносила чуть ли не как подвиг Вождя, который решил остаться и разделить судьбу с народом. На самом деле тот факт, что Сталин не убежал, а остался в Москве, говорит лишь о том, что до него наконец-то дошло главное: хоть армады Гитлера и докатили до Москвы, это еще далеко не конец. А вернее – только начало. Потому что на защиту страны поднялся весь народ. А Красная Армия, хоть и продолжает пятиться, но сражается все отчаяннее, все упорнее. И это уже поломало график агрессора, обещая ему вместо теплого постоя в отвоеванных местах долгие тяжелые сражения в суровых зимних условиях. «Блицкриг» явно не вытанцовывался. Германская военная машина все больше увязала в Великой Отечественной войне, где исход сражений предрешали не вожди, не генералы и даже не количество танков, а неброский каждодневный героизм и сила духа тех самых «дорогих братьев и сестер», о которых сам Сталин вспомнил и нашел нужным обратиться по радио лишь в начале третьей недели войны.