Гана глазами очевидцев

Очень нелегко составить себе впечатление о том, какова же была средневековая Гана. Единственное подробное ее описание, как мы уже говорили, оставил нам ал-Бекри. Через без малого сто лет после него ал-Идриси не смог добавить ничего существенного к рассказу своего слав­ного предшественника, хотя сам довольно долго прожил в Испании и Марокко. Мы даже не можем с уверенностью сказать, на какую территорию распространялась в пору расцвета власть правителей Ганы. Скорее всего, четко оп­ределенных границ и не было; приблизительно можно гово­рить о том, что Гана охватывала области Тагант, Ход и земли, лежащие между внутренней дельтой Нигера на востоке и верхним и средним течением Сенегала — на западе. Текрур, окончательно оформившийся как самостоятельная политическая единица, видимо, на протяжении X в., опре­деленно Гане не подчинялся. Более того, это политическое образование оказалось исламизовано одним из первых в Судане: его правитель Уар Н'Дьяй принял ислам еще в первой половине XI в. А в середине следующего столетия ал-Идриси описывал Текрур как сильное независимое цар­ство, правитель которого известен-де своею справедли­востью. Точно так же не подчинялся Гане и золотонос­ный Бамбук. Да, по-видимому, и на территории собственно Ганы власть ее царей в отдаленных от Кумби местностях сводилась к получению дани — золотом или иными товарами.

Арабские историки и географы до обидного мало рассказы­вают нам о положении населения страны и его занятиях. Блеск золотой торговли ослеплял их, все воспринималось через нее, и мало, очень мало внимания уделялось обыч­ной повседневной жизни в «стране черных». И судить о ней можно лишь по отдельным замечаниям.

Вот, например, брошенное мимоходом сообщение ал-Бекри о жителях Ганы: «Они сеют дважды в год: первый раз — по заливным землям Нила, когда он у них вы­ходит из берегов, а вторично — по увлажненной земле». Но поливное земледелие, о котором говорится в этом отрыв­ке, не занимало в то время большого места в Западном Судане. Гораздо чаще люди сеяли дурру — засухоустой­чивую разновидность проса, не требующую полива. «Когда ты отправишься из Ганы на восход солнца, — рассказывает ал-Бекри, — то по дороге, заселенной черными, пройдешь до места, называемого Аугам. Они сеют дурру, и это их пища». Дурру вывозили из Сахеля на северо-восток, в Тадмекку, важный торговый город на плато Адрар-Ифорас, через которое проходит путь от Гао в Ливию. И в XII в. ал-Идриси писал о местностях по северному, левому берегу Нигера: «Это страна риса и дурры с крупными зернами, кушанья из которой превосходны». А ведь речь здесь идет об одном из главных районов рисосеяния в Судане. Здесь же ал-Идриси отмечает и рыболовство как одно из главных занятий жителей прибрежных районов.

Еще одна культура привлекла внимание арабских геогра­фов: хлопок. Ал-Бекри сообщает о местностях по верхнему течению Сенегала, расположенных как раз недалеко от цент­ра Ганы: «В их области хлопка немного, но при доме почти каждого жителя есть хлопковые посадки». Он же рассказывает о «красивых тканях из хлопка», которые производились в этих областях.

Но этими краткими замечаниями и ограничивается все, что можно узнать о сельском хозяйстве и ремесле Западного Судана в XI—XII вв. от главных наших информато­ров — ал-Бекри и ал-Идриси (если не считать еще упоми­наемого ал-Бекри производства бичей из шкур бегемота). А ведь остальные авторы не сообщают и этого.

Но все-таки давайте попробуем прочитать главу из «Книги путей и государств» ал-Бекри, посвященную Гане, — все то же единственное ее описание — и представить себе, что же такое была на самом деле эта «страна золота» — Древняя Гана. Главу эту ал-Бекри так и назвал: «Рассказ о Гане и об обычаях ее жителей».

«Гана — это прозвание их царей, название же страны — Аукар. Имя их царя сегодня — а это 460 год[5] — Тунка Манин... Имя их царя до него было Баси; он ими правил, будучи 85 лет от роду. Баси был прославлен своим обра­зом жизни, любовью к справедливости, предпочтением, оказываемым мусульманам. К концу жизни он был слеп, но скрывал то от подданных своих и делал вид, будто он зрячий. Перед ним клали разные предметы, а он говорил: это-де красиво, а это безобразно. Везиры царя делали это неясным для людей, а царю обиняками объясня­ли, что ему говорить. Простонародье его не понимало.

Этот Баси приходился Тунка Манину дядей по матери: обычай их и способ действия их таков, чтобы царская власть принадлежала только сыну сестры царя. Ибо отно­сительно него несомненно, что тот сын его сестры. По по­воду же сына своего царь сомневается: он не уверен в истинности своего родства с ним...».

Посмотрим, что можно узнать из этого рассказа. Прежде всего о названии области, которая была политическим центром объединения. В арабоязычной литературе нередки бывали случаи, когда ту или иную страну называли по имени или по титулу ее правителя. Так случилось и с Га­ной. Мы видели уже, что Ибн Хаукал употреблял это слово как титул. Впоследствии титул стал обозначать всю державу, и у арабских авторов после ал-Бекри даже не возникало сомнения в том, что слово «Гана» — это именно название страны. И даже больше того: исторические сочинения, написанные намного позже, уже в XVII в., мест­ными западноафриканскими учеными, приписывают правителю Ганы уже совсем другой титул: кайямага. И объясняют его значение: «царь золота». Впрочем, современный гам­бийский исследователь Абдулай Батили, сам сонинке по происхождению, предпочитает иное толкование этого ти­тула — «податель благ; щедрый». Как бы то ни было, в любой форме такого прозвания присутствует слово мага, точнее — маха, а это, по мнению Батили, и было истин­ным титулом правителя Уагаду-Ганы. При этом он подчерки­вает, что историческое предание сонинке самое слово «Гана» не упоминает ни в качестве топонима, т.е. названия страны или ее столицы, ни как титул правителя.

Немалый интерес представляет и сообщение о наследова­нии верховной власти не прямым потомком правителя, а племянником, сыном его сестры. Это сообщение как будто отражает возможный факт сохранения у сонинке, вернее — у правящей группы этого народа (потому что истории известно не так уж мало случаев, когда у народа счет родства велся по одной линии, а у его правителей — по другой) такого явления, как материнский род. Такая форма общественной организации восходит своими корня­ми к очень давним стадиям развития человеческого общест­ва. Материнский род, по мнению большинства исследо­вателей, вообще был первичной формой этой организации, основной ячейкой родового строя на ранних его этапах. Конечно, в Древней Гане мы встретились бы с уже позд­ними вариантами материнского рода, и это подтверждается самим порядком престолонаследия, описанным ал-Бекри.

В самом деле, наследование верховной власти (она в этом случае оказывается как бы особым видом родовой собственности) происходит среди родственников по женской линии. Но, во-первых, передается она не по прямой линии — от матери к детям, — а, выражаясь в привычных нам терминах родства, от дяди к племяннику по женской линии. А во-вторых, при всем при том в число возможных наслед­ников входят только мужчины, так что возглавляет такой материнский род все равно мужчина. Подобное обществен­ное устройство и посейчас существует у довольно боль­шого числа народов Тропической Африки. Обычно оно рас­сматривается в науке как свидетельство определенной архаич­ности социально-экономической их организации, хотя, надо сказать, никогда не служило непреодолимым препятствием на пути распада родового общества и появления начатков общества классового.

Надо, правда, сказать, что некоторые исследователи вы­ражают сомнение в том, что описываемый ал-Бекри порядок наследования власти принадлежал самим сонинке, а не был ими заимствован у соседей-берберов. Выдвигался и такой довод, что эпизод с правителем Баси — скорее исключе­ние, единичный случай, поскольку, как уже говорилось, сонинке родство считают все же не по материнской линии. Однако данные этнографии свидетельствуют, что даже при отцовском счете родства у этого народа узы между братом матери и ее сыном считаются особо социально значимыми. Больше того, дети мужчины по отношению к сыну его сестры считаются (точнее, конечно, имену­ются) «рабами».

К тому же, по обычаю сонинке, правитель — тунка — назначает себе как бы заместителя для ведения, так сказать, текущих дел. Заместитель этот избирается им из числа младших по поколению родственников и именуется «дитя правителя» — тунка леминне. Формально это не наследник верховной власти, но все ее реальные рычаги оказываются в его руках, особенно если сам тунка уже стар и слаб. Не правда ли, последнее обстоятельство очень напоминает то, о чем говорит нам ал-Бекри? Да и фонетическое сходство имени упоминаемого им правителя с титулом заместителя несомненно...

Если же речь шла все-таки о материнском роде, то в сообщении ал-Бекри мы сталкиваемся, как видно будет из дальнейшего, именно с поздним материнским родом как с одним из свидетельств того, что Древняя Гана далеко не покончила еще с остатками родового строя, такой организации общества, при которой оно еще не делилось на враждебные классы. Конечно, это не главный, но все же существенный довод в пользу такого тезиса.

Рассказ ал-Бекри содержит и еще одну любопытную деталь. Я имею в виду то, что «везиры царя делали это неяс­ным для людей, а царю обиняками объясняли, что ему го­ворить» (т.е., попросту говоря, скрывали от поддан­ных слепоту правителя). Дело в том, что у очень многих народов мира, и не только у африканских, физическое здоровье правителя, его, так сказать, телесная полноцен­ность, считались непременным условием отправления им своих социальных функций. Не будем забывать, что на определенной стадии развития правитель, с одной стороны, олицетворяет целостность, благополучие, физическое и нрав­ственное здоровье коллектива, выступая в качестве символа последнего. С другой же стороны, он так или иначе пред­ставлял этот коллектив и как посредник между живыми и предками, между людьми и силами природы, от кото­рых зависели судьба, а нередко и самое существование этих людей. Естественно, что в глазах соплеменников столь многотрудные обязанности он мог выполнять, лишь будучи абсолютно здоровым, сильным человеком.

В то же время смена правителя вносила определенные, порой довольно разрушительные моменты в установленный и привычный порядок вещей, особенно когда имелось несколько в общем-то равноправных претендентов на власть. Не так уж редко вопрос о том, кто станет верховным правителем, решался в ожесточенных военных столкно­вениях. И отсюда понятно стремление ближайшего окру­жения дряхлеющего носителя власти подольше скрывать от соплеменников и признаки такого дряхления, и даже его смерть. Древняя Гана, видимо, отнюдь не была в этом смысле исключением.

«Город Ганы»

Пойдем дальше. «Город Ганы, — продолжает свой рассказ ал-Бекри, — это два города на равнине. Один из них — город, который населяют мусульмане; это большой город, в нем двенадцать квартальных мечетей. Одну из них они сделали соборной, и в ней есть имамы, муэдзины и чтецы Корана; есть в ней и законоведы, и люди науки. Вокруг города располагаются пресные колодцы, из них пьют жители и над ними выращивают овощи.

А город царя расположен в шести милях от этого; называется он ал-Габа. Между обоими городами — сплош­ные жилые кварталы, постройки сделаны из камня и дерева акации. У царя есть дворец и купольная беседка, все то окружено стеноподобной оградой. В царском городе есть мечеть, в ней молятся те из мусульман, кто приезжает к царю; мечеть эта поблизости от помещения царского совета. Вокруг царского города расположены купольные постройки, и рощи, и заросли, в которых живут их кол­дуны — а это те, кто хранят веру их жителей. В этих зарослях находятся их идолы и погребения их царей. Рощи те охраняются, никто не может в них войти, и не­ведомо, что в них такое. И там же — царские тюрьмы; если в них кто-либо бывает заточен, люди не имеют более о нем сведений».

Мы видим по рассказу ал-Бекри, что в Гане стойко сохранялись верования ее жителей, ничего общего не имевшие с исламом. Сохранялся авторитет жрецов, которых араб­ский писатель называет колдунами. Сохранялись и священные рощи, где хранились «идолы» — скорее всего, изображе­ния предков. Все это говорит о том, что в обществе еще сильны были родовые пережитки, что ислам, религия общества классового, почти не затронул коренное население страны.

Нам становится ясно, что ни правитель, ни ближайшее его окружение еще не стали мусульманами. «Город царя» и «город мусульман» составляли два разных, расположенных на значительном расстоянии друг от друга района столицы. Мусульманами в городах Западного Судана были в то время главным образом выходцы из стран, лежащих на среди­земноморском побережье Африки. И первое место среди них занимали купцы. А за купцами потянулись мусульманские законоведы — факихи, священнослужители, просто разно­шерстные авантюристы, привлеченные рассказами о богат­ствах «страны черных». Весь этот пестрый люд селился в особых кварталах, где строил себе дома по привычным образцам, жил своей особой жизнью, совсем иной, чем та, какой жило окружавшее его коренное «черное» население. Такие кварталы существовали и тогда, и много позже во всех крупных торговых центрах Судана. Даже в Гао, где к этому времени, т.е. к XI в., царский род был уже мусульманским, продолжало сохраняться деление на «цар­ский город» и мусульманские кварталы — об этом расска­зывает нам тот же ал-Бекри.

При этом из сообщения ал-Бекри мы хорошо видим, насколько велик был мусульманский город в столице Ганы. Двенадцать квартальных мечетей — это значит, что в го­роде было не меньше двенадцати кварталов. К тому же одна из мечетей служила соборной, общегородской — помните: «и в ней есть имамы, муэдзины и чтецы Кора­на»? Да еще и специальная мечеть для царских гостей в «городе царя». Так что мусульман в ганской столице было довольно много.

И все же они составляли лишь меньшинство населения: ведь на пространстве в шесть миль, т.е. около 12 км, разделявшем мусульманские кварталы и царскую резиден­цию, жили «черные» африканцы, коренные обитатели сто­лицы. К сожалению, африканские жилые районы почти не сохранились, при раскопках ученым удалось обследовать главным образом бывший мусульманский город. Но и эти, раскопки, хотя материал о них датируется временем бо­лее поздним, чем эпоха ал-Бекри, а именно началом XIII в., дали очень много интересного.

Не сразу удалось установить, где располагалась столица Древней Ганы. Руководствоваться приходилось главным образом теми расстояниями, которые приводят арабские географы, сообщая о путях через Сахару и прилегающие к ней районы Западного Судана. И даже название столицы не было толком известно: арабы — те же ал-Бекри и ал-Идриси, — как мы видели, именовали ее просто «городом Ганы» или «городом царя Ганы». Название «Кумби» впервые появляется в исторической хронике, законченной вТомбукту в середине XVII в., через несколько веков после окончатель­ного падения первой средневековой державы Западного Судана. Да и там сказано только: «Городом царя был Кумби — большой город». Так что до того как в начале нашего века с этой хроникой познакомились французские ученые, никто бы не смог с какой-то долей определенности сказать, где же все-таки лежал этот легендарный «город Ганы».

Помещали его и к западу от Томбукту, и в районе сахарского города Валата, и к югу от него, в окрестностях нынешнего селения Нема в южной части Мавритании. Только в 1913 г. жители Валаты проводили французского исследователя Огюста Боннель де Мезьера на городище Кумби-Сале в сотне километров к северо-западу от города Нара почти у самой границы нынешних Мали и Мавритании, на мавританской ее стороне. Боннель де Мезьер, даже произведя пробные раскопки, не решился еще поверить, что перед ним — развалины столицы Древней Ганы. Только 11 лет спустя другой французский ученый, уже упоминавшийся раньше Морис Делафосс, сопоставил место­положение Кумби-Сале с теми маршрутами и расстояниями, о которых сообщали средневековые географы. И такое сопоставление позволило наконец Делафоссу твердо сказать: да, огромное городище Кумби-Сале — это бывшая столица Ганы. Но лишь через 15 лет на городище на короткое время появились археологи, а планомерные раскопки были проведены и того позже: в 1949—1951 гг.

Что же обнаружили во время.этих раскопок осуществляв­шие их археологи Томассе, Мони и Шумовски? Прежде всего результатом их работ стало подтверждение известных по письменным источникам тесных связей, что существовали когда-то между Ганой и Северной Африкой. Архитектура построек мусульманского города, их планировка, орнаменты, которыми они были украшены, — весь облик города удивительно схож с обликом пришедших ныне в глубокий упадок сахарских городов, стоящих на древней караван­ной дороге в Марокко, — таких, как те же Валата или Тишит. Материал, собранный на городище, оказался почти таким же, как и тот, что обнаружили раскопки в городах и оазисах Западной и Центральной Сахары. И говорил он о том, что население обследованной части города было почти исключительно арабо-берберским. Когда начали раскапывать кладбище, на нем не оказалось ни одного немусульманского захоронения. Все подтверждало, что некогда на этом месте стояло крупное, даже очень крупное по местным масштабам, поселение, что в нем жили главным образом мусульмане и родом они были из Северной Африки.

Но раскопки показали и другое. Вокруг центрального ядра, которое составили постройки из камня и обожженного кирпича (и только поэтому они и сохранились), располага­лись обширные предместья. В древности они были застроены, видимо, глинобитными и соломенными хижинами, поэтому судить о них можно лишь по таким сохранившимся предме­там, которые смогли выдержать несколько сотен дождливых сезонов: черепкам, бусам, металлическим предметам. Вероят­но, эти предместья снабжали город продовольствием, т.е. имели сельскохозяйственный характер.

Не удалось обнаружить на городище следов развитого ремесла: не исключено, что его и не существовало здесь в сколько-нибудь заметных размерах. Зато в руки ученых попало множество доказательств той огромной важности, какую имела для Кумби торговля, в частности торговля золотом. Самую, пожалуй, многочисленную группу находок составили гири. Причем в большинстве своем они были настолько мелкими, что возник вопрос: для чего можно было использовать такую мелочь? Что взвешивали с ее помощью? И ответ мог быть только один: гири служили для взвешивания драгоценного металла, для золотой тор­говли.

Раскопки на городище Кумби-Сале обнаружили еще одну любопытную подробность внешней торговли, которую Гана вела с севером. Вы помните, как ал-Бекри рассказывал о пошлинах на медь, которую вывозили отсюда? Так вот, в Кумби-Сале были найдены тонкие медные пластинки двух видов — одни из них вдвое больше других по длине и по весу. Что это такое, помогли понять, во-первых, сообщения гораздо более поздних арабоязычных авторов, относящиеся уже к XIV в. Эти писатели рассказывали, что в местностях, прилегавших к полосе тропических лесов, очень высоко ценилась медь, которую добывали в районе поселка Такедда на плато Аир (нынешняя Тегидда-н-Тесемт); впрочем, о вывозе из Сахеля- меди свидетельство­вал уже ал-Идриси, и к тому же эта медь была одной из главных статей ввоза в Текрур.

А во-вторых, еще в конце прошлого века в некоторых районах Западной Африки такие медные пластинки исполь­зовались как платежное средство — о том же, собственно, писал и один из путешественников XIV в., рассказывая о Такедде. Иными словами, перед археологами были древ­нейшие африканские медные деньги...