Глава третья. О познании философском

О познании философском

§ 23.

Все те, которые познание имеют вещей одно только историческое, хотя и знают подлинную о вещи какой правду, однако ж не так, как подлинную. Они буде что знают, то, конечно, не инако, как через опыт, а опыт не знание делает в человеке, но только о том или о сем уверяет его. Например, что пар кверху поднимается, и что он из во­ды и воздуха состоит, то самая правда, но тот, кто оную знает отто­го только, что он действительно сие видел, не так знает, чтоб он подлинно сию правду не видавши еще опыта, нашел разумом своим. Философ, напротив того, через свое рассуждение может знать, над­лежит ли сему верить или нет. Кратко сказать, кто знает по-исторически, тот не знает, да только верит. Знает, что сие бывает, и видит, да не знает, для чего. Опыт верить его заставляет, а не знать. Поче­му видим, что одни, буде что знают, по случаю знают, а другие по разуму, то есть одни знают просто, другие – с причиною. Чего ра­ди конечно одни другим разумом своим предпочинены быть долж­ны. Знать вещь какую через разум и рассуждение не только есть че­стнее, нежели через один опыт, но и полезнее, ибо мы, когда причи­ну какой вещи знаем, то не довольствуемся тем, но желаем еще больше знать, и такое знание возбуждает в нас всегда любопытство. Напротив того, тот, кто только через познание историческое о чем уведомился или через опыт, не только не имеет любопытства дале рассуждать, но еще часто случается, что довольствуясь одним опы­том, прочее рассуждение все презирает. Видим многих, которые кричат: “На что астрономия? На что математика? На что прочие науки? Мы де и без астрономии затмения видели и без дальних до­казательств вычет сделаем”. От чего сие бывает? От того, что такой человек, получив знание через известие какое, например о затмении через календарь, а о счетах через простую арифметику, и иное все понял, не представляя себе никаких тому причин, следовательно, он не ведая, как то или другое делается, не имеет дале ни побуждения, ни охоты рассуждать, а часто и не знает, осталось ли что дале о том ему знать, потому что всякий человек к неведомому никакого жела­ния не имеет. Но тот, кто уже столько знает астрономии, что умеет вычесть, когда затмению случаться надобно, конечно знает и причи­ны оного. И потому не можно об нем сказать, чтоб он дале не имел любопытства о сем рассуждать, а особливо когда и сам за собою видит, что ему еще не все причины известны, что наипаче в таком слу­чае легко за собою усмотреть может. Те, напротив того, которые о причинах думать не починали, и того, я чаю, не знают, есть ли тому или сему причина. Чего ради тем меньше дале стараются рассуждать, а думают про себя, что коли увидели и поняли то, что Луна затмевается, то им уже больше не остается думать о Луне, и что они уже все то знают, что о Луне знать надлежит. Я в пример взял случай один астрономический или физический, а тоже самое почти и во всех науках случается.

§ 24.

Все то, что я в первой главе предложил, показывает, сколь мало в человеке делает знания познание историческое, как простое, так и осмотрительное, хотя на оное смотрим особливо, хотя снося с фило­софским и математическим. Последнее больше ещеувидим на сле­дующих. Мне кажется, что и удовольствия такого, которое подлин­но особливое нечто в душе нашей производят из познания историче­ского, иметь не можно. Наше удовольствие из совершенства всегда происходит. Когда что видим или в себе совершенное или в ином чем, то и удовольствие тогда в себе чувствуем, о чем со временем в правилах нравоучительных показано быть может. Но познание ис­торическое сколь много есть само в себе не совершенно, о том уже выше показано. Итак, в познании историческом, в котором совер­шенства не видим, нет и удовольствия. Не можно сказать вовсе, чтоб познание историческое было не нужно, ибо в тех только нау­ках, мне кажется, оное не нужно, в которых от самого начала доказывать не­возможно, но таких очень мало. Яснее теперь понять можно позна­ние философское, к которому я приступаю. С тем намерением я на­рочно об историческом пространнее говорил, чтоб кратче можно бы­ло сказать о философском, потому что многое рассуждение из преждепоказанного само собою следует. Главное действие есть в позна­нии философском – находить подлинные причины из понятий от­дельных. Что мы называем философиею? Философиею называем и изъясняем науку, которая в себе заключает действие разума такое, через которое кто может предложение некоторое, из праведных и прямых начал законными следствиями доказать, или называем такое знание, через которое можем вещи доказывать через ее причины, или от известных вещей знать их неизвестные, чего ради обыкно­венно ученые люди говорят: философ – ничто без доказательств.

§ 25.

Невозможно праведной причины ничему дать, как только надоб­но о тех явлениях или вещах, которые доказываем, наперед иметь в разуме понятия определенные. Все то, что действительно или случайно быть может, [должно] иметь довольную свою причину, для которой оно или действительно так, или случайно быть может, и для которой так, а не иначе, есть и бывает. Сего я теперь не доказываю, с тем намерением, что в следующих частях книги сея, а особливо в главах при окончании сей части, показано будет. Познание довольной при­чины есть то, когда объявляем такую причину, из которой заключа­ется, для чего что действительно есть или случайно быть может, и для чего сим, а не иным образом. И сие то называется познание фи­лософское. Следует из сих праведных положений, что нет в свете такого предлога, какой бы он ни был, при котором не можно иметь познания философского. Я здесь говорю и о таких вещах или делах, которых мы не знаем довольной причины, однако ж разумею, что довольная причина быть должна, хотя мы оные за слабостью нашей остроты понимать не можем. К тому же, находятся и такие вещи, ко­торых причины хотя и суть, однако ж от силы разума человеческого утаены и исследованы нами быть не могут, потому что выше нашего свойства, и нам не дано от Бога об оных подробно рассуждать, но через одно только показано откровение. В таком-то случае надобно памятовать всего, что разум человеческий небесконечный есть, но имеет свои пределы или границы, которые не дале человечества простираются. Итак, наше прежнее предложение через сие не разо­ряется, но ту же силу свою имеет, что всякая вещь должна иметь довольную свою причину, хотя не о всякой мы рассуждать можем и должны.

§ 26.

Я уже прежде сказал, что философское познание или должность философа в том состоит, чтоб умел причину дать феноменам или каким-нибудь явлениям из понятий отделенных. Но что сие есть, причину дать одной вещи из другой? Есть то, когда мы действие и силу одной вещи находим в другой, о которых вместе рассуждаем. Например, сплавливание металла от силы огня. Как мы можем причину дать тому, для чего золото, серебро и проч. расплывается на огне? Сей феномен, или явление, причину свою в том имеет, ежели мыо всякой вещи особливо станем рассуждать и находить понятия отделенные. То то есть самое, что я выше сказал, причину дать вещи одной из другой, или когда из тех свойств, которые мы понимаем в огне, толковать можем свойства те, которые понимаем в сплавливании металла. Чтоб сие толь легче сделать было можно, то надобно в обоих вещах части, знаки и свойства особливо познать и приметить. Тогда увидим, что нет ничего в произведении, что бы не согласовало с тем, что в причине находится в сплавливании. Мы примечаем, что металл или руда есть разжиженная, которая крепкое свое прежнее частице соединение, уступая силе огненной, оставила, и что, как неко­торые думают, частицы оные в сильном тогда движении находятся. Огонь, мы знаем, что состоит их субтельнейших частиц, которые проходят в наималейшие скважины, или поры, по свойству своему. Итак, когда мы видим, что огонь есть столь субтелен, что в малей­шие поры металлов, которые мы также в металлах приметили, про­ходить может, и металловые части, которые крепко соединены с со­бою, одну от другой разлучает и приводит в сильное движение, то и сплавливание есть нечто иное, как только частиц соединенных через помощь огня взаимное отделение, следовательно, мы причину нашли, рассуждая вещь одну из другой. То же самое можно понять и из примеров моральных или нравоучительных. Для чего, например, Полидора можно склонить к постоянству, а Гортенсия нет? Для чего один чувствителен, а другой нет? Для чего один завидит твоему сча­стию, а другой тем тебя от сердца поздравляет? Один сожалеет о твоем несчастии, а другой радуется? Спрашиваю теперь всему тому причины. Нетрудно тот будет найти, ежели на обе вины или на оба начала тому посмотрим, то есть рассматривать станем, кто Полидор и кто Гортенсий. И все одного приметы состояния, нрава и с ними прежнего обхождения, рассудив сношение и соравнение, сделаем с состоянием, нравом и обхождением прежним с нами Гортенсиевым. Таким образом, тотчас причину найдем, для чего один таков, а дру­гой инаков.

§ 27.

Усмотреть можно такожде, что с одними тут темными понятиями и с понятиями конфузными ничего сделать не можно. Тот уже, кто философское познание имеет, сколько может, старается убегать от сумнительных и пустых слов. Он может всякое напрасное и сумнительное усмотреть и уничтожить, мысль свою ясно и раздельно предложить, к своему мнению других привести, очистить себя от объекций разных способно, и все то может рассудить, что противу его выдумано из одних только темных и конфузных понятий. Отче­го без всякого сомнения и то следует, что познание философское де­лает в человеке через кратчайшее время больше разума и рассужде­ния в делах, нежели познание историческое. В познании историче­ском, как мы прежде сказали, надобно великого примеров повторе­ния и долголетнего, дабы о вещи какой удостовериться. Но в позна­нии философском, кто всякого дела и случая старается знать причи­ну из обстоятельств и все примечания понимает порознь, тот легко видеть может, как одно из другого происходит по тех пор, пока он последний эффект или произведение найдет, о котором речь есть и которого искал причины. Такой человек способно может о всем су­дить вообще и основательно, хотя б что такое случилось, которое ему совсем дело новое, ибо он обо всем может делать понятия отде­ленные, и признаками особливыми всякую вещь особе отделять.

§ 28.

Однако ж не вовсе можем полагаться на познание философское. Как мы выше видели, что в познании историческом много знания нашлось, которое не может еще любопытства нашего удовольство­вать так, как первое основание всем знаниям, и то познание фило­софское многие в себе несовершенства имеет без математического. Без сомнения, познание человеческое само собою [может] великое уже благо­получие в жизни человеческой принести, но математическое наибольше еще разум наш просвещает и всякие искомые правды к со­вершенству приводит. Мы можем еще показать беспримерное мно­жество и таких случаев, в которых познанию историческому с познанием философским без математического ни по какой мере не обойтись не можно. Недовольно, например, знать, что через реку, ежели льдом покрыта уже, перевести тягость можно, а сие есть по­знание историческое, недовольно знать крепость льда, на которую бы надеяться было можно, и при­чины все его твердости рассудить, что называется познание философское, но надобно притом найти и пропорциональную толстоту льда, которая бы могла поднять тяжесть, что, собственно, уже касает­ся познания математического. Ибо можно знать, что лед есть и что твердость его усмотрена, но ежели толстота неизвестна, то все дей­ствие стало неполезно. Я нарочно пример самый низкий и простой предлагаю, чтобы лучше только мог изъяснить, как соединяются часто все три познания, историческое, философское и математиче­ское, так что одно без другого часто совсем неполезно. В таких ма­ловажных случаях, какой я теперь предложил, и тому подобных, ко­нечно, мы можем обойтись без нашего философствования, ибо повсе­дневные примеры нас без нашего дальнего умствования учить могут и некстати всякому человеку, кто хочет перейти через реку, делать наперед вычет по-математически, поднимет ли его лед, по которому он идти хочет. Но я через такие примеры о трудных случаях разу­мею, в которых историческое знание недостаточно без философско­го, а часто и оба сии недостаточны без математического. Знают ка­жется те, которые шлюзы и плотины делают, какова сила, тяжесть или напор воды. Знают и архитекты, в чем состоит крепость строе­ния, также и машинисты свои причины, от которых какое произой­ти может движение. Но отчего шлюзы и запруды прорываются с превеликим хозяйским убытком? Отчего домы падают, своды про­ламываются и часто внезапную смерть жителям наносят? Отчего те убытки происходят, которые уже от многих с превеликим потом по­теряны, чтоб только найти вечное движение, что обыкновенно уче­ные люди называют Mobile perpetuum? Та ли тому причина, что ме­ры будто угадать не могут или вычислить силы и количества не умеют. Мне кажется, что хотя бы кто при своих вышепомянутых искусствах и столько математики знал, чтоб оную способно употреб­лять мог при помянутых случаях: однако ж часто случается, что во время своего действия сии люди бывают нерадивы или не внимают того, сколько бы познание математическое им тут помогло. А неред­ко случается, что и способности к понятиям таким надлежащей не имеют. Для того многих мы у нас видим фонтанных мастеров, архитектов, механиков, которые ничего не делают, но починяют наугад. и буде им удастся, то окончив, счастием называют. В сем случае го­ворю только о неискусных мастерах и архитектах.

§ 29.

Напоследок можно уже из всего прежнего видеть, что мы правду подлинную знаем так только далеко, по коих мест простирается по­знание философское. Ежели, например, мы знаем, что вода в реке течет от одной стороны в другую, для того только, что вода, как тело текущее, свойственною своей тяжестью напирается по натуре всех тел вещественных к центру Земли и оттого верхняя ее часть ниж­нюю давит, а нижняя для покатого в одну сторону дна имеет место, куда уступать, то сию мы правду, что вода течь должна в реке в од­ну сторону, так только далеко знаем, пока наше философское о сем познание простирается и по коих мест правда сия с своими начала­ми тесное соединение имеет. Но познав, что есть познание историче­ское, и что философское, во многих случаях сами усматриваем, что сии два знания, хотя и довольны сами по себе кажутся, однако ж часто от математического просвещены бывают. Чего ради приступим и к третьей части знания человеческого, то есть к познанию матема­тическому.