Глава вторая область социологии

Такова социологическая идея; ее более совершенное, полное развитие в науку зависит преимущественно от присущей ей истины. Впрочем, некоторые ограничивающие ее условия налагаются разделением труда, установленным уже во всяком научном исследовании. Живая наука, привлекающая к себе практических исследователей, должна быть несколько больше или несколько меньше, чем органическая часть системы знания, подвергающейся исследованию философа. Конт изобрел слово "социология" и построил социологическую теорию, потому что он чувствовал, что "philosophic positiv" (позитивная философия) представляла бы лишь жалкий обрывок, если бы он оставил ее без науки о человеке, служащей дополнением биологии. Спенсер, пользуясь результатами, которые добыты вторым наиболее блестящим полустолетием открытий, принял это наименование и переработал учение Конта, так как он пришел к убеждению, что полное исследование о всемирной эволюции должно объяснить происхождение и строение человеческих обществ не в меньшей степени, чем происхождение видов и туманностей. Но теперь возбуждается вопрос: какая часть этого учения входит в состав какой-либо одной науки. Социальная философия таких размеров, как контовская или спенсеровская, должна прежде всего ограничить свою область исследования определением своих отношений к другим отраслям знания, и прежде всего к психологии, а затем к тем более специальным наукам, которые разделили между собой терпеливое и плодотворное изучение немалой части доступных наблюдению социальных явлений. Мы не имеем права утверждать без дальнейшего рассмотрения, что естественное истолкование общества не есть часть систематической психологии или что оно составляет функцию единой, всеобъемлющей социологии. Психологи представили многие из наиболее ценных социологических исследований, а отдельные социальные науки не были вполне лишены позитивного характера.

Если мы станем на точку зрения субъективного истолкования социальных явлений, то нам будет очень легко определить область социологии. Очевидным выводом из первичного принципа или основания, установленного в предыдущей главе, будет тот, что хотя социология и входит и область психологии, но она в то же время резко разнится от нее. Психология изучает происхождение различных состояний сознания. Социология изучает явления, вытекающие из одного состояния, в частности, из сознания рода. Подобным же образом и подчинение отдельных социальных наук социологии составляет другой необходимый вывод из нашего первичного принципа. Сознание рода подвергается интеграции и дифференциации. Иногда его дифференцированные формы сталкиваются друг с другом или с родственной им формой. Они представляются тогда часто мотивами, побуждениями, которые вполне отличны от сознания рода, хотя в действительности исходят из него. Далее, в этом измененном виде они могут комбинироваться, соединяться с мотивами, возникшими из прямого отношения индивидуума к физической природе или из его сознания отделенности в качестве индивидуума от всякого рода родственных ему существ. Хорошей иллюстрацией этого может служить экономический мотив: желание богатства исходит из физических потребностей, но оно в то же время значительно усиливается под влиянием сознания рода, проявляющегося в виде могущественного желания соревноваться с равными существами, производить на них впечатление или повелевать ими. Эти сложные мотивы или побуждения, в которых сознание рода является как действительный, хотя, быть может, видоизмененный и замаскированный элемент, служат постулатами для специальных социальных наук, например, для политической экономии и для науки о государстве, вследствие этого специальные социальные науки подчинены социологии.

Но все это заключения a priori. Соответствуют ли они тем отличиям, которые уже установлены научным опытом? Притязание, заявляемое социологией, на звание главной науки об обществе достаточно важно, чтобы оправдать терпеливое Рассмотрение этого вопроса. Мы испробуем справедливость этих априорных заключений, рассмотрев действительные дифференциации научной мысли в наше время.

Прежде всего необходимо рассмотреть отношение социологии к психологии. Чем бы еще другим ни было общество, но оно представляет явление сознательной ассоциации, и область социологии не может считаться точно разграниченной, пока мы не знаем, существует ли в природе вещей, истолковываемых с помощью психологии, какое-либо основание классифицировать явления общества отдельно от явлений индивидуумов.

Согласно общепринятым взглядам, биология и психология представляют науки о жизни, подчиняющейся влиянию окружающей среды. В биологии мы изучаем приспособление физических изменений в организме к внешним отношениям, которые сравнительно малочисленны, просты и постоянны. В психологии мы изучаем приспособление сознательных изменений в организме к внешним отношениям, протяженным во времени и пространстве и представляющим величайшую сложность.

Те из сознательных изменений, которые мы называем социальными, очевидно, более сложны и специальны, чем некоторые другие. Быть может, вначале, при первом пробуждении сознания, среда восприятия будет физической и органической, но не социальной. Во все времена, конечно, значительная часть внешнего мира, к которому сознание должно приспособиться, - физическая и органическая скорее, чем социальная. Более того: между тем как социальные условия сложны и изменчивы, физические сравнительно просты и постоянны; они также всеобщи. С помощью именно соприкосновения с ними и устанавливаются постоянные ассоциации идей и разум доходит до познания космического закона.

Следовательно, психология - безразлично, заключает ли она в себе изучение социальных отношений или нет - занимается несомненно происхождением и комбинациями элементов разума. Как ощущения смешиваются с восприятием, как восприятия комбинируются в воображении и мысли, как мысль, чувство и импульс сочетаются в том удивительном сложном явлении, которое называется индивидуальным самосознанием, так и все эти задачи представляются на исследование психологии и, если возможно, на ее разрешение.

Но явления сознательной ассоциации не прекращаются с появлением индивидуального ума. Они тогда - только зарождаются. Индивидуальные умы в качестве отдельных единиц входят в состав той громадной более обширной и сложной ассоциации животного с животным, человека с человеком и группы с группой, которая создает различные отношения социальной жизни.

Естественная демаркационная линия, сопротивляющаяся в этом случае, так же очевидна, как и та, которая отделяет психологические явления от биологических. Вполне законно образовывать из психологии науку, отдельную от биологии; не менее законно отделять социологию от психологии, ограничив психологию изучением явлений индивидуального ума и предоставив социологии исследование более специальных и сложных явлений умов, вступивших в ассоциацию друг с другом. Раз это будет сделано, психология как наука, разрабатывающая явления более общие, чем явления общества, должна считаться наукой, предшествовавшей социологии. Психология - наука ассоциации идей. Социология - наука ассоциации умов.

Эта дифференциация получает более определенный характер благодаря дальнейшим соображениям. Ассоциация умов создает внешние формы и отношения. Умы реагируют на свои собственные виды ассоциаций, а ассоциация, характеризуемая таким образом определенными видами и приспособлениями к организованным формам, образует для каждого отдельного индивидуума окружающую социальную среду, занимающую место между сознанием и внешней природой. Далее, непосредственное приноровление, прилаживание умственной жизни составляет особенность общества. Прилаживание же к внешнему, более широкому миру производится через посредство общества. Общество обращается, одним словом, в специальную и наиболее важную часть "внешних состояний" (outward states).

Более быстро и более полно, чем какая-либо другая часть окружающей среды. происходят благоприятные "внутренние состояния" в индивидуумах, вступивших в ассоциацию. Они создают симпатию и нравственную природу, способность к наслаждению и силу отвлеченной мысли и речи. Эти силы ума, в свою очередь, реагируют на общество, сознавая, что их общественные отношения составляют наиболее важные для них средства защиты, помощи, наслаждения и развития; индивидуумы стараются сохранить и усовершенствовать их. Общество делается сознательно любимым явлением и становится все в большей и большей степени продуктом сознательного намерения, плана. Из мыслей и чувств возникают те формы ассоциации, которые составлены преднамеренно, с заранее намеченной целью. Следовательно, социальные деятельности и отношения становятся все в большей и большей степени внешними продуктами внутренних состояний.

Здесь коренится более глубокая причина тех обширных различий, того резкого разграничения, которое в видах облегчения научного исследования и, следовательно, для лучшей классификации наук должно соблюдаться между изучением сознательного явления собственно психологического и сознательного явления собственно социологического. Как в биологии, так и в психологии явления, совершающиеся внутри организма, рассматриваются как следствия, а отношения к окружающей среде - как причины. Что же касается социальных явлений, то относительно них установлено, что деятельности внутри организма должны считаться причинами. Они создали удивительно сложное строение внешних отношений и связей и даже видоизменили фауну и флору и поверхность земли в окружающей среде. Прогрессивное приспособление между внешними и внутренними отношениями сделалось взаимным.

Таким образом психология есть наука об элементах и происхождении умственных явлений, насколько они определяются физическими и органическими отношениями. Социология есть наука об умственных явлениях в их наиболее обширных осложнениях и реакциях и об искусственной эволюции социальной среды, благодаря которой приспособление жизни к окружающим условиям становится взаимным.

Следовательно, в своих философских отношениях биология, психология и социология - науки, соответствующие известной градации явлений. Биология есть общая наука о жизни, но она передает в ведение психологии изучение более обширных приспособлений организма в пространстве и времени посредством эволюции разума. Психология есть общая наука об уме, душе, но, в свою очередь, она передает в ведение социологии изучение взаимодействия умов и взаимного приспособления жизни и окружающей ее среды через эволюцию социальной среды.

Рассматривая теперь отношение социологии к специальным социальным наукам, необходимо не упускать из виду одно весьма тонкое различие, которое, быть может, по причине своей тонкости часто оставлялось без внимания. Явления могут описываться или как дифференцировавшиеся от явлений более общих, чем они сами, или как дифференциация самих общих явлений. В первом случае изменение заходит так далеко, что несходство производного явления с родовым явлением делается более заметным, чем сходство. Во втором случае дифференциация действительно происходит, но не доходит до крайних изменений. Сходство остается более заметным, чем несходство. Следовательно, можно сказать, что психологические явления дифференцированы из биологических явлений, но что физиологические и морфологические процессы - дифференциации биологического процесса. Подобным же образом мы должны рассматривать социологические явления как дифференцировавшиеся из психологических явлений, а эмоциональные и умственные процессы мы должны считать простыми дифференциациями психологического процесса вообще. Наконец, экономические, политические и культурные явления представляют лишь дифференциации социальных явлений; они не настолько отличаются от более общих фаз ассоциации, чтобы их можно было считать Дифференцировавшимися из социальных явлений.

Теперь раз один класс явлений дифференцируется из другого класса, то вряд ли у кого явится желание оспаривать основательность отнесения обоих классов к различным наукам. Биологию и психологию, психологию и социологию легко разграничить. Но при распределении между различными специальными науками явлений, представляющих простые дифференциации общего процесса, возбуждается немедленно вопрос, остается ли что-нибудь от общей науки или, в случае если специальные науки развились первыми, есть ли возможность создать общую науку о всех явлениях в их совокупности.

Этот вопрос приводил в сильное смущение социологов. Он ставит перед ними всю задачу об отношении социологии к специальным социальным наукам и выражает недоверие к лицам, которые не признают необходимость или даже возможность какой-либо социологии, кроме той, которая основывается на социальных науках в их совокупности. Отсюда следует, что, желая определить область социологии, необходимо тщательно исследовать этот вопрос.

Одна группа социальных наук, известная коллективно под общим наименованием политических наук, заключает в себе политическую экономию, философию, законы и теорию государства. Другая группа заключает в себе археологию, сравнительную филологию и сравнительную науку о верованиях. Представляет ли главный предмет социологии нечто отдельное от того, что подвергается исследованию в этих науках? Очевидно, что этого не может быть, так как эти науки охватывают приблизительно или даже всю область социальных явлений. Раз главный предмет один и тот же, заключает ли в себе социология эти различные области исследования? Раз она заключает их, представляет ли она нечто большее, чем коллективное наименование, для всей суммы социальных наук? Допуская, что она более, чем коллективное наименование, оставляет ли она в стороне теоретические начала специальных социальных наук или заменяет их другими, или усваивает и координирует их?

Согласно спенсеровским понятиям, политическая экономия, юриспруденция, теория государства и такие отрасли знания, как сравнительная филология, являются дифференцировавшимися частями социологии и, следовательно, представляются достаточно отличными друг от друга, хотя координированными науками. С точки зрения Конта, они вовсе не истинные науки. Презрительное отношение Конта к политической экономии достаточно известно, так что лишне было бы приводить его здесь. Он признавал жизнь общества неразделимой и верил, что истинная наука будет изучать ее как одно целое. Присутствуя при спорах, мы постоянно встречаем тот же взгляд, только заимствованный у Спенсера и сопровождающийся чаще всего указаниями, что только подразделения социологии -специальные социальные науки - представляют важное значение для серьезных ученых. Если мы будем рассматривать социологию как целое, части которого организовались в определенные, отдельные науки, достигшие таких грандиозных размеров, что обладающий наибольшей эрудицией ученый вряд ли может надеяться одолеть хотя бы одну из них в течение всей жизни, то мы должны будем признать, что она, т.е. социология, слишком обширный предмет для практических целей. К ней можно с полным удобством применить насмешливое описание истории, данное Шопенгауэром: "известное рациональное знание, но не наука".

Тем не менее наименование "социология" не может быть отброшено. Как только какой-либо писатель решается не признавать своей областью исследования все специальные знания, он немедленно пытается найти новое содержание для этого лишенного плоти наименования.

Отсюда происходит то, что каждый социальный философ создает социологию по образу своей профессиональной специальности. Экономисту социология представляется в виде смутной, туманной политической экономии - темной в научном отношении для неподходящих задач и упорных фактов, которые никак не могут ужиться мирно с принятыми формулами, Для психиатра и для криминалиста-антрополога - это социальная патология. Для этнолога - это подразделение его собственной науки, дополняющее исследование расовых признаков описанием социальной организации. Для ученого, занимающегося сравнительной мифологией и исследованием народных преданий, - это исследование о культуре.

Живая наука не создается таким путем. Она развивается из отдельного зародыша. С каждым десятилетием она более и более ясно индивидуализируется. Она создает для себя ясно обозначенную область. Ее задачи отличаются бесспорно от тех, которые принадлежат какой-либо другой области исследования.

Эти ограничения были, по-видимому, замечены раньше всего не социологами, а другими исследователями. Полное разногласие в мнениях между двумя выдающимися профессорами Брюссельского университета навело многих на размышления и привело к значительному выяснению этого предмета. Профессор де Грееф в предисловии к "Premiere Partie" своей "Introduction a la sociologie", написанной в 1886 г., доказывает необходимость учредить кафедры и даже факультеты социологии, на которых преподавание велось бы согласно известной классификации социальных явлений, составляющей, по мнению профессора де Греефа, существен-ную часть его системы. Эта классификация отличается всеобъемлющим характером. Она включает в себя все, начиная от производства хлеба и вина и кончая избирательной борьбой во французской академии. При открытии университета 15 октября 1888 г. ректор его, Вандер-Рест, избрал темой своей речи "la Sociologie" и представил в ней критическое исследование философских отношений социальных наук. Социологии была дана следующая характеристика: "плохо определенная наука, представляющая неточно намеченные демаркационные линии от нравственных и политических наук и затрагивающая самые разнообразные вопросы, из которых каждый заключается тем не менее в пределах изучения существующих кафедр".

Собственный взгляд ректора на социологию был выражен в следующих словах: "Я принимаю это слово просто как наименование одного из понятий человеческого разума. Признавая за ним то значение, которое ему дается, я подразумевал бы под ним науку о социальных явлениях. Но я прибавлю, что раз мы переступим за область абстракций, определенная таким образом наука может быть понята двояким образом: или она будет ставить себе задачей изучение людей, соединенных в общество, включая в эту задачу все факты, которые могут встретиться ей в социальной жизни, обнаруживая их законы и связывая социальное настоящее с прошлым и будущим - в этом случае наука не может быть построена, а будет представлять только ensemble, совокупность наших политических и моральных наук, связанных в одно химерическое целое; или она будет состоять только из общих взглядов на социальный прогресс, и тогда мне кажется невозможным провести демаркационную линию между социологией и другой гораздо более старой наукой -философией истории".

Нам незачем принимать заключение Вандер-Реста, что конкретная социология Должна быть либо совокупностью политических и моральных наук, либо философией истории, но мы можем согласиться с ним, что если социология представляется неопределенной, плохо выясненной наукой, то она не может преподаваться в Университете. Социологию нельзя преподавать в виде органа социальных наук или в виде массы несвязных фактов, оставшихся от каких-либо других исследований.

Ясное обдумывание и точное употребление терминов, выражений создадут порядок в этом хаосе и отведут социологии надлежащее ей место, так что она перестанет вторгаться в область других наук и сама не будет вытесняться из принадлежащей ей области. Социология - общая социальная наука, но общая наука не есть обязательно группа наук. Несомненно, что слово "социология" будет продолжать служить кратким наименованием для социальных наук, взятых в их совокупности. Далее в синтетической философии вроде спенсеровской она может всегда вполне основательно употребляться для объяснения социальной эволюции в широких пределах отвлеченной истины. Но социология социолога-исследователя и университетского преподавателя должна представлять определенную и конкретную совокупность знаний, которая может быть изложена с кафедры и обработана в семинаре. Эти последние условия представляются пробным камнем для самого существования науки: потому что раз социология занимает в программе университетского преподавания такое же определенное место, как политическая экономия или психология, ее притязания на звание науки не будут никем оспариваться Но это случится только тогда, когда образованные люди научатся видеть в социологии такое же отдельное и конкретное целое, какое они усматривают в других науках. Слово "социология" должно немедленно вызывать в уме особый класс явлений и определенную группу связанных задач.

Несомненно, что такого рода ясные, конкретные представления с течением времени заменят собой смутные понятия, ходящие в настоящее время. С помощью методов здравой логики и руководствуясь историей других наук, социология может быть точно отграничена от специальных социологических наук. Когда явления, принадлежащие одному роду и составляющие, следовательно, главный предмет изучения одной науки, настолько сложны и многочисленны, что ни один исследователь не может льстить себя надеждой познакомиться со всеми ними, тогда они должны быть разделены между многими специальными науками; но рядом с этими науками может существовать и общая наука о явлениях во всей их совокупности как единичного класса, но при одном непременном условии, а именно: общая наука должна исследовать свойства класса, общие всем его подразделениям, а не частные свойства одного только подразделения. Такие общие свойства элементарны. Общие принципы - основные. Общая наука, следовательно, есть наука об элементах и первых основаниях.

Общая биология представляет наиболее подходящую для нас аналогию. Слово "биология", впервые употребленное Ламарком, было принято Контом, предложившим слово "социология" и употреблявшим оба наименования по однородным причинам. Он верил в существование как науки о жизни, так и науки об обществе, представляющих каждая одно целое. Но как слово "биология", так и слово "социология" не сделались общеупотребительными, пока Спенсер не пустил их в ход. Все наши ученые, кроме разве наиболее молодых, могут припомнить то время, когда это наименование проникло впервые на страницы каталогов университетов и колледжей. Как самое слово, так и обозначаемая им идея были признаны только после известной борьбы. Разве есть в общей биологии, говорили ее противники, что не преподавалось бы в виде "естественной истории" или в виде ботаники и зоологии, или в виде анатомии и физиологии? Биологи отвечали на это, что существенные явления жизни - строение клеточек, питание и трата, рост и воспроизведение, приспособление к окружающей среде и естественный отбор - общи животным и растениям; что строение и отправления неотделимы друг от друга и что ученый будет иметь ложное, неправильное представление о своем предмете, пока не научится понимать явления жизни как в их целом, так и в их специальных фазисах развития. Он должен, конечно, изучать специально ботанику и зоологию, но он должен сначала получить основательные знания по общей биологии, по науке о существенных и всемирных явлениях жизни в ее самых разнообразных проявлениях. Этот взгляд на предмет восторжествовал благодаря присущей ему правде и здравому смыслу. Общая биология сделалась наукой, разрабатываемой даже в лабораториях, понимаемой и исследуемой в качестве основы для более специальных биологических наук.

Вопрос о социологии совершенно однороден с предыдущим и на него приходится дать совершенно тот же ответ. Есть ли какое-либо проявление социальной жизни, которое не было бы уже подвергнуто исследованию в одной какой-либо науке экономического, политического или исторического содержания, уже имеющей право гражданства в хорошо организованных университетах или в нескольких науках подобного рода? Вряд ли; он, социолог, понимает, что не в этом заключается действительный вопрос. Представляет ли в самом деле общество одно целое? представляет ли социальная деятельность непрестанное, непрерывное явление? Существуют ли известные существенные явления, причины или законы в обществе, которые общи обществам всякого рода во все времена и которые лежат в основании более специальных социальных форм и объясняют их? Раз мы ответим на этот вопрос утвердительно, мы этим самым подтвердим необходимость преподавать эти всемирные истины. Преподавать этнологию, философию истории, политическую экономию и теорию о государстве лицам, не изучившим этих первичных оснований социологии, то же, что преподавать астрономию и термодинамику лицам, не изучившим ньютоновских законов движения. Следовательно, анализ общих характерных черт социальных явлений и формулировка общих законов социальной эволюции должны служить основанием для специального изучения во всех делах социальной науки.

Отсюда следует, что между тем как социология в наиболее широком смысле этого слова есть обширная наука об обществе, охватывающая всю область специальных социальных наук, в более узком значении этого слова как служащую целям университетского преподавания и общего изложения ее можно определить как науку о социальных элементах и первичных основаниях, принципах. В виде границ, пределов, наложенных на умственную жизнь и, следовательно, на всякую истинно научную работу, ученый, занимающийся общей социологией, должен удовлетвориться подробным изучением элементарных и родовых явлений обширного предмета, подлежащего его исследованию, и предоставить бесконечные формы комбинаций другим исследователям. Более того, социология есть обобщающая и координирующая наука, поскольку она есть наука основная. Она не столько представляет собой всю сумму социальных наук, сколько служит их общим основанием. Ее широко охватывающие принципы являются постулатами специальных наук и как таковые координируют всю совокупность социальных обобщений и связывают их в одно обширное научное целое. Не занимаясь каждым особым видом и каждой особой группой социальных явлений, основная социология занимает среднее место между органическими науками, с одной стороны, и политическими и историческими - с другой. Социология дифференцировалась из психологии, а психология дифференцировалась из биологии. Специальные социальные науки являются дифференциациями из социологии.

Но не упустили ли мы из виду одну важную возможность? Не может ли так служиться, что именно эта основная социальная наука, предполагая, что такая наука Должна существовать, не представляет собой новой или мало известной науки, а лишь просто одну из тех старых наук, которые мы называем специальными, например, политику или политическую экономию?

Основная социальная наука, какова бы она ни была, не должна принимать за признанные социальные данные, которые допускают научное объяснение после приведения их к более простым выражениям. Если политическая экономия, или о государстве, или какая-либо другая социальная наука основана на положениях, которые представляют выводы из более элементарных социальных истин, то такая наука не может изъявлять притязаний на логическое первенство. Какая бы ни была форма ее истолкований, объективная или субъективная, но основная социальная наука должна свести свой главный предмет исследования к первичным социальным явлениям или к раньше всего зарождающимся социальным побуждениям, мотивам.

Следовательно, что касается объективного истолкования, то ни политическая экономия, ни политика не могут заявлять притязаний на то, что они сводят свои исследования к первичным явлениям в социальной категории.

И та и другая наука открыто принимают без всяких объяснений явление человеческой ассоциации.

Совершенно верно, что систематические сочинения по политической экономии обыкновенно заключали в себе рассуждения о мальтузианской теории населения и о гипотезе сокращения доходов с земли и благодаря этому давали частичные объяснения о взаимодействии между населением и окружающей его средой. Но все эти рассуждения не входят логически в состав собственно политической экономии. Многие из писателей давно уже признали, что все это - простые данные, которые могут изучаться плодотворным образом только при помощи социологии. Далее, даже если мы включим их в состав политической экономии, они не объяснят нам ассоциации. Население может возрастать в любых размерах и ввиду неравных доходов, получаемых с земли, прирост его может распределяться неравномерно: здесь пусто, там густо; но отсюда не следует, что население обязательно образует везде ассоциации. Между тем политическая экономия признает это, как видно из самого хода ее изложения, потому что при всех дальнейших ее рассуждениях - о кооперации и разделении труда, о всякого рода соединениях и конкуренции, об обмене и распределении - политическая экономия признает, не разбирая все социальное milien, социальную среду. Выгоды, получаемые от экономических форм ассоциации, реагируют благоприятно на ассоциацию вообще. Но они не могли бы возникнуть раньше установлений самой ассоциации.

Подобным же образом в трудах по политической науке со времен Аристотеля давались всегда длинные предисловия, излагающие происхождение человеческих обществ и представляющие обыкновенно переработку патриархальной теории. Но наиболее значительный шаг вперед в этой науке был сделан в последние годы, когда было открыто, что область политической экономии не охватывает всего исследования об обществе и что ограничивающие ее линии могут быть легко проведены. В своем выдающемся сочинении "Политическая наука и сравнительное конституционное право" профессор Бургесс не только резко разграничил правительство и государство, но первый из всех ученых, трудившихся в области политической философии, в ясных чертах отграничил государство, организованное согласно известному государственному строю, от государства, скрывавшегося за этим государственным строем. "Население, говорящее на общем языке, обладающее известными понятиями об основных принципах прав и правонарушений и обитающее на территории, отделенной рядами высоких гор и обширными пространствами воды или климатическими различиями от всякой другой территории, - таково государство, стоящее позади государственного строя". Оно "доставляет нам естественные основания для действительного и постоянного политического устройства". Это "недра для всевозможных государственных устройств и переворотов". Политическая наука изучает государство в пределах государственного устройства (constitution) и показывает, как оно выражает свою волю в правительственных действиях. Она исследует, как это государство, ограниченное государственным устройством, создается и становится государством, скрывающимся за этим государственным устройством. Государство, стоящее вне государственного устройства, или естественное общество, как мы иначе называем его, представляет как для политика, так и для политэконома, известное данное. Подробное изучение происхождения и развития этого данного принадлежит области социологии.

Переходя теперь к субъективному истолкованию или к объяснению социальных явлений посредством выяснения побуждений к ним, мотивов, мы увидим, что и

весь также специальные социальные науки принимают некоторые посылки, которые при дальнейшем рассмотрении оказываются социологическими истинами, которых нельзя называть ни простыми, ни элементарными.

Начнем, как и прежде, с политической экономии. Политэкономы в последнее время усвоили себе новые взгляды на характер посылок политико-экономической теории. Они не удовлетворяются больше представлением своей науки как занимающейся исключительно материальным богатством. Психологическая номенклатура, к которой так часто прибегают теперь во время всякого рода политико-экономических рассуждений, указывает в большинстве случаев на новые точки зрения и на важное изменение в перспективе. На первый план ставятся чисто душевные явления потребностей и их удовлетворения. Производство материальных товаров не выдвигается больше на первый план при изложении, так как доказано, что некоторые законы экономического выбора управляют всем процессом производства и обмена. Много лет тому назад президент Уолкер описывал потребление как динамику богатства, и мы только теперь начинаем пони-мать, какое важное значение представлял этот термин, это выражение. Очевидно, что желания являются движущими силами экономического мира. Внешние деятельности людей и многочисленные виды промышленности и торговли возникают согласно их постоянно меняющимся количествам, силе и форме.

Но откуда же происходят сами желания? Какие условия определяют их развитие из грубых, первобытных потребностей чисто животного существования, которое дикари разделяют с бабуинами и дикими гориллами, в потребности "доброго гориллы", как Ренан называет его, в потребности человека с благородными инстинктами и утонченными вкусами? Это все интересные вопросы, но политэконом не отвечает на них. Он берет желания в том виде, в каком застает их, и разве в тех случаях, когда он находит это нужным для исследования динамических фазисов своего предмета, он переходит к наблюдению реакции самой экономической жизни на желание. Но вообще желания представляются ему лишь посылками сложной дедуктивной схемы, и только.

Что же происходит с теорией государства? Политическая наука также берет свои посылки из явлений человеческой природы. Движущими силами как политической, так и экономической жизни являются желания людей, но это уже не просто индивидуальные желания, не просто желания удовлетворения, наступающего большей частью в материальных формах. Это желания массовые и обобщенные; желания, испытываемые одновременно и постоянно тысячами, если не миллионами людей, которые одновременно побуждаются ими к принятым с общего согласия действиям. Это желания разума, который мы можем называть социальным в отличие от индивидуального, желания, которые ставят себе большей частью на будущее такого рода идеалы, как национальное могущество и слава, или условия свободы и мира. Превращаясь в волю, желания эти переходят в явления верховной власти - в понуждающую к повиновению власть государства. Политическая наука описывает эти гигантские силы социального разума и изучает их действие; но она так же мало заботится об их происхождении, как политическая экономия о происхождении индивидуальных желаний. Она просто признает за каждой нацией свой особый национальный характер и довольствуется тем, что политическое устройство государства может быть научным способом выведено из предполагаемого характера нации. Она берет факт верховной власти и строит на нем свои заключения, не рассуждая о том, каким образом возникла эта власть, как это делали Гоббс, Локк и Руссо. Она останавливается на том, на чем остановился Аристотель, - на изречении: "человек - животное политическое".

Существует группа наук, занимающаяся различными специальными видами социального разума. Основанием для них служит сравнительная филология, которую Ренан, писавший в 1848 г. о будущем науки, с замечательной проницательностью описывает следующим удачным образом - как "точную науку о произведениях человеческого ума". На этой науке основаны были наука сравнительной мифологии и сравнительной религии, а в настоящее время собираются материалы для науки о сравнительном искусстве. Постулатами всех этих наук, равно как и политической экономии и политики, являются человеческие желания. Они, может быть не всегда ясно выражаются, но всегда подразумеваются, потому что стремление есть не что иное, как желание, сливающееся с верованием и возведенное в идеал. Но в противоположность политической экономии и политике, эти науки, принадлежащие области культуры, до некоторой степени непосредственно занимаются происхождением тех умственных состояний, которые служат для них постулатами. Но они изучают их в чисто специальных видах и с узко научной целью. Что касается обширного вопроса о развитии первичной причины желаний вообще, то им не представляется случай заниматься этим.

Таким образом, нам может казаться, что нет ни одной из признанных социальных наук, на которую возлагалась бы обязанность исследовать происхождение побуждений, признанных причинами всего, что случается в социальной жизни человечества. Но происхождение это не есть нечто скрытое. Причина не была подвергнута исследованию потому, что предполагали, будто такая простая вещь не может нуждаться в объяснении. Ассоциация, товарищество и кооперация превратили дикую гориллу в добрую гориллу и заставили ее задуматься над тем, по словам Бэкона, "что в человеческой природе существует тайная наклонность и стремление любить других: если эта любовь не расходуется на одного или нескольких людей, то она естественно должна расходоваться на нескольких или многих, и таковые люди делаются человеколюбивыми и милосердными, как это часто замечается среди монахов". Или, выражаясь фигурально, потому что это только уподобление, так как прародитель человека должен был быть социальным видом обезьяны, а не гориллой, - именно взаимное трение грубых натур и произвело утонченные натуры. Именно бесконечное разнообразие ощущений, опытов и мыслей, обусловленное продолжительным и тесным сожительством человеческих орд в тех благоприятных для жизни местностях, где население могло сделаться относительно густым, и создало человеческий разум и наполнило его бесчисленными желаниями, потребностями, побуждающими его к бесконечным усилиям и к утомительному безустанному исследованию неизвестного. Пословица "железо точит железо подобно тому, как человек точит человека" составляет первичное и наиболее крупное открытие, сделанное когда-либо социологией.

Если предшествовавшее изложение было с фактической точки зрения верно, то ни одна из специальных социальных наук не есть первичная наука об обществе, какого бы истолкования она ни требовала: субъективного или объективного.

Остается еще рассмотреть, справедливо ли будет это заключение касательно отношения социологии к некоторым отвлеченным наукам, которые, не будучи собственно социальными науками, тем не менее занимаются изучением явлений, и не только психических, но и социальных по своей природе.

Социология не есть отвлеченная наука, хотя она, подобно всем другим истинным наукам, прибегает к отвлеченностям; как для различения изучаемых ею явлений от явлений другого рода, так и при исследовании действия той особой силы или мотива, побуждения, которыми явления данного класса отличаются в действительности от явлений других классов. Отвлеченная наука, следовательно, есть такая наука, которая прослеживает распространение или действие одного только простого Принципа, силы или мотива через все его проявления и этим довольствуется. Конкретная наука есть такая наука, которая делает все то, что и отвлеченная, а затем изучает способы, которыми проявления особых сил или побуждений, открытых _ею, соединяются с проявлениями других сил или мотивов для создания конкретных группировок явлений реального мира. И в этом действительно и заключается цель социологии. Подобно биологии и психологии и она занимается конкретными группировками явлений. Первые основания социальной эволюции, которые она формулирует, представляются конкретными истинами. Это описательное, историческое и изъяснительное исследование общества, рассматриваемого как вполне конкретная реальность. Подобным же образом и специальные социальные науки как дифференцировавшиеся из социологии представляются также конкретными науками.

Если мы допустим далее, что политическая экономия в том виде, как ее обыкновенно определяют и преподают, есть специальная социальная наука, которая логически представляется дифференциацией из социологии, то нам могут возразить, что мы имеем теперь перед собой чистую или отвлеченную политическую экономию, которая состоит из теории субъективной пользы, субъективной стоимости и субъективной ценности и не только не составляет отрасль социологии, а логически предшествует всяким отраслям ее.

С другой стороны, может быть сделано подобное же возражение, что отвлеченная этика, рассматриваемая как наука об идеальном праве, представляет анализ социальных побуждений и, следовательно, предшествует социологии.

Эти возражения не только правдоподобны, но они, по-видимому, подкрепляются признанной нами необходимостью субъективных истолкований в социальной науке вообще. Если выборы не подчинены капризам, то не руководят ли ими соображения о пользе и праве? А субъективная польза и идеи о праве не предшествуют ли логически в своем поступательном развитии обществу? Даже до существования какого-нибудь общества разве индивидуум, живущий в постоянном общении с природой, не наслаждается субъективной пользой всякий раз, когда он принимает пищу или греется на солнце? Не может ли он иметь и тогда понятия о праве и несправедливости? Если да, то не предшествуют ли социологии теории о пользе и праве?

Не входя здесь в обсуждение по поводу какой-либо теории выборов, мы можем сразу признать, что первые проявления сознания пользы - явления психические, предшествующие обществу, но в то же время приходится утверждать, что всякое дальнейшее развитие понятия пользы предполагает социальные отношения.

В современной теории субъективной пользы, как она сформулирована Бентамом, Госсеном, Джевонсом и позднейшими политэкономами, проводится разграничение между первоначальной пользой и конечной. Под первоначальной пользой подразумевается то удовлетворение, которое доставляется потреблением первой необходимой порции какого-либо полезного вещества, например, удовольствие, Испытываемое жаждущим человеком, когда он выпивает один стакан воды. Под конечной пользой подразумевается удовольствие, получаемое от окончания еды или питья, например, от последнего полустакана предложенной воды или от последнего куска пищи. Это разграничение признавалось до сих пор чисто аналитическим и отвлеченным, имеющим значение только для теории политической экономии. На самом деле это разграничение вполне конкретно и исторически верно, Что составляет громадное значение для социологии.

Не нужно никаких аргументов, чтобы доказать, что зародышевое сознание первоначальных полезностей предшествует социальным отношениям. Живы существа, способные узнавать друг друга, способные также и различать пищевые вещества и, следовательно, способные различать первоначальные полезности.

Что касается конечной пользы, то дело представляется здесь в совершенно новом виде. В доказательство этого необходимо прежде всего указать на недостаток в определении. В позднейших политико-экономических произведениях проявилось стремление употреблять выражение "субъективная польза" в том смысле как будто им обозначается просто приятное чувство, хотя бы и самое незначительное по своей интенсивности, и ничего больше в добавление к удовольствию или в соединении с ним. Если такого рода толкование этого выражения будет продолжаться, то политэкономы будут поставлены в безнадежно затруднительное положение. Элемент удовольствия в понятии о субъективной пользе не может быть до бесконечности мал. Он должен быть достаточной величины, чтобы представлять значение для сознания и чтобы возможно было различать большую или меньшую степень его. Кроме того, удовольствие не есть единственный элемент. Субъективная польза есть приятное чувство, соединенное со знанием, что удовольствие обусловлено внешним условием или вещью, именно объективной пользой. Это - удовольствие, приписываемое внешней причине. Раз этот умственный фактор не будет включен, вся теория пользы, построенная с таким трудом, распадется вдребезги, потому что эта теория всегда признавала молча в качестве меньшей посылки, что меняющиеся состояние чувств сопровождаются всегда некоторым знанием качественных или количественных изменений во внешних условиях, которым соответствует состояние чувств. Следовательно, первоначальная польза есть подлежащее оценке удовольствие, сознательно приписываемое внешней причине, а конечная польза есть подлежащее оценке удовольствие, сознательно приписываемое конечному действию внешней причины. В добавление к различию между первоначальным и конечным чувством, в качестве просто чувств, конечная польза заключает в себе еще и представление различия между первоначальным и конечным действием той же причины.

Раз такое критическое отношение будет усвоено, вопрос о конечной пользе и о социальной эволюции станет так же ясен, как и вопрос о первенстве первоначальной пользы. Если верно, что зарождающееся сознание первоначальной пользы предшествует ассоциации, то не менее верно и то, что ассоциация предшествует разграничению конечной причины с первоначальной, а следовательно, и осознанию конечной пользы. Три различных довода поддерживают справедливость этого утверждения. Во-первых, имеется налицо простой факт, что психические зачатки ассоциации наблюдаются в самых низших формах животной жизни, между тем как представления о конечной пользе обнаруживаются только в более высоко развитых организмах. Во-вторых, - что может объяснить до некоторой степени эти факты, доставленные нам наблюдением, - мы знаем, что ассоциация умножает количество сознательных опытов; если она действительно играла в умственной эволюции ту роль, которая приписывается ей в настоящей книге, то она должна была служить главным агентом в деле дифференциации, усиления приятного чувства и в развитии ума, улавливающего отношение между состояниями чувств и их объективными условиями. В-третьих, - мы продолжаем объяснение подвергнутых наблюдению фактов - переживание животной жизни в борьбе за существование зависит или от большой плодовитости, или от взаимной помощи, присущей ассоциации, или от умственных средств. Высокая плодовитость находится в антагонизме с умственной эволюцией, а умственная совершается на счет высокой плодовитости. Ассоциация обеспечивала переживание во время перехода от переживания путем физиологического процесса до переживания путем процесса психологического. Без ассоциации сознательная жизнь никогда не достигла бы той степени развития, при которой возможно представление о конечной пользе.

Субъективная стоимость (cost) есть умственное явление, еще более сложное, чем конечная польза, а так как оно заключает в себе представление о двойном ряде отношений, а именно, во-первых, тех отношений, которые образуют субъективную пользу сами по себе, а во-вторых, дальнейшего отношения, существующего между субъективной пользой И усилием или между субъективной пользой и каким-либо другим видом труда (pain).

Но еще более сложной представляется субъективная ценность. Еще более нелепым, чем отождествление субъективной пользы с простым удовольствием, было отождествление субъективной ценности с удовольствием.

Здесь нам возможно дать лишь самое краткое изложение этого предмета. Когда достигнуто было известное разнообразие в объективных полезностях и каждому индивидуальному сознанию представлен был целый ряд их для выбора, тогда делается сравнение полезностей друг с другом и с их относительными стоимостями (cost). Полезности и стоимости рисуются в воображении раньше, чем они действительно подвергаются опыту и относительно их образуются различные суждения. Особенно часто подвергаются оценке действительные стоимости. Под этим словом подразумевается сравнительная способность одинаковых видов и количеств товаров доставлять удовлетворение при изменяющихся условиях потребности. Действительная полезность одной тонны угля не та в июле, как в феврале. Для сравнительного оценивания действительных полезностей мы употребляем выражение "оценка". Субъективная ценность есть оценка действительной полезности, которая еще ожидается в будущем. Она получается из сравнения различных полезностей и различных стоимостей. Очевидно, что эти умственные операции далеко не просты и не могут быть произведены такими существами - если таковые существуют, - о которых можно было бы сказать, что они ничем не обязаны ассоциации. Субъективная ценность появляется только в обществе.

Отсюда можно вывести в кратких чертах следующее заключение: с самого начала приятные и тягостные чувства внутри и ассоциация вне были неразлучно связаны друг и другом. Первоначальная польза предшествует конечной пользе, субъективной стоимости и субъективной ценности. Субъективное истолкование общества в выражениях этих последних понятий не может никоим образом привести нас назад к анализу социальных оснований или социальных зачатков во времени. Социальная эволюция предшествует всякого рода утонченным видам пользы. Когда во время социальной эволюции появляются эти утонченные виды, они вступают в процесс как новые факторы и, следовательно, предшествуют многим из более или менее сложных форм социального развития. Следовательно, только последние виды пользы и только они одни допускают субъективное истолкование⁸ выражениях утилитарной теории, переходящей за пределы исследования простейшей первоначальной пользы.

Из изложенного очевидно, я думаю, что, насколько мы можем определить предмет путем исследования последствий явлений, целая наука отвлеченной политической экономии не может считаться предшествующей социологии как Целому.

Подобным же образом можно доказать, что отвлеченная этика не предшествует социологии как целому, хотя некоторые части социологии предполагают этические теории. Но как бы то ни было, начинают ли появляться в нашем сознании понятия о праве и несправедливости до установления каких-либо социальных отношений, развитие их представляет результат ассоциации.

Но даже если бы такого рода отношения преемственности между социальными, экономическими и этическими явлениями могли быть показаны в подробностях, Участвует психологическая последовательность в эволюции знания, которая не быть оставлена без внимания и которая в конце концов определяет отношение отвлеченной политической экономии и отвлеченной этики и конкретной социологии. Отвлеченные науки не могут развиваться в умственной пустоте. Все отвлеченные знания предполагают существование конкретной науки.

Если эти вполне очевидные и общераспространенные истины до сих пор оставлялись без внимания писателями, отводившими политической экономии и этике первое место во времени перед социологией, то это может быть объяснено непроходимыми затруднениями, представляемыми последней наукой. Если все отвлеченные принципы предполагают существование описательного и исторического содержания конкретной науки и если все объяснительные части конкретной науки предполагают существование отвлеченных принципов, то не уничтожается ли этим самым единство всякой науки? Если некоторые части политической экономии предполагают существование некоторых частей социологии, а части социологии предполагают существование частей политической экономии, то существует ли у нас в действительности политическая экономия или социология? Если математические принципы выводятся из астрономии и если астрономия предполагает существование математики, то были ли в действительности когда-либо отдельными науками астрономия и математика?

Подобного рода смешение часто вытекает из попыток определить простые отношения так, как будто бы они были совершенно просты. Это именно и было сделано при классификациях наук.

Хорошо известная классификация Конта распределяет все науки в последовательный ряд. Конт верил, что знание подвигается от общего к частному, от отвлеченного к конкретному и от простого к сложному. Следовательно, от отводит математике первое место в своей иерархии, а затем в поименованном порядке распределяет астрономию, земную физику (со включением в нее и химии), биологию (со включением в нее психологии) и социологию.

Спенсер доказывает, опираясь на целый арсенал примеров, что никакое простое линейное распределение не может представить эволюции научного знания. Новые науки постоянно вносят свои лепты в старые. Новые знания расширяют знание, и это одинаково верно как по отношению конкретного знания к отвлеченному, так и по отношению конкретного знания к конкретному и отвлеченного к отвлеченному. Разум движется от конкретного к отвлеченному, но он затем применяет свои обобщения к дальнейшему истолкованию конкретных явлений.

Спенсер указывает дальше на ошибку, скрывающуюся в слове "общий", ошибку, в какую впадает и Конт, когда он смешивает общее с отвлеченным. "Абстракт, отвлечение означает отделение от явлений частных случаев; обобщение означает проявление в многочисленных случаях". Читателю может показаться, что слово "специальный" также имеет более чем одно значение. Специальный случай может быть частным; он может быть необыкновенным или исключительным, или мелочным, или подробным. Отсюда очевидно, что если нам говорят, что знание подвигается от общего к специальному, то следует спросить: от какого общего и к какому специальному. Мы, конечно, не можем знать отвлеченного, пока не узнаем конкретного. Мы не можем познать проявлений в многочисленных случаях, пока не познаем проявления в частном случае. Но мы познаем обыкновенное раньше, чем знакомимся с необыкновенным, и мы приобретаем знания об общем раньше, чем ознакомимся с подробностями.

В целом можно сказать, что знание подвигается вперед от знакомства со сравнительно простыми явлениями, которые можно наблюдать повсюду, до понимания сложных явлений, которые встречаются сравнительно редко. Но при этом поступательном движении конкретное описание и формулировка его сплетаются друг ^с другом. Поэтому мы не можем ставить в один ряд отвлеченные и конкретные науки.

Согласно с этим, Спенсер сводит в одну отдельную группу отвлеченные науки, во вторую группу отвлеченно-конкретные, а в третью - конкретные. Отвлеченные науки, логика и математика, излагают отношения. Отвлеченно-конкретные науки, молекулярная физика и химия, излагают свойства. Конкретные науки, астрономия, геология, биология, психология и социология, излагают агрегаты.

Излишней и запутанной частью этой классификации является отвлеченно-конкретная группа. Исследование свойств или сил представляет совершенно такую же отвлеченную науку, как исследование отношений. Во всякой науке мы должны делать одно из двух. Мы можем сосредоточить наше внимание на одной действительной группе отношений, свойств и сил, образующих совместно совершенно конкретный агрегат, и сделать попытку понять это и объяснить как одно целое. Таков метод конкретных наук. Или мы можем сосредоточить свое внимание на одном свойстве или отношении или на одной силе; или на одном разряде отношений, свойств или сил и проследить его во всех агрегатах, в каких он находится. Таков метод отвлеченной науки. Но ни один из этих методов не может быть проведен до своих крайних последствий без помощи другого. Отвлеченность предполагает конкретное знание, но раз отвлеченность достигнута, она должна вернуться назад к конкретному знанию как к организующему принципу, прежде чем будем в состоянии вполне понять какой-либо агрегат.

Поэтому более удобно относить науку в класс отвлеченных, если она занимается преимущественно отношениями, свойствами или силами и только случайно агрегатами. Молярная и молекулярная физика - науки отвлеченные. Наука конкретна, если ее главная цель - объяснить агрегаты как таковые, хотя она при этом имеет дело со свойствами и силами и пользуется методами абстракции. Химия в целом конкретная наука.

Итак, вместо одного последовательного ряда наук существует два различных порядка наук, до такой степени связанных друг с другом, что они образуют перекрестные классификации в каждой части сложной области знания...

Таким образом социология своим единством цели и метода ясно отграничивается от отвлеченных наук, хотя сама пересекает их или пересекается ими; она ограничивается исследованиями более общими и более основными, чем те, которые образуют социальные науки, хотя сама входит в состав этих наук и дифференцируется в них; отделившись от психологии, она пользуется принципами психологии для истолкования наиболее сложных явлений, представляющихся наблюдению человека, и имея область, так же точно определенную, как и область всякой другой науки, она продолжает находиться в полной связи с каждой наукой в неделимом мире знания. При научном разделении труда социологу принадлежит совершенно отдельное, самостоятельное дело, но успешный ход его работы будет незначителен, если он не вступит в разумное сотрудничество с товарищами по работе в других областях знания и если они не будут поддерживать его.