Триста дней на ледяном куполе 1 страница

Дизель-электроход «Обь», тогдашний флагман нашего антарктического флота, должен был отправиться с участниками очередной, 12-й полярной экспедиции из Ленинграда в сентябре 1966 года. Для подготовки у меня оставалось немногим меньше полугода. За это время с другим сотрудником нашего института, Александром Завадовским, тоже выезжавшим со мной на станцию «Восток», мы стали укомплектовывать свою будущую лабораторию. Мы брали с собой велоэргометр, газоанализатор, биохимическую и кардиологическую аппаратуру, массу других приборов...

Работа в Антарктиде предстояла масштабная — исследования должны были проводиться широким фронтом по многим направлениям. На мою долю выпали наблюдения за физической работоспособностью, ортостатической устойчивостью сердечно-сосудистой системы, газоана-лиз, а Саша должен был заниматься биохимическими исследованиями, проводить психологичес-кие тесты, другие опыты. Кроме того, нам выдали комплекты специального бактерицидного белья, которое берут с собой в полет космонавты, — для исследований бактериальной загрязнен-ности кожи в условиях Антарктиды.

Но мы не пошли на «Оби», а в силу разных причин с большой группой полярников, отпра-влявшихся на зимовку позже основной части экспедиции, вылетели в Антарктиду в январе 1967 года на большом «ИЛ-18» с множеством промежуточных посадок. Вылетали мы из Ленинграда, где находится Институт Арктики и Антарктики. Я смог перед вылетом встретиться с родителя-ми, с Дашей, которая на время моего отсутствия, по договоренности с моей бывшей женой, оставалась у бабушки.

Так вышло, что перед отправлением в Антарктиду у меня появилась еще одна обязанность, не совсем обычная для врача. И появилась она не без содействия тоже врача. Борис Егоров познакомил меня с выпускником медицинского института Аркадием Аркановым, который тогда только начинал свою литературную карьеру. Через него я познакомился с заместителем главного редактора журнала «Дружба народов» Александром Николаевым. Узнав, что мне предстоит почти год провести в Антарктиде, да еще на самом полюсе холода Земли, Николаев не мог упустить такого случая и «вцепился» в меня, предложив стать их специальным корреспонден-том. Так впервые я приобщился к труду журналиста, начав уже в самолете записывать свои путевые впечатления.

С нами вылетел и третий врач, которому предстояло зимовать на «Востоке». Это был Владимир Медведков, хирург, прежде мне незнакомый. Но мы быстро подружились и потом во время посадок самолета старались держаться вместе, гуляя и осматривая те города, в которых оказывались, пока наш «ИЛ-18» «отдыхал».

Первую промежуточную посадку мы сделали в Ташкенте, потом приземлились в Карачи, а дальше нас ждал сказочный остров Цейлон, аэропорт в Коломбо... Никогда не забуду своих тогдашних впечатлений — они были первые и потому очень яркие. Самолет подлетал к острову, и мы из иллюминаторов видели океан невероятного бирюзового цвета, белые волны прибоя и полосу золотого песка... Краски поражали. Стали спускаться и увидели море пальм с колышущи-мися на ветру зелеными «крыльями». Вышли из самолета и... В Ленинграде, когда мы вылетали, стояла сырая январская стужа — было около 30 градусов мороза. А тут тоже было 30 градусов, но уже совсем других...

Поселили нас в старой, добротной гостинице «Маунт Лавиния» времен английского колониального господства. Она стояла на самом берегу океана. Едва забросив свои вещички в номера, мы сразу бросились на берег. Рядом среди пальм увидели какую-то деревеньку. Я вспомнил, как однажды Борис Егоров во время одного из бесчисленных интервью отшутился, отвечая на вопрос, какое его самое любимое кушанье: «Кокосовый орех, правда, я его никогда не ел». И вот кокосы висят прямо над нами. Как их достать? Пошли в деревеньку, где я попросил какого-то парнишку достать для нас кокос. Малый тут же вскарабкался на пальму, скинул оттуда несколько орехов, снял внешнюю оболочку и ножом — бах! — вскрыл ядро. Я впервые в жизни попробовал кокосовое молоко и был разочарован — белесая жидкость напоминала наш березовый сок.

Мы прожили в этом райском уголке несколько дней: экипаж у нас был один, поэтому летчикам требовался отдых, да и самолету нужен был профилактический осмотр перед броском на юг. А мы в эти дни вообще старались не спать — было жалко тратить время на сон, когда вокруг такая экзотика: слоны, аборигены-веды в набедренных повязках, живописные уличные торговцы, запахи кушаний, которые готовились прямо на ваших глазах... Конечно, был и другой Коломбо: в центре еще сохранялся респектабельный английский стиль, солидные здания, ухоже-нные парки... И мы бродили по этому сказочному городу, в основном вечерами и ночами, а днем был океан, солнце, на котором мы тут же обгорели...

Следующая посадка была в Индонезии, в Джакарте. И опять мы очутились в сказке. Прожив в ней три дня, полетели дальше — в Австралию. Приземлились в Перте, городе-порте на берегу Индийского океана. Здесь нам предстояло дожидаться прихода «Оби», которая должна была прибыть сюда из Антарктиды с группой отзимовавших полярников, забрать нас и вернуть-ся в Мирный. А зимовщиков ждал наш «отдохнувший» «ИЛ-18», чтобы доставить их на родину.

Хотя в Австралии не было той бьющей в глаза экзотики, которую мы видели всего несколько дней тому назад, но и здесь было нечто такое, что поражало нас. Мы были сражены ухоженностью этой страны, живущей размеренной жизнью без наших европейских потрясений. Страна была не просто ухожена — она была вылизана. И это особенно потрясало после привыч-ной для нас неопрятности наших улиц, замызганности домов и подъездов, покосившихся заборов, вечно немытых машин и автобусов...

Конечно, мы не могли не побывать в местном зоопарке, увидели кенгуру, страусов, мишек-коала... Но были встречи и незапланированные. Как-то зашли в магазинчик и вдруг услышали здесь, на другом конце планеты, русскую речь. Так мы познакомились с семейной парой — жена оказалась из Харькова, а муж родился в Югославии. Во время войны, когда гитлеровцы сгоняли в Германию дармовую рабочую силу, наши австралийские знакомые встретились там и полюби-ли друг друга. После войны, напуганные тем, что их по возвращении ждут лагеря, решили уехать подальше от Европы, в Австралию. Потом они не пожалели об этом, хотя и скучали по родному языку...

В ожидании «Оби» мы прожили в Перте около недели. Получилось так, что нам устроили почти санаторный отдых перед трудной зимовкой. С приходом дизель-электрохода наша прекрасная жизнь кончилась: из комфортабельной гостиницы мы перебрались в твиндек, на двухъярусные койки. И никаких тебе ухоженных газонов, кенгуру, коала. Пища — соответствен-ная: корабельная, хотя и сытная.

Из Перта в Мирный мы шли около недели По мере приближения к Антарктиде стало ощутимо холодать. Вскоре появились и ее визитные карточки — айсберги. Первое впечатление было неожиданное: никакие они не белые, точнее, белые только сверху. Внизу же они как бы вбирали в себя цвет океана — переливавшуюся смесь ультрамарина и изумруда.

«Обь» медленно вошла в залив Правды, потом вплотную подошла к высокой ледяной стенке, уткнулась в нее носом. Большую часть года материк окружает припайный лед, замерз-шие прибрежные воды. Летом он начинает подтаивать, и резко обрывающийся в океан антарк-тический панцирь затрудняет разгрузку, так как ледяной берег становится выше палубы судна. Приходится спускать мотоботы, на которых к причалу Мирного перевозят грузы.

Пока «Обь» швартовалась в районе сопки Моренной, небольшого скалистого выступа, было время оглядеться. Среди прозрачной голубой воды залива Правды, словно барашки, лежат несколько желтоватых, стесанных льдом островков. Кое-где плавают льдины, на них пингвины, морские леопарды, летают поморники. Воздух прозрачный. Тишина первозданная. И ослепите-льное солнце бесконечного полярного дня. Без защитных очков выходить нельзя, равно как и без масок на лицах — обгореть можно моментально: снег и лед отражают солнечный свет и усили-вают его влияние на кожу человека.

По импровизированному трапу выбрались на берег, где встречать нас собралось много народу. На вездеходе поехали к поселку, который находится в километре от места швартовки. По дороге разглядывал местность, где расположилась «столица» наших зимовщиков в Антарк-тиде. Вокруг сопки — побольше и поменьше. На скалистой сопке Радио и вокруг нее все затянуто паутиной антенн, у подножия — два домика. Это передающая радиостанция Мирного. На небольшом пригорке — яркий полосатый столб, на нем стрелка с надписью: «Южный полярный круг».

Вторая радиостанция Мирного, приемная, а рядом с ней почтовое отделение и радиоузел расположились около сопки Комсомольской, одной стороной круто обрывающейся в океан. Между этими двумя возвышенностями, Радио и Комсомольской, и находится Мирный со всеми своими многочисленными службами. Но самого поселка, его домов почти не видно — они под снегом. Произошло это из-за стоковых ветров, дующих из глубины материка и приносящих массу снега. Возле любого препятствия сразу возникают сугробы. Бороться со снежными завалами бесполезно, поэтому пришлось пойти по другому пути. Из домов сделали подснежные выходы, то есть прорыли тоннели вверх и устроили лестницы. Над ними установили обтекаемой формы будочки с дверью — своеобразные указатели того, что здесь вход в дом.

С сопки Комсомольской открывается вид и на залив Правды с его островками и плавающи-ми в нем айсбергами, и на купол Антарктиды — круто поднимающееся позади Мирного снежное плато. Именно на нем расположилась станция «Восток», куда мне вскоре предстояло вылететь. Основная часть «восточников» уже находилась на станции, в Мирном задержались лишь пятеро: мы, трое врачей, механик Геннадий Мартынов и повар Олег Швецов. И еще добрая половина нашей медицинской аппаратуры, перевозкой которой никто не занимался, так как у всех были свои задачи по отправке на «Восток» собственного оборудования.

Между Мирным и станцией регулярно летали два самолета: перевозили необходимые грузы и оставшуюся смену полярников. Мы ждали прибытия с «Востока» очередного «ИЛ-14», на котором должен был прилететь и врач Геннадий Давыдов, сотрудник нашего института, зимовавший на станции. Он был как бы «разведчиком», тоже имел научное задание, но его не снабдили необходимой аппаратурой для масштабных исследований. Теперь это предстояло сделать нам с Сашей Завадовским.

Геннадий прилетел, с ним еще два зимовщика, все бородатые, но весьма бледные. Удивля-ться тут нечего: эти люди практически год не были на солнце. «Восточников» от «мирян» очень легко отличить. В Мирном, на побережье, яркое летнее солнце и ветер способствуют быстрому загару, а на «Востоке», где очень низкие температуры даже летом, люди вынуждены постоянно находиться на воздухе в защитных подшлемниках, оставляющих открытыми только глаза.

Встреча с «восточниками» продлилась за полночь в помещении медпункта, где нас поселили. Ребята подробно рассказали о станции, о зимовке, о своей работе. Мне все это было интересно услышать, и я горел желанием скорее очутиться на «Востоке». Но реальность, как всегда, оказалась более прозаичной. По решению начальника экспедиции Владислава Иосифо-вича Гербовича один из нас должен был остаться в Мирном на несколько дней, чтобы помочь отправить на станцию последние грузы. Естественно, этим остающимся оказался я. У меня же не было желания задерживаться в Мирном еще и потому, что в наших исследованиях намечался из-за этого солидный пробел — отсутствие данных по первичной акклиматизации, а нам нужно было оценивать состояние людей, их функциональные возможности в динамике.

Тем не менее ребята улетели с частью нашего оборудования, а я остался помогать загру-жать в улетавшие и прилетавшие снова самолеты то, что надо было переправить на «Восток». Научился бесконечной борьбе с летчиками, требовавшими, чтобы груза было меньше, так как у них в самолете были дополнительные баки с горючим для обратного пути.

За эти дни прошли торжественные проводы зимовщиков предыдущей экспедиции. Прово-жать «Обь» вышел весь поселок. На берегу слышались шутки, смех, пожелания счастливого плавания, а с корабля нам желали удачной зимовки. Швартовы отданы, и «Обь» — частичка родной земли — стала медленно выходить из залива Правды... И сразу мы почувствовали себя словно осиротевшими. На обратном пути в поселок уже не было слышно смеха, шуток, на лицах стали заметны задумчивость и грусть. Вероятно, каждому в тот момент приходили мысли о доме, близких.

Через два-три дня работы грузчиком и учетчиком того, что отправлялось на «Восток», мне все это надоело, тем более что было ясно — здесь управились бы и без меня. За это время на станции я уже мог бы начать наши исследования. Да тут еще летчики напугали меня сообщени-ем о том, что в своем очередном рейсе они увидели признаки ухудшения погоды. А она в Антарктиде очень капризна. Бывает так, что среди безветрия и яркого солнца вдруг неожиданно начинает разыгрываться пурга. Тогда полеты самолетов, естественно, невозможны. Для «Восто-ка» это было особенно нежелательно. Лето кончалось, морозы на станции приближались к минус 60 градусам, и она в любой момент могла полностью закрыться для авиации, даже если в Мирном погода будет летной. Дело в том, что при минус 60 градусах снег кристаллизуется, становится похожим на наждак. Самолет на лыжах не может скользить по такому снегу, это все равно что ходить на них по песку.

Однако опасения синоптиков, считавших, что прогнозирование погоды в Антарктиде похоже на гадание на кофейной гуще, не оправдались, и утром 15 января я наконец вылетел на «Восток».

Расстояние от Мирного до станции полторы тысячи километров. Сообщение между ними возможно только в летние месяцы — с декабря по февраль. Когда на «Востоке» становится по местным понятиям тепло, то есть температура поднимается аж до минус 30 градусов, из Мирного выходит санно-тракторный поезд. Это несколько тягачей, к которым прицеплены огромные железные сани. На них везут на «Восток» горючее, технику, продукты, не боящиеся морозов. Весь путь поезд покрывает за 30-35 дней.

Одновременно действует и воздушный «мост» — летают самолеты полярной авиации. Обычно их два. За летний сезон они успевают сделать до тридцати рейсов, перевозя людей, кое-какие продукты и оборудование. Работа летчиков в Антарктиде очень тяжелая, так как летать приходится много и в крайне трудных, а порой и опасных условиях. Полет проходит над ледя-ным куполом Антарктиды, который через сто километров от берега начинает резко «ползти» вверх — 1000, 2000, 3000 метров над уровнем моря. Самолет значительную часть пятичасового перелета идет на высоте 3000— 3500 метров, но реальная высота над снежной поверхностью составляет около 200 метров. В те годы у наших полярных «илов»-трудяг «потолок» был около 3600— 3700 метров. Это в нормальных условиях средних широт. А над куполом Антарктиды, да еще с приличным грузом самолетам приходилось идти на пределе.

Полеты усложнялись еще и потому, что рядом расположен геомагнитный полюс, и это сказывается на прохождении радиоволн. Компас здесь почти не действует. Хотя у летчиков были современные навигационные приборы, станцию найти нелегко. Зримых ориентиров нет никаких — сплошная белая пустыня. Единственная зацепка для глаз — след санно-тракторного поезда, но со временем и его заносит снегом. В общем, как я уже говорил, условия для авиации тяжелейшие. Тем не менее летчики, по крайней мере, те, с которыми мне довелось лететь, оказались ребятами жизнерадостными, доброжелательными.

Нам повезло с погодой. Самолет сделал круг над спящим еще Мирным и стал подниматься над куполом. Через два часа все явственнее начала ощущаться высота — появилась одышка, стала побаливать голова. Из-за того, что атмосфера Земли у полюсов как бы сплющена, концент-рация кислорода в воздухе над антарктическим панцирем соответствует более значительной высоте где-нибудь в средних широтах. Мы же шли в пределах «потолка» нашего самолета, и 3500 метров здесь весьма отличаются по степени присутствия кислорода от такой же высоты, например, в горах Кавказа: в Антарктиде воздух на этой высоте более разрежен.

Вскоре мы увидели внизу след санного поезда, летчики оживились, особенно штурман: он мог теперь оторваться от своих приборов и заняться приготовлением обеда. Но сосредоточиться на еде нам не пришлось — вдали показалась едва заметная на белом пространстве плато черная точка. «Восток»!

Встречать самолет вышли все пятнадцать человек во главе с начальником станции Бори-сом Беляевым. Рассмотреть тех, с кем мне предстояло прожить почти год, было невозможно, так как все были одеты в «каэшки», а лица были закрыты шерстяными подшлемниками. «Каэшка» — костюм антарктический, экспедиционный, сокращенно КАЭ, — хорошо приспособлен к здешнему суровому климату. Он представляет собой стеганые, на верблюжьей шерсти брюки и куртку с капюшоном, теплые, легкие, не твердеющие даже при очень больших морозах и не стесняющие движений. Под «каэшку» носят свитера, шерстяное белье, шарфы и дополняют все это варежками разных видов, меховыми унтами... Как я уже упоминал, совершенно необходи-мой на «Востоке» частью облачения зимовщиков является подшлемник, поскольку при дыхании открытым ртом на морозе существует вполне реальная опасность обморожения дыхательных путей и легких. Такое здесь случалось неоднократно, и последствия этого были плачевными.

Прилетевший самолет стали очень быстро разгружать, чтобы не задерживать. Дело в том, что из-за сильных морозов двигатели не останавливали — иначе их невозможно было бы вновь запустить. Меня к этим работам не допустили, а сразу отправили в помещение станции, показа-ли место, где я буду спать, и уложили в постель. Такой необычный на первый взгляд ритуал встречи новичка вызван необходимостью акклиматизации — организм должен приспособиться к гипоксии, недостатку кислорода.

К концу третьих суток у меня исчезли головные боли, одышка, нормализовался сон. Постепенно я стал входить в новую жизнь, осматривать станцию, оборудовать наш медпункт, налаживать привезенную аппаратуру. До нас здесь не было специального помещения для медпункта, только крохотная комнатушка размером 1x2 метра, где к тому же врач и спал. Нам повезло: в эту экспедицию на «Восток» американцы не прислали своего зимовщика, который имеет здесь отдельный павильон — сферическую многослойную палатку с деревянными при-стройками по краям и со всеми возможными удобствами для жизни и проведения наблюдений. В этот «американский» павильон переселились три наших физика, освободив для нас свой балок, достаточно просторную по местным меркам комнату.

Балки — это домики на санях размером 3x4 метра, обычно используемые для жилья на полярных станциях. На «Востоке» десять таких балков, составленных вместе, образовали глав-ное помещение станции, покрытое плоской крышей с высокой антенной. Рядом с основным нашим «домом» в балках же разместились аэрологический пункт, ионосферная станция, разного рода вспомогательные сооружения хозяйственного и научного назначения.

Главной частью основного помещения станции была наша кают-компания, самая простор-ная комната, правда, без окон. Она образовалась от составленных в каре балков. В этот своеоб-разный внутренний дворик выходили двери из двух жилых комнат, где в одной жили три меха-ника и повар, а в другой, маленькой каморке, поместился начальник станции. Из кают-компании был также выход на кухню и в примыкающие к ней небольшие складские помещения. Отходив-ший от кают-компании небольшой коридорчик связывал ее с другими жилыми помещениями, а также с баней и теплым холлом, где мы устроили курилку. Из холла был выход в холодные сени. Вот и вся станция «Восток».

В кают-компании стоял большой стол, где могли разместиться все 16 человек. Здесь мы ели, отмечали праздники, здесь смотрели кинофильмы, здесь же находилась и небольшая библи-отека. Электроэнергией станцию обеспечивали дизельные генераторы, бесперебойная работа которых была жизненно необходима, потому что помимо выработки электроэнергии они выполняли и вторую важную функцию — отопление. Для него использовалась вода, которой охлаждали двигатели. Нагретая до 70-80 градусов, она по резиновым трубам поступала в радиаторы, размещенные во всех комнатах станции. Даже в восьмидесятиградусные морозы у нас было тепло — температура не опускалась ниже плюс 18 градусов.

Но в такой системе отопления было уязвимое место. Если, не приведи Господь, дизель выйдет из строя и подача теплой воды прекратится, система может замерзнуть менее чем за час, и тогда ее уже не восстановишь. Чтобы такого не случилось, на станции был резервный запас двигателей (помимо аварийного). Для бесперебойного снабжения теплом и энергией дизели регулярно проходили профилактический осмотр: пока работали одни, «отдыхали» и ремонтиро-вались другие, потом их запускали, останавливая для профилактики первые... Чтобы «сердце» станции не давало сбоев, наши механики, а их было трое, несли круглосуточное дежурство. Кроме этой работы они, как и другие, участвовали в подготовке взлетно-посадочной полосы, в текущем ремонте станции, в заготовке снега...

Об этом следует рассказать чуть подробнее. Как это ни покажется странным, но одной из жизненных проблем на «Востоке» была вода. И это несмотря на наличие вокруг льда и снега. Да, их было в избытке, но это была еще не вода. Ее надо было заготавливать. А делали мы это так. Где-нибудь вблизи станции отыскивали место с нетронутым снежным покровом. Здесь начинали пилами разрезать снег на квадратные блоки, складывали их в ряд, а потом доставляли на стан-цию, на крышу главного здания рядом со специальным бункером. Затем ежедневно снег забра-свали в этот бункер, откуда он попадал в специальную бочку со змеевиком, где циркулировала горячая вода.

Работа сама по себе несложная, но при недостатке кислорода и сильных морозах требует больших физических затрат. Выпилив десять-двенадцать кусков, начинаешь чувствовать сильную одышку, воздух кажется пустым, его глотаешь, как рыба, выброшенная на берег. Рука тянется сорвать подшлемник, чтобы подышать открытым ртом, а это при семидесятиградусном морозе означает не просто пневмонию, а почти верную смерть. После нескольких минут отдыха лежа на снегу, это состояние проходит, и ты снова готов к работе.

Доставка снежных блоков на станцию тоже дело в тех условиях нелегкое. Летом, весной или осенью, когда температура не превышает минус 60 градусов, можно использовать тягач, но когда ртутный столбик ползет все ниже и ниже, приближаясь к минус 80 градусам, приходится таскать снег вручную, на носилках, потому что завести двигатели тягача невозможно.

Работали мы на заготовке снега обычно попарно, по очереди пилили, а потом переносили. Хотя в день приходилось работать два-три часа, мы так уставали, что от разбитости потом отлеживались в постели. Мы старались до наступления самых сильных холодов заготовить снега побольше. Но при этом были ограничены размерами крыши, и кроме того, запасать снег на всю зиму не имело смысла: пролежав около двух месяцев, он превращался в монолит, и его снова надо было пилить.

Воду приходилось экономить. Талая вода очень мягкая, смывает грязь с посуды плохо, поэтому мы добавляли туда горчичный порошок. Для стирки, особенно для полоскания, мы добавляли в воду уксус, чтобы сделать ее более жесткой. Была на «Востоке» и баня, конечно без парилки. Просто помещение со скамейкой для тазов и душ со шлангом. Но по сравнению с тем, что было на «Востоке» прежде, наша баня считалась почти сказкой. Все относительно...

Чтобы закончить тему гигиены, надо рассказать о местной канализации. Тема не совсем привлекательная, весьма прозаичная, но жизнедеятельность человека влечет за собой и пробле-му ликвидации продуктов этой его жизнедеятельности. Использованную воду и разного рода отходы необходимо куда-нибудь отводить. Для бани и туалета на «Востоке» делали традицион-ную сточную яму. Традиционную по идее, но не по способу «изготовления». Бралось специаль-ное устройство, своего рода металлическая «тарелка», в кожухе которой были помещены «тэны» — спиральные электрические нагревательные элементы. Рядом со зданием станции выбиралось место, «тарелка» устанавливалась на снег, включалось электричество.

Нагреваясь, устройство начинало постепенно опускаться все ниже и ниже, протаивая в снегу, а потом и во льду вертикальную шахту на глубину 30-40 метров. Такая шахта устраива-лась непосредственно под туалетом, который действовал по принципу туалетов в вагонах поездов. Вода и отходы, стекая в такую шахту, при очень сильных морозах замерзали, образуя как бы колонну. По мере заполнения «резервуара» баню и туалет переносили в другое место. За десять лет существования станции таких «колонн» под ней образовалось около десяти. Если бы из-под главного помещения станции был внезапно удален весь снег, то изумленному взору предстало бы странное сооружение, покоящееся на многочисленных колоннах из весьма экзотического строительного материала...

После трех дней, положенных на акклиматизацию, я включился в работу по оборудованию выделенного нам помещения, где мы должны были устроить медпункт, лабораторию и жить сами. Конечно, места для аппаратуры было явно недостаточно, поэтому приходилось изворачи-ваться. Прежде в нашем балке жили четыре человека, спали они на двухъярусных кроватях, которые были устроены вдоль стен, как полки в купе вагона. Одну из нижних кроватей мы превратили в своего рода стеллаж для своих приборов, три другие использовали по назначению. Мне досталась нижняя, надо мной устроился Саша Завадовский... Хотя мы еще почти месяц что-то переставляли, передвигали в поисках рационального размещения аппаратуры, теснота причиняла нам неудобства в течение всей зимовки.

Наши медицинские исследования тем не менее начались. Пятнадцать дней в месяц мы об-следовали зимовщиков (напоминаю, что нас на станции было 16 человек), остальные пятнадцать дней обрабатывали, анализировали полученные результаты. Люди крутили по нашей просьбе велоэргометр, мы по своим методикам изучали потребление кислорода, выделение углекис-лоты... С помощью других приборов исследовали функционирование различных систем организма...

В первые недели у нас с зимовщиками не было видимых проблем: они делали то, что мы их просили, одни с удовольствием, другие без удовольствия, понимая, что так нужно. Но потом некоторые стали отказываться. Дело в том, что на велоэргометре мы делали две пробы — щадя-щую, когда человек просто крутил наш «велосипед» несколько минут, а потом шла ступенчатая проба с нагрузкой. Человек должен был первую минуту крутить велоэргометр с нагрузкой, допустим, в 100 кг/м, потом мы увеличивали ее на 50 килограммов и так далее. Каждую минуту мы прибавляли определенный вес и постепенно доходили до того предела, когда человек уже был не в состоянии двинуть педали. Так мы определяли объем выполненной этим человеком работы во времени, возможности его организма.

Но одно дело крутить велоэргометр в нормальных условиях, и совсем другое — делать это на высоте «Востока», где низкое содержание кислорода в воздухе. Кроме того, на станции все быстро поняли, что участие в наших исследованиях дело сугубо добровольное, за это не полага-ется никаких надбавок. То есть здесь я столкнулся с тем же, с чем мы сталкивались в Москве у себя в институте, когда дело касалось статуса добровольцев-испытателей.

Приходилось прибегать к беспроигрышной мотивации, чтобы заставить людей участвовать в наших исследованиях. У нас, врачей, была самая главная «валюта» — медицинский спирт. Наученные горьким опытом еще в Москве, мы предвидели такого рода проблемы с нашими «клиентами» и привезли с собой четыре весьма внушительных бидона. Хранились они у меня под кроватью, и я, почти как сказочный дракон, охранял свои сокровища: доступ к ним был, как говорится, «только через мой труп». Начальник станции хотел было «наложить лапу» на наше достояние, но у него почти ничего не вышло: я выделил ему совсем немного.

Самое неприятное последствие проб на велоэргометре, да еще со ступенчатой нагрузкой, — страшные боли, особенно в мышцах бедер. Я испытал это сам, поскольку для получения наиболее объективных данных нам приходилось проводить исследования на себе. У остальных зимовщиков мы могли проверить и проанализировать показания пульса, давления, изменения в кардиограмме только на первых минутах работы на велоэргометре, а дальше у нас не всегда была уверенность, что человек «крутит» до предела, «выкладывается» полностью.

Когда я, проведя необходимые пробы, соскакивал с «велосипеда» и садился в специальное кресло, два других врача, Саша и Володя, сразу начинали делать мне активный массаж. Дело в том, что в бедренных мышцах накапливалась молочная кислота, вызывавшая страшную мышеч-ную боль, которую надо было быстро снять, разогнав недоокисленные продукты.

Из-за экстремальных условий «Востока» возникли проблемы и с нашими приборами. Привезенный нами газоанализатор был рассчитан на нормальное барометрическое давление в 760 миллиметров ртутного столба, а у нас на станции оно было намного ниже — 450 миллимет-ров. Пришлось в наших показателях делать определенные поправки. Другой сложностью оказались помехи. Проверенные способы борьбы с ними — экранировка и заземление — на «Востоке» не действовали по той причине, что земля здесь отсутствовала: материк находится глубоко, под трехкилометровым ледяным панцирем. Но мы потом нашли другие способы, как избавиться от досадных помех...

По мере приближения полярной ночи морозы начали усиливаться — температура ниже минус 60 градусов стала обычной. Правда, их было можно переносить из-за сухости воздуха и еще потому, что на «Востоке» ветры хотя и постоянные, но очень слабые: воздух как бы стекает с купола к побережью. Природа мудро устроила именно так, потому что, если бы при тех температурах здесь еще и дули ветры, жить на станции люди не смогли бы.