Часть вторая. О философии варварской

О НАЧАЛЕ И ПРИРАЩЕНИИ ФИЛОСОФСКОЙ НАУКИ ДАЖЕ ДО НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Глава шестая

О философии варварской.

§ 47.

Из прежде предложенных рассуждений о философии можно до­вольно рассудить, сколь сия наука полезна в жизни человеческой. Чего ради прежде нежели к правилам логическим приступим, запотребно я еще рассудил дать подлинные известия о начале и происхождении философии по самое наше время. <...>

Таким образом, мы видим напоследок, сколь великое философов число и какие между всеми сими умствующими людьми от самого начала происходили несогласия. Не можно сказать, чтоб все их вздоры были в нынешнее время крайне бесполезны, но ежели какую пользу из сих несогласий можно заключать, то, конечно, не иную, как что их различные толкования всех в натуре произведенных ве­щей и различных от воли человеческой происходящих действий по­дали случай разумным людям от времени до времени производить праведнейшие изобретения. Ибо сие натурально, что всякая вещь в большее совершенство приходит, когда она разыскана на кривую строну не меньше как на прямую. Не к тому говорю, чтоб прини­мать должны уже мы были нынешние положения философские за совершенные. Когда прежние положения через большее время при­ведены к большей истинности, то и нынешние не могут быть так со­вершенны, чтобы не осталося ничего дале рассуждать. Наука фило­софская состоит в одном только человеческом разуме. Но когда мы сорассуждаем пределы разума человеческого с пределами натуры, которая сотворена от всемогущего творца, то тотчас понимаем, что разум наш никогда до последнего совершенства и познания Божией премудрости доступить не может, а довольствоваться тем только должен, что возможно его силами изобрести. Человек разумный и о том удостоверен быть может, что мы еще и разума своего прямых границ не знаем. Мы видим между малым числом народа какое разнствие в разумах и понятии их. Один может о сем рассуждать с ос­нованием, что другому крайне непонятно. Один памятлив, другой не помнит того, что вчера говорил или видел. И не только от природы Божия дарования всякому равны, но и лета возраста самого и вос­питание делают столько в нас разницы, что временем можно одного с другим так сравнить, будто бы он не от того, но от другого про­изошел прародителя. Что же мы из познания философии лучше иметь можем, как способы к тому, как открыть можно хотя некото­рую часть в натуре того, что без оных весьма непонятно. К сему по­требно перво натуральные наши понятие и острота, а потом труд и прилежание, которые суть наибольшие средства к дополнению на­шей природной тупости и просвещению нашего разума. Человек ни­когда с таким разумом не рождается, с каким живет и умирает. И как философом никто иной назваться не может, кроме того, кото­рый многим в свете вещам праведные начала не только сам знает, но и другому оные показать и изъяснить в состоянии, то посему видно, что наука философская не так легка, чтоб оной всяк научиться мог без особливых к тому правил, без любопытного разума, без труда и прилежания. Такой человек, который о всем сем крайнее в молодых своих летах старание имеет, при старости крайнее видит утешение. Он чувствует своего создателя из сотворения самого себя, не про­стирает разума своего так далеко, чтоб показать себя участником со­ветов Божиих. Верить натуре по тех пор, пока чего не видит про­тивного Божию откровению, причем все свои рассуждения прекра­щает. Все, что ни делает в жизни, делает побужден праведною при­чиною. И таким образом, проводив век с покоем, умирает в чаянии будущего блаженства вечного. Не удивительно, что многие язычни­ки имели весьма иные начала философские, нежели люди, познав­шие Бога, закон и откровение его. Ибо в них многие, как мы выше видели, по природе недальнего ума люди, или ненавистники истины, или сластолюбием сего жития прельщены, или особливо высокомер­ностью разума своего надменны, так как, не ведавши Бога и христи­анского учения, весьма свое философское учение на ином основании имели, нежели мы. Итак, чтоб способнее дать наставление охотни­кам к сей науке, то я предложил в сей главе краткую сей науки ис­торию. Не для того, чтоб я хотел научить оную, но чтоб показать все противные мнения, которые до сего времени в сей науке были, надеясь, что две противные вещи, когда вместе снесены бывают, всегда лучше изъясняются. Разумный человек, прочтя оную со мной, скажет то, что некогда один ученый человек сказал: Не можно того в горячке сбрендитъ, чего бы философы до сего времени уже не сказали.