Глава 6. Постсоветская этнополитика и конфликты

Начиная со второй половины 1980-х гг. карачаевские и балкарские версии этногенеза стали более радикальными и этноцентристскими. У этого были, очевидно, две причины. Во-первых, местные ученые стали чувствовать себя свобод­нее и раскованнее по отношению к столичной науке, влия­ние которой в республиках значительно ослабло. Во-вторых, на фоне быстрых и глубоких социально-политических изме­нений люди остро ощутили свою личную причастность к политическому процессу, и в республиках обострилась борьба за власть между этнократическими элитами. В Кабардино-Балкарии усилились трения между балкарским меньшинством и кабардинским большинством, а в Карачаево-Черкесии - между карачаевским большинством и черкесским меньшин­ством. Возникла острая нужда в легитимизации своих пре­тензий историей, и резко возросла потребность в славных престижных предках. Помимо указанных линий конфронта­ции дало о себе знать давнее символическое соперничество с осетинами из-за аланского наследия.

Основу населения Кабардино-Балкарии составляют три этнические группы: кабардинцы, балкарцы и русские. За период между 1989 и 1997 гг. их доля в населении республи­ки изменилась следующим образом: кабардинцы и балкарцы несколько усилили свои позиции - соответственно с 48,2% до 51,9% и с 9,4% до 10%, а доля русских упала с 32% до 29,3% (Музаев 1999. С. 116; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 164). Большинство населения Карачаево-Черкесии также составляют три группы - русские, карачаевцы и черкесы. За тот же период их соотношение претерпело следующие изме­нения: доля русских упала с 42.4% до 40,6%, а доля карача­евцев и черкесов повысилась соответственно с 31,2% до 33,7% и с 9,7% до 11,6% (Музаев 1999. С. 134; Нахушев 1998. С. 5). При этом обе республики были дотационными и пережива­ли серьезные экономические трудности. Достаточно упомя­нуть, что весной 1995 г. уровень безработицы составлял в Ка­бардино-Балкарии 17,2%, а в Карачаево-Черкесии 18,3%, при том что в целом по Российской Федерации эта цифра состав­ляла 7,8% (Ткаченко 1996. С. 68).

С конца 1980-х гг. в республиках активно действовали по­литизированные этнонациональные движения. При этом ка­бардинцев и черкесов заботила консолидация с адыгейцами и шапсугами в единую адыгскую этническую общность и увеличение ее численности путем репатриации зарубежных адыгов. А карачаевцы и балкарцы добивались доведения до конца процесса своей реабилитации, включая полное возвра­щение политических и территориальных прав. Кроме того, некоторые из их духовных лидеров также мечтали о единстве тюрков на Северном Кавказе и пытались конструировать единый карачаево-балкарский этнос [25]. Одним из первых это стал подчеркивать У. Б. Алиев, полностью отказавшийся от своего прежнего представления о двух народах (см.: Алиев 1960), В начале 1970-х гг. он уже настаивал на том, что ка­рачаевцы и балкарцы были одним народом, искусственно раз­деленным после Октябрьской революции. Он сожалел о том, что отсутствие единого названия мешает их сплочению. Сам он теперь писал о «карачаево-балкарцах» (Алиев 1972. С. 8). Как свидетельствуют местные специалисты, в условиях малоземелья на Северном Кавказе важнейшим компонентом современной этничности является представление о четких границах этнических территорий; иными словами, наблюда­ется гипертрофирование «этнотерриториальной идентичнос­ти» (Битова и др. 1996. С. 17; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 72). Это - плод советской национальной политики, установившей жесткую связь между этничностью и администра­тивно-территориальными подразделениями. Ведь, как верно подчеркивают ученые, границ между кабардинцами и балкар­цами в современном смысле никогда прежде не было. На­против, между ними издавна установились симбиотическис взаимоотношения, и в различные сезоны года то кабардин­цы выпасали свои табуны на высокогорных балкарских зем­лях, то балкарские пастухи спускались со своими стадами вниз по отрогам гор (Мизиев 1998. С. 73 - 75; Кумыков, Мизиев 1995. С. 108-109; Бекалдиев 2003. С. 103-104). Не­лишне напомнить, что такой хозяйственный симбиоз был типичен для живущих рядом традиционных земледельческих и скотоводческих групп; он, в частности, был характерен для земледельцев-армян и скотоводов-азербайджанцев в Нагор­ном Карабахе. В этих условиях строгое этнотерриториальное размежевание представляет фактически неразрешимую зада­чу, и стремление современного государства к ее однозначному решению неизбежно провоцирует острый этнический конф­ликт (Ямсков 1998; Tishkov 1997. Р. 43-76).

Опасность такого конфликта была весьма ощутима в Ка­бардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии в 1990-х гг. Созна­вая себя этническим меньшинством, уже однажды обижен­ным властями, балкарские националисты с подозрением относились к установлению либеральной демократии, от которой они не ожидали ничего, кроме дальнейшего ущемле­ния своих прав. Их опасения стали оправдываться уже в на­чале 1990 г., когда на выборах в Верховный Совет Кабарди­но-Балкарской АССР они получили меньше депутатских мест, чем это было в предшествующие годы. Недовольство грозя­щей ей ролью вечного политического маргинала в республике привело к консолидации балкарской элиты, и она попыта­лась сделать ставку на «национально-территориальный суве­ренитет» (Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 107-109), вполне допускавшийся Декларацией о суверенитете Кабардино-Бал­карии, принятой верховной властью республики 30 января 1991 г. (Бабич 1994. Т. 1. С. 60).

Это казалось тем более оправданным, что в октябре 1990 г. кабардинская национальная организация «Адыгэ Хасэ» (Адыг­ский Совет) выдвинула задачу «формирования федерации адыгских народов Кавказа», в сентябре 1991 г. конституиро­валась политическая партия «Адыгский национальный конг­ресс», поставившая своей целью «восстановление в полном объеме государственности адыгов на всей территории их про­живания в РСФСР» (Бабич 1994. Т. 2. С. 105, 164), и кабар­динские и черкесские интеллектуалы заговорили о перспек­тиве создания «единого черкесского государства», которое бы включало Кабарду, Черкесию, Адыгею и часть Черноморского побережья (Смирнова 1993. С. 7: Кажаров 1994. С. 50). Правда, начиная с осени 1992 г. это положение исчезло из про­граммных документов кабардинских националистов, хотя они не отказались от термина «адыгская нация» (см., напр.: Ба­бич 1994. Т. 2. С. 96) и активно культивируют общеадыгское этническое самосознание (Программа 1992; Акиева 1998. С. 70; Адыгэ Хасэ 2001. С. 146-147). Все же идея «единого го­сударства адыгов» не была забыта, и временами она всплы­вала в выступлениях отдельных кабардинских (см., напр.: Бабич 1994. Т. 2. С. 156) и других адыгских интеллектуаль­ных лидеров.

Однако в последние годы адыгские лидеры делают став­ку прежде всего на культурную консолидацию: между адыг­скими народами участились культурные и научные контак­ты, написана единая «История адыгов», создастся Адыгская энциклопедия, предпринимаются усилия по унификации от­дельных адыгских языков и созданию общеадыгского лите­ратурного языка. Например, в ноябре 1999 г. в Нальчике состоялась региональная научная конференция, принявшая проект унификации алфавита и орфографических систем адыгских языков, призванный содействовать взаимопонима­нию адыгских народов (Бегидов 2003. С. 131-132). Огром­ную символическую роль играет и установление Дня памяти адыгов, отмечаемого всеми адыгами ежегодно 21 мая начи­ная с 1990 г. (Аккиева 2002. С. 263). Правда, тогда же выш­ло постановление Верховного Совета КБАССР о проведе­нии ежегодно 8 марта Дня памяти жертв насильственного выселения балкарцев (Зумакулов 2001. С. 794-795).

Консолидации адыгов способствует мобилизованная па­мять о выселении значительной их части в Османскую им­перию как печальном итоге Кавказской войны (Ханаху, Цвет­ков 1995. С. 60). В исторической литературе, выпускавшейся адыгами в последние 10-15 лет, постоянно подчеркивалось, что в 1859-1864 гг. пределы России пришлось покинуть полумиллиону адыгов, причем до половины этих вынужден­ных переселенцев погибли в пути. Эти трагические события описываются как «геноцид адыгов» (Битова и др. 1996. С. 7; Кумыков 1994. С. 10-16; 2001. С. 22; Беджанов 1997. С. 103 - 107; Коков 1997: 2001а. С. 47; Бегидов 2003. С. 32, 34). В публикациях Международной черкесской ассоциации Кавказ­ская война регулярно фигурирует как «русско-кавказская». Память о ее ужасах культивировалась в особенности в 1994 г. накануне 130-летнего юбилея ее окончания. Тогда у адыгс­ких активистов вызывали тревогу попытки некоторых русских историков и политических деятелей оправдать действия цар­ской армии на Северном Кавказе (см., напр.: Азаров, Марущенко 2001). Они видели в этом шовинизм и обращались к российским парламентариям и президенту Ельцину с просьбой осудить геноцид адыгов (К правдивой оценке 1994; Обращение 1994; Кумыков 1994. С. 20; Ханаху, Цветков 1995. С. 60). Один из них даже предлагал создать в Нальчике Музей истории геноцида и колонизации адыгского народа (Дзухэ 1994).

Ради солидарности с остальными адыгами и многими другими коренными народами Северного Кавказа кабардин­цы даже готовы отказаться от популярной долгие годы вер­сии о добровольном присоединении их предков к Московс­кому царству в 1557 г., юбилей чего был торжественно отпразднован в 1957 г. Едва ли не первым новую интерпре­тацию присоединения Кабарды к России озвучил кабардин­ский историк В. Н. Сокуров на совещании историков в Москве в 1989 г. В его формулировке в 1557 г. произошло не «вхождение», а принятие кабардинцев на службу Москов­скому государству при условии оказания тем военной помо­щи Кабарде. Иными словами, это был взаимовыгодный до­говор о союзе, а вовсе не принятие в подданство (Сокуров 1995). Вслед за ним это подхватили другие авторы (Беджа­нов 1997. С, 336; Ибрагимбейли 1998; Дзамихов 2001. С. 57-60), и начиная с 1994 г. эта версия стала входить в кабарди­но-балкарские учебники по истории (Кумыков, Мизиев 1995. С. 89; Бекалдиев 2003. С. 73). Теперь местные ученые пола­гают, что о вовлечении адыгов в административно-полити­ческую систему Российского государства следует говорить начиная лишь с 1820-х (Бегидов 2003. С. 19-23) или даже 1860-х гг. (Битова и др. 1996. С. 7). Правда, это не помеша­ло властям Кабардино-Балкарской Республики устроить в 1997 г. празднование 440-летия «добровольного присоедине­ния» к России. Впрочем, мнение президента республики В. М. Кокова на этот счет, похоже, еще окончательно не определилось. В некоторых случаях он придерживается прежне­го подхода (Коков 1997; 2001а. С. 434), но иногда трактует договор 1557 г. как заключение военно-политического союза между Россией и Кабардой, будто бы не посягавшего на не­зависимость последней (Коков 2001а. С. 42-44).

Некоторые наблюдатели подозревают, что во всем этом следует видеть подготовку к строительству Великой Черкесии. Признаки этого они усматривают в следующих действиях адыгских лидеров: в упомянутом выше лозунге единого Адыг­ского государства, в создании Всемирной черкесской ассо­циации в мае 1991 г. на I Всемирном адыгском конгрессе, в требованиях восстановления Шапсугского национального района на территории Краснодарского края, в прозвучавших в июне 1994 г. предложениях Адыгеи к Краснодарскому краю обменяться некоторыми территориями, с тем, чтобы Адыгея подучила общую границу с Карачаево-Черкесией и Абхази­ей (Пачегина 1994а) [26], в создании 25 июля 1997 г. Межпар­ламентского совета республик Адыгеи, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии (Шестаков 1991; Иванова 1992; Игнатенко, Салмин 1993. С. 97; Чернов 1995; Николаев 1998; Боташев 2001. С. 98: Малашенко 2001. С. 160; Царапкина 2001; Коркмазов 2002. С. 149: Максимов, Латышев 2005). Начиная с конца 1980-х гг. адыгские общественные органи­зации призывали к репатриации зарубежных соотечественни­ков (Налов 1989), и определенные шаги в этом направлении были сделаны в 1998-1999 гг., когда в Адыгею переселилось несколько десятков семей адыгов из Косова. Правда, надеж­ды на большой приток репатриантов как будто бы не оправ­дались в 1990-х гг. Адыгея приняла всего 1106 потомков махаджиров, а Кабардино-Балкария-630. В последние годы этот ручеек стал вообще иссякать (Аккиева 2002. С. 92. См. также: Г. Чочиев 1997. С. 429; Smith 1998. Р. 94).

Во второй половине 1990-х гг. под эгидой Черкесской Международной академии наук готовилось восьмитомное издание по истории адыгов, в котором целый том должен был быть посвящен никогда не существовавшей «Республике Адыгов в составе СССР и России». Руководитель этого про­екта с горечью замечал, что «адыги могли бы образовать го­сударство еще в XIX веке, которое ныне не уступало бы по численности населения и размерам территории таким евро­пейским странам, как Венгрия, Болгария, Австрия или Че­хия» (Аутлев 1997. С. 108).

Миф о Великой Черкесии [27] порождает у карачаевцев и балкарцев опасение в том, что речь идет о деятельности, направленной против их насущных интересов (см., напр.: От редакции 1997; Обращение 1998; Абдуллаев 1998; Аланов 1998; Чомаев 1998; Байрамкулов 1999. С. 411-413; Джаппуев 1999; Лайпанов 1999; Червонная 1999. С. 94). В ответ на это их духовные лидеры и заговорили о необходимости карачаево-балкарского единства (Журтубаев 1991. С. 8; Джаппуев 1999. См. также: Урусов 1993. С. 7; Кучинаев 2001. С. 19). Вряд ли следует удивляться тому, что такой проект порождает жгучий интерес к общей истории. Вот почему в течение последних 15 лет наблюдался расцвет исторических концепций местных ревизионистов, специалистов и дилетантов, о чем речь пой­дет ниже. Одна из таких концепций содержится в вышедшей недавно книге двух карачаевских авторов, заместителя дирек­тора Карачаево-Черкесского института гуманитарных иссле­дований Р. С. Тебуева и заведующего сектором истории ка­рачаевского отдела того же института Р. Т. Хатуева, с красноречивым названием «Очерки истории карачаево-балкарцев» (Тебуев, Хатуев 2002). Так к середине 1990-х гг. идея широких коалиций на основе этнического родства получила определенную популярность как у адыгов, так и у балкарцев и карачаевцев (Крицкий 1995. С. 77).

Одновременно карачаевцев беспокоят попытки нового пере­смотра проблемы депортации и оправдания действий сталин­ского режима. Поэтому бурю возмущения у них вызвала в 1998 г. защита докторской диссертации майором милиции А. М. Гоновым, начальником кафедры государственно-право­вых дисциплин нальчикского факультета Ростовской высшей школы МВД, по теме «Проблема депортации и реабилитации репрессированных народов Северного Кавказа: 20-90-е годы XX в.». Карачаевские ученые однозначно усмотрели в этой ра­боте стремление придать юридическую основу акту депорта­ции и потребовали привлечь автора к ответственности за про­паганду с целью воспрепятствовать реабилитации (Абдуллаев 1998; Керейтов и др. 1998; Тебуев, Хатуев 2002. С. 177). Дру­гой повод для возмущения им дал один из популярных вузов­ских учебников по истории России. Говоря о причинах депор­тации народов Северного Кавказа, его авторы в качестве единственного «народа-отщепенца», якобы заслужившего своей участи, назвали карачаевцев, опираясь при этом исключитель­но на данные, полученные от работников НКВД (Мунчаев, Устинов 1997. С. 375). Это вызвало возмущение карачаевских интеллектуалов (Абдуллаев 1998), обратившихся с письмом протеста в Министерство образования РФ и в Верховный суд РФ. Видимо, их протест дошел до авторов учебника, и в сле­дующем его издании те, сохранив прежний текст, уже не от­важились приводить конкретные примеры «отщепенцев» (Мунчаев, Устинов 2002. С. 424).

В 1990-х гг. среди балкарцев, разочарованных крушением своих политических надежд на паритетное представительство, зрело недовольство властью доминирующего большинства, представленного кабардинцами, и складывалось представле­ние о невозможности совместного обитания с кабардинцами и черкесами (Червонная 1999. С. 93—95). Среди их интеллек­туальных лидеров было распространено убеждение в том, что понятие «кабардино-балкарский народ» было искусственным, что в республике ущемляются права балкарцев и что им там грозит ассимиляция, если они не получат своей собственной автономии (Биттиров 1991). В ответ кабардинские авторы доказывали, что, напротив, в республике ущемлялись права прежде всего кабардинцев. Они отмечали, что урбанизация гораздо меньше затронула кабардинцев, чем русских и бал­карцев, и что такая же диспропорция наблюдалась в интел­лектуальной (в культуре, просвещении, науке) и управленчес­кой сферах (Унежев 1991).

Как бы то ни было, возникшее в 1989 г. балкарское на­циональное движение «Тере» связало вопрос о политической реабилитации балкарского народа с созданием национально-территориальной автономии, причем в тех границах Балкарии, которые существовали до марта 1944 г. (Бабич 1994. Т. 2. С. 176; Атабиев 1994. С. 197). Эта идея была озвучена на I съезде балкарского народа 30 марта 1991 г. и вошла в его резолюцию (Алиева 1993а. Т. 3. С. 308). В борьбе за па­ритет балкарские политические лидеры напоминали о том, что в январе 1922 г. Балкария и Кабарда объединились как две равноправные политические единицы. Следовательно, рассуждали они, в республике имелись два титульных наро­да, что требовало реформы государственного устройства на основе федеративного договора между Балкарией и Кабардой как суверенными политическими единицами. В принципе эту позицию разделяли и лидеры Конгресса кабардинского на­рода (Бабич 1994. Т. 2. С. 45-49, 53-54, 92). Вначале пред­ложение о восстановлении районов Балкарии, существовав­ших к началу 1944 г., было одобрено Верховным Советом Кабардино-Балкарии, причем территориальную реабилитацию балкарцев предполагалось осуществить до 1 ноября 1991 г. (Бабич 1994. С. 54, 66, 85). Однако, опасаясь того, что реа­лизация этих планов может привести к расколу республики, некоторые кабардинские лидеры в своей программе начали подчеркивать принцип целостности территориальных границ республики и установку на формирование гражданской на­ции — «народа Кабардино-Балкарии». Поэтому весной 1991 г. лидеры Адыгэ Хасэ высказались против восстановле­ния прежних балкарских районов — ведь, во-первых, су­ществовавшие до 1944 г. районы имели, на их взгляд, сугу­бо административный, а не национально-территориальный характер, а во-вторых, социально-демографическая ситуация с тех пор существенно изменилась. Выступая на I конферен­ции кабардинского народа 9 апреля 1991 г., член Президиу­ма Совета Адыгэ Хасэ X. Б. Хоконов предупреждал, что по­становка вопроса об этнических границах может вызвать непредсказуемые последствия, чего следовало бы избегать. Эта позиция и была зафиксирована в резолюции конферен­ции (Бабич 1994. С. 132-133, 136-141, 144; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 112-116, 121-122).

Осенью 1991 г. политическая ситуация в республике зна­чительно осложнилась. К этому времени местная власть пе­реживала кризис, прежние руководители сложили свои пол­номочия, на сентябрьской сессии Верховного Совета была учреждена должность Президента Республики, и в ноябре проходила кампания по его выборам. Балкарцы, ожидавшие принятия принципиальных решений по своей реабилитации до этих выборов, были разочарованы тем, что этого так и не случилось. Поэтому 17 ноября 1991 г. они провели съезд балкарского народа, провозгласивший Республику Балкарию и национальный суверенитет балкарского народа (Бабич 1994. Т. 2. С. 183—184). Следует отметить, что руководство респуб­лики вовсе не было настроено тормозить процесс террито­риальной реабилитации балкарцев, и поначалу Верховный Совет Кабардино-Балкарии даже поддержал решения съезда балкарского народа (Бабич 1994. Т. 1. С. 100). Вместе с тем не прошло и месяца, как власти республики заняли более осторожную позицию, осознав, что суверенизация Балкарии способна вызвать острый межэтнический конфликт (Бабич 1994. Т. 1. С. 100—103). Однако лишь 21 июля 1994 г. парла­мент республики отменил вынесенное прежде решение о признании Республики Балкарии (Бегидов 2003. С. 49—50). Кабардинцы воспринимали планировавшееся балкарцами территориальное размежевание как шаг к полной государственной суверенизации Балкарии и сокращение своей ис­торической территории, что больно ударяло по их интересам. Между тем балкарцы действовали решительно, и о серь­езности их намерений говорило образование Национально­го Совета балкарского народа (НСБН), избранного съездом балкарского народа в качестве высшего органа власти балкар­цев между съездами. 29 декабря 1991 г. НСБН провел среди балкарцев референдум, участники которого с энтузиазмом поддержали план по созданию Республики Балкарии. В от­вет 10—12 января 1992 г. был проведен съезд кабардинского народа, где было решено «восстановить суверенитет Кабар­динской Республики в пределах исторической территории кабардинского народа», которая определялась границами 1863 г. (Бабич 1994. Т. 2. С. 13; Бегидов 2003. С. 53). На этот раз руководство Адыгэ Хасэ поддержало решение о террито­риальном размежевании (Бабич 1994. Т. 2. С. 148). На съез­де был избран Конгресс кабардинского народа (ККН), наде­лявшийся властными полномочиями среди кабардинского народа. Подобно решениям балкарского съезда, эти решения также были поначалу одобрены Верховным Советом респуб­лики, и 20 февраля 1992 г. была создана специальная комис­сия для реализации требований обоих съездов (Бабич 1994. Т. 1. С. 105, 109-110).

Однако упорядочивание порядка землепользования нача­лось с лишения ряда малоземельных балкарских колхозов тех земель, которые они получили в 1957 г. Вслед за этим воз­никла цепная реакция земельных требований и исков со стороны колхозов, расположенных в спорных районах, причем, как правило, споры решались не в пользу балкарцев (Бабич 1994. Т. 1. С. 107, 111-112, 132; Т. 2. С. 230. 233: 1998. С. 152). В итоге в условиях слабости республиканской власти в 1992 г. в республике фактически возник этнополитический раскол. Его следствием стало резкое обострение межэтничес­ких отношений вплоть до столкновений на национальной почве (Бабич 1994. Т. 1. С. 22-23, 103-104. 130-131: Т. 2. С. 202-203, 227-229, 240-241: 1998. С. 149-150; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 148). В течение 1992—1993 гг. респуб­ликанское руководство всеми силами стремилось избежать кровавого конфликта и ослабить этнонационалистические настроения в обществе (Бабич 1994. Т. 1. С. 158—165; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 133—154; Бегидов 2003. С. 54—55).

Отделение Балкарии в качестве суверенной республики неизбежно поднимало болезненный территориальный вопрос, вот уже более 150 лет осложняющий взаимоотношения между балкарцами и кабардинцами. Дело в том, что как отмечалось, до второй половины XIX в. между кабардинскими и балкар­скими землями никогда не было строго демаркированной гра­ницы. Документы того времени свидетельствуют о том, что земли пограничных областей постоянно меняли своих вла­дельцев. Скажем, если в первой половине XIX в. под давле­нием русских войск кабардинцы уходили все выше в горы и в ряде случаев селились на балкарских землях, то начиная с середины XIX в. балкарцы иногда основывали свои поселе­ния на территории кабардинцев (Думанов 1991; Карданов 1993. С. 7, 11—15). При этом для балкарцев, самых богатых скотоводов Северного Кавказа, критическую роль в их хо­зяйственной системе играл доступ к предгорным весенним, летним и осенним пастбищам. Традиционно они по дого­воренности с кабардинскими князьями использовали при­надлежавшие тем предгорные и равнинные пастбища (Кудашев 1991. С. 156, 172). Однако после того, как российские чиновники попытались четко разграничить кабардинские и балкарские территории, между балкарцами и кабардинцами начались земельные споры (Кудашев 1991. С. 165—171), и в итоге балкарцам пришлось арендовать земли у кабардинцев и сванов за большие деньги (Тульчинский 1903. С. 181, 185—186: Абаев 1992. С. 25, 35-36; Даудов 1997. С. 173). Попыт­ка четко разграничить кабардинские и балкарские земли, имевшая место в 1863 г., провалилась (Кудашев 1991. С. 137, 150—153, 177—180; Карданов 1993. С. 8—11), и спуск горцев-балкарцев вниз по горным склонам продолжался. В 1920-е гг. они находили в этом поддержку у советской власти, что не могло нравиться кабардинцам (Бабич 1998. С. 148—149).

Масла в огонь подлила насильственная депортация бал­карцев в 1944 г., после которой былые балкарские земли перестали использоваться и пришли в запустение, а высоко­горные села оказались разрушенными (Зумакулов 2001. С. 314, 348—350). После возвращения на родину в 1957 г. бал­карцам было запрещено селиться на своих традиционных высокогорных территориях, где были устроены национальные заказники, зоны отдыха, турбазы. С тех пор возникло нема­ло населенных пунктов со смешанным кабардинско-балкарским населением (Хамдохова 1997. С. 168—169).

До недавнего времени все это не вызывало каких-либо за­труднений: между кабардинцами и балкарцами установились дружеские взаимоотношения, заключалось немало межэтни­ческих браков. Однако, с тех пор как в конце 1991 г. НСБН выступил с требованием образования Республики Балкарии, ситуация резко изменилась. Несмотря на уверения балкарс­ких лидеров в том, что «никаких территориальных претензий друг к другу у балкарцев и кабардинцев нет» (Ахметова и др. 1991; Кому мешает 1991), неизбежно завязался территориаль­ный спор, в котором обе стороны заняли достаточно жест­кую позицию (Карданов 1993. С. 25). С обеих сторон разда­вались призывы к учету «исторических границ» между Кабардой и Балкарией. Но так как такого рода строгих гра­ниц здесь никогда не было и в каждый исторический момент «этнические территории» выглядели по-разному, то остается неясным, где именно искать точку отсчета и какие границы следует считать «историческими». В то же время кабардин­цам оказывается намного проще аргументировать свою позицию чем балкарцам. Ведь в силу своей колонизационной экспансии в XIV—XVI вв. кабардинцам удалось занять доми­нирующее положение на Северном Кавказе, сохранявшееся ими вплоть до включения этого региона в состав Российс­кой империи. В целом данный период достаточно хорошо освещен источниками, и это не оставляет балкарцам надеж­ды на то, чтобы убедительно обосновать свои территориаль­ные притязания ссылкой на исторические документы.

Как уже отмечалось, поначалу балкарский проект терри­ториальной реабилитации апеллировал к границам начала марта 1944 г., а кабардинцы вспомнили об акте территори­ального размежевания, составленном специальной государ­ственной комиссией в 1863 г. (Калмыков 1996. С. 67: Хамдохова 1997. С. 169; Smith 1998. Р. 90). Для кабардинцев важность этого акта заключалась в том, что, во-первых, воз­вращение к нему помогло бы им вернуть значительные зе­мельные массивы, потерянные как в последние десятилетия Российской империи, так и в советское время, а во-вторых, показался им надежным юридическим документом в пост­перестроечное время, когда все советское с катастрофичес­кой скоростью теряло свою легитимность. Поэтому кабардин­ские лидеры и историки объявили акт 1863 г. единственным в истории правовым обоснованием этнических границ меж­ду кабардинцами и балкарцами (Думанов 1991; Сохов 1991. С. 1; О результатах 1992; Гучев 1994. С. 19; Сокуров 1994. С. 38-40; Бабич 1994. Т. 2. С. 43, 50, 99-100; Карданов 1993. С. 25-27). Между тем балкарцам невозможно с этим согла­ситься, ибо иначе они потеряли бы добрую половину земель, которыми обладали к 1944 г., и вновь оказались бы зажаты­ми в высокогорных ущельях, плохо приспособленных для круглогодичного обитания. Последнее обрекло бы их на ни­щету и отсталость, в особенности учитывая тот факт, что бур­ные события XX в. навсегда лишили их традиционной хозяй­ственной системы (Атабиев 1994; Мизиев 1999).

Поэтому для обоснования своих земельных прав балкарс­кие интеллектуалы обратились к весьма своеобразному доку­менту, якобы созданному в начале XVIII в., где четко фикси­ровались границы между этнической территорией балкарцев и их соседями (Об итогах 1992; Бабич 1994. Т. 2. С. 244; Хутуев 1994. С. 255). Речь идет будто бы о случайной находке в фамильной башне Киркоковых, расположенной в с. Усхур в принадлежавшем балкарцам Хуламском ущелье. Первым об этом в 1895 г. сообщил балкарский просветитель, старшина Балкарского общества М. К. Абаев (1857-1928) (Абаев 1895), принимавший тогда активное участие в отстаивании балкар­ских прав на землю в их споре с кабардинцами. Однако если он сообщал об обнаружении одной каменной плиты (Абаев 1992. С. 13), то хороший знаток Северного Кавказа, земле­мер Терской области Н. П. Тульчинский писал уже о двух плитках с балкарскими надписями, выполненными арабским шрифтом. В одной из них якобы говорилось о разграниче­нии балкарских земель и территорий, принадлежавших крымским ханам, с одной стороны, и русским властям, с другой. На другой плитке речь шла о более локальном земельном споре между местными крупными землевладельцами (Тульчинский 1903. С. 169). Вторая плитка сохранилась в Нальчик­ском музее и была обнаружена в 1950-е гг. известным совет­ским кавказоведом и специалистом по местной эпиграфике Л. И. Лавровым (Лавров 1960. С. 97, 114-115). Однако ни Лавров (Лавров 1968. С. 50), ни изучавший эту надпись ка­рачаевский лингвист С. Я. Байчоров (Байчоров 1982) не толь­ко не смогли дать ее полного литературного перевода, но и разошлись в том, земли какого владетеля представляли пред­мет спора. Все это лишь свидетельствует о сложности тако­го рода документов, чтение которых иной раз оказывается не под силу даже специалистам.

Иной оказалась судьба другого документа. Его следов в музеях не оказалось, и в свое время Лавров посчитал, что речь идет об одном и том же документе, по-разному прочитанном разными авторами (Лавров 1968. С. 50). Вслед за ним эту версию воспроизвел в своей докторской диссертации и И. М. Мизиев (Мизиев 1991а. С. 24-25). Позднее в Цент­ральном государственном военно-историческом архиве СССР была найдена копия этого документа с русским переводом текста. Однако остается неизвестным, кто перевел документ, кто снял с него копию и как она попала в московский ар­хив. Между тем, в отличие от рассмотренной выше надпи­си, этот документ на удивление оказался хорошо читаемым, и на него опирался балкарский юрист Б. А. Шаханов, отста­ивая в 1908 г. земельные права балкарских таубиев (Шаханов 1991. С. 149—150, 167). В документе якобы говорилось следующее: «Между кабардинцами, крымцами и пятью гор­скими обществами возник спор из-за земли. Пять горских об­ществ: Балкар, Безенги, Хулам, Чегем и Баксан. Горские общества избрали Кайтукова Асланбека, кабардинцы Казаниева Жабаги, крымцы Сарсанова Баяна, и они сделали Тере — определили: с местности Татартюп до Терека, оттуда до рав­нины Кобана, оттуда до перевала Лескенского, оттуда до кургана Наречья, оттуда до Жамбаша и на Малку. Верхняя часть принадлежит пяти горским обществам.

С Таш-каласы (Воронцовка) до Татартюпа — владение крымское. От Таш-каласы вниз — владение русских. Свиде­телями при этом были: из Крыма Агалар-хан, Отаров Отар; Отарова доставили горские общества. Писал Абдул-кади Халалов. Раджаб (месяц) в последних числах, в воскресенье 1127» (Шаханов 1991. С. 243).

Между тем не изученный никем из специалистов этот документ вызвал у кабардинцев вполне справедливые сомне­ния [28]. Ведь в указанное время (по разным авторам, между 1708 и 1715 гг. См.; Шаханов 1991. С. 243; Тульчинский 1903. С. 169: Абаев 1992. С. 13; Лавров I960. С. 97; Байчоров 1982. С. 138), по утверждению кабардинцев, их предки вели едва ли не постоянные войны с крымскими ханами, а южные пре­делы России тогда еще не достигали Кавказа (Мальбахов, Дзамихов 1996. С. 204-209; Дзамихов 2001. С. 89-91). Кро­ме того, Асланбек Кайтукин был кабардинским князем, и было бы странным, если бы он представлял на переговорах балкарские общества. Кабардинец Жабаги Казаноко (1685-1750) был известен как его помощник и никак не мог вы­ступать от имени другой стороны. В указанное время он был еще слишком молод, чтобы считаться авторитетом в столь серьезном споре. Что касается Агалар-хана, то в истории Крыма он неизвестен (Сокуров 1994. С. 41—42; Карданов 1993. С. 26), зато известен правитель Кази-Кумуха, Алагар-бек, умерший в 1858 г. На самом деле ситуация была еще сложнее, ибо сами кабардинцы тогда разделились на две враждующие партии — баксановскую и кашкатовскую. Имен­но первая владела Баксанским ущельем, а Асланбек Кайту­кин был одним из руководителей второй. В начале XVI11 в. первая партия поддерживала тесные отношения с крымцами, а вторая пыталась опираться на помощь России (Кокиев 1930. С. 78-79). Все это мало соответствовало содержанию при­веденного выше документа.

Правда, в исконном сообщении М. Абаева Агалар-хан назывался кумыком, а Отаров Отар отождествлялся со сван­ским князем Дадешкилиани. Поэтому в окончательном за­ключении балкарских участников спора о границах Балкарии Агалар-хан назывался дагестанцем, и утверждалось, что гра­ница проводилась между Балкарией и Кабардой, хотя в до­кументе фигурировали только горские (балкарские), крымс­кие (но, как когда-то подчеркивал М. Абаев, формально земли кабардинцев числились собственностью крымского хана) и русские владения. Наконец, по этой новой версии, надпись была вырезана на каменной стене, а не на плитке (Журтубаев 1991. С. 7; Хутуев 1994. С. 255). Позднее И. М. Мизиев утверждал, что она была нанесена на «меже­вую каменную плиту». Чтобы избежать уже возникшей пута­ницы, он произвольно датировал одну надпись 1709 годом, а другую 1715-м, не сообщая, что обе они имели одну и ту же дату - 1127 г. по хиджре (Мизиев 1998. С. 5, 84). Не сооб­щал он и того, почему в своей более ранней публикации он счел два этих документа за один и тот же письменный па­мятник, относившийся к 1715 г. (Мизиев 1991а. С. 24-25. Рис. 2). Одним словом, имеются все основания с подозрением относиться к рассматриваемому «документу» и допускать факт фальсификации. Между тем, карачаевские ученые продолжа­ют демонстрировать хуламскую плитку как свидетельство своей давней письменной традиции и документ для изучения традиционной социальной структуры (Малкондуев 2001. С. 47-49; Тебуев, Хатуев 2002. С. 128). Сведения об этой плитке даже попали в выпущенный недавно школьный учебник по истории Кабардино-Балкарии (Бекалдиев 2003. С. 86). Любопытно, что в своей последней книге, стремясь обо­сновать максимальные пределы Балкарии в XVIII в., Мизи­ев утверждал, что «каких-либо узаконенных в документах границ между балкарцами и кабардинцами никогда не было». О хуламской находке он предпочел промолчать (Мизиев 1995. С. 54-57). Правда, в его посмертной публикации, отстаивав­шей права балкарцев на спорные территории, снова упоми­налась хуламская надпись как «серьезный исторический до­кумент» (Мизиев 1999. С. 169-170).

Эта последняя из статей Мизиева интересна тем, что она окончательно открывает тайну его концепции. Ведь в очередной раз доказывая, что предки карачаевцев и балкарцев жили на Северном Кавказе с IV тыс. до н. э. и что кабардинцы появились там не ранее рубежа XV-XVI вв., он использовал эти построения для того, чтобы изобразить первых, безуслов­но, коренным населением, а последних-относительно не­давними пришельцами. Это представлялось ему убедительным аргументом, позволявшим отстаивать права балкарцев на об­ширные территории лесистых предгорий, составлявшие пред­мет векового спора. И он доказывал, что балкарские земли простирались на север вплоть до Нальчика, и само название этого города он пытался связывать не с кабардинским, а с балкарским языком (Мизиев 1999. С. 146-148, 154-155, 170-171).

Как бы то ни было, идея о Балкарской Республике ока­залась нереализованной. Социологический опрос населения в мае 1993 г. показал, что подавляющее большинство (87% кабардинцев, 79% балкарцев, 98% русских) поддержало идею единства республики (Хамдохова 1997. С. 170). В ноябре 1994 г. власти Кабардино-Балкарии провели выборочный оп­рос населения, оформленный как референдум. В селах его проведения проживала лишь треть общего балкарского насе­ления республики. Под определенным нажимом 95,7% участ­ников референдума высказались против разделения Кабарди­но-Балкарии и подписали воззвание о нелегитимности НСБН. После этого в ноябре 1994 г, был принят закон, по которо­му территория республики объявлялась неделимой, что дол­жно было положить конец настроениям суверенизации. А 1 сентября 1997 г. была принята новая Конституция Кабарди­но-Балкарии, которая не только полностью исключала пра­во народа на самоопределение, но даже не содержала упо­минаний о «кабардинском народе» и «балкарском народе» как титульных этнических группах (Конституция 2001). По сло­вам президента республики, это отражало принцип приори­тета прав человека и гражданина независимо от националь­ности (Коков 1997).

Балкарские националисты усмотрели в таком решении дискриминацию и ушли в жесткую оппозицию к властям Кабардино-Балкарской Республики. Во второй половине 1990-х гг. они постоянно жаловались на ухудшение положе­ния балкарского народа, и в их риторике звучали такие идеологемы, как «право народа на свою территорию», «балкар­ская государственность», «битва за собственный дом», «двуединая карачаево-балкарская нация». Они сетовали на за­мораживание реализации федерального Закона «О реабили­тации репрессированных народов», на потерю балкарцами «правосубъектности титульного народа», на низкое предста­вительство балкарцев во властных структурах, на нецелевое использование властями республики средств, выделенных на реабилитацию балкарского народа, на потерю балкарцами в ходе приватизации доступа к природным ресурсам и к при­носящим большой доход предприятиям, лечебницам и тури­стическим организациям, расположенным на их этнической территории, на отсталость инфраструктуры в балкарских рай­онах и высокую безработицу среди балкарцев (Городецкая 1996; Коваленко, Ибрагимбейли 1997; Обращение 1998; Музаев 1999. С. 124; Червонная 1999. С. 26; Джаппуев и др. 2001). Наконец, по словам балкарского лидера, Председателя Госу­дарственного Совета Балкарии Р. Джаппуева, балкарцев за­девало то, что официальные представители власти перестали называть их «балкарским народом» и начали включать в ка­тегорию «кабардино-балкарцев» или использовали термин «балкарское население». Балкарцы видели в этом опасный знак, сигнализирующий о начале наступления против их соб­ственной идентичности и превращение их в «политического изгоя и нищего на своей земле» (Джаппуев 1997; 1999; Джап­пуев и др. 2001).

Между тем к середине 1990-х гг. республиканская власть усилила свои позиции и отказалась от обещаний, данных в начале 1992 г. Правда, некоторые меры по реабилитации балкарского народа были приняты: например, указом прези­дента от 25 марта 1994 г. был учрежден «День возрождения балкарского народа» (28 марта), объявленный нерабочим, а в 2002 г. в Долинске был открыт мемориал жертвам полити­ческих репрессий (Зумакулов 2001. С. 6; Бекалдиев 2003. С. 289). Однако об образовании Балкарской Республики было прочно забыто, а те балкарские движения и организации, включая НСБН, которые продолжали на этом настаивать, подвергались гонениям. Балкарцы вновь подняли вопрос об образовании Балкарской Республики на съезде балкарского народа 17 ноября 1996 г., где был даже избран Государствен­ный совет. Его возглавил отставной генерал-лейтенант С. У. Беппаев, бывший (с 1991 г.) командующий Закавказс­ким военным округом, уволенный в запас после скандала, связанного с передачей Грузии запасов советских вооруже­ний (Городецкая 1996). После съезда лидеры балкарского движения были обвинены в экстремизме, и все формальные балкарские организации были распущены. Тогда 18 ноября 1996 г. с помощью ОМОНа был разгромлен Общественно-политический центр балкарского народа и запрещена деятель­ность НСБН, общественно-политического объединения «Тере», Союза женщин Балкарии, Совета старейшин. В сле­дующем году был закрыт печатный орган «Тере», газета «Бал­карский форум». Многие руководители балкарского движе­ния были арестованы и привлечены к суду (Гритчин 1997; Червонная 1999. С. 44-46, 50; Думанов 20016. С. 283-285; Кучмезова 2001. С. 209-212; Аккиева 2002. С. 285-286; Бегидов 2003. С, 59; Cornell 2001. Р. 267).

Обстановка накалилась до предела, и, по словам С. У. Беппаева, казаки Пятигорска и отряд из представителей реп­рессированных народов Северного Кавказа готовы были ока­зать балкарцам вооруженную помощь. Регион оказался на пороге серьезного вооруженного конфликта. В этих услови­ях Беппаев решил не рисковать и, заручившись поддержкой президента В. М. Кокова, выступил 28 ноября по местному телевидению с заявлением об отказе от решений недавно про­шедшего съезда балкарского народа (Червонная 1999. С. 49).

В итоге балкарское движение оказалось расколотым и потеряло поддержку значительной части балкарской элиты (Аккиева 2002. С. 284). Другая часть чувствует себя обделен­ной и представляет нынешнюю ситуацию как превращение Кабардино-Балкарии демократическим путем в «реальную Кабарду», где отныне власть будет навсегда в руках кабардин­цев (Джаппуев 1999; 2002; Червонная 1999. С. 40-41) [29]. Спра­ведливости ради следует отметить, что еще в апреле 1996 г. судом была приостановлена деятельность Конгресса кабар­динского народа.

После переизбрания 12 января 1997 г. президента В. М. Кокова на новый срок власти Кабардино-Балкарии подчерк­нуто отмежевывались от поддержки, каких бы то ни было этнических движений и делали ставку на единство «народа Кабардино-Балкарии» и нерушимость границ республики. На эти цели была направлена вся пропагандистская машина, и в своих выступлениях высшие государственные чиновники старались делать акцент на исторических фактах, способных сплотить местные народы в единую нацию [30]. Именно по этой причине создатели новой конституции республики, принятой 1 сентября 1997 г., сознательно не включили в нее названия отдельных этнических групп. Большую роль сыграло и назна­чение председателем Кабинета министров X. Д. Чеченова, пользующегося высоким авторитетом у балкарцев.

Между тем в марте 1998 г. бывшему председателю НСБН С. У. Беппаеву при поддержке властей КБР удалось восста­новить балкарское национальное движение под вывеской Общественной организации балкарского народа «Малкъар Ауазы» (Голос Балкарии) (Червонная 1999. С.