Разведывательные службы и создание советской атомной бомбы

Как это ни удивительно, но советские разведывательные службы сумели не только выжить, но и достаточно продуктивно работать даже в тех весьма неблагоприятных условиях, о которых говорилось выше. Одной из наиболее ярких страниц их истории в 1944—1953 гг. стала серия операций по получению информации, необходимой для разработки и производства принципиально нового вида оружия — атомной бомбы.

Первые сведения о начале работ, относящихся уже не только к теоретичеcким исследованиям в области прикладной ядерной физики, но и к практическому созданию атомной бомбы были, скорее всего, получены резидентурой ГРУ в Лондоне во время встречи исполнявшего обязанности резидента С. Д. Кремера («Барч») с Клаусом Фуксом 10 августа 1941 г. Фукс сообщил о проводимых в Бирмингеме под руководством Отто Фриша и Рудольфа Пайерлса исследованиях, в которых он сам принимал участие с конца мая 1941 г.: «через три месяца (эта работа будет завершена. — В. П.) и все материалы будут посланы в Канаду для промышленного производства», подобные исследования, возможно, осуществляются в «Лейпциге, в Германии», под началом профессора «Гейзенберга». Во время последующих встреч с Кремером и сменившей его Урсулой Кучински («Соней») в период с сентября 1941 по декабрь 1943 г. Фукс передал им копии всех своих докладов, сделанных в университете Бирмингема, подробно осветил состояние опытно-конструкторских работ по разделению изотопов урана, осуществленных в Англии, а также сообщил, что разработка атомной бомбы идет полным ходом и в Соединенных Штатах и что обе страны весьма активно сотрудничают в этом направлении⁵⁶. Примерно в это же время информация о том, что Великобритания и США с конца 1940 г. объединили усилия по разработке атомного оружия и в состоянии создать его в весьма недалеком будущем, поступила в Москву и по каналам ПУ: об этом на основании множества документов, адресованных его шефу сообщали Джон Кернкросс (личный секретарь председателя Британской научной консультационной комиссии лорда Хэнки) и Д. Маклейн⁵⁷. Несколько позже, в марте 1942 г., в Центр пришло сообщение нью-йоркской резидентуры ПУ: профессор Колумбийского университета Клэренс Хиски сообщил своему знакомому, агенту ПУ Фрэнклину Зелмэну, что он участвует в разработке «радиоактивной бомбы», над созданием которой в «отчаянной спешке работает ряд ведущих химиков и физиков». В декабре 1942 г. резидентура ПУ в Лондоне получила от своего источника, ученого-коммуниста «К», и его коллег «Мура» и «Келли», работавших в рамках британского атомного проекта «Тьюб Эллойз», детальный доклад об исследованиях, проводимых в Англии и США⁵⁸.

10 марта 1942 г. обобщенные данные о состоянии проводимых в Великобритании и США работ по созданию ядерного оружия Берия доложил Сталину. К июлю следующего года, наряду с множеством сообщений о ходе осуществления проекта «Манхэттен», в Москву было доставлено около 300 секретных отчетов и публикаций по проблемам исследований в области ядерной энергии, среди которых находился и отчет Бруно Понтекорво об управляемой ядерной реакции, впервые осуществленной Энрико Ферми. Быстрый рост объема информации, поступавшей от резидентур ПУ в Сан-Франциско, Вашингтоне, Нью-Йорке, Мехико и Оттаве, руководимых Г. Хейфецем, В. М. Зарубиным, Л. Василевским и В. Павловым, а также от их коллег и соперников из ГРУ И. Сараева (Вашингтон), А. Адамса, П. Михайлова (Нью-Йорк) и Н. Заботина в Оттаве (к огромному сожалению историков, криптографы ASA и Агентства национальной безопасности (NSA) cумели прочесть лишь 48 телеграмм ПУ за период с 21 июня 1943 по 27 ноября 1945 г. и только одну, отправленную ГРУ) побудил политическое руководство СССР принять важнейшее решение: Cоветский Союз должен обладать собственной атомной бомбой! 11 февраля 1943 г. Сталин подписал постановление об организации исследований и опытно-конструкторских работ по использованию ядерной энергии в военных целях. Одновременно было решено сделать получение информации по атомной проблематике приоритетной задачей ПУ НКГБ. Еще через год, в феврале 1944 г., функции координации работы всех советских разведывательных служб по атомной проблеме были возложены на возглавляемую генерал-майором П. А. Судоплатовым группу «C», специально созданную в рамках НКГБ. Кроме координации усилий ПУ, ГРУ и РУ ВМФ по сбору и обработке информации, поступавшей из США, Великобритании и Канады, на это подразделение, преобразованное 27 сентября 1945 г. в отдел, были возложены «функции реализации полученных данных внутри страны», иными словами, — незамедлительной передачи их советским ученым-атомщикам⁵⁹.

Наиболее «урожайными» c точки зрения объема и качества полученной информации стали 1944—1945 гг. Именно в этот период от основных ее источников в Соединенных Штатах, среди которых были такие крупные ученые — непосредственные участники проекта «Манхэттен», как Клаус Фукс, Бруно Понтекорво, Сэвил С. Сэкс, Теодор О. Холл, Аллан Нанн Мэй, Исраэл Холперин, Клэренс Хиски, Джон Чэпин, а также «Квант» и «Фогел»/«Перс» (cпециалисты, известные лишь по своим агентурным кличкам, подлинные имена которых не установлены ФБР до сих пор)⁶⁰. Кроме того, по свидетельству П. А. Судоплатова, некоторая информация поступала также и от Энрико Ферми и научного руководителя проекта Роберта Оппенгеймера, которые хотя и никогда не были советскими агентами, но все же сочли для себя возможным поделиться частью известных им сведений со своими коллегами в СССР⁶¹. Весьма интересные и важные сведения о британских ученых-атомщиках, работавших в годы войны в Канаде, а также существенную информацию о состоянии разработок, проводимых в Соединенных Штатах, ПУ получало в 1943—1945 гг. от «Эрика» — молодого ученого-физика — и неких агентов, известных лишь по кличкам «Тина», «K» и «Келли», живших и действовавших в Англии, личность коих так никогда и не была установлена, а также от служившей секретарем исследовательского отдела Британской ассоциации цветных металлов Мелиты Норвуд («Хола»)⁶².

Необычайного успеха сумела достичь резидентура ГРУ в Оттаве, получившая в 1945 г. от А. Н. Мэя пробу урана-235, вскоре доставленную в Москву заместителем резидента полковником П. С. Мотиновым (разведчик вез ампулу с высокорадиоактивным U-235 на себе, в специальном поясе, и затем всю оставшуюся жизнь страдал от лучевой болезни). Весьма ценная информация была получена ГРУ также от других канадских физиков: Эдварда Мэйзеролла, Дёрнaфорда Смита и Израэла Холперина⁶³.

В результате ученые, занятые созданием советской атомной бомбы, получили через отдел «C» детальные описание лаборатории в Оук Ридже и завода в Лос-Аламосе, особенностей применяемой американскими учеными технологии разделения изотопов урана, образец U-235, сведения о характере участия в ядерной программе корпораций «Келлекс», «Дюпон», «Юнион Кэр-байд» и ряда других фирм, системы охраны предприятий, данные об ученых, участвовавших в реализации проекта. Уже через 12 дней после сборки первой атомной бомбы в Москву были доставлены из Вашингтона и Нью-Йорка схемы и описания ее устройства. Осенью 1945 г. были получены фотографии помещений завода в Оук Ридже и секретные части доклада администрации и конгрессу, не вошедшие в опубликованный текст доклада комиссии Смита, информация об отдельных элементах конструкции бомбы, дневниковые записи о первом испытательном взрыве в Аламогордо, произведенном 16 июля.

Анализируя информацию, поступившую до конца 1945 г. из США и Великобритании (включая в данные, добытые на Британских островах и те, что были добыты в Канаде), один из наиболее осведомленных экспертов по истории создания советской атомной бомбы, ветеран Первого Главного управления КГБ полковник В. Б. Барковский оценил ее следующим образом: в Соединенных Штатах мы получили сведения о том, как сделать бомбу, а в Англии — о том, из чего ее сделать. Весьма высоко оценивался вклад, внесенный в дело создания советского ядерного оружия разведкой, и теми, кто непосредственно руководил атомной программой СССР в годы войны. Так, по мнению ее научного и административно-технического руководителей И. В. Курчатова и А. П. Завенягина, доля участия разведчиков в успешном осуществлении советского атомного проекта была никак не менее 50%⁶⁴.

Неудивительно, что обладая столь обширной информацией об американской ядерной программе, Сталин смог вовремя принять несколько важнейших политических решений, одним из которых стало постановление Политбюро и ГКО от 20 августа 1945 г. о создании Спецкомитета по проблеме № 1, иными словами, решение о форсировании работ по разработке атомного оружия и коррективы, внесенные в него в январе 1946 г.⁶⁵ Другим — решение отклонить предложенный Соединенными Штатами «план Баруха», внесенный на рассмотрение Комиссии ООН по атомной энергии 14 июня 1946 г. Зная содержание секретного доклада Ачесона—Лилиенталя, положенного в основу этого плана, Сталин не мог воспринимать его иначе как попытку с помощью международного соглашения сохранить монополию США на обладание ядерным оружием и ввести всеобъемлющий контроль за исследованиями в этой области, проводимыми в других странах⁶⁶.

Хотя кризис, сковавший деятельность советских разведывательных служб в США и Канаде с осени 1945 г., существенно снизил объем поступавшей оттуда информации по разработке, производству и накоплению ядерного оружия, это не привело к тому, что советские физики-атомщики и военные в 1946—1953 гг. вообще перестали получать необходимые им сведения из этих стран. Общий объем информации по атомной проблематике едва ли стал меньше — изменились в основном лишь ее характер и основные источники⁶⁷. Главное отличие данных, поступавших в Москву в 1946—1950 гг., заключалось в том, что теперь они касались не только исследований и опытно-конструкторских работ, необходимых для создания ядерного оружия, но и средств его доставки, мест размещения и складирования, планов использования, деталей финансирования ядерных программ США и Великобритании, а позже, начиная с 1949 г., планов создания ядерных сил НАТО, размещения их на территории Германии. Значительно расширились и «географические рамки» информации по атомной проблематике, собираемой советскими специальными службами: уже с 1945 г. она поступала из Швеции, Дании, Болгарии, Чехословакии, Германии и ряда других стран⁶⁸. Наиболее ценная ее часть поступала, однако, из Великобритании: самыми продуктивными агентами в этот период стали Клаус Фукс, Милита Норвуд, Донэлд Маклейн и Джон Кернкросс.

Вскоре после возвращения из Соединенных Штатов Фукс был приглашен в Харуэлл — главный центр ядерных исследований, проводимых в Великобритании. С осени 1947 по май 1949 г. он сумел передать А. С. Феклисову — офицеру КИ, контролировавшему его в Лондоне, основные теоретические разработки по водородной бомбе, планы работ по ее созданию, реализация которых началась в США и Англии, данные об испытаниях урановой и плутониевой бомб, произведенных на аттолах Бикини и Эниветок⁶⁹.

Поистине уникальной информацией снабжал в этот период Москву Маклейн. После назначения его первым секретарем британского посольства в Вашингтоне «Гомер» на протяжении следующего года одновременно работал в Объединенном комитете по выработке политики в сфере исследований и использования атомной энергии, а позже, с февраля 1947 г., стал одним из директоров секретариата по координации американской, британской и канадской политики в области ядерных вооружений. Имея на протяжении ряда месяцев постоянный доступ в Комиссию по атомной энергии США, он, посетив ее около двадцати раз, смог существенно дополнить ту информацию по ядерному планированию, которую получал в посольстве и Объединенном комитете. Его соотечественник Кернкросс («Карел»), служивший в этот период в министерстве финансов, также сумел раздобыть весьма ценные документы и сведения, позволившие советскому политическому и военному руководству иметь точное представление о финансировании британской ядерной программы, предпринимаемых в ее рамках исследованиях и приобретенных для их осуществления материалах⁷⁰.

Самой важной, однако, была полученная ими в 1948—1949 гг. информация о ядерном арсенале Соединенных Штатов и Великобритании: числе атомных бомб, готовых к применению в случае военного конфликта, средствах их доставки и дислокации соединений американской стратегической авиации. Эти данные, свидетельствовавшие о том, что до середины 1950-х годов США и Англия не будут обладать запасами ядерного оружия, достаточными для уничтожения советского военно-промышленного потенциала, и проведения крупномасштабных операций одновременно в Европе и на Дальнем Востоке, позволили Сталину принять решение о начале блокады Берлина, что, в немалой степени способствовало отвлечению внимания США от событий, происходивших в Китае, и победе китайских коммунистов в гражданской войне⁷¹. По иронии судьбы, принимая это решение, кремлевский диктатор явно не мог предвидеть его другие последствия: ослабление советской позиции в германском вопросе (после того как ему пришлось снять блокаду), ускорение создания Североатлантического союза⁷² и, наконец, возникновение коммунистического Китая, вскоре превратившегося из союзника СССР в его соперника, а затем и противника.

Оценивая результаты, достигнутые советскими разведывательными службами в 1943—1949 гг. в сфере атомного шпионажа, нельзя не прийти к выводу, что их деятельность существенно ускорила осуществление отечественной ядерной программы. По сути дела, именно информация о британском проекте «Тьюб Эллойз» и американском «Манхэттен», полученная ГРУ и ПУ⁷³, побудила Сталина и его окружение принять решение о необходимости начать подобные исследования в Советском Союзе. Именно она позволила советским ученым-атомщикам, не тратя времени на неперспективные исследования и разработки и избегая непроизводительных затрат интеллектуальных и материальных ресурсов, в сравнительно короткие сроки, гораздо быстрее, нежели этого ожидали американцы⁷⁴, создать советскую атомную, а вслед за нею и водородную бомбы. Именно достаточно точные сведения о ядерном потенциале и реальных военно-политических планах США и Великобритании предоставили советскому руководству возможность трезво оценить соотношение сил и, избегая чрезмерного риска военной конфронтации с американцами и их союзниками по НАТО, добиться осуществления многих политических и военных задач, стоявших в 1945—1953 гг. перед Советским Союзом.

Разведка и политическое планирование

Добыча информации о планировании внешней и внутренней политики потенциальных противников, союзников СССР и нейтральных стран, занимавших ключевые позиции в международных отношениях, всегда являлось одной из приоритетных задач советских разведывательных служб. В 1944—1953 гг. этому направлению деятельности ПУ/ПГУ, ГРУ и других специальных служб придавалось не меньшее значение, чем атомному шпионажу.

Сведения о планах послевоенного устройства мира, разрабатываемых Белым домом, государственным департаментом, британским Уайтхоллом и французским Кэ д’Oрсе, и политической ситуации в странах Центральной и Восточной Европы, находившихся в фокусе интересов Соединенных Штатов, Великобритании и Франции, имели в 1944—1945 гг. для Кремля критически важное значение — от них напрямую зависела безопасность СССР. Советские разведывательные службы стремились получать их везде, где это только было возможно: как на территории самих Соединенных Штатов и Великобритании, ее доминионов — прежде всего Канады и Австралии⁷⁵, — непосредственно на месте, в Европе, в нейтральных странах (Швеции, Швейцарии, Турции, Мексике и некоторых других государствах Латинской Америки)⁷⁶ и… непосредственно в СССР и контролируемых им территориях.

Выше уже говорилось о деятельности различных ветвей советской разведки в США и на Британских островах, где добычей различного рода (и, прежде всего внешнеполитической) информации занимались десятки, а, возможно, и сотни офицеров-оперативников и контролируемых ими агентов и источников. К сожалению, оценить результаты их работы более или менее объективно можно будет лишь тогда, когда исследователи получат неограниченный доступ к архивным документам этого периода в российском МИДе и особенно к материалам, хранящимся в Архиве Президента Российской Федерации. Но даже сейчас, основываясь на крайне ограниченном числе рассекреченных документов (деятельности ПУ, ГРУ и РУ ВМФ, а также планировании советской внешней политики), мемуарах офицеров и агентов советских разведывательных служб, анализируя результаты трех ключевых встреч руководителей союзных держав — Тегеранской, Крымской и Берлинской конференций — трудно удержаться от вывода, что эта работа была весьма продуктивна. Информационная подготовка ко всем этим переговорам велась самым тщательным образом: cведения о намерениях и планах делегаций Соединенных Штатов и Великобритании собирались в Вашингтоне и Лондоне⁷⁷, Москве⁷⁸, а затем частично перепроверялись и корректировались уже в ходе самих конференций, чему Сталин придавал огромное значение⁷⁹. Особенно большая роль в получении всех этих сведений принадлежала нью-йоркской, вашингтонской и лондонской резидентурам: информация и документы, собранные такими агентами ПУ и ГРУ, как Хэрри Д. Уайт, Локлин Кёрри, Лоуренс Даггэн, Олджер Хисс, Нэтэн Г. Силвермэстер, Донэлд Маклейн, и другими высокопоставленными сотрудниками государственного департамента, министерства финансов США и британского Форин Оффис, представляли собою данные, поступавшие из первых рук, из самых высоких кругов политической элиты Соединенных Штатов и Великобритании.

Весьма значительный по своему объему поток информации поступал в Москву в 1944—1946 гг. и по таким спорным проблемам межсоюзнических отношений, как политика трех великих держав в отношении побежденной Германии (будущее устройство этого государства, реструктуризация немецкой экономики, вопросы, связанные с оккупацией этой страны союзными войсками, и т. д.)⁸⁰, восстановление Польши и изменение ее предвоенных границ⁸¹, отношения с бывшими союзниками Германии — Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией⁸². Не меньшее внимание уделялось и отслеживанию реальной политики западных союзников СССР в отношении Югославии — страны, занимавшей ключевое стратегическое положение на Балканах, регионе, где уже много десятилетий сталкивались политические и военные интересы России/Советского Союза и Великобритании⁸³. Учитывая, что, начиная с февраля 1944 г. при штабе Иосипа Броз Тито постоянно находилась советская военная миссия, состоявшая из офицеров ГРУ и ПУ, что среди советских источников внутри югославской политической элиты, находившейся в эмиграции в США и Британии, были такие фигуры, как Иван Шубашич («Серес») — премьер правительства в изгнании в 1944—1945 гг. — и Cава Косанович («Коло») — один из лидеров югославской политической эмиграции в США в 1942—1944 гг., а затем — посол ФНРЮ в этой стране в 1946—1950 гг., — что шифровальщиками Тито работали офицеры ПУ⁸⁴, есть все основания предположить, что Москва получала первоклассную информацию по самым различным аспектам югославской внешней и внутренней политики, о борьбе различных групп югославской эмиграции, о действиях последних против Фронта национального освобождения Югославии и т. п. Немало весьма ценных сведений о политике в отношении различных групп югославского Сопротивления, ФНОЮ и королевского кабинета в изгнании, боровшихся на протяжении всей войны за власть в стране, проводимой правительствами Великобритании и США, поступала и от членов «кембриджской группы»⁸⁵.

Подобным же образом, хотя, по-видимому, и не столь интенсивно, добывалась в 1944—1947 гг. информация и по другим важным проблемам межсоюзнических отношений: вопросу о репарациях⁸⁶, о возможном участии США в восстановлении пострадавшей в ходе войны советской экономики⁸⁷, репатриации советских граждан, миллионы которых оказались в странах Западной, Центральной и Восточной Европы⁸⁸.

Как уже отмечалось выше, начиная с середины 1946 — начала 1947 г., положение советских разведывательных служб, действовавших в Соединенных Штатах, Великобритании и Франции, стало резко меняться. Существенное ухудшение условий работы ПГУ, ГРУ и РУ ВМФ объяснялось несколькими причинами. Во-первых, изменилась сама атмосфера отношений между СССР и его вчерашними партнерами: великая (антигитлеровская) коалиция существовала теперь разве лишь на бумаге — противоречия, возникшие уже в годы войны, приобрели непримиримый характер и ни одна из сторон не видела возможностей для их разрешения путем взаимных компромиссов. Советское политическое руководство воспринимало стремление своих бывших союзников предотвратить советизацию стран Восточной и Центральной Европы, как доказательство их намерений лишить Советский Союз плодов победы над Германией и ее сателлитами, не дать ему создать на Европейском континенте ту военно-политическую систему, которая была необходима для обеспечения национальной безопасности СССР⁸⁹. В США, Великобритании и Франции, равно как и в большинстве остальных стран Европы, стремление СССР установить политический и военный контроль над сопредельными странами рассматривались как прелюдия к дальнейшей экспансии и, возможно, к осуществлению планов «мировой революции»⁹⁰. Подобное восприятие советской внешней политики в немалой степени усилилось после жесткого подавления оппозиции в Польше, поставившего эту страну на грань гражданской войны, государственных переворотов в Болгарии, Румынии и Чехословакии, осуществленных местными коммунистами при прямой поддержке Советского Союза.

Второй причиной стал — об этом также уже говорилось выше — рост противодействия проводимым советскими разведками операций со стороны американских, британских и французских контрразведывательных служб, который в связи с упоминавшимися разоблачениями Э. Бентли, И. Гузенко, У. Чемберза и некоторых других бывших советских агентов, осуществлением проекта «Венона» и общеполитической атмосферой, возникшей на Западе во второй половине 1940-х гг., постоянно усиливался. Сказалось и существенное сужение возможностей вербовки новой агентуры и отказ ряда старых источников советских разведывательных служб возобновить контакты, прерванные в 1945—1946 гг.⁹¹ — отказ, обусловленный как страхом разоблачения, так и разочарованием многих людей, работавших на ПУ, ГРУ и РУ ВМФ в годы войны, в коммунизме, внешней и внутренней политике СССР и т. п. Повлияла на деятельность советских разведок и полоса реорганизаций их структур, о которой уже подробно говорилось выше. Влияние всех этих факторов существенно усиливалось еще одним обстоятельством: ростом интереса советского руководства к европейскому театру, (обусловленным происходившим в 1947—1949 гг. новым расколом континента на противоборствующие военно-политические группировки), привело к новому этапу в деятельности советских специальных служб.

В условиях, когда в США полным ходом шло расследование деятельности резидентур и агентурных сетей, разоблаченных благодаря показаниям Э. Бентли, И. Гузенко, У. Чемберза и материалам, полученным в ходе дешифровки теле- и радиограмм ПУ⁹², когда резидент КИ в Вашингтоне Г. Долбин сообщал в 1947 г. в Москву о том, что данное ему задание изучать текущие изменения во внутренней и внешней политике США не может быть выполнено «в нынешних условиях мер, предпринимаемых против нас контрразведкой, и яростной антисоветской кампании [проводимой] в этой стране…»⁹³, cоветское руководство оказалось перед угрозой настоящего «информационного голода». Весной 1947 г. Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) вынужден был получать необходимые ему сведения о процессах, протекавших во внутриполитической жизни Соединенных Штатов, преимущественно из довольно противоречивых сообщений советских дипломатов в Вашингтоне⁹⁴, материалов американской прессы, и таких сомнительных источников, как руководство компартии США⁹⁵. В этой связи информация о различных аспектах американской политики, поступавшая из Западной Европы, приобрела критически важное значение. В этом отношении весьма характерным является задание, посланное берлинской резидентуре КИ московским Центром 9 июня 1947 г. Москва требовала срочно предоставить информацию о недавно состоявшемся в Вашингтоне совещании военных и военно-воздушных атташе США в странах Европы, Ближнего и Среднего Востока, в ходе которого были представлены доклады о развитии вооруженных сил всех этих государств, нелегальной деятельности в них различных советских организаций, работе местных коммунистических партий и мерах, предпринимаемых местными властями с целью противодействия распространению коммунизма и советского влияния в странах Европы⁹⁶. Двумя годами раньше подобное задание было бы, вне всякого сомнения, дано резидентурам ПУ и ГРУ, действовавшим в США: они обладали тогда всеми источниками, необходимыми для его выполнения. Ныне ситуация была совершенно иной — руководству Советского Союза периодически не хватало достоверной разведывательной информации для принятия самых серьезных политических решений.

Так, ее явно не хватало в период, предшествовавший обсуждению в конце июня — начале июля 1947 г. в Париже программы Европейской экономической реконструкции, более известной как «план Маршалла». Теперь мы хорошо знаем о том, что вначале, по крайней мере, до прибытия советской делегации в столицу Франции, руководство СССР не приняло окончательного решения об участии или неучастии страны и ее восточноевропейских союзников в этой программе⁹⁷. Судя по тому, что по прибытии в Париж В. М. Молотов настойчиво требовал предоставить ему дополнительную разведывательную информацию о плане и неоднократно высказывал свое неудовольствие в связи с ее отсутствием⁹⁸, окончательное решение все еще не было принято и в эти дни. Лишь получив срочное сообщение от Сталина, содержащее инструкцию отказаться от участия в программе европейской экономической реконструкции, советский министр занял определенную позицию. Что же касается решения Сталина, то оно, скорее всего, было продиктовано тем обстоятельством, что поступившая к нему из Вашингтона информация Д. Маклейна относительно инструкций, данных делегациям США и Великобритании на парижских переговорах⁹⁹, совпала как с докладной запиской академика Е. Варги о сущности и задачах «плана Маршалла» и сообщениями посольства СССР в Вашингтоне¹⁰⁰, так и (что было гораздо важнее) с его собственным мнением. Cведения, переданные в Москву и Париж Маклейном, являвшимся, наряду с К. Филби, в этот период едва ли не главным источником политической информации для КИ в Вашингтоне, могли и не прийти вовремя. Думается, однако, что в этом случае Сталин и Молотов, самым серьезнейшим образом опасавшиеся возможного влияния «плана Маршалла» на страны Восточной Европы¹⁰¹, нашли бы другой повод для срыва переговоров.

Интересной проблемой, заслуживающей отдельного исследования, является вопрос о том, какую роль информация, предоставленная советскими разведывательными службами, сыграла в принятии рокового для всей последующей советской политики в отношении Германии решения о блокаде Западного Берлина в 1948—1949 гг. Выше уже упоминалось о том, что, принимая его, Сталин и его ближайшее окружение были уверены в том, что эта акция СССР не приведет к военному конфликту с Соединенными Штатами, Великобританией и Францией и, видимо, серьезно рассчитывали на то, что им удастся принудить войска союзников уйти из немецкой столицы. Судя по недавно рассекреченным документам, в преддверии кризиса КИ и советскому политическому руководству было также хорошо известно, что в то время как генерал Люшиус Д. Клэй, верховный комиссар США в Германии, заявил, что «американцы будут оставаться в Берлине до тех пор, пока не получат приказ уйти из этого города», и был настроен в случае необходимости снабжать свои войска и город по воздуху, позиция англичан и французов была менее решительной и жесткой¹⁰². Однако Советская военная администрация в Германии (СВАГ) была уверена и, вне всякого сомнения, доложила об этом в Москву, что американское командование в Германии не сумеет обеспечить снабжения войск и гражданского населения города, и, учитывая имевшиеся между союзниками разногласия, будет вынуждено эвакуировать свои (а равно британские и французские) части из Берлина. После начала блокады берлинская резидентура КИ продолжала уверять Москву в том, что союзный Berlin Airlift (операция по снабжению города по воздуху) обречен на провал, что западные державы готовы пойти на уступки Советскому Союзу, а упрямый генерал Клэй вскоре может быть смещен. (Не этой ли информацией объясняется решение Сталина прервать начавшиеся в Москве в августе 1948 г. четырехсторонние переговоры по германскому вопросу?) Ссылаясь на полученные из американских, британских и французских источников сведения, КИ явно преувеличивал те разногласия, которые существовали между союзниками по вопросу о Берлине, и преуменьшал их решимость создать новое германское государство к западу от Эльбы. Сообщение о совещании британского кабинета министров, состоявшемся 22 сентября 1948 г., на котором премьер Эрнест Бевин заявил о том, что если «мы сейчас не займем твердой позиции, наше положение в Европе станет безнадежным», вообще не было доложено Сталину (КИ направил его копии лишь Молотову и его заместителю В. А. Зорину). Подобным же образом советское политическое руководство было лишено достоверной информации и об успешном решении проблемы снабжения Берлина по воздуху. Одновременно берлинская и венская резидентуры КИ снабжали Кремль сообщениями о якобы принятых военными губернаторами западных зон Германии планах создания немецких вооруженных сил, формировании для этих сил штабов под командованием бывших генералов вермахта, проекте создания вспомогательных частей из перемещенных лиц польского, украинского, чешского и балтийского происхождения, о запланированных к началу марта 1949 г. операциях «англо-американских бронетанковых войск» против советской армии в Германии и других не менее фантастических идеях и проектах¹⁰³. Ecли учесть, что наряду со всеми этими донесениями в Москву поступала и вполне добротная и достоверная информация (особенно высоким качеством отличались сообщения парижской резидентуры КИ и те сведения, которые приходили от Д. Маклейна, Г. Бёрджесса, К. Филби, Э. Бланта и Дж. Кернкросса из Вашингтона и Лондона, а, возможно, и Л. Лонга, служившего в эти годы заместителем начальника Отдела разведки британской Контрольной комиссии в Германии)¹⁰⁴, можно лишь посочувствовать обрабатывавшим все эти депеши аналитикам Информационного отдела КИ и читавшим их «потребителям» из МИД и Политбюро. По иронии судьбы, Сталин явно меньше доверял именно тем сообщениям из британских и французских источников, которые были основаны на документах и к которым ему следовало бы прислушаться. Похоже, именно информация берлинской резидентуры КИ, имевшая, мягко говоря, весьма противоречивый характер и часто основанная на слухах, побудила Сталина продлить блокаду Берлина до весны 1949 г.¹⁰⁵

Как уже отмечалось выше, идея Сталина занять жесткую позицию в отношении присутствия союзных войск в столице Германии, заставить Соединенные Штаты, Великобританию и Францию отказаться от планов экономического, финансового и политического объединения своих оккупационных зон и создания нового германского государства, не только потерпела неудачу, но и значительно ускорила образование федеративной республики, а также формирование военно-политического альянса западноевропейских государств — Североатлантического союза. Создание НАТО внесло серьезные коррективы в задачи советских разведывательных служб: получение информации о политическом и военном планировании этого блока (в первую очередь вопрос о включении в него ФРГ и создании новой германской армии), структуре вооруженных сил НАТО, их дислокации и вооружении, финансировании различных военных программ альянса, о действиях против СССР и его союзников натовских специальных служб отныне стали одним из важнейших направлений деятельности КИ, ГРУ и РУ ВМФ.

Следует признать, что, несмотря на ряд неблагоприятных обстоятельств: кризис, переживаемый советскими разведывательными службами в США и Канаде, активную деятельность британской, французской и западногерманской контрразведок, их коллег в других странах НАТО, рост антисоветских и антикоммунистических настроений в Америке и Западной Европе, и очередную реорганизацию его структур, советское разведывательное «сообщество» в целом cумело справиться с новыми задачами. Невзирая на ряд серьезных провалов, вызванных разоблачениями советской агентуры в США (Хэрри Голда, Дэйвида Гринглэсса, супругов Розенберг и других членов их группы, занимавшейся атомным шпионажем)¹⁰⁶, Великобритании (К. Фукс, С. Кучински, Л. Бёртон, Д. Маклейн и Г. Бёрджесс)¹⁰⁷ и Франции (Андре Тёлери, «Тулонское дело», Фредерик Жолио-Кюри, Анри де Кораб/Хенрик Кучарски)¹⁰⁸, бегство на Запад ряда офицеров разведки (П. Дерябина, Е. и В. Петровых, И. Ахмедова, измену полковника Попова и старшего лейтенанта Шелопутина и др.)¹⁰⁹, изгнание из ПУ, КИ и ГРУ в 1946—1949 гг. офицеров-евреев, в результате чего эти службы лишились таких блестящих профессионалов, как Л. Василевский, Г. М. Хейфец, Я. Серебрянский, C. M. Семенов, М. А. Мильштейн, десятков других высококвалифицированных сотрудников¹¹⁰, советские специальные службы продолжали работать.

На протяжении 1949—1953 гг. им удалось завербовать ряд новых агентов и приобрести новые источники, по крайней мере, частично компенсировавшие те агентурные позиции, которые были утрачены вследствие разоблачений и арестов, о которых говорилось выше. Одним из таких новых агентов стал сотрудник MI6 Джордж Блейк, предложивший свои услуги КИ осенью 1951 г.; несколькими неделями раньше подобный шаг сделал бывший офицер немецкой разведки Хайнц Фельфе¹¹¹. Для восстановления законсервированных в 1945—1946 гг. связей с источниками, работавшими в сфере ядерных исследований, и обеспечения надежных и безопасных контактов с К. Филби в США в 1948—1949 гг. были направлены разведчики-нелегалы Уильям Фишер (Рудольф Абель) и «Гарольд»¹¹². Продолжали действовать и многие агенты, завербованные еще в 1930 — первой половине 1940-х гг.: Элистер Уотсон, служивший в Исследовательской лаборатории британского Адмиралтейства в Теддингтоне, полковник Чарлз Эллис — офицер МI6, несколько источников в США и Великобритании, добывавшие информацию о ходе разработки и производства ядерного оружия. В 1949 г. лондонская резидентура КИ впервые получила материалы НАТО, имевшие гриф «космик»: «cтратегические планы по созданию инфраструктуры Североатлантического пакта в европейских странах», точно определявшие где, когда и как будут построены военно-морские и военно-воздушные базы, склады горючего и снаряжения, стратегические дороги и т. п.¹¹³ Продолжала поступать и политическая информация, хотя с добыванием ее в США и Великобритании после разоблачения и бегства Д. Маклейна, Г. Бёрджесса, компрометации К. Филби и Дж. Кернкросса возникло немало проблем. В частности, возможности получения достоверной информации о внутренней и внешней политике Соединенных Штатов непосредственно в этой стране сузились настолько, что КИ вынужден был использовать для этого резидента-нелегала У. Фишера, отвлекая его от решения основной задачи — добычи сведений об американских ядерных секретах¹¹⁴.

Явный недостаток достоверной информации о военных возможностях Соединенных Штатов и том, что они придут на помощь южнокорейскому режиму, сыграл роковую роль весной—летом 1950 г., когда Сталин решал вопрос о поддержке предложенного Ким Ир Сеном вторжения на юг Корейского полуострова с целью свержения правительства Ли Сын Мана и объединения страны. Cудя по документам, рассекреченным и опубликованным в последние годы, Сталин к моменту принятия решения о поддержке плана Ким Ир Сена объединить страну военным путем располагал достаточной информацией о соотношении сил Северной и Южной Кореи и перспективах операции, планирование которой осуществлялось при непосредственном участии советских военных¹¹⁵. Однако, хотя советский диктатор и предполагал, что в случае, если «…военные действия, начатые по инициативе Севера, примут затяжной характер, это может дать американцам повод для различного рода вмешательства в корейские дела», в документах, относящихся к периоду, предшествовавшему началу войны, нет никаких упоминаний о том, что Сталин после эвакуации американских войск с полуострова в июне 1949 г. ожидал военной интервенции Соединенных Штатов в Корее¹¹⁶. Трудно предположить, что все эти сведения были получены им от руководства КНДР, а не от советской разведки: ПУ, ГРУ и РУ ВМФ еще с 1920-х гг. располагали на Корейском полуострове достаточно серьезными агентурными позициями и нет никаких оснований полагать, что эти позиции были ликвидированы или серьезно ослаблены в 1945—1949 гг., особенно после посылки в эту страну в 1945—1947 гг. более сотни советских специалистов (по происхождению этнических корейцев), многие из которых заняли весьма высокие посты в северокорейской администрации, и большого числа военных советников в течение последующих двух лет¹¹⁷. Однако обилие оперативной разведывательной информации, относящейся к ситуации, сложившейся непосредственно в Корее, никак не могло компенсировать отсутствия достоверных данных о намерениях Соединенных Штатов в отношении событий в этой стране.

И хотя впоследствии, в ходе войны, советским разведывательным службам удалось обеспечить получение необходимой информации об оперативных планах войск ООН на корейском театре военных действий — особенно важную роль сыграли здесь, по-видимому, сведения, добытые в Вашингтоне К. Филби и Г. Бёрджессом и в Лондоне — Д. Маклейном и Дж. Кернкроссом¹¹⁸, — политическая информация, касавшаяся взаимоотношений и противоречий, существовавших между западными державами, и прежде всего между Великобританией и США, была как и накануне войны, не cовсем точна. Сообщения, приходившие в конце 1948 и на протяжении 1949—1950 гг. как от Бёрджесса и Маклейна, так, например, и от резидентуры КИ в Париже, подчеркивали (до начала войны на Дальнем Востоке), прежде всего, именно разногласия, существовавшие между США, Великобританией и Францией по корейской и германской проблемам¹¹⁹. После начала конфликта донесения сообщали о жестком курсе на его силовое решение, взятом администрацией Трумэна, опасавшейся, что при распространении войны на территорию Китая, Советский Союз (чтобы отвлечь как можно больше американских войск с Дальнего Востока) может начать военные действия в Германии. Были зафиксированы и призывы генерала Макартура использовать против северокорейских и китайских войск ядерное оружие. В то же время — и это очень важно — европейские резидентуры КИ и, скорее всего, ГРУ не передавали в Москву практически никакой информации о реакции европейских членов НАТО и европейской общественности на события в Корее¹²⁰.

Почти все сведения, поступавшие в Москву из европейских резидентур обеих главных ветвей советской разведки в этот период, были посвящены различным аспектам проблемы перевооружения ФРГ и интеграции бундесвера в военную организацию Североатлантического союза¹²¹ — похоже, что этот вопрос интересовал Сталина гораздо больше, нежели развитие конфликта на Дальнем Востоке, где советский диктатор был готов продолжать войну еще достаточно долго. Тем более что с его точки зрения этот конфликт уже привел к тому, что американцы «…потеряли способность вести большую войну», китайские солдаты научились обращаться с современным оружием, а «…северные корейцы не понесли никаких потерь, кроме человеческих…»¹²² Cталин готов был для этого снабжать Китай и Северную Корею оружием и посылать туда все новых и новых военных советников¹²³: войны против Советского Союза в Европе или на Дальнем Востоке он не опасался — для этого у Соединенных Штатов не было достаточно сильных сухопутных войск¹²⁴. И хотя США обладали достаточно мощными военно-воздушными силами и атомным оружием, Сталин, благодаря разведывательной информации, точно знал, что американский ядерный арсенал в конце 1940 — начале 1950-х годов был слишком мал для начала большой войны против СССР¹²⁵. «Великий вождь», однако, изменил бы самому себе, если бы до конца поверил своим разведчикам в том, что ядерное нападение не угрожает Советскому Союзу, по крайней мере, до середины 1950-х годов: как уже отмечалось выше, 9 октября 1950 г. в рамках МГБ было создано специальное Бюро № 1 для организации и проведения диверсий на важнейших военно-стратегических объектах США и НАТО, иными словами, складах ядерных бомб и базах частей стратегической авиации США, где были сосредоточены самолеты, способные доставить эти бомбы к цели, а в 1951 г. — разведке было поручено разработать детальные планы этих операций¹²⁶.