Часть вторая 4 страница

Джесс полез в нижний ящик и вытащил бутылку... ого — солодового виски. Некоторые оодовцы все-таки умеют жить! Тео перевернул пакет из «Прайм Тайм» вверх дном. Внутри обнаружилось множество жирных, завернутых в бумагу пакетов, и они пахли... едой. Настоящей человеческой едой.

— Съешь сэндвич, — предложил Тео. — Съешь чипсов. Съешь — эй, Пат, ты живешь опасно. Съешь праймтаймовское пирожное.

— Нет, спасибо, — автоматически отказалась я. — Слишком много муки, слишком много разрыхлителя, а шоколад они используют так себе.

— Твой цвет лица становится лучше, — сказал Джесс. — Расскажи нам еще о недостатках «Прайм Тайм». Хотя я все равно уверен, что их хлеб похуже твоего.

(В общем, так оно и есть.)

— Выпей виски!

Я протянула свою (пустую) чайную кружку. Потом съела половину сэндвича со швейцарским сыром и горчицей (хлеб — так себе), чтобы отвлечь желудок от голодных мыслей.

Темные пятна на стенах переулка. Куски среди булыжников... Прекрати. Хорошо, возможно, стоит подумать о том, что Пат, Джесс и Тео пытались дать мне возможность сказать. Чего я могу бояться? Не в том ли суть их намека, что даже они, при всем своем отличном прикрытии, сильно боятся, как бы их, полукровок, не разоблачили?

...Нет!

До сих пор это мне в голову не приходило. Еще не придуман термин для человека, больного настолько, чтобы спасти вампира и позволить ему быть вампиром дальше. Потому что ни один человек такого не делал. До сих пор.

Боже и ангелы, нет!

Не только паранойя и бюрократическая тирания требуют регистрации полукровок. Человеческие магодельные гены и некоторые демонические гены при скрещивании дают очень, очень плохой результат. Существует множество низших заговорников, которые проявляют и человеческие способности к магии, и демонические; говорят, иные из них способны на штуки, которых не может больше никто, хотя они, как правило, скорее бестолковые, чем полезные. Но это не более чем банальное магоделие.

Не все демоны могут творить магию; некоторые из них просто и есть магия, хотя поведение демонов может казаться магическим, не являясь таковым. Демон-ласточка — возьмем редкий, но эффектный пример — может летать не столько благодаря своим полым костям, хотя и благодаря им тоже, сколько потому, что нечто странное происходит с частью его атомов — они ведут себя особым образом, как будто находятся в другой вселенной. Одна из особенностей состоит в том, что в той вселенной сила притяжения на них не действует. И демон-ласточка, несмотря на свои габариты — от большого шкафа до небольшого сарая — летает. Это не магия. Демоны-ласточки магию не творят. Это просто похоже на магию. Но многие демоны также способны к магодействию, и некоторые из них не слабее сильного мага-человека. И если капля их крови натолкнется на гены магоделия, не миновать беды. Когда в одной личности сочетаются сильные гены человеческого магоделия и даже слабые, не проявлявшиеся поколениями гены демонской магии, этой личности с вероятностью девяносто, а то и девяносто пять процентов грозит стать неуравновешенной вплоть до криминала. Для содержания таких субъектов строят специальные приюты, только вот содержаться там они не слишком хотят.

По этим причинам наиболее значительным магодельческим семьям не обойтись без инбридинга. Это решение, впрочем, тоже далеко от идеала, потому что из поколения в поколение рождается все больше... скажем, троюродных сестричек, способных иногда написать такой заговор, который иногда срабатывает. И в целом детей рождается все меньше. С одной стороны, это хорошо. Если у человека ровно столько магодельческой ДНК, чтобы иногда создать срабатывающий заговор, ему почти или совсем не угрожает опасность, если у супруга/супруги обнаружится здоровенная прапрабабушка-демонша с магическим уклоном, даже если эти ее гены перепрыгнули через несколько поколений и сохранились в целости. Хотя вообще-то это совсем другая история. Ходят разные рассказы, из них два-три, а то и больше, убедительно подкрепляются документами, про то, как во вроде бы совсем уж выродившихся магодельческих семействах вдруг рождается сильный магодел — и его способности оказываются демонского происхождения. Но все эти рассказы — по меньшей мере те, у которых счастливый конец, — относятся к семьям, чья магодельческая сила умирала на протяжении нескольких поколений. Людям, у которых отец — колдун, или его хотя бы подозревают в колдовских способностях, лучше в такие авантюры не ввязываться. С другой стороны, если значительные магодельческие семейства хотят оставаться значительными, им необходимо заниматься магоделием.

Имя Блейзов все еще отбрасывает длинную тень. Но даже мне известно, что зенита они достигли уже давно, а с тех пор захирели, и теперь о них почти не слышно. Точнее, после Войн их, кажется, вовсе не осталось. Прежде я об этом не думала. Это могло бы меня задеть, захоти я стать магоделом, но я же не хотела! Забавно, как ловко у нас получается не думать о чем-то. То есть, я порой думала об этом всем, я скучала по бабушке, но намного проще оказывалось быть падчерицей Чарли Сэддона.

Детей смешанного происхождения в магодельческих семьях, клонящихся к упадку... вроде меня... воспринимают со смешанными чувствами. От нас можно ждать спасения — или катастрофы. Все зависит от генетического наследия другого супруга.

Если отпрыск смешанного брака вызывает сомнения, то семья часто от него отказывается, а порой их даже ссылают. Когда чужеродная примесь идет от матери, дело решается проще: можно обвинить ее в том, что она всех обманула. Тесты на отцовство у тех, кто унаследовал дурную магическую кровь, совершенно ненадежны.

Но в семействе моей матери о демонской крови не было ни слуху, ни духу.

А может, от меня скрывали? Обе маминых сестры немножко не доехали до страны здравого смысла. Таким, как они, не доверяют темных фамильных тайн. А что касается моей матушки, можно не гадать, как она поступила бы. «Сверхопека» — мамино истинное имя. Она бы мне ничего не рассказала.

Мамины родители наотрез отказались признать ее брак. Они перестали с ней разговаривать после того, как она отказалась оставить папу. Она была тогда очень молода и влюблена — и наверняка так же плохо переносила нажим на свою волю, как и теперь. А может, родители от нее скрывали?.. А потом просто вытолкали за дверь: чтоб ноги твоей тут больше не было и прочее. Они и меня, свою первую внучку, не пожелали увидеть. Может, мама сама что-то обнаружила, когда я родилась. Или отец сам определил...

Ни отца, ни кого-либо из его родни я не видела ни разу после того, как мама ушла от него. Только бабушка появилась. И, может быть, она предпочитала встречаться со мной в укромном месте не из уважения к чувствам моей мамы, а потому, что ее собственная семья запретила ей любые контакты со мною?

У бабушки могли быть собственные убеждения, что со мной все в порядке. Но она могла и не знать, почему мама ушла. Бабушка могла думать, что ее довели «деловые партнеры» отца. Магодельческие семьи часто весьма гордятся своими талантами и весьма легко обижаются, если какие-то бесталанные «ничтожества» позволяют себе высказывать не слишком лестные для них мнения. Бабушка могла решить, что маму просто достало высокомерие отцовой родни.

Если тебя угораздило попасть в упомянутые девяносто процентов, это обычно сказывается рано. Но если во младенчестве ты не продемонстрировал умение взлетать над колыбелькой и творить по-настоящему отталкивающие каверзы, то следующий подходящий момент, чтобы свихнуться, наступает лет в восемь-девять, когда детишек из магодельческих семей начинают впервые всерьез обучать колдовству. Бабушка стала учить меня изменять вещи как раз в таком возрасте.

Среди здравомыслящих пяти или десяти процентов чаще всего случаются личности, в магии не заинтересованные. Одна из рекомендаций тем, кто обнаружил, что находится в группе риска — НЕ заниматься магией, даже самой пустяковой. Мать в жизни бы не позволила все эти встречи с бабушкой, будь хоть малейший шанс...

А она могла. По сравнению с моей матерью гунн Аттила — сущий тюфяк. Если мать хотела, чтобы я не стала гибридом с примесью злой магии, то я и не стала бы — она могла настоять на своем просто силой воли. Но, возможно, она все же хотела знать, против чего выступала.

Придя домой, я не начала резать старых леди или сжигать бродячих собак.

Тем не менее, я была по-своему нелюдима. Плюс небольшая паранойя насчет близких отношений с людьми. Плюс немного необычный интерес к Другим.

Мать могла предположить, что бабушка пыталась учить меня магии, но безуспешно. Тогда мать подумала бы, что магические гены Блейзов во мне достаточно слабы, или доля ее собственной смешанной крови никак не сказалась.

Похоже, моей матери можно простить вечный излишний контроль. Она ведь никогда не была уверена до конца.

Гены злой магии не обязательно дают о себе знать в раннем возрасте. Некоторые из наших худших и наиболее изобретательных серийных убийц оказались потомством злых магоделов, когда их, наконец, поймали и обследовали. Иногда оказывается, что их подтолкнуло к этому какое-то событие. Например, попытка заняться магией. Или спонтанное проявление способностей.

А я пятнадцать лет не занималась магией вообще.

Нет!

Я прекратила есть.

Пат и Джесс предполагали, что я уже думала обо всем этом. Они считали, что именно поэтому я избегаю разговора с ними. Боюсь поговорить. Проблема лицензирования — чепуха. Они понимали, что я знала и это. Если б весь вопрос заключался в несертифицированном магоделии — вот еще, да я могла бы просто получить серийный номер и лицензию! Бюрократы немного погундели бы, почему я не сделала этого до сих пор, но я — образцовая пекущая-булочки-с-корицей гражданка; они, по крайней мере, наполовину поверили бы, что я никогда прежде магией не занималась и, наверное, даже не оштрафовали бы меня. Лицензирование — отвлекающий маневр. Пат не стал бы синеть только ради запоздалой магодельной сертификации. Бояться нужно было чего-то другого.

Я и боялась другого. Они просто не угадали, чего именно, и как я в это вляпалась.

Они ведь, на самом-то деле, оказывали мне широкий жест доверия. Дали мне понять, что верят — я не плохой гибрид.

Они, похоже, действительно любят мои булочки с корицей.

Зато они не знали, как я спасла вампира. Что могло трактоваться как изощренный, искусный способ стать серийным убийцей.

— Выпей еще виски, — предложил Джесс.

А сейчас, конечно, они всего лишь думали, что я боюсь рассказать им о событиях двухмесячной давности.

Хорошо, пусть считают, что этот ужас вызван перспективой рассказа. Ничем больше.

Историю о том, как я спасла вампира, я не собиралась им рассказывать.

Я поставила кружку — пальцы затряслись. Скрестила руки на груди и принялась раскачиваться взад-вперед на стуле. Пат подтащил свой стул к моему, мягко расцепил мои руки, взял их в свои. Они уже были бледно-голубыми и не такими шишковатыми. Я не видела, шесть ли у него пальцев до сих пор.

Я сказала, обращаясь к бледно-голубым рукам Пата:

— Я не услышала, как они подошли. — Голос звучал пронзительно, необычно, будто даже и не мой. — Но так ведь и должно быть, не правда ли, когда подходят вампиры?

Со стороны Тео послышалось рычание — отнюдь не человеческое.

Звучало жутко и бросало в дрожь, хоть я и знала, что он рычит из-за меня. Мне хотелось коротко, истерически рассмеяться. На ум пришло, что, возможно, я не была единственным человеком в комнате тогда, несколько минут назад, когда чувствовала себя кроликом под взглядом удава.

Джесс позволил тишине продлиться еще немного, а потом мягко спросил:

— Как ты сбежала?

...Впереди возле стены проступила еще одна тень... Незнакомец сидел со скрещенными ногами, склонив голову и положив руки на колени. Только когда он поднял голову текучим нечеловеческим движением, я поняла, что это еще один вампир...

Я глубоко вздохнула и начала:

— Они меня приковали к стене... в каком-то зале, наверно, бальном. Такой большой старый особняк... возле озера. Кажется, меня взяли как приз. Не знаю, кому. Они... пару раз заглядывали, принесли мне еду и воду. Ну... на второй день я переделала свой карманный ножик в ключ от цепей...

— Ты трансмутировала обработанный металл? Я еще раз глубоко вздохнула:

— Да... Я не знаю, откуда это взялось. Никогда не делала ничего даже близко похожего. За последние пятнадцать лет вообще ничего такого не делала — с последней встречи с бабушкой. Мне вообще... почти... не приходило в голову попробовать, — я вздрогнула и прикрыла глаза.

Нет, так не годится. Нужно смотреть! Я открыла глаза, и Пат мягко пожал мне руки:

— Эй! Все в порядке, ты здесь, а не там!

Я взглянула на него — он уже выглядел почти совсем как человек. А я? Я тоже почти совсем человек?

— Ага, — сказал он. — Все именно так и есть, как ты думаешь.

Я постаралась сделать вид, будто и впрямь думаю так, как по его мнению должна думать — чего бы он там ни думал сам.

— В ООД полно Других и полукровок, потому что вампиры — наша проблема. Существуют, конечно, поганые вонючие демоны...

«И передают по наследству злую магию», — мысленно добавила я.

—...но поганых вонючих подонков хватает и среди людей. Мы заботимся о Других, а полиция — о людях. Если бы мы смогли прижать кровососов, тогда люди успокоятся, раньше или позже, и оставят в покое всех нас, понимаешь? А уж затем мы могли бы все вместе действительно избавиться от уби, от гоблинов и гулей, и прочей шушеры, и наконец обеспечить миру достаточное спокойствие!

Мне вспомнились пересуды о том, будто бы надежного дородового теста на злую магию при смешанных браках нет до сих пор из-за предрассудков против полукровок. Скорее всего, это выдумки, но все же...

— Ты трансмутировала обработанный металл, — тоном учительского терпения напомнил Джесс.

Я кивнула.

— Он при тебе?

Вопрос вернул меня к действительности. Я с самого начала решила, что обстановка здесь нормальная, и потому кивнула снова.

— Можно посмотреть?

Пат отпустил мои руки, я вытащила ножик из ворсистого кармана и положила поверх стопки бумаг на столе Джесса. Ножик, совершенно обыкновенный с виду, лежал смирно. Джесс взял его, осмотрел и передал Тео, тот повертел ножик и протянул Пату, но тот отрицательно покачал головой:

— Не сейчас. Пока я превращаюсь, он может меня забросить обратно, а мы же не можем держать дверь на запоре до утра!

— А вдруг сейчас кто-то постучится? — спросила я. — Ты все еще немножко синий по краям.

— Тут есть кладовка, — пояснил Пат. — Отличная вместительная кладовка. Потому мы и выбрали кабинет Джесса.

— И мы бы очень удивились, как это вдруг дверь заперлась, — добавил Джесс. — Наверно, пружинка разболталась. Обязательно починим завтра. Ведь с мисс Сэддон все в порядке, верно?

— Мисс Сэддон в норме, — соврала я. В том, что мисс на самом деле погано, они не были виноваты.

— Раэ... — начал Джесс и осекся.

Я старалась не уплывать в омут воспоминаний, постоянно напоминая себе, что нахожусь здесь, в кабинете, и потому без труда сообразила, о чем он хочет спросить.

— Не знаю. Я больше на озеро не ездила. Там за домом есть очень большое пятно скверны, наверно, из-за этого они и выбрали то место. А когда я... высвободилась, то просто... просто пошла вдоль озера на юг.

— Если мы свозим тебя туда, скажем, завтра, ты сможешь найти то место?

Я ответила не сразу, хотя все то, о чем я умолчала, в данном случае не мешало мне говорить. Сказанного было вполне достаточно, чтобы они поняли, отчего я не хочу ехать туда снова.

— Да, — с трудом выдавила я наконец. — Я попробую, Только... там не будет ничего.

— Знаю, — согласился Джесс. — И все-таки нам стоит досмотреть. Ты уж прости...

Я кивнула, забрала ножик, спрятала в карман и посмотрела на Джесса. Потом перевела взгляд на запачканный кровью кухонный нож, а Джесс следил за мной.

— Это другая тема, верно? — сказал он. — Ладно, слушай. У тебя есть какая-то особая власть над обработанным металлом. Очень даже удивительная власть. Но это не объясняет...

Зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Так. Пожалуй, лучше проводите его наверх.

Все мы пристально посмотрели на Пата. Синева исчезла полностью. Тео открыл замок.

Мэл вошел секунд через десять с таким видом, будто готов уничтожить батальоны оодовцев одним кухонным ножом.

— Кем, ко всем чертям, вы, красноглазые, себя вообразили, что держите законопослушного члена человеческого общества взаперти больше часа?

Я ухитрилась сохранить бесстрастное выражение лица. «Красноглазый» (или «красноглазая») — обвинение в Другой крови: не слишком подходящее выражение, но как только взбешенные штатские не кроют оодовцев!

Эта троица, однако, не отреагировала.

— Простите — сказал Джесс. — Мы не намеревались держать ее взаперти. Мы стремились как можно быстрее вывести ее из скверной ситуации — и, конечно, провели через заднюю дверь. Здесь эти шуты-репортеры до нее не доберутся. Но мы забыли послать на проходную уведомление, что не задержали мисс Сэддон.

Нуда, конечно забыли, подумала я. Мэл, все еще дрожа от ярости и равно понимая, что Джесс врет, повернулся ко мне.

— Я в порядке, — заверила я. — У меня была небольшая... истерика. Они позволили мне принять душ, — не к месту добавила я. Ночка у меня выдалась та еще, и становилось все труднее вспоминать, что я говорила, кому и почему.

— Душ? — спросил Мэл, окидывая взглядом мои мишечно-пушистые вещи — возможно, он впервые увидел меня одетой не в красное, розовое, оранжевое или желтое, или, на худой конец, в радужно-синее или флюоресцирующее фиолетовое — и я поняла: он не знает, что произошло. Да и откуда ему знать, так ведь? Вампиров не убивают, бросаясь на них и протыкая кухонным ножом. Единственное, что ясно о сегодняшнем вечере — стрясся какой-то скандал, причем очень неприятный, и я исчезла в компании нескольких оодовцев. К этому моменту наверняка уже существовало с полдюжины совершенно несовместимых друг с другом версий случившегося.

Неудивительно, что Мэл чувствовал себя немного дико.

— Это довольно длинная история, — сказала я. — С вашего разрешения, я пойду? — «Пока вы не начали расспрашивать меня о сегодняшнем», подумала я).

— Я потому сюда и пришел, — сквозь зубы сказал Мэл, окидывая собравшихся еще одним душевным взглядом.

— До завтра, — сказал Джесс.

— Что? — взвился Мэл.

— Я расскажу тебе по пути, — успокоила я.

— Приятных снов, — пожелал вдогонку Пат.

— Вам тоже, — кивнула я.

Мне отдали насквозь мокрые вещи в пластиковом пакете «Мега Фуд», и я смогла втиснуть ноги во влажные, сморщившиеся кроссовки, так что можно было идти. Джесс предложил вызвать такси, но мне хотелось свежего воздуха. Пусть даже воздух в центре города свежим можно назвать с большим трудом.

Нужно было вернуться в кофейню: «Развалина» осталась там. Мэл пришел пешком. Ну, не могу сказать точно насчет пришел. В любом случае, он добрался сюда без помощи транспорта. От него до сих пор исходили сильные волны гнева, даже после успешного спасения девицы из охраняемой драконом башни. Дракон был синим и чрезвычайно дружелюбным. Проблема таилась как раз в девице... Я никогда не чувствовала такой необходимости с кем-то поговорить — и такой неспособности произнести то, что просится на язык.

А если я смогу рассказать Мэлу, что скажет он? «Завтра же начну обзванивать сумасшедшие дома, узнаю, где находятся ближайшие»?

— Даже не пытайся рассказывать о случившемся, пока как следует не выспишься, — предупредил Мэл. — Наглые же эти парни, чтоб их... Я думал, Пат и Джесс — нормальные ребята.

— А я до сих пор так думаю, — печально ответила я. В чем-то стало бы легче, не будь они нормальными. — Джесс и Тео вытащили меня оттуда — э-э-э — и, понимаешь, не могли полностью игнорировать свои профессиональные интересы.

Мэл фыркнул.

— Ну, если ты так говоришь... Слушай, что бы там ни было, но вся округа судачит об этом. По официальному докладу ООД — его уже скормили болванам из прессы — ты оказалась случайным свидетелем. Никто из нас говорить ничего не собирается, но к тому времени, когда Джесс и Тео увезли тебя, в улочке собралось уже много народу, и они в один голос твердят, что ты была...

Пауза. Я ничего не сказала. Он добавил:

— Чарли, кажется, думает, что Джесс действительно оказал тебе услугу. Что ООД сможет защитить тебя лучше, чем мы.

Ага. С перспективой дальнейшего разрушения личного мировоззрения. Мэл вздохнул.

— Вот, и мы сидели возле телефона в кофейне, ждали — Чарли и я. Всех остальных отослали домой — в том числе Кенни, которого под страхом скормить ему его собственную печень заставили поклясться ничего не говорить твоей матери. Телефон все не звонил. В конце концов мы сами позвонили в ООД и были отшиты какой-то дурой на коммутаторе. И вот тогда я приехал...

— Прости, — сказала я.

Кофейня была темна, сквер — тих и пустынен, хотя откуда-то слышался гомон. Нетрудно было догадаться, что это в квартале или двух отсюда, на свежеоскверненной улочке. Мы обошли кофейню сбоку, и я увидела свет в кабинетике: Чарли пил кофе и расхаживал из угла в угол. Не успела я войти, как он обнял меня так крепко, что я не могла как следует вдохнуть. Чарли такой добрый — почти всегда...

— Я в порядке, — заверила я. Чарли испустил глубокий, трепещущий вздох, и я вспомнила, как он поддержал меня против мистера Ответственная Пресса. А еще вспомнила, сколько он помогал мне в прошлом. Поддерживал мою, странную для непосвященных, идею создания майонеза, который не расслаивался бы, мое стремление узнать, каково единственно правильное количество чеснока, добавляемое в знаменитую «Солянку Чарли», мои ранние эксперименты с тем, что стало предшественниками «Горькой Шоколадной Смерти» и т.д. У Чарли магии нет. Как и у большинства рестораторов, раз уж речь зашла об этом. Клиенты-люди, как правило, немного шарахаются от всего хоть немного более магического, чем официантка, у которой кофе не остывает. Интересно, какими мотивами руководствовалась мать, когда устраивалась на работу официанткой уйму лет назад: я делала печенья с арахисовым маслом и шоколадной крошкой еще тогда, когда мы жили вместе с отцом (если находился взрослый, который включил бы мне печь), и если она искала тихой гавани...

— Сегодня — это... Это связано с тем, что случилось — когда я исчезла на два дня.

— Этого я и боялся, — вздохнул Чарли.

— Джесс хочет, чтобы я попыталась найти место, где все произошло. Возле озера. Они отвезут меня туда завтра.

— Кровь и черти! — выругался Мэл. — Это дело ждало два месяца. Необязательно ехать туда завтра.

Я пожала плечами:

— Почему бы и нет? Днем я выходная.

— Озеро, — задумчиво проговорил Чарли.

Я всем сказала, что ездила к озеру. Но не говорила, что все прочее также произошло на озере. До сегодняшнего вечера моя память официально заканчивалась сидением на пороге старого домика.

— Да. Меня — э-э-э — держали в доме на озере. Они хотят, чтобы я попыталась найти этот дом.

И Мэл, и Чарли могли спросить: «Когда ты это вспомнила? Что еще ты помнишь? Почему ты рассказала ООД и не рассказала нам?» Но не спросили.

Мэл обнял меня одной рукой.

— О боги и проклятые ангелы, — только и сказал он.

— Будь осторожна, — попросил Чарли.

Одно из преимуществ (немногих) подъема на работу в четыре тридцать утра состоит в том, что можно с уверенностью рассчитывать на место для парковки. Когда я приезжаю позже, мне не всегда так везет. В тот день «Развалюху» пришлось парковать в гараже, а он закрывался в одиннадцать.

Домой меня отвез Мэл. Когда мы приехали и он заглушил мотор, навалилась тишина. После рева мотоциклетного мотора тишина оглушает почти всегда, но сейчас было иначе. Мэл больше ни слова не сказал по поводу ночных событий. Ни слова об оодовцах и завтрашней поездке с ними на озеро. Я видела, что он хочет... но, как я уже говорила, одна из причин, почему мы с Мэлом уже четыре года вместе — то, что мы умеем не говорить иногда на некоторые темы. То есть, оба знаем, когда заткнуться.

Какое блаженство — проводить время с человеком, который может оставить тебя в покое. Я любила Мэла за это. И была рада ответить ему тем же.

Мне никогда не приходило в голову, что умение не лезть любимому человеку в душу может стать привычкой, а привычка — барьером между нами. Мне никогда не приходило это в голову — до сих пор.

Пришлось подавить желание немедленно покончить с этим молчанием. Пришлось подавить желание спросить, могу ли я поговорить с ним.

Но что я могла сказать?

Мы так и стояли в темноте минуту или две. Мэл потирал одну из своих татуировок — мельничное колесо — на тыльной стороне левой ладони. Затем он пошел со мной убедиться, что велосипед Кенни все еще на месте и шины не спустили. Затем поцеловал меня и ушел. «До завтра», — и ни слова больше.

По пути в дом я поднялась на цыпочки, чтобы коснуться оберегов, развешанных по периметру крыши над крыльцом. Эти все принадлежали Иоланде. Обереги моей хозяйки были особенно хороши, и я частенько думала спросить, где она их берет — но у Иоланды так просто ничего не спросишь. Я заметила: ее племянница, когда приезжает в гости, тоже вроде бы не спрашивает ничего, кроме: «Я везу девочек в центр, может, тебе что-нибудь привезти?» Ответом, как правило, служило: «Нет, спасибо, дорогая».

Я провела пальцами по цветочным горшкам на ступенях — убедиться, что закопанные мной обереги никуда не делись. Гудение в пальцах уверило, что они действуют. Я поправила медальон на двери на лестницу и подняла «отваживающий»

коврик перед дверьми на верхней площадке — проверить, что обереги, встроенные в паркет, не вырваны каким-нибудь неведомым существом или существами. Помахала заговорным свитком, который был обернут вокруг балконных перил, чтобы убедиться, что он еще жив, подула на оконные рамы и почувствовала слабый отклик. Я не люблю заговоры, но не настолько наивна, чтобы пренебрегать добротными основными оберегами, а последние два месяца стала следить за ними еще более тщательно.

Потом я заварила чашку ромашкового чая — запить виски и сыр. Сняла детскую пижаму и надела собственную ночную рубашку. Туалетная бумага выдержала — на оодовских вещах не осталось ни капли крови. Я выложила все еще мокрые вещи в таз, залила водой, добавила мыла. Завтра нужно обработать их в стиральной машине. Впрочем, можно и выбросить их — или сжечь.

Клубнично-красное платье я до сих пор не сожгла. Оно поселилось в глубине чулана. Похоже, я осознала, что не сожгу его, после той ночи, когда оно приснилось мне сделанным из крови, а не из ткани — я вытащила его в темноте, и гладила, и гладила сухую, шелковистую, блестящую материю, ничуть не похожую на кровь. Совершенно не похожую.

Кроссовки можно было помиловать. Реши я что-нибудь сжечь — футболок и джинсов у меня множество, но не стоит жертвовать парой хороших кроссовок, если можно обойтись без этого.

Я открыла настежь застекленные двери, вышла и села на своем маленьком балкончике. Ночь была ясная и тихая, в небе ярко сияла растущая луна.

Когда у Иоланды в кухне завелись мыши, я расставила гуманные ловушки, отвезла добычу на двадцать миль за город и отпустила на заброшенной ферме. Обереги против живой природы пользуются дурной славой: поэтому именно электрический забор кремового цвета не пускает оленей объедать розы Иоланды. А домашний оберег, успешно действующий против мышей и белок, стоил бы почти такие же баснословные деньги, как заговор, позволяющий вампирам ходить под солнцем.

Я не могу убить что-нибудь крупнее комнатной мухи. Я прекратила выносить из дому пауков после того, как прочитала где-то, что домашние пауки после этого все равно погибают. При уборке никогда не трогала заселенные паутины. Не проливала крови во гневе со времен войн на детской площадке в седьмом классе.

Я не ем мяса. Слишком брезглива. Для меня это не более чем мертвые животные. Когда приходит моя очередь накрывать на стол в главной кухне, горячие блюда исключительно вегетарианские. Возможно, это мать так спеленала меня и так промыла мозги, что я стала милой человечной мещаночкой.

Но я разбила этот образ. Разбила, когда превратила нож в ключ, потому что это был единственный способ остаться в живых. Потому что — может, только потому, что лучшего выхода я не видела — я хотела жить. Я перевела взгляд на свои руки, на ладони, сжимающие чайную чашку — будто я вот-вот начну покрываться чешуей, мехом или бородавками — или синеть. Впрочем, в большинстве случаев демонская кровь не делает тебя большим, или сильным, или синекожим — при этом неважно, есть в крови магодельческий дар или нет. Большая доля демонской крови делает слабее или глупее. Или безумнее.

У меня хорошо получалось быть маминой дочкой. Моя жизнь была не идеальна, но у кого она идеальна?

Да, я всегда презирала себя за трусость. Рохля. Ну и? Есть вещи похуже.

А затем как-то ночью мне стукнуло в голову поехать на озеро.

Они начали первые, не я. А я хоть и рохля, но подлецов всегда терпеть не могла. Возможно, если все покатится под откос, я смогу хотя бы хлопнуть дверью напоследок.

Как это изящно, мило, бодро и философски возвышенно — «не люблю подлецов», «хлопнуть дверью напоследок». Я оставалась трусихой, по моему следу шли вампир-владыка и его банда — а я одна, я уже вне человеческого мира.

— О, Константин, — прошептала я в темноту. — Что же мне теперь делать?

Несмотря на все случившееся, я заснула, как только голова моя коснулась подушки. Впрочем, время для меня было позднее, и я выпила два полных стакана виски. Боевая тревога прозвучала примерно через три часа. Я проснулась на удивление легко и мирно. Обычно для меня приемлемо спать как минимум шесть с половиной часов — и то если в целом я чувствую себя бодро, а я уже давно так себя не чувствовала. Трехчасовой сон не отвечает никаким условиям. Но я села, потянулась и почувствовала себя не так уж плохо. И странное ощущение... как будто, пока я спала, кто-то был рядом. С учетом событий прошлой ночи это должно было вызвать панику, но не вызывало. Ощущение успокаивало, как будто кто-то охранял мой сон. За работу, Светлячок!