Глава 15. – Как ты думаешь, Элли, – робко спросила тетушка, – должны же быть доктора, которые знают, как как отучить меня от лауданума?

– Как ты думаешь, Элли, – робко спросила тетушка, – должны же быть доктора, которые знают, как … как отучить меня от лауданума?

Элиссанде потребовалось пара мгновений, чтобы понять, что больная заговорила, и столько же, чтобы осознать, что именно та сказала. Оторвав невидящий взгляд от садика за окном, она повернулась.

Тетя завтракала в своей светлой, уютной спальне. Ей все еще подавали еду в постель. Но, хотя после отъезда из Хайгейт-корта минуло всего несколько дней, ела Рейчел уже самостоятельно.

Вчера днем женщина попросила открыть окно, чтобы послушать щебетание птиц. А вечером, после ужина, смущенно поинтересовалась, не найдется ли в доме немного шоколада. Элиссанда понятия об этом не имела, но миссис Дилвин с удовольствием сообщила, что, действительно, его сиятельство очень любит французский шоколад и в хозяйстве всегда имеется запас сладостей. При виде блаженного выражения тетиного лица, когда та положила в рот кусочек лакомства, Элиссанде пришлось отвернуться, утирая глаза.

А сегодня утром Рейчел сказала вошедшей в комнату племяннице:

– Прелестно выглядишь, дорогая.

Последний раз тетя была в состоянии сделать Элиссанде комплимент целых восемь лет назад – перед битвой снежками в то роковое Рождество, до лауданума.

Сомнений нет: больная поправляется и быстрыми темпами. Возможно, оставайся она пассивной и безразличной, это не играло бы такой роли. Но позволить ей попасть в лапы Эдмунда Дугласа сейчас...

– Элли? Что с тобой, Элли?

Элиссанда сглотнула и, приблизившись, присела на краешек кровати.

– Мне, наверное, придется спрятать вас.

– Твой… твой дядя?.. – упала, звякнув, вилка.

– Нет, он пока не явился, но это лишь вопрос времени, – вопреки уверениям мужа, Элиссанда всю ночь беспокойно проворочалась в постели. – Здесь вас слишком легко найти. Я присмотрела гостиницу неподалеку, чтобы навещать вас так часто, как только смогу.

– А с тобой, – вцепилась тетя в ее руку, – с тобою и лордом Виром будет все хорошо?

– Все будет в порядке. Мы его не боимся.

Хотя Элиссанда предпочла бы, чтобы муж хоть немного боялся. Недооценивать ее дядю – опасное дело.

– Когда оденетесь, я повезу вас к модистке. Оттуда выйдем через черный ход, наймем извозчика и отправимся в гостиницу «Лэнгхэм». Вещи я привезу позже, сперва нужно позаботиться о вашей безопасности. Вы меня понимаете?

Тетя лихорадочно закивала.

– Вот и хорошо, а теперь...

В дверь постучали.

– Войдите, – отозвалась Элиссанда.

– Ваше сиятельство, миссис Дуглас, – поклонился дамам лакей, протягивая серебряный поднос. – Там внизу джентльмен по имени Невинсон спрашивает миссис Дуглас. Он попросил меня передать эту записку. И он желает знать, примете ли вы его, мэм.

Рейчел, тут же потерявшая дар речи от испуга, посмотрела на племянницу.

Взяв записку, Элиссанда вскрыла восковую печать.

Уважаемая миссис Дуглас,

я – детектив Невинсон из лондонской полиции, по срочному делу, касающемуся Вашего мужа, мистера Эдмунда Дугласа. Прошу безотлагательно принять меня.

Ваш покорный слуга,

Невинсон.

Рука Элиссанды сжалась в кулак. Не послал ли дядя слуг закона за своей беглой женой?

Нет, у него нет оснований. Супруга любого мужчины имеет полное право на недельку отправиться в Лондон.

Здесь, должно быть, какая-то хитрость. Этот детектив – коварный самозванец, подобно троянскому коню посланный пробить брешь в защите неприступного дома.

– Первым делом отнесите записку его сиятельству и попросите сразу же прочесть, – велела маркиза слуге. – Затем проводите мистера Невинсона в гостиную и устройте поудобнее. Мы примем его через минуту.

Лакей отправился выполнять поручение. Тетушка схватила Элиссанду за руку.

– Ты уверена? – ее голос дрожал.

– Я повидаюсь с ним сама. А вы можете продолжать завтракать. Лорд Вир здесь, он не допустит, чтобы вас похитили у него из-под носа.

По крайней мере, Элиссанда уповала на это. Но дверь в тетину комнату на всякий случай заперла на ключ.

* * * * *

– Спасибо, что приняли меня, леди Вир, – поблагодарил Невинсон.

Перед нею стоял мужчина средних лет, с проницательными глазами и уверенными движениями, одетый в пиджачную пару из синего камвольного сукна – вылитый компетентный и достойный доверия офицер полиции. Или же один из тех необыкновенно убедительных актеров, которого наняла бы Элиссанда, пожелай она выкрасть собственную тетю.

Маркиза приклеила на лицо дежурную улыбку.

– Чем могу помочь, детектив?

– Позвольте спросить, присоединится ли к нам миссис Дуглас?

– Миссис Дуглас вряд ли спустится. Но я с удовольствием передам ей ваше сообщение.

Невинсон колебался.

– Прошу простить меня, мэм. Но то, что я собираюсь сказать – дело довольно деликатное. Не мог бы я поговорить с миссис Дуглас с глазу на глаз?

– К сожалению, – по-прежнему улыбаясь, ответила Элиссанда, – сейчас это невозможно.

– Но почему же, леди Вир? – недоумевал посетитель.

Прокашлявшись, Элиссанда окинула преувеличенно настороженным взглядом пустую гостиную.

– Видите ли, сэр, – понизила она голос до театрального шепота, – в определенные дни каждого месяца тете нездоровится. О, как она страдает! Можете поверить, испытывает невероятные мучения.

Невинсон явно не ожидал такого поворота. Густо покраснев, мужчина пытался сохранить самообладание.

– В таком случае, буду благодарен, если вы передадите ей мое сообщение, – сказал он, откашлявшись. – Я не люблю приносить дурные вести, но мистер Дуглас был сегодня утром арестован по подозрению в убийстве.

Элиссанда сморгнула.

– Это что, шутка, детектив?

– Сожалею, мэм, никак нет. Мы располагаем достаточными доказательствами его причастности к убийству некоего Стивена Делейни, ученого, у которого мистер Дуглас украл неопубликованный секрет производства искусственных алмазов.

Зачем ее дяде убивать человека за искусственные алмазы, имея доступ к неограниченному количеству настоящих? Какое-то смехотворное обвинение. Это наверняка подвох. Как долго удастся ей продержать Невинсона в гостиной? Как известить мужа, чтобы он сию же минуту увозил отсюда тетю?

Элиссанда облилась холодным потом. Нельзя впадать в панику. Нужно мыслить здраво и действенно.

Что это? За дверью гостиной кто-то напевал – причем, знакомую песенку.

– А котик есть у меня, и так люблю его я, но очень я хочу иметь щенка. Гав-гав-гав-гав!

При виде мужа, просунувшего голову в открывшуюся дверь, маркиза чуть не просияла.

– Доброе утро, дорогая. Ты, как всегда, обворожительна, – прочирикал супруг.

Благодарение Богу! Элиссанда еще никогда и никого не была так рада лицезреть.

Лорд Вир, небрежно одетый, с всклокоченною со сна шевелюрой, обратил взгляд на посетителя и тут же удивленно воскликнул:

– Как, детектив Незерби, это вы?!

– Невинсон, милорд.

Элиссанде почудилась мелькнувшая на лице полицейского гримаса?

– Ах да, конечно! – воскликнул лорд Вир, входя в комнату. – Я никогда не забываю ни физиономий, ни имен. Вы были главным детективом по делу Хантли.

– По делу Хейсли.

– Я так и сказал. Помнится, леди Хейсли симулировала собственную смерть, чтобы освободиться от первого брака и выйти замуж за лорда Хейсли. А затем, когда ее первый муж объявился, дама попыталась убить его.

– Нет, сэр, это сюжет романа миссис Брэддон[46]. Это младший брат лорда Хейсли, мистер Хадсон, попытался отравить леди Хейсли и взвалить вину за убийство на старшего брата, чтобы самому завладеть титулом.

– Неужто? Я всегда полагал, что как раз это – сюжет романа миссис Брэддон, – задумался маркиз, усаживаясь и принимая из рук Элиссанды чашку чая. – Спасибо, дорогая. Но, детектив, у меня сложилось впечатление, что дело Хейсли раскрыли несколько лет назад.

– Именно так, сэр.

– Тогда немного странно видеть вас в моем доме. Я и не знал, что мы на дружеской ноге.

– Не беспокойтесь, милорд, – стиснул зубы Невинсон. – Я здесь строго по делу.

– Хм-м, и по какому же? Уверяю вас, я и близко не подходил ни к чему подозрительному.

– Не сомневаюсь в этом, сэр. Я здесь, чтобы повидать миссис Дуглас по поводу ее мужа.

Элиссанду так забавлялась, наблюдая за играющим с Невинсоном мужем, что только при упоминании о дяде до нее дошла вся важность происходящего на ее глазах.

Невинсон не самозванец. Он действительно полицейский и явился сюда по делу.

И он не лгал ей.

Словно подчеркивая это, детектив почти слово в слово повторил супругу все, что ранее сказал Элиссанде.

Ее дядя – убийца.

Голова начала раскалываться на мелкие кусочки. Но это чувство не было ужасным: странным, сбивающим с толку, но не ужасным. Неизбежно разразится страшный скандал – зато какое же добро в этом худе! Дядя арестован: он никак не может теперь заставить тетю Рейчел вернуться в застенок.

Более того, после суда и вынесения приговора злодей будет гнить в тюрьме – долгие, долгие годы. Возможно, его даже повесят. А Элиссанда с тетушкой станут свободны – абсолютно, восхитительно свободны.

Она почти не слышала слов мужа:

– Ну, разумеется, вы и ваши люди можете обыскивать дом хоть сверху донизу. Ты ведь не против, дорогая?

– Извините, что?

– Это цель визита детектива Невинсона. Очень любезно с его стороны, поскольку, как мне кажется, полиции не требуется наше согласие на обыск в Хайгейт-корте.

– О, конечно, я не возражаю. Мы готовы всецело содействовать властям.

Поблагодарив, Невинсон поднялся.

Прощаясь с детективом, Элиссанда еле сдерживала ликующие возгласы. Как только посетитель ушел, она подпрыгнула, сжала мужа в объятиях и вся в слезах умчалась наверх – сообщить тете об их спасении.

* * * * *

Главной областью научных изысканий Стивена Делейни был синтез алмазов. Об этом свидетельствовал целый ящик документов, присланный Холбруку лордом Ярдли. Ранее прочитанное Виром дело являлось не более чем выпиской.

Пока Вир отсыпался после рома, Холбрук взломал код, использованный Дугласом. Вчера вечером маркиз под руководством коллеги расшифровал страницы, содержащие тот же текст, что и запасной лабораторный журнал Делейни. Очевидно, Делейни работал по следующей системе: он делал записи в своей тетради, а затем его помощник копировал эти заметки и хранил дубликат за пределами лаборатории для пущей безопасности. Так что, даже если Дуглас похитил и, скорее всего, уничтожил исходную документацию самого Делейни, существование копии ясно и убедительно связывало исследования погибшего ученого и записи Дугласа.

Более того, расшифрованная надпись на полях одной из страниц гласила: «Не следовало кончать с этим ублюдком, пока я не добился повторения его результатов».

Достаточно, чтобы арестовать подозреваемого и предъявить ему обвинение. И достаточно, чтобы держать арестованного без права освобождения под залог, с учетом продолжающегося расследования других его преступлений, а также нажима со стороны лорда Ярдли – по просьбе Вира.

Маркиз внезапно ощутил усталость. Эта изнуряющая опустошенность наваливалась на него в конце каждого дела, но в этот раз она была еще глубже. Может, потому, что наверху жена буквально прыгала от счастья – даже потолок вздрагивал.

Цель Элиссанды достигнута: она в безопасности и свободна, как и ее тетя. Вир подождет некоторое время – пока Дугласа осудят и приговорят, а затем потребует аннулирования брака.

Маркизу хотелось думать, что исправить разрушенное еще не поздно. Когда они отдалятся друг от друга на достаточное время и расстояние, лицо и улыбка жены перестанут вторгаться в грезы Вира о покое и умиротворенности. И когда ему понадобится старинная бесхитростная подруга, он вернет себе ее, а с ней и давешнее уютное спокойствие.

Чувства, вызываемые Элиссандой, – слишком темные, слишком острые, слишком тревожные – нежеланны ему. Виру не нужны надежда, чреватая разочарованием, неуемное вожделение и прочие опасные страсти, которые пробуждает в нем эта женщина. Ему хочется, чтобы все вернулось на круги своя, как до их встречи: когда внутренний мир был успокаивающим, утешающим и отгороженным толстыми стенами от реальной жизни.

Как миссис Дуглас с ее лауданумом.

Налив на два пальца виски, Вир выпил его одним глотком.

Наверху жена опять подпрыгнула. Она, несомненно, чувствует себя невесомой от радости и облегчения, плача и смеясь одновременно, ведь ее кошмарный сон наконец-то закончился.

А его кошмарам суждено продолжаться.

* * * * *

– Позволь прочесть отрывок из моего дневника за 12 апреля 1884 года – театрально откашлялась Анжелика. – «На берегу форельного ручья я читала, а Фредди рисовал. Пенни завел разговор с вышедшим на прогулку викарием – что-то о гностиках и Никейском Соборе [47]». Господи, ты помнишь, каким ученым был Пенни? – подняла она глаза.

– Помню, – откликнулся Фредди.

В этих воспоминаниях всегда присутствовал оттенок грусти.

– По крайней мере, теперь он счастливо женат. По-моему, супруга считает его просто-таки замечательным.

– Я очень этому рад. Мне нравится, как она на него смотрит: у Пенни масса достойных восхищения черт.

– Но? – не удержалась Анжелика, проводя пальцем по краю кожаного переплета своего дневника.

Фредди улыбнулся – эта женщина слишком хорошо его знает.

– Признаюсь, я немного завидую. Привык думать, что если окончу свои дни старым холостяком, то, по крайней мере, с Пенни за компанию.

– Я тоже могу составить тебе компанию, – предложила Анжелика. – Это будет словно вернуться в детство, только с меньшим количеством зубов.

Фредди вдруг припомнился случай с меньшим количеством зубов.

– Помнишь, как я ненароком разбил любимые очки отца?

– Это когда я стащила у своей мамы очки для подмены, и мы надеялись, что никто не заметит?

– Да, тот самый случай. Моей матери вместе с Пенни почему-то не было, и я перепугался до смерти. А ты, чтобы отвлечь меня от мыслей об очках, предложила повыдергивать твои шатающиеся зубы.

– Правда? – хихикнула Анжелика. – Вот этого я совсем не помню.

– Новые зубы у тебя уже почти выросли, а молочные так шатались, что даже хлопали, будто стирка на ветру. Все старались тебя от них избавить, но ты непреклонно никого к ним и близко не подпускала.

– Надо же, теперь и я припоминаю. Я спала, завязав шарфом рот, чтобы моя гувернантка до них не добралась.

– Поэтому, когда мне ты позволила, я так удивился, что напрочь забыл об очках. Мы в тот день четыре зуба у тебя вытащили.

Анжелика согнулась от смеха.

– Слушай, дальше еще лучше: отец уронил очки твоей мамы и наступил на них, не успев надеть и понять, что это совсем не те. Один из немногих случаев, когда моя неуклюжесть ни на кого не навлекла неприятности. Ей-богу, просто чудесное завершение.

– Ну, одно я знаю наверняка: превратившись в старую каргу, я не позволю тебе выдернуть ни единого моего зуба.

– Договорились, – поднял мужчина чашку с кофе приветственным жестом. – И тем не менее, превратившись в выжившего из ума старикашку, я буду в восторге от твоей компании.

Анжелика с сияющими глазами ответила ему тем же движением, и Фредерик вдруг, чуть ли не впервые, осознал, как посчастливилось ему знать эту женщину почти с рождения. Иногда люди принимают лучшее в своей жизни как должное. Он никогда не понимал, чем обязан Пенни, пока несчастный случай все не изменил. И редко задумывался над важностью той роли, которую в его судьбе сыграла дружба Анжелики, особенно в трудном и нежном возрасте, когда он всецело пребывал под гнетом отца. Не задумывался до тех пор, пока его не начали переполнять чувства, ставящие эту дружбу под угрозу.

– Так, на чем мы остановились? – поставив чашку, Анжелика отыскала нужное место в дневнике. – Ага, вот. «Милый старичок викарий, явно в восторге от интеллектуальной беседы, пригласил всех нас к себе домой на чай».

– Мы тогда гостили в Линдхерст-холле? – спросил Фредди, начиная уже и сам что-то припоминать. – На праздновании Пасхи в загородном доме герцогини?

– Точно. А вот теперь слушай: «Чаепитие, как и жена викария, было очень приятным, но мое внимание привлекла картина в их гостиной. Большую часть полотна занимал прекрасный ангел, который парил над коленопреклоненным мужчиной, явно пребывавшим в состоянии восторга. Картина называлась «Поклонение ангелу». Я поинтересовалась именем художника, потому что тот подписался лишь инициалами «Дж. К.». Старушка не знала, но рассказала, что эту картину они приобрели в Лондоне, у торговца произведениями искусства Киприани».

– Киприани? Это тот, кто помнит каждую вещь, прошедшую через его руки?

– Именно, – удовлетворенно кивнула Анжелика, закрывая дневник. – Торговец нынче отошел от дел, но сегодня утром я ему написала. Как знать, может, нас пригласят зайти.

– Ты просто чудо, – совершенно серьезно отозвался Фредди.

– Я такая, – зашуршала черными юбками Анжелика, поднимаясь. – Как видишь, моя часть договора выполнена – теперь очередь за тобой.

У Фредди вспотели ладони. Он боялся снова увидеть Анжелику обнаженной, и в то же время не мог дождаться, когда опять окажется в студии, и прекрасное женское тело вытянется перед ним, будто стол, полный яств – пир для человека, вынужденного голодать.

Даже когда художник анализировал цвет, текстуру и композицию, работая над картиной, его голову переполняли чувственные образы. Мечты, полные эротических видений с той самой поры, как Анжелика заговорила о портрете, приобрели теперь вызывающую беспокойство живость.

Фредди прокашлялся – тщетно, пришлось прокашляться еще раз.

– Полагаю, ты хочешь подняться в студию?

* * * * *

Студия была залита светом – слишком ярким, по мнению Анжелики. При таком освещении кожа будет излишне блестеть, а она в своих рисунках всегда отдавала предпочтение более натуральным тонам человеческой плоти.

В комнате стоял фотоаппарат – не Кодак №4, виденный ею раньше, а усовершенствованная студийная камера на деревянном штативе, с мехом для лучшей наводки на резкость и темным покрывалом.

– Зачем фотоаппарат? – спросила Анжелика, когда Фредди вошел после того, как она разделась и легла.

– Для тебя, наверное, просто каторга так долго позировать – я ведь медленно пишу. А если у меня будут фотографии, я смогу работать по ним, и тебе не придется дрожать здесь от холода.

– Но здесь не холодно, – в камине горел огонь, к тому же, Фредди поставил несколько жаровен. Ему должно быть тепло.

– Тем не менее.

– Но снимки не передают цвет!

– Пусть так, зато они передают тень и контраст, а оттенок твоей кожи мне известен, – ответил Фредди, исчезая под темным покрывалом.

Анжелику охватило разочарование. Этот портрет в обнаженном виде был попыткой заставить Фредди увидеть в ней женщину, а не просто друга. И Анжелика считала ее более-менее удавшейся – в проявочной мужчина так смотрел на нее, словно собирался поцеловать. Но как только художник получит фотографии, живая модель вообще будет не нужна ему в студии, и нагой позировать не потребуется.

– А если ты не додержишь или передержишь снимки?

– Что ты говоришь? – покрывало гасило звук его голоса.

– Вдруг фотографии не получатся?

– У меня с полдюжины пластинок, – вынырнул Фредди из-под камеры. – Хоть одна из них точно выйдет хорошо.

В следующее свое появление фотограф немного поднял вспышку, подвинул марлевый экран и поправил угол экрана из белого шелка на дальнем конце кровати.

Экран стоял всего в двух футах от края кровати. Подняв голову, Фредди уперся взглядом прямо в Анжелику.

Она нервно облизнула губы. Пальцы мужчины сильнее сжали ткань.

– Я собираюсь фотографировать, – объявил он. – Убедись, что ты лежишь в нужной позе.

Сердце Анжелики, возбужденной как близостью Фредди, так и его неподатливостью соблазну, бешено колотилось. Приоткрыв губы и учащенно дыша, она повернула голову и посмотрела прямо в нацеленный объектив камеры.

* * * * *

Элиссанда обратила внимание на странную реакцию тети только поздним вечером.

Утром она была слишком обрадована и ошеломлена, чтобы отнести безмолвие Рейчел на счет чего-то отличного от счастливого остолбенения. Сама Элиссанда прыгала, словно обезьяна – хотя издаваемые звуки больше походили на топот носорога – и плакала до тех пор, пока не похудела на пару фунтов.

Даже тетина просьба об лаудануме не возбудила в ней подозрения. Больная была еще слаба, а сегодняшние новости оказались чрезвычайно волнующими. Конечно, тете нужно время и отдых, чтобы справиться со всем этим.

Когда Рейчел уснула, Элиссанда немного посидела у кровати, держа больную за руку, приглаживая ей волосы и вознося благодарности за то, что тетя дожила до сегодняшнего дня, и впереди у нее еще годы и годы, чтобы радоваться жизни, свободной от призраков и страха.

Затем она отправилась искать маркиза, просто потому, что хотела видеть его – единственного своего союзника. И с кем же праздновать такой замечательный, триумфальный день, как не с мужем?

Но Вир уже ушел. Тогда Элиссанда удовлетворилась тем, что велела кучеру покатать ее по городу и, впервые с момента своего приезда, получила удовольствие от Лондона. Она понаблюдала за ездившей на велосипедах в парке молодежью, обошла все этажи универмага «Хэрродс» и провела столько времени в лавке Хэтчарда[48], что совершенно перепачкала книжной пылью перчатки.

Маркиза также заехала к Нидхему и попросила порекомендовать ей врача – специалиста по опийной зависимости. Как оказалось, Нидхем считал себя в достаточной мере сведущим в данном вопросе, чтобы взяться за излечение.

– Он сказал, что вовсе не придется страдать, – объясняла Элиссанда тете, возвратясь домой. – Каждый день вы будете принимать одно и то же количество специальной настойки. Но количество лауданума с каждой последующей бутылочкой настойки будет постепенно уменьшаться. Ваш организм будет легко привыкать к новой дозе, пока не наступит время, когда лауданум вам и вовсе не понадобится. Кошмарно, что дядя подвергал вас всем этим мучениям, когда мог просто…– Элиссанда взмахнула рукой. – Не будем его вспоминать. Нам не нужно больше думать о нем.

Рейчел ничего не ответила, только задрожала, словно в ознобе. Племянница тут же укрыла больную еще одним одеялом, но та продолжала трястись.

– Что с вами, дорогая? – присела Элиссанда на край кровати.

– Мне… мне так страшно из-за этого убитого человека, мистера Делейни. Сколько же их было всего?

– Господи! – воскликнула Элиссанда. – Разве одно убийство недостаточно ужасно?

Рейчел потянула за край одеяла, и по какой-то неясной причине безгранично-радостному возбуждению Элиссанды вдруг настал конец.

– Есть что-то, что мне следует знать? – спросила она, надеясь на обратное.

– Нет, конечно же, нет, – ответила женщина. – Ты, кажется, рассказывала о докторе, который собирается лечить меня? Прошу, продолжай.

Элиссанда посмотрела на подопечную и лучезарно улыбнулась.

– Да, он очень хороший человек и завтра придет осмотреть вас.

Что бы ни скрывала от нее тетя, она не желает слышать об этом.