Канада и начало холодной войны: дело Гузенко в советско-канадских отношениях

История холодной войны изобилует драматическими и сенсационными эпизодами. Одно из таких событий произошло спустя всего лишь три месяца после окончания Второй мировой войны в Канаде, стране, чьи солдаты воевали вместе с союзниками против фашизма и чья экономика, развиваясь ускоренными темпами, поддерживала СССР в борьбе против гитлеровской Германии. Случившееся в Канаде в сентябре 1945 г. по внешним признакам развивалось почти в детективном ключе, по существу же и по последствиям «дело Гузенко» (определение, сложившееся в канадской историографии) вышло далеко за рамки двусторонних советско-канадских отношений, значительно повлияло на становление идеологической и политической атмосферы холодной войны как внутри Канады, так и на международном уровне, надолго затормозило благоприятно развивавшиеся отношения между СССР и Канадой.

В контексте исследования начального этапа холодной войны советско-канадские отношения, хотя и находившиеся в целом на периферии международных контактов, представляют немалый интерес, так как дают дополнительный документальный материал, демонстрирующий мотивацию политических решений, когда любые события приобретали заданный вектор противостояния и отхода от прежнего сотрудничества и партнерства.

5 сентября 1945 г. из советского посольства в Оттаве бежал шифровальщик Игорь Гузенко, работавший под непосредственным началом военного атташе СССР в Канаде полковника Николая Заботина, являвшегося одновременно руководителем советской военной разведки в стране. Гузенко передал канадцам более 100 документов, хранившихся в помещении, где он занимался шифровкой и дешифровкой секретной переписки между Заботиным, канадскими гражданами, предоставлявшими ему ту или иную информацию, и Центром в Москве. В течение пяти месяцев канадские власти укрывали Гузенко, осуществляя интенсивное изучение полученной информации и проводя многочисленные консультации с британскими и американскими чиновниками. Предательство советского шифровальщика положило начало известным скандальным шпионским процессам в Канаде, чрезвычайной активности канадской дипломатии, оказавшейся в центре событий международного значения и резкому обострению советско-канадских отношений, предопределив характер двусторонних отношений на несколько лет вперед.

В канадской историографии немало работ, в которых личность Гузенко и совершенный им поступок оцениваются весьма положительно. С публицистическим преувеличением его называют «человеком, начавшим холодную войну», «победившим систему», «ключевой фигурой» послевоенной истории наряду с Трумэном, Эттли и т. д.¹ В то же время, в фундаментальных исследованиях советско-канадские отношения анализируются в контексте мировой политики и с точки зрения преемственности в глубинных противоречиях и системных различиях между двумя складывавшимися ускоренными темпами блоками². Авторы одной из лучших книг по истории ранней холодной войны в Канаде профессор Р. Уитекер и журналист Г. Маркузе доказывают, что судебные процессы в связи с делом Гузенко, антикоммунистическая кампания, ужесточение внутренней политики, факты нарушения демократических традиций и процедур, шпиономания и прочие проявления холодной войны способствовали, вместо построения более справедливого, благополучного и солидарного гражданского общества созданию, на много лет вперед, «небезопасного государства»³. Канадские историки подчеркивают и канадскую специфику, признавая, что «истерия, связанная с холодной войной, так никогда и не приобрела в Канаде такого острого характера, как в США», хотя «дело Гузенко послужило катализатором в развитии системы отношений, характерных для холодной войны», что справедливо как по отношению к внутренней политике страны, так и в ее взаимоотношениях с «противной стороной» на международном уровне⁴.

Советские, а затем российские специалисты уделяли двусторонним отношениям между нашими странами и внешней политике Канады немалое внимание, однако освещение наиболее острого периода становления холодной войны несло на себе все отпечатки политической цензуры и догматизма, что вело к созданию искаженного и оскорбительного образа Канады как сателлита, марионетки и т. п.⁵ Несмотря на наличие в отечественной историографии ряда работ, объективно анализирующих роль Канады в системе международных отношений во время Второй мировой войны и во весь послевоенный период, учитывающих самостоятельные национальные интересы этой страны и ее естественную принадлежность к Атлантическому союзу, события 1945—1946 гг., в связи с их особой политической остротой и закрытостью для исследователей документальных материалов, практически не рассматривались. В настоящее время появилась, наконец, возможность и в России, несмотря на по-прежнему ограниченный доступ к отечественным архивам, попытаться реконструировать эти события, хорошо изученные в Канаде, и посмотреть на них с другой стороны, определить более полно их значение как для двусторонних советско-канадских связей, так и для складывания всей системы международных отношений, известных как холодная война⁶.

Вторая мировая война значительно усилила экономические и внешнеполитические позиции Канады, стимулировала рост национального самосознания канадцев, естественное стремление утвердиться на международной сцене в ходе послевоенного мирного урегулирования и образования Организации Объединенных Наций. Канадское руководство справедливо полагало, что вклад, сделанный страной в общую победу, дает ей право претендовать на более значительное участие в послевоенном урегулировании, и канадский МИД активно работал в этом направлении на заключительном этапе войны и в первые послевоенные месяцы. Специфика международного положения Канады в тот период облегчает понимание ее политики в отношении СССР в начале холодной войны и позицию в деле Гузенко.

Канада выступила активным пропагандистом и разработчиком концепции не «великой», но «средней державы», претендуя на ведущую роль среди средних и малых стран, о чем, в частности, неоднократно доводил до сведения советского руководства посол Канады в Москве Д. Уилгресс. Так, в специальном меморандуме, врученном В. М. Молотову в самом начале 1945 г., канадская сторона излагала свои предложения по активизации роли Канады в послевоенном урегулировании, указывая на то, что она «является более развитой державой, чем большинство Объединенных наций»: «Канада, конечно. не претендует на положение великой державы. Однако участие Канады в двух великих войнах показало как ее готовность участвовать в согласованных действиях против агрессии, так и наличие у нее существенных военных и промышленных возможностей. Имеется ряд других государств, потенциальный вклад которых в дело поддержания будущей безопасности представляет собой величину такого же порядка… Возникает вопрос, возможно ли в рамках применения общей схемы отыскать средства более эффективного привлечения к работе Совета безопасности государств, имеющих такое же международное значение, как Канада»⁷.

Лестер Пирсон, в то время влиятельный канадский дипломат, а впоследствии посол Канады в США и премьер-министр страны, был убежден, что Канада достигла «значительных позиций в качестве лидера стран, достаточно сильных, чтобы быть нужными Большой Четверке, но не настолько важных, чтобы быть допущенными в этот квартет», и к окончанию войны превратилась в «малую Большую державу»⁸. Согласование канадским правительством действий в отношении Советского Союза с англичанами и американцами не только не исключало, а, напротив, гармонично предполагало реализацию национальных интересов молодого, динамично развивавшегося государства. Канадская дипломатия направляла свои главные усилия на повышение международного статуса страны в ходе послевоенного урегулирования и образования новых международных структур, утверждение в качестве самостоятельного и ценного субъекта международных отношений и инициативного и равноправного участника атлантического союза. Дополнительным средством для достижения этих целей и стали события, связанные с разоблачением деятельности советской военной разведки.

Советско-канадские отношения в начале холодной войны стали частью уже проявившегося острого противостояния между недавними союзниками по антигитлеровской коалиции, а раскрытая Гузенко информация обнажила всю степень взаимного недоверия, особенно в связи с секретной разработкой американцами атомного проекта, в котором принимали участие и канадские ученые и специалисты. По стечению обстоятельств, именно 5 сентября заработал первый атомный реактор по производству плутония на заводе Чок Ривер, чрезвычайно интересовавший советскую военную разведку.

Мытарства Гузенко после бегства из посольства многократно описаны в канадской литературе и им самим. Его плохо выслушали в «Оттава Джорнел» и не приняли в министерстве юстиции. Семья провела ужасную ночь в страхе и неизвестности. На следующий день Гузенко предпринял очередную попытку привлечь к себе внимание журналистов и государственных чиновников, и вновь безрезультатно. Вечером семья Гузенко укрылась у соседей-канадцев, опасаясь, не без основания, вмешательства со стороны советских сотрудников, вскрывших квартиру Гузенко и учинивших там обыск. Вызванные соседями полицейские вынудили их удалиться, не смотря на резкие протесты В. Павлова, официально исполнявшего обязанности второго секретаря посольства, на самом же деле возглавлявшего посольскую службу НКВД, проводившую тотальную слежку за всеми советскими гражданами, находившимися в Канаде. Разговор, который трясущийся перебежчик имел возможность подслушать из-за соседней двери, происходил в грубой и совсем не дипломатической форме⁹.

Однако Гузенко напрасно боялся, что его панические откровения остались без внимания со стороны соответствующих канадских служб. О предательстве шифровальщика советского посольства и наличии у него фактических доказательств ведения СССР военной разведки на территории Канады стало сразу известно и соответствующим канадским спецслужбам, и самому премьер-министру Канады Макензи Кингу. Последний сообщил в своем дневнике, что утром 6 сентября, до начала парламентских слушаний, к нему явились Н. Робертсон, член правительства и помощник премьера по международным делам, и сотрудник канадского министерства иностранных дел Х. Ронг. Робертсон сообщил премьеру о том, что произошла «чудовищная вещь», сулящая непредсказуемые последствия и касающаяся Канады, США и Великобритании: из советского посольства бежал человек, готовый с помощью документов доказать, что «русские — настоящие враги»¹⁰.

Решение Кинга по этому вопросу 6 сентября полностью соответствовало его характеру осторожного и умудренного политика: никакого движения, ничего недружественного по отношению к Советам, ни в коем случае не дать вовлечь Канаду в осложнение отношений с СССР, что могло бы привести к срыву заседания Совета министров иностранных дел стран-победительниц. Секретных агентов имеют почти все страны, а если парень покончит с собой, чем он постоянно угрожает, следует обеспечить изъятие его бумаг, но никакой инициативы со стороны правительства, никакой публичности. Тем не менее были сразу же санкционированы охрана и наблюдение за квартирой Гузенко, о чем рапортовали полицейские. Примечательно, что 7 сентября Кинг позвонил Робертсону, чтобы узнать, жив ли еще Гузенко¹¹.

Первоначальная реакция Макензи Кинга была реакцией представителя старой канадской элиты, кровно связанной с Великобританией, чрезвычайно осторожной в международных делах. В какой-то степени в этом проявился синдром периферийной державы. Поручив, однако, отслеживать ситуацию Робертсону, Кинг доверил дело молодым и амбициозным политикам, новому поколению, в большой степени ориентировавшимся на США и готовым к более быстрым и самостоятельным действиям. Тот факт, что страна оказалась в центре острейшей международной интриги, сулил канадской стороне несвойственную ей до сих пор роль равного игрока среди естественных союзников — США и Великобритании. Решения, по мере того, как развивалось дело Гузенко, принимались лишь после согласования с руководством этих стран. Одновременно Канада воспользовалась делом Гузенко, чтобы утвердиться в качестве равного участника англо-американского клуба. Растерянность Кинга длилась не более одного — двух дней — срока, достаточного для того, чтобы оценить ценность информации, содержавшейся в похищенных перебежчиком бумагах, после чего действия канадцев приобрели во многом инициативный характер. Макензи Кинг сам предпринял неоднократные визиты в США и Великобританию, где в процессе многочисленных согласований между высшими лицами и спецслужбами принимались решения о том, как с наилучшим эффектом воспользоваться полученными данными.

Реакция советской стороны свидетельствует о том, что сначала в Москве надеялись на быстрое и безболезненное решение вопроса. В канадском архиве представлены две ноты из советского посольства от 7 и 14 сентября, уведомляющие канадские власти о том, что Гузенко скрылся, украв государственные деньги. Посольство жаловалось на грубое поведение канадских полицейских по отношению к советским сотрудникам, проникшим в квартиру беглеца: «Посольство Советского Союза… просит правительство Канады задержать его и его жену и без всякого суда передать их Посольству для депортации в Советский Союз». В ответ канадские власти сообщили, что им ничего не известно о местопребывании Гузенко¹². В дневниках советского посла в Канаде Г. Н. Зарубина содержится запись его беседы с премьер-министром от 10 сентября 1945 г., в ходе которой Макензи Кинг жаловался на «усталость и большую загруженность, так как помимо всяких внешних дел он очень занят разрешением больших внутренних вопросов, которые будет рассматривать открывшийся на днях парламент»¹³. Обстоятельства исчезновения Гузенко не обсуждались, что, вероятно, означало, что была упущена последняя возможность разрешить дело без особой огласки, как это случилось с депортацией шпионившего в пользу Японии испанского дипломата в 1943 г.¹⁴ и на что, вне всякого сомнения, надеялась советская сторона.

Дело Гузенко положило начало послевоенной практике предания гласности вопросов разведки тогда, когда это отвечало политическим интересам. Позднее, уже в разгар антисоветской кампании, сопровождавшей процессы над канадскими участниками «дела Гузенко», советским МИДом обсуждалась возможность опубликования нотной переписки между советским посольством в Оттаве и канадским министерством иностранных дел, чтобы «наглядно показать, как неискренне и преднамеренно враждебно вело себя в этом деле канадское правительство… В сентябре1945 г. немедленно после бегства Гузенко посольство известило нотой МИД о случившемся, указав, что Гузенко похитил из посольства деньги. Посольство просило найти преступника и выдать его нам. В своем ответе МИД сообщило, что будут приняты все меры, чтобы найти Гузенко, и запросило его приметы. В своей второй ноте МИД сообщил, что поиски Гузенко продолжаются»¹⁵. Это предложение было отвергнуто советским руководством. Мало того, и в наши дни с нотной перепиской за сентябрь — начало октября 1945 г., в том числе и с советской нотой с описанием примет и всех данных семьи Гузенко, российские исследователи могут ознакомится только в канадских архивах.

Документы, похищенные Гузенко, в настоящее время уже общедоступны, хотя, как ни странно, довольно мало используются канадскими историками. Лишь некоторые их них получили огласку в тот период, остальные долгое время оставались засекреченными. Эти документы представляют собой совершенно уникальный источник, который дает определенное представление о механизме работы советской военной разведки в стране, являвшейся союзницей СССР по антигитлеровской коалиции. Бумаги очерчивают круг интересов советской военной разведки, механизм вербовки, мотивацию сотрудничавших с советской стороной канадцев. Вместе с тем это документальный материал особого рода: многие листки надорваны, скомканы, испорчены пометками, сделанными в разное время, разными почерками и разными ручками, разбиты для шифровки, в них опущены союзы, встречается разное написание имен собственных. Не исключено, что среди них могли быть и более поздние, «уточняющие» приписки, сделанные самим Гузенко в его личных интересах, особенно в том, что касается дат и некоторых адресатов и имен, так как все они проходили через его руки, на некоторых из них сделанные им ошибки в переводе, затем поправленные Николаем Заботиным.

Над определением достоверности этих документов работали лучшие эксперты Канады, Великобритании и США, и вынесенные впоследствии достаточно мягкие судебные приговоры канадским участникам тех событий подтверждают, что не все из этих документов были признаны пригодными в качестве неопровержимых улик. На вопросы, которые возникали в ходе расследования у канадских специалистов, давал самые подробные ответы Гузенко. Говорил он очень много, и его устные показания, а также выданные им шифры дополняли картину работы советской разведки. К чести канадского правосудия, члены комиссии и судьи, максимально используя эти показания в пропагандистском, идеологическом плане, не строили на них доказательную сторону процессов.

Гузенко готовился к побегу достаточно долго, как он сам свидетельствует, с сентября 1944 г., загибая уголки намеченных бумаг таким образом, чтобы в решающий момент суметь быстро их изъять. По его собственному утверждению, он выкрал самые важные документы¹⁶. Вполне логично предположить, что они и содержат наиболее значительную информацию обо всем, к чему проявляла интерес советская разведка, а также показывают результативность ее работы.

Выданные канадцам бумаги датируются периодом не ранее 1944 г., и лишь в нескольких из них есть ссылки на 1942 г., исходя из которых, во всяком случае по этим документальным источникам, не приходится с достоверностью утверждать о какой-либо значительной разведывательной сети в Канаде до 1944 г. Мало того, инструкции канадцам, а именно главе группы «Ресерч» («Research») Д. Г. Лунану, о существовании которой сообщали похищенные шифровки, носили первичный характер, подтверждающий, что работа в отношении задействованных лиц началась только в 1944 г. Вместе с тем нельзя не признать, что круг интересов Москвы впечатляет своей обширностью. Бросается в глаза тот факт, что этой же группе ставились задачи по всем абсолютно вопросам, от технических, к которым имели отношение ее члены, до самых общих политических, что можно было бы рассматривать и как косвенное доказательство того, что разведывательная сеть СССР в Канаде была совсем не такой огромной, как ее позднее представляли в пропагандистских и идеологических целях. Однако нет сомнений, что, если бы не провал, работа в Канаде продолжалась бы в масштабах, сопоставимых с советской разведкой в США¹⁷.

Похищенные бумаги позволили канадским властям выявить около двух десятков канадских граждан, а также несколько американцев и англичан и даже советского агента в Швейцарии («Люси»), упоминавшихся под конспиративными именами. Большинство из канадцев являлись государственными служащими. Кодовые имена были присвоены и сотрудникам советского посольства в Канаде и стране в целом, причем весьма поэтическое — «Лесовия». «Корпорацией» называли компартии зарубежных стран, «дубок» означал конспиративную квартиру, военный атташе Н. Заботин проходил как «Грант» и т. д.

Украденные бумаги в большей степени говорили об интересах советской стороны, чем о конкретных результатах разведывательной деятельности. Они содержали также ценные сведения о методах работы советской разведки, учитывавшей в первую очередь идеологические взгляды намеченных к разработке людей, их отношение к СССР, а также полный набор человеческих и психологических факторов. Так, помощнику военного атташе полковнику П. Мотинову в феврале 1944 г. ставилась задача в отношении двух канадских полковников, «Джака» и «Дика», чьи подлинные имена установлены не были: «Выяснить основные служебные данные, краткую биографию, персональные положительные и отрицательные стороны (склонность к выпивке, хороший ли семьянин, любит ли веселиться, склонность к уединению и тишине, влияние жены)» и т. д.¹⁸

Приоритетной целью советской разведки являлись военно-промышленные разработки Канады, тесно сотрудничавшей в этой области с Великобританией и США. Интерес представляет «Опись материалов, отправленных в адрес Директора», датированная январем 1945 г. В ней упоминаются порядковые номера добытых, начиная с сотого номера, документов с указанием источника. Так, сотрудники министерства вооружения и снабжения «Грин» (конспиративная кличка, его личность так и не была установлена следствием) и «Фостер» (Дж. С. Беннинг) передали советской стороне в течение 1944 г. десятки чертежей, контрактов, описаний технических проектов, сведений по танковым заводам и кораблестроению, переписку министерства¹⁹.

Похищенные бумаги раскрывали работу группы «Ресерч» («Research»), которая формировалась с начала 1945 г., ее состав и сведения о принципах конспирации. С канадской стороны во главе группы находился корреспондент военного журнала Г. Лунан (псевдоним «Бэк»), имевший дело непосредственно с помощником советского военного атташе по авиации майором В. Роговым. В регистрационной карточке Лунана было записано, что «в сети» он находился с марта 1945 г., «получает около 200 долл. в месяц, нуждается в материальной помощи. Член Рабочей Прогрессивной партии. Хорошо настроен к нам»²⁰.

В июле 1945 г. Лунан познакомил советского сотрудника с Р. Д. Смитом из Национального исследовательского совета Канады, который «вел себя осторожно, немного скованно… принес материалы по радиолокационным приборам (радарам) для фотографирования. Хочет работать на нас. 100 долл. взял свободно». Смит получил конспиративную кличку «Бадо» и вошел, вряд ли об этом подозревая, в группу «Ресерч». В соответствии со схемой группы, выполненной на английском языке и адресованной непосредственно Лунану («Схема вашей группы будут приблизительно такой»), в ней состояли еще два человека: Н. Мазерелл («Багли») из Национального исследовательского совета, и И. Халперин («Бэкон»), профессор математики из университета Куинз, бывший артиллерийский офицер. Лишь Лунан поддерживал связь с каждым из членов группы отдельно, причем последние не знали о существовании друг друга. Задания получал Лунан и передавал их соответственно компетенции каждому из привлеченных к сотрудничеству людей²¹.

Лунану предлагалось найти возможность и «охарактеризовать масштабы, профиль работы и схему Национального исследовательского совета», «руководить работой Бэкона, Бадо и Багли»: «Желательно поставить перед каждым отдельно следующие задачи: Багли — дать образцы разрабатываемых радиоприборов, их фотографии, технические характеристики и предназначение. Раз в три месяца составлять отчет по работе радиоотдела, информировать о предстоящих задачах и типах радиоприборов, которые будут разрабатываться. Бэкону — дать сведения об организации и характере деятельности Управления по взрывчатым веществам в Валкартье. Написать отчет на тему «Чем занимается данная организация?». Если это возможно, передать формулы взрывчатых веществ и их образцы. Бадо — написать отчет о работе Совета и о министерствах, с которыми Совет сотрудничает. Все документы и материалы должны быть переданы Багли, Бэконом и Бадо и подписаны их кличками. Если будут документы, которые потребуется вернуть, мы сфотографируем их и вернем назад. Прошу Вас проинструктировать каждого отдельно о конспирации в нашей работе. P. S. После изучения сожгите»²².

Последующие записки, отчеты, шифровки содержали информацию о работе группы, схему встреч, оплату (от 30 до 100 долл.) услуг участникам, подтверждали получение Москвой «ценных материалов по радио», радарным разработкам, радиолокационным системам, взрывчатым веществам, фотобомбам и т. д. от Н. Мазерелла и Р. Д. Смита²³.

Главной целью советской военной разведки на исходе войны стало получение любых сведений о совершенно секретном атомном оружии, в производстве которого Канада принимала участие наряду с США и Великобританией, обладая для этого уникальными природными ресурсами. На построенном недалеко от Оттавы заводе в Чок Ривер канадцы производили обогащенный уран, который использовался американцами для создания атомной бомбы. В СССР, исключенном из атомного элитного клуба, пытались задействовать все возможности для получения соответствующей информации, открывавшиеся в том числе и в Канаде, причастной к «Манхэттенскому проекту», хотя и в качестве «младшего» партнера²⁴. Эта задача ставилась через Лунана Смиту: «Спросите Бадо, может ли он достать уран № 235. Пусть будет осторожен». Лунан подтверждал готовность Смита и Мазерелла сотрудничать с советской стороной, однако о И. Халперине сообщал, что тот «сотрудничает с неохотой, отказывается от многих запросов. Ему самому любопытно, что производится и производится ли Уран на заводе в Чок Ривер, однако посвящены немногие, он к их числу не относится». Позднее Лунан сообщал, что «с Халперином стало очень трудно работать, особенно после моего запроса на Ураниум 235. Он сказал, что его абсолютно невозможно достать… возможно, урана не имеется в достаточном количестве. Бэкон объяснил мне теорию ядра, которая, вероятно, вам известна. Он отказывается записывать что-либо… Я думаю, сейчас он представляет суть моих запросов более полно, и они ему особенно не нравятся… из устных описаний я не в состоянии понять там все полностью, что касается технических деталей»²⁵. Попытки «приручить» Халперина успехом не увенчались, несмотря на полученное Лунаном задание «постепенно втягивать Bacon в нашу работу, иногда практиковать записи под диктовку Bacon и исполнение отдельных чертежей от руки»²⁶. В ходе слушаний комиссии Халперин держался уверенно, своей вины не признал и впоследствии был оправдан.

Наибольшего успеха советской стороне удалось добиться через канадскую агентуру в области атомного шпионажа, привлекая других людей. Николай Заботин сообщал в Центр (шифровка без даты) о сведениях, полученных от канадского профессора, физика из Макгилского университета Р. Боера о строящемся заводе в Гранд Мер, в Квебеке: «Этот завод будет производить ураний… В результате опытов, проводимых с уранием, найдено, что ураний можно использовать для начинки бомб, что практически уже делается. Американцы развернули широкие изыскательские работы, вложив в это дело 660 млн долл.»²⁷

Документы,. выданные Гузенко канадцам, разоблачали участие в атомном шпионаже в пользу СССР британского физика Аллана Н. Мэя, конспиративное имя «Алек» (или «Алик»). 31 июля 1945 г. Заботин получил задание из Центра: «Постарайтесь получить от Алека подробную информацию до отъезда Алека в Лондон о ходе работы по урану. Директор». После того как американцы впервые применили атомное оружие в Японии, тон инструкций из Центра становился все более требовательным. 22 августа 1945 г. Заботин получил лаконичный приказ от «Директора»: «Примите меры к организации добычи документальных материалов по атомной бомбе: технологии процесса, чертежей, расчетов. Директор»²⁸.

О главных результатах усилий военной разведки в выполнении этого задания Заботин докладывал в Центр: «О фактах, сообщенных Алеком»: «По данным Алека… бомба, брошенная на Японию, была изготовлена из урания 235. Известно, что выпуск ураниума 235 производится в количестве 400 грамм ежедневно на… заводе в Клинтоне… Готовится публикация по этому вопросу без технических подробностей. Алек передал нам платиновую фольгу с 162 микрограммами ураниума 233 в виде окиси в тонкой пленке». В других шифровках Заботин отчитывался о разработке встречи с Алеком в Лондоне, в Британском музее (пароль, приметы). В начале сентября Мэй «выезжает на урановый завод в районе Питавава. Передал Алеку 500 долл.»²⁹.

Понимая особую важность заданий по атомному оружию, Заботин запрашивал Центр, косвенно подтверждая ценность добытых сведений: «Прошу сообщить, какой степени удовлетворили Вас и наших научных работников материалы Алика по вопросам урана (его доклады по производству и т. д.). Нам необходимо знать, чтобы поставить ряд задач этому вопросу другим клиентам»³⁰.

Попавшие в руки канадцев шифровки наиболее убедительно уличали в работе на советскую разведку Лунана, приговоренного впоследствии к 5 годам лишения свободы. Адресованные ему задания со ссылками на секретность, необходимость конспирации, на структуру группы, во главе которой он стоял, а также факт получения им денежных сумм опровергают его утверждения о том, что он не подозревал о характере деятельности, в которую был вовлечен, о чем он утверждал и на слушаниях комиссии, и в ходе судебного разбирательства, и в опубликованных спустя много лет мемуарах с характерным названием «Как создавали шпиона»³¹. С трудом верится в его наивность, зато вполне понятна враждебность и антироссийские чувства, которыми пропитаны его мемуары, и желание представить себя невинной жертвой.

Вместе с тем нельзя не признать, что в стремлении к сотрудничеству с людьми из советского посольства практически все канадцы руководствовались симпатией по отношению к главному союзнику по антигитлеровской коалиции, желанием внести свой вклад в победу над фашизмом, убежденностью в том, что Запад мог бы сделать для России больше для облегчение ее военных усилий в плане военно-технического сотрудничества, верой в неизбежность нового мирового порядка на принципах взаимодействия и кооперации. Большинство канадских историков и политологов полагают, что ценность полученных советскими разведчиками материалов была весьма относительной (за исключением образца урана и сведений, которые предоставлял британец Мэй). Большинство материалов научно-технического и политического характера публиковалось свободно и даже предоставлялось советским ученым в порядке научного обмена.

Свидетельские показания Гузенко и его бумаги подтверждали, что коммунисты, воспитанные в Советском Союзе, находились в годы войны, помимо их причастности к разведке, в постоянном контакте с партийным руководством СССР. В центральном партийном аппарате в Москве внимательно анализировались положение канадских коммунистов, их общественное влияние, отношения с американскими коммунистами и внутрипартийные течения. Интересно, что некоторые лидеры Компартии Канады были твердо убеждены в том, что война лишь укрепит американо-британский союз. Еще в разгар войны Тим Бак и Сэм Карр предостерегали советское руководство от теоретических надежд на «неизбежность кризиса в среде канадской буржуазии в результате обострения противоречий между Великобританией и США», утверждая, что вера в «созревание революционного кризиса в Канаде» ошибочна³². Официально Рабочая прогрессивная (коммунистическая) партия Канады (РПП) стремилась участвовать в политическом демократическом процессе с позиций защиты социальных требований работников наемного труда и поддержки реформ социального характера, но независимо от этого именно компартия приняла на себя главный удар в связи с раскрытием советского шпионажа. В атмосфере страха и разочарования многие покидали партию, а разоблачения культа личности после смерти Сталина завершили превращение компартии в силу, «исключенную из политических реалий» страны³³.

Бумаги Гузенко прямо указывали на канадскую компартию — «корпорацию» — как на главного проводника разведывательной деятельности не только в Канаде, но и в США и Великобритании. Это позволило властям обвинить коммунистов в подрывной деятельности, хотя архив Гузенко не содержал ничего, что можно было бы расценить как намерение продвигать в Канаде коммунистическую идеологию и создавать «пятую колонну». Естественно, СССР использовал проверенных, воспитанных в Москве коммунистов в целях расширения своей агентурной сети и вербовки ценных компетентных специалистов. Как пишет М. Вейсборд, сама дочь коммунистов и автор книги-интервью с участниками тех событий, у канадских коммунистов, искренно преданных делу борьбы против социальной несправедливости и фашизма, не было никакой возможности противостоять «цинизму», с которым обращались с зарубежными компартиями лидеры ВКП (б), не было выбора, и канадские коммунисты «готовы были сделать все, что угодно, чтобы помочь Советскому Союзу»³⁴.

На вырванных из записной книжки Заботина и похищенных Гузенко страничках содержалась запись, уличавшая в сотрудничестве с советской разведкой единственного члена парламента от РПП Фреда Роуза, причем еще с 1924 г.: «Фред — руководитель корпорации. Ранее работал у соседей до 1924 г. В мае—июне 1942 г. пришел к Дэви с предложением помощи. Работа Фреда — Монреальская группа. Грей. Еврей. Заведующий отделом управления по обеспечению союзников военными материалами. Взят на работу 1.9.42. Работает хорошо. Дает материалы по снарядам и пушкам (пленкой)»³⁵. («Соседи» — кодовое название НКВД; «Дэви» — конспиративная кличка майора Соколова, «Грей» — С. Герсона из министерства вооружения и снабжения). В шифровке от 12 мая 1945 г. Москва ставила следующее задание Роузу (конспиративное имя «Дебауз»). Ему предлагалось связаться с американским ученым Артуром Штейнбергом («Бергер») и, в «зависимости от обстановки сделать предложение о работе на нас. Связь в Вашингтоне с человеком Дебауза. Разработать явку и телеграфировать. Выдать 600 долл. Если Дебауз выехать не сможет [из] США, тогда [дать] письмо от Дебауза Бергеру с изложением в нем просьбы оказать помощь человеку с письмом»³⁶. Впоследствии Роуз был приговорен к 6 годам тюремного заключения, лишился своего места в парламенте, а затем и канадского гражданства. Он умер в Польше, дожив до 76 лет, не сожалея о содеянном, так как видел, как умирали миллионы русских в страшной войне, и верил что «западные державы желали еще больших жертв»³⁷.

Ряд документов говорил об активной работе на советскую разведку другого видного канадского коммуниста и партийного функционера Сэма Карра³⁸. Ему ставилась задача «наладить работу в министерстве обороны, военно-воздушном и морском департаментах и в других военных учреждениях»: «Мы хотим, чтобы вы сделали максимальные усилия в этом вопросе». Сэм Карр занимался вербовкой лейтенанта ВМС Канады Д. Шугера и обещал «дать несколько офицеров из центральных управлений активных сил»³⁹. Упоминались его контакты с другими лицами и раскрывались использовавшиеся при этом пароли. Регистрационная карточка на Сэма Карра (псевдоним «Франк») с фотографией содержала краткие биографические сведения с отсылкой на подробный материал в Центре, в Коминтерне, так как Карр (так же как и Фред Роуз) окончил Ленинскую школу в Москве. Подчеркивалось, что материально он обеспечен, «но деньги берет, необходимо иногда помогать»⁴⁰. Ему одному удалось скрыться от канадских властей, но в 1949 г. Карр был все же арестован в Нью-Йорке, депортирован в Канаду и приговорен к 6 годам тюрьмы.

К концу войны Заботин особое внимание уделял подготовке резидентуры на будущее. Из его бумаг было ясно, что работу по выяснению условий натурализации в Канаде, получения паспортов и оформления их на советских разведчиков («старая карточка извлекается, не нашего, на ее место ставится карточка нашего с женой»), получения свидетельств о браке и прочих документов вел именно Сэм Карр. В августе 1945 г. ему ставилось задание сообщить «требования, которым должны удовлетворять нелегалы (национальность, гражданство, профессия…)», «пути легализации (организация торгового учреждения, вступление партнером в фирму, вступление добровольцем в армию)», «наиболее приемлемые методы заброски в страну... методы работы контрразведки»⁴¹. Это были вполне традиционные, всем известные технологии работы любой разведки.

Между тем, работая с проверенными коммунистами, воспитанными в Коминтерне, советская сторона прямо запрещала разработку некоторых лиц именно из-за их коммунистических убеждений, чтобы не провоцировать антикоммунистические настроения в стране и не ставить под угрозу разведку. Так было в случае с Норманом Вилом, молодым сотрудником Монреальского научного исследовательского совета. Было решено не использовать его возможности даже для добычи информации по атомному проекту: «Против Вила у нас компрометирующих данных не имеется, однако тот факт, что у него имеется на руках рекомендательное письмо от арестованного в Англии корпоранта (которое он не позаботился уничтожить) заставляет нас отказаться от какого бы то ни было контакта с ним, тем более что его уже многие называют «красным». Соседу он должен быть известен. Если нет, информируйте его в разрезе моих указаний. Предупредите Алека, чтобы он никаких разговоров с Вилом не вел»⁴².

Советская разведка собирала информацию и о внутриполитической ситуации в стране, а именно, какие круги представляют основные партии, каковы их политические платформы, кто оказывает финансовую поддержку какой партии, какова степень их влияния⁴³.

Архив Гузенко указывал на все возрастающее на исходе войны беспокойство СССР в связи с ростом военного потенциала США. и стремление использовать для его достоверной оценки возможности, предоставлявшиеся, в том числе, и в Канаде. 11 августа 1945 г. Заботину пришло задание из Центра: «Весьма важно получение информации по следующим вопросам»: «подтверждение официальных данных переброски американских войск из Европы в США и на Тихий Океан, установить сроки их переброски», «имеются ли в Европе 6 и 12 группы армий, их состав и дислокация, сроки и направления их переброски, организован ли штаб американских войск в Германии, его место нахождения, кто назначен командующим»⁴⁴.

Беспристрастный анализ похищенных Гузенко документов подтверждает факт ведения Советским Союзом научно-технической разведки против страны — союзницы по антигитлеровской коалиции. Естественно, что в своей работе советская военная разведка опиралась на отдельных проверенных коммунистов, воспитанных в Москве, дистанцируясь между тем от активного использования более молодых, амбициозных и шумных коммунистов (случай с Вилом). Ни один из документов не содержал указаний подрывного характера, направленных на распространение коммунистической идеологии, подготовки «пятой колонны» или каких-либо социальных протестов и заговоров, планов военного нападения на Канаду. Это был сбор информации в стране, причастной к разработке новых вооружений, особенно атомному проекту, абсолютно секретному, детали которого какое-то время ревниво оберегались американцами даже от англичан, не говоря уже о канадцах, а то, что русские занимались подобной разведкой, не было новостью для американцев⁴⁵.

Уместно привести прямую ссылку на данные канадской разведки в СССР в одном из аналитических документов канадского МИДа от июня 1946 г., оценивающего экономический и политический потенциал Союза в случае вероятной войны⁴⁶. Ясно, что канадская да и прочая разведка работала в СССР не первый день, так что говорить что-либо о неестественности самого факта ведения разведки государствами, реализующими свои национальные интересы, разумеется, не приходится (известно, что британцы какое-то время усиленно собирали сведения об атомном оружии в США и пр.).

Похищенные документы очерчивали круг интересов советской разведки, традиционной для всех стран, занимавшихся подобной деятельностью (военно-промышленный шпионаж и сбор сведений политического характера). Выдача Гузенко шифров, агентурных связей, механизма функционирования и т. д. привела, естественно, к временной приостановке какой бы то ни было разведдеятельности на территории Канады, США и Великобритании.

В контексте ранней истории холодной войны интерес представляют масштабы, формы и цели использования разоблачений Гузенко в Канаде, США, и Великобритании. Последовавшие события находились в прямой зависимости от развития острого противостояния и соперничества за сферы влияния с СССР в ходе послевоенного урегулирования и дебатов о возможном международном контроле над атомным оружием, а также внутриполитических интересов правительств соответствующих стран. По сути дела, сделанный Западом жесткий выбор в деле Гузенко облегчил разрыв и без того осложнившихся партнерских отношений бывших союзников по антигитлеровской коалиции. Возобладал вектор холодной войны и военного и политического противостояния.

Канадской стороне потребовалось всего несколько дней, чтобы определить ценность полученных сведений, но прошло почти пять месяцев, прежде чем делу был дан публичный ход. Это был период интенсивных и многократных консультаций между Канадой, Великобританией и США как на уровне высшего руководства, так и на уровне ведомств иностранных дел и спецслужб, фактически коллективно обрабатывавших полученную информацию. Даже канадские исследователи признаются в невозможности реконструировать полностью события тех месяцев, однако доступные документы указывают на то, что при активном участии американской и английской стороны в деле Гузенко главными составляющими стали вопрос об атомном шпионаже и антисоветская и антикоммунистическая кампания.

30 сентября Кинг провел консультации с президентом Трумэном в Вашингтоне, а 7 октября — с премьером Эттли в Лондоне, где обсуждались все возможные политические ходы в связи с делом Гузенко в контексте международных послевоенных отношений в целом и в связи с все более жестким противостоянием с Советским Союзом. При всех консультациях и согласии по принципиальным вопросам Макензи Кинг ни на минуту не забывал о национальных интересах собственной страны. В беседах с Бевином и Эттли, и в разговорах с собственными подчиненными он предостерегал против поспешной и слишком резкой антисоветской реакции, видя в этом потенциальную опасность для единства собственного государства и вероятность разрушительных последствий в случае возникновения войны с СССР: «Если мы не обеспечим хотя бы удовлетворительный уровень отношений с Россией так, чтобы снять чувство страха, наши собственные люди в Британской Колумбии, в прериях, Альберте, Саскачеване и других местах будут усиленно искать необходимой защиты у США. Это неизбежно приведет к движению в пользу аннексии, которое трудно будет контролировать… Россия находится рядом с Канадой и может подвергнуть нас бомбовым ударам со стороны Северного полюса… Ее продвижение к Штатам через территорию Канады приведет к тому, что американцы, из соображений безопасности, спокойно завладеют частью территории Канады, причем это будет приветствоваться населением... охваченным ужасом»⁴⁷.

Фактически в конце сентября — начале октября уже был принципиально решен вопрос о том, каким образом использовать дело о советском шпионаже. В достигнутом Канадой, Великобританией и США соглашении о согласованных политических и дипломатических шагах в отношении всего дела, подготовленном к 9 октября соответствующими спецслужбами, указывалось на нежелание полного разрыва дипломатических отношений с СССР и требования отзыва посла, но отмечалась необходимость твердости, особенно в «разоблачении использования Советским правительством местных коммунистических элементов»: «в качестве одной из целей следует добиваться как можно большего затруднения для них продолжать (или, как в случае с Канадой, воссоздавать) их сеть, базирующуюся в основном на этих элементах)». Стороны заявляли о нетерпимости в отношении «практики советского посольства в Оттаве, которая, вне сомнения, имеет место и в США и в Объединенном Королевстве». Предполагалось скоординировать полицейские акции в трех странах, а неизбежное и необходимое «паблисити» «следует, в меру возможности, направлять и контролировать». Дать делу публичный ход намечалось 25 ноября, однако на практике реализация сценария была отложена до начала февраля 1946 г.⁴⁸

В ходе многочисленных трехсторонних консультаций особенность позиции Канады проявилась в ее стремлении не торопить события и явном нежелании принимать на себя главный ответный удар со стороны СССР. Обращает на себя внимание намерение канадцев подготовить к этим акциям общественное мнение, настроенное в пользу СССР, особенно в среде канадских ученых, выступавших за широкое международное сотрудничество, в том числе и в области атомных исследований, к которым в полном объеме не допускались даже канадские и британские участники известного «Манхэттенского проекта». Помимо этого, разделяя в целом позицию США и Великобритании, канадские руководители все же склонялись к идее международного контроля над новым сверхоружием и к вероятности допуска СССР к атомным технологиям, а также к более сдержанной позиции в отношениях с СССР.

15 ноября 1945 г. канадский премьер-министр на равных с лидерами США и Великобритании подписал известную декларацию по использованию атомной энергии в «мирных и гуманитарных целях», в которой выражалось также намерение «приступить к обмену фундаментальной научной информацией и обмену учеными и научной литературой в мирных целях с любой нацией на взаимной основе». Ответственность за последствия развития атомной энергетики возлагалась «на весь цивилизованный мир». В целом это был взвешенный и осторожный документ, предназначенный в том числе и для подготовки мирового общественного мнения к грядущим разоблачениям ведения Советским Союзом атомного шпионажа.

Содержавшийся в декларации призыв к сотрудничеству наций в рамках ООН, к открытости и укреплению доверия сопровождался утверждением о том, что нет уверенности в необходимости «распространения специальной информации относительно практического применения атомной энергии прежде, чем станет реальностью эффективная, взаимная и реальная защита, доступная всем нациям, что внесло бы вклад в конструктивное решение проблемы атомной бомбы»⁴⁹.

Декларация не содержала ни единого упоминания о Советском Союзе, который, что не секрет, лидеры атомного клуба и не считали цивилизованной и демократической страной. В этом отношении любопытнейший материал содержится в дневниках Макензи Кинга, много рассуждавшего о превосходстве английской и западной цивилизации вообще над остальным миром, о непредсказуемости русских, объятых комплексом неполноценности, «интригах России против христианского мира», об особой миссии Канады, очутившейся в центре важнейших событий в период наступления новой эпохи и нового мирового порядка и причастной к принятию важнейших решений⁵⁰.

Подпись канадского премьер-министра под столь важным документом подтверждала активное участие страны в атомном проекте. В то же время, канадские власти стремились преуменьшить роль Канады в практических и научных исследованиях по атомной энергии, чтобы предупредить протесты левых и ученых, многие из которых полагали, что сам факт советского шпионажа объяснялся сокрытием атомного проекта от советской стороны, вопреки имевшим место договоренностям о научно-техническом обмене информацией между союзниками⁵¹. Понятно вместе с тем, что советскую военно-промышленную разведку, работавшую в Канаде, интересовало абсолютно все, имевшее отношение к атомным работам. В советском посольстве с пристрастием отслеживали в этой связи все публичные заявления канадских должностных лиц. Дважды выступая в парламенте страны 3 и 5 июня 1946 г. министр реконструкции и снабжения Хау утверждал, что «Канада является важнейшим источником сырьевых материалов, а также разделяет с США позицию, благодаря которой она в состоянии производить в окончательном виде атомную энергию»; «Канада в состоянии производить атомные бомбы самостоятельно от США, но, вероятно, в этом нет необходимости» в силу больших финансовых затрат⁵².

Как известно из архивных материалов, еще до информирования мировой общественности о намерениях стран, причастных к производству атомного оружия, руководство «атлантического треугольника» определилось принципиально по поводу использования дела Гузенко. В совершенно секретном документе от 1 ноября 1945 г. констатировалось, что «в широком аспекте есть два подхода в решении этого вопроса: (а) как чисто (исключительно) расследование разведки; (б) в порядке превентивных мер». Понятно, что в первом случае избегается огласка, за шпионами устанавливается наблюдение, замешанные лица удаляются и пр. Второй, так называемый превентивный вариант предполагал публичность, преследование внутренних ненадежных элементов (коммунистов в первую очередь), «дипломатическую порку» СССР. «Выбор второй стратегии мог бы убедить Советский Союз отказаться от шпионской деятельности и отвадил бы потенциальных агентов от работы на Советский Союз». Второй вариант признавался в аналитической записке наилучшим, так как «советская шпионская активность, вне сомнения, поддерживается готовностью к сотрудничеству со стороны местных коммунистических партий в качестве агентов», а публичные разоблачения, требование высылки советского военного атташе, продемонстрируют, что против России есть серьезные улики и таким образом Советский Союз «потерпит заслуженную дипломатическую неудачу»⁵³.

Осуществление «превентивного варианта» предлагалось начать с «инспирированной неофициальной утечки информации в прессе, за которой, возможно, последует протест со стороны советского посольства. Расследование, которое начнется в результате этого маневра, прольет свет на всю историю и добудет материал, на основе которого будет начато судебное расследование»⁵⁴.

Дальнейшее развитие событий происходило в полном соответствии с предложенным превентивным сценарием. По сей день засекреченные канадские документы, не говоря уже о советских, могли бы, вероятно, уточнить эту картину, внести отдельные детали в позиции правительств причастных стран, но были бы вряд ли способны принципиально изменить представление о сути происходившего.

С публичным заявлением о существовании советской шпионской сети, о которой стало известно в результате «разоблачений человека из советского посольства», выступил в радиопередаче американский журналист Дрю Пирсон. Он обвинил в двуличии, подрывной и шпионской деятельности «небольшую милитаристкую группировку на самом верху России, которая, очевидно, намерена подмять не только Иран, Турцию и Балканы, но, возможно, добиваться доминирующего положения и в других частях мира»⁵⁵. С самого начала были намечены военный, международный и антикоммунистический аспекты «превентивного» варианта в деле Гузенко как средства давления на советское руководство на международной арене и минимизации влияния коммунистов и левых на общественное мнение и политическую жизнь западных стран.

«Утечка» информации в радиовыступлении Дрю Пирсона положила начало новому, публичному этапу в деле Гузенко, когда пришло время осуществить так долго согласовывавшийся и обсуждавшийся план действий на обоих уровнях — внутри страны, по отношению к коммунистам и сочувствовавшим левым, и на международной арене, в связи с политикой СССР. 5 февраля 1946 г. Кинг информировал кабинет о деле Гузенко и зачитал приказ в совете, учреждавший королевскую комиссию для расследования факта шпионажа отдельных канадских граждан в пользу иностранного государства. Впервые в истории страны королевской комиссии, которую возглавили судьи Р. Тачеро и Л. Келлок, предстояло, по существу, «выполнить работу полиции»⁵⁶. 15 февраля премьер-министр Канады выступил с официальным заявлением, в котором сообщил о разоблачении факта «передачи секретной и конфиденциальной информации» рядом канадских граждан «некоторым сотрудникам иностранной миссии», однако не назвал советское посольство напрямую. В этот же день к главе государства был приглашен советский поверенный в делах Н. Белохвостиков, которому вручили текст заявления и дали понять, что под «некоторой иностранной миссией» подразумевается именно советское посольство в Оттаве, хотя «в настоящий момент этот факт не является достоянием общественности»⁵⁷.

20 февраля замминистра иностранных дел СССР С. А. Лозовский принял поверенного в делах Канады К. Мейранда и вручил ему заявление Советского правительства по поводу выступления канадского премьер-министра, которое в тот же день было передано по радио, а на следующий день напечатано в советской прессе. В заявлении утверждалось, что «в последний период войны отдельные сотрудники аппарата советского военного атташе в Канаде получили у знакомых лиц из числа канадских граждан некоторые сведения секретного характера, не представляющие, однако, большого интереса для советских органов. Как выяснилось, эти сведения касались таких технических данных, в которых советские граждане не нуждались, ввиду имевшихся в СССР более высоких технических достижений, и которые можно найти в опубликованных изданиях о радиолокации и т. п., а также в известной брошюре американца Г. Д. Смита «Атомная энергия». Ввиду этого было бы смешно утверждать, что передача такого рода малозначимых секретных данных могла создать какую-либо угрозу для безопасности Канады. Тем не менее, как только Советскому правительству стало известно об упомянутых выше действиях некоторых сотрудников аппарата военного атташе в Канаде, советский военный атташе ввиду недопустимости действий указанных сотрудников был из Канады отозван… Вместе с тем Советское правительство считает необходимым обратить внимание на ту разнузданную кампанию, враждебную Советскому Союзу, которая началась в канадской печати и по Канадскому радио одновременно с опубликованием указанного заявления» и с поощрения канадского правительства. В заявлении высказывалось удивление тем фактом, что канадское правительство не запросило разъяснений у Советского правительства, следовательно, имело другие цели, «не имеющие отношения к интересам безопасности Канады»: «Приходится признать, что указанная выше разнузданная антисоветская кампания входила в план канадского правительства, направленный к тому, чтобы нанести Советскому Союзу политический ущерб», особенно в связи с окончанием сессии Ассамблеи Объединенных Наций⁵⁸.

Заявление Советского правительства от 20 февраля 1946 г. интересно тем, что в нем в первый и в последний раз содержалось признание факта ведения военно-технической разведки на территории Канады и вместе с тем преуменьшалась ее эффективность. Советское правительство открещивалось от деятельности своего военного атташе. Резкость формулировок означала, по-видимому, понимание необратимости и неизбежности резкого ухудшения международной ситуации в связи с намерением предать публичности обстоятельства военно-технического и атомного шпионажа, лишь отражавшего глубокое, временно скрытое системное взаимное неприятие Советского Союза и англосакских держав. Впоследствии в нотах советского посольства и других документах утверждалось, что «так называемое дело о шпионаже» в связи с «бегством уголовного преступника Гузенко» и его «клеветнические заявления» «являются полным вымыслом и не заслуживают никакого доверия»⁵⁹.

Лексика и тон, естественно, соответствовали принятым тогда нормам, а правда, как обычно, перемежалась с ложью: если некоторые сведения о взрывчатых веществах, радиолокационных приборах, радарах действительно можно было почерпнуть из открытых источников, то данные разведки в отношении атомного оружия и, главное, получение образца урана можно, конечно же, считать большим профессиональным успехом советской военной разведки.

Опубликованные протоколы проведенных комиссией слушаний позволяют выделить ключевые моменты, вокруг которых строилось впоследствии обвинение на судебных процессах и развернутая в прессе и официальными органами власти пропагандистское и идеологическое обеспечение всей кампании. Помимо непосредственно преследуемого законом факта передачи рядом канадских граждан секретных сведений представителям советской разведки, в центре расследования находилась намеченная к «превентивной» разработке деятельность компартии как главной подрывной антигосударственной организации, а члены компартии — как основные вербовщики советских агентов. В этой связи все свидетели были вынуждены отвечать на вопросы о своих убеждениях, участии в работе кружков, изучающих теорию и практику коммунизма, партийной дисциплине, уплате взносов и т. д. Н. Мазерелл, Э. Войкин, Д. Шугер и другие говорили о своем понимании социализма как более справедливой социальной системы, где «есть надежда для бедных» и «шансы на лучшую жизнь», но отрицали навязывавшееся им понимание коммунизма как идеологии, направленной на насильственное свержение правительства⁶⁰.

Согласие предоставлять русским техническую и научную информацию все без исключения (кто, разумеется, в этом признался) фигуранты объясняли энтузиазмом, рожденным общим антивоенным сотрудничеством, симпатиями к СССР, несшему огромные потери, надеждами на новый мировой порядок, верой в то, что научные достижения, особенно в атомной области, должны стать достоянием всего человечества⁶¹.

Судьи избегали прямых обвинений и политических обобщений в адрес Советского Союза, как и было решено на самом верху. Это, однако, не исключало многочисленных заявлений антисоветского характера, с которыми выступил Гузенко, утверждавший, что Советский Союз «не хочет дружеских отношений с Канадой»: «Советская пропаганда говорит только плохое о Канаде». Он утверждал также, что из виденных им документов ему стало ясно, что русские создавали шпионскую сеть в Канаде еще с 1924 г. исключительно на основе коммунистической партии с целью «в конце концов в будущем начать войну». Показания Гузенко в том, что не было подтверждено документами, отличались противоречивостью и сбивчивостью: то он утверждал, что выкрал самые ценные документы, то заверял судей, что смог вынести лишь маленькие по размеру бумаги, а многое, самое важное осталось в посольстве⁶². Беспокойством в этой связи делились чиновники министерства юстиции и судья Ф. Брэ, снимавший показания Гузенко⁶³.

Дело Гузенко предопределило самое активное международное участие канадцев в основных знаковых событиях начала холодной войны. Накануне выступления в Фултоне Черчилль обсуждал подготовленную речь с государственным секретарем Дж. Бирнсом, его заместителем Д. Ачесоном и канадским послом в США Л. Пирсоном. Пирсон сообщал в Оттаву, что прочитал планировавшееся выступление Черчилля, пока «великий человек» принимал ванну. Речь произвела на него большое впечатление: «Это действительно сильная вещь». Примечательно, однако, что канадец просил Черчилля заменить тезис о «канадо-американском военном соглашении» на «канадо-американские постоянные договоренности в области обороны». Присутствовавшие на этом «домашнем» обсуждении представители трех правительств не могли не признать, что последовательные события (военные договоренности, предварительный доклад Королевской комиссии, речь Черчилля) будут восприняты в СССР как «этапы в планируемой кампании», в то время как «мы знаем, что не было подобной связи» в событиях, которые тем не менее, по мнению присутствовавших, отвечали новой политике в отношении Советского Союза — политике «откровенности и твердости»⁶⁴.

Естественная принадлежность Канады к англосакской цивилизации определяла ее стратегическое и самое дружественное партнерство с Великобританией и США. Однако это не означает, что практический разрыв нормальных отношений с СССР давался легко и без внутренней борьбы. Как и предвидел Кинг и к чему он совсем не стремился, Канада вызвала наибольшую неприязнь советской стороны. Примечательна в этом отношении позиция, занятая канадским руководством: главное внимание сосредоточить на «чистке» в собственном доме, предоставив американцам и англичанам действовать жестко по отношению к Советскому Союзу в международных делах, пользуясь имеющейся информацией.

Макензи Кинг, взгляды которого на советский строй да и на дореволюционную историю России не отличались симпатиями, старался тем не менее минимизировать ущерб, нанесенный советско-канадским отношениям делом Гузенко, правда без всякого успеха. В марте 1946 г. министр внешней торговли Чехословакии Г. Рипка сообщил Молотову о «конфиденциальном и личном поручении», которое Макензи Кинг передал Молотову через президента Чехословацкой Республики Эдуарда Бенеша: «Мероприятия, принятые против разведки в Канаде, не были и не есть направлены против Советского Союза и не против Генералиссимуса Сталина, как это утверждает Советскому Союзу враждебная печать. К этому мероприятию должны были прибегнуть по внутренним соображениям канадской администрации. Я был бы Вам весьма обязан, если бы Вы могли объяснить это дело Генералиссимусу Сталину, как мой друг, который из личных сношений знает мой характер и может подтвердить, что я весьма заинтересован в сохранении доброжелательства и сотрудничества с Советским Союзом. Я также уверен, что разведывательная деятельность проводилась без ведения посла Зарубина, к которому я имею полное доверие»⁶⁵.

Деятельность Королевской комиссии, подготовившей судебные процессы над канадскими гражданами по обвинению в шпионаже на Советский Союз, находилась под постоянным контролем правительства, что подтверждает особую политическую важность, придававшуюся всем мероприятиям. Привлекает внимание тот факт, что правительство Канады стремилось удержать ситуацию в рамках, которые считала единственно возможными, избегая прямых обвинений в адрес правительства СССР. Так, Робертсон сообщал Ронгу, что в разговоре с судьями определил позицию исполнительной власти: «Я приватно довел до их сведения, что скоро может наступить время, когда нам придется обсудить последствия всего дела с Советским правительством… Я полагал, что расследование, а затем судебные процессы должны рассматриваться как хирургическая операция, и что мы должны сделать усилие по восстановлению рабочих отношений с Советским правительством. Я указал, что отчет о работе комиссии не должен содержать обобщающих выводов о советской деятельности в других странах,.. но должен сосредоточиться на активности советских органов внутри Канады». Сотруднику МИДа поручалось внимательно наблюдать за составлением доклада для того, чтобы избежать «даже малейших обобщений» в этой связи⁶⁶.

Беспокойство в связи с тем, что дело Гузенко может спровоцировать «дискуссию об общей советской внешней политике и в особенности оценку их позиции перед вступлением в войну» высказывал Дж. Холмс, Верховный комиссар Канады в Великобритании. Он полагал, что подобное развитие событий «совершенно не относится к доказательству выдвинутых против Роуза специфических обвинений и лишь превратит уголовное разбирательство в политический процесс», что могло бы повлечь серьезные для страны последствия. Он выражал надежду, что министр юстиции сумеет предостеречь обвинение против подобной опасности и предупредить, что «любые необходимые ссылки на правительство СССР должны формулироваться языком, на котором говорили бы с французским или американским правительствами, если бы мы были вынуждены обвинить канадских граждан в нарушении Официального Акта о Секретности в пользу французского или американского посольств в Оттаве»⁶⁷.

На правительственном уровне также проявлялась озабоченность тем, чтобы официальные отчеты о работе Королевской комиссии с достаточной убедительностью давали понять и канадской общественности, и Советскому правительству, почему дело Гузенко невозможно было решить через дипломатические каналы. Разъясняя позицию правительства, Х. Ронг писал в Лондон, что «дипломатическое решение со всей очевидностью обернулось бы провалом во внутренней политике», так как агентурная сеть была бы заранее предупреждена. Аргументы в пользу публичного масштабного решения дела Гузенко учитывали два фактора — внешнеполитический (желание принудить СССР отказаться от практики содержания обширных разведывательных сетей в западных странах и показать, что Запад не испытывает перед ним страха) и внутренний («помимо обычной шпионской этики этот случай… включает подрывные технологии. Они состоят в создании и использовании для подрывных целей двойной лояльности среди некоторых общественных элементов в демократических странах»)⁶⁸.

18 марта 1946 г. премьер-министр представил парламенту подробный отчет о событиях, связанных с бегством советского шифровальщика, не забыв поделиться чувством испытанного потрясения 6 сентября 1945 г, из-за чего открытие сессии задержалось на несколько минут, пока он «не нашел в себе силы войти в зал». Он заверил в своем добром отношении к советскому народу, к которому канадцы приходили на помощь в тяжелое время, и подчеркнул, что «мы в Канаде желаем только наилучших отношений с СССР»⁶⁹.

Однако до восстановления нормальных отношений между двумя странами было еще очень далеко. Оба посла покинули свои посольства, где продолжалась добросовестная работа по переводу статей из местной прессы, незамедлительно отправлявшихся в соответствующие министерства иностранных дел. Так, в канадском архиве можно найти статьи из «Известий», «Правды», «Труда», принадлежащие перу Заславского, Симонова, Эренбурга. В советском архиве Министерства иностранных дел сохранились документы, которые указывают на многочисленные демонстрации враждебного отношения с