Он был странно тяжел для своего размера. И разве не должна платина выглядеть серебром, когда начистишь ее до блеска? Возможно, до сих пор я сталкивалась только с дешевыми поделками. Даже так.
Символ наверху был круглый, в ореоле змеящихся шипастых линий. Символ внизу — узкий у основания и толстый наверху. Символ посередине... кажется, имел четыре ноги — то есть, по-видимому, это было некое животное. Точно. Две загогулины и неведомое животное.
Верхняя загогулина могла быть символом солнца. Нижняя могла быть символом дерева.
И, если это чистое серебро — пусть даже круглая загогулина не солнце, а расширяющаяся кверху — не дерево, — это бесспорно был охранительный оберег от Других. Все Другие дружно не любят серебро.
Чем бы это ни было, от взгляда на него у меня поднялось настроение. Для человека, над которым нависли две смертельные угрозы — плюс, полагаю, угроза Патова и Джессова видения моего будущего (при условии, что будущее у меня будет, но если да, то я проведу его в маленькой комнатке с мягкой обивкой стен), — это уже хорошо. Я положила оберег в ящик столика возле кровати. И спала я той ночью, простите за выражение, мертвым сном.
|
|
В общем, когда будильник затих, я уже почти готова была вставать. Ожидание следующей ночи подкралось почти сразу же, но мне было чем отвлечься: в семь утра мистер Кагни уже жаловался, что в его булочке недостаточно корицы, в семь пятнадцать позвонил простудившийся Паули, в семь тридцать Кенни уронил поднос с грязными тарелками. Он вроде как исправился с тех пор, как свое слово сказал Мэл, но решил, что лучше будет работать утром, чем вечером — а это должно было сработать, только если он пойдет домой раньше ради домашнего задания или чтобы пораньше лечь спать. Не моя проблема. За исключением того, что Лиз какое-то время помогала отчищать пол вместо того, чтобы разгружать мои подносы с выпечкой и формы для кексов.
Где-то в середине утра зашел Пат и вторгся в мое мучное логово:
— Думал, ты захочешь знать про ту девчонку, которую мы выручали ночью. Она поправилась. Она ничего не помнит с того момента, как кровопийца заговорил с ней, и до пробуждения в больнице следующим утром. Она не помнит, что тот парень был кровососом. И она в порядке. Немного напугана, но в порядке.
Перевожу: единственный непосредственный свидетель не помнит увиденного, или, по крайней мере, ничего не говорит. А Джесс и Тео, которые квалифицировали мои действия как ликвидацию в терминах ООД (вампиров, конечно же, не убивают, хотя большинство нас, цивилов, использует это слово; по-оодовски их ликвидируют), оказались там буквально через несколько секунд после меня и раньше всех остальных. Кроме, возможно, мисс Биалоски.
|
|
Но день выдался как раз из тех, когда расписание кофейни разлетается вдребезги, и нам с Чарли, Мэлом и мамой пришлось собирать его и держать зубами. У нас всегда случается хотя бы один такой день за семидневную (или тринадцатидневную, смотря как считать) неделю. Не говоря уже о перспективе вставать в три сорок пять еще и в четверг. Единственный нормальный день за все тринадцать...
Мое чувство невидимого давления и так усиливалось, но этот факт вписался в общую картину вообще замечательно. У меня выдалось сорок пять свободных минут за период с десяти сорока пяти до половины двенадцатого — между стандартной утренней выпечкой и началом ланчевого часа пик. И почти целый час в полчетвертого, пока основной штат возился с дневной толпой, жаждавшей кексов и ячменных лепешек, пока не началась обеденная горячка. Плюс два или три чаепития со спонтанными перерывами на аспирин. Домой я ушла в девять. Любой, кто захотел бы десерт после этого, мог заказать имбирный пирог, или «Индейский Пудинг», или «Шокохолию». Эта ночь не годилась для фруктовых пирогов на заказ.
К счастью, я вымоталась достаточно, чтобы заснуть. До того, как я выяснила, что буду работать весь день, я думала, что не засну вообще; к тому времени, как добралась домой, знала: засну, но предполагала, что посплю пару часиков, проснусь к полуночи и буду ждать.
Какое-то время я провела в размышлениях, что мне стоит... ну, надеть. То, что вампир окажется в моей спальне, волновало меня немного сильнее, чем все остальные аспекты общения с ним. Даже если смущение существовало только в моей фантазии. Есть дополнение к байке о том, что-де мужчины-вампиры способны на бесконечно длительную эрекцию: говорят, их нужно... гмм... пригласить перейти и через этот порог. Но если они умеют одним взглядом соблазнить до смерти, то, наверное, и на другие соблазнения способны... Впрочем, этот конкретный вампир отказался соблазнять, когда имел такую возможность. С учетом текущего положения дел это можно считать хорошей приметой.
Я напомнила себе, что от звука его смеха меня чуть не стошнило, а выглядел он при солнечном свете... прямо скажем, мертвым. Давайте смотреть на вещи реально. Я никак не могла заинтересоваться...
Я невольно вспомнила ощущение вампира в комнате. Ничуть не похоже на феромоновую одурь, когда встречаешься взглядом с кем-то на другой стороне комнаты, пустой или заполненной людьми — и щелк!.. Совершенно не похоже. Тем не менее, лучшего сравнения я придумать не могла. Вероятно, и то, и другое — высший опыт: сидя в одной комнате с вампиром, невольно ожидаешь смерти. Секс и смерть, верно? Высший опыт. И поскольку я никогда не занималась сорвиголовскими забавами, то не очень-то знала на практике, какой адреналиновый всплеск получаешь, когда играешь со смертью. Возможно, любитель затяжных прыжков с парашютом или купания с акулами меньше обеспокоился бы присутствием вампира в комнате.
Неважно. Остановимся на том, что вампир, вторгающийся в твое личное пространство — это жутко, и один из способов укрепить — э-э-э — моральное состояние — надеть тщательно подобранную отваживающую одежду.
Я легла в постель в самой старой, самой выцветшей своей фланелевой рубашке, в лифчике, который в каталоге смотрелся нормально, но, очевидно, по дороге к заказчице сильно состарился, белых хлопчатобумажных трусиках (стирок этак семьсот тому назад на них были цветочки — теперь же остались размазанные серые пятнышки), и джинсах, которые я обычно надевала при уборке или работе в саду Иоланды, потому что они были слишком потрепанными для работы; даже если вообще не выходить из пекарни. Пищевой инспектор за такие арестовал бы на месте. О, и в ворсистых зеленых клетчатых носках. Ночь выдалась холодноватой для лета. Сравнительно. Я улеглась поверх постельного покрывала.
|
|
И проспала до боевой тревоги в три сорок пять. Он не пришел.
Это был не лучший мой рабочий день. Я рычала на каждого, кто заговаривал со мной, и рычала еще сильнее, когда никто не отвечал тем же. Мэла, который не остался бы в долгу, на месте не было. У мамы, к счастью, не хватало времени вступать со мной в яростные споры, так что мы сделали несколько залпов полным бортом и разошлись по гаваням.
Мы честно пытались не попадаться друг другу под руку, но это не в мамином характере — избегать стычки со своей дочерью, когда таковая предлагается. О чем догадывалась она, пока я строила свои догадки? В литературе по психологии много говорилось о мелких, несущественных неприятностях, которые становились последней каплей, переполнявшей чашу душевного равновесия. (Я порылась в глобонетовских архивах, вместо того, чтобы читать «Мерзейшую Магию».)
— Я не чертов инвалид! — взвыла я на Чарли. — Не нужно меня подушками обкладывать! Может, скажешь мне, что я жалкая дура, и ты хотел бы перевернуть мусорное ведро над моей головой? Пауза.
— Ну, эта идея приходила мне на ум, — сказал Чарли. Я стояла, тяжело дыша, сжав замасленные кулаки.
— Спасибо, — выговорила я.
— Может, ты хочешь о чем-нибудь поговорить? — самым невинным своим тоном осведомился Чарли.
Я подумала над этим. Чарли неторопливо развернулся и закрыл дверь пекарни. Двери в кофейне особо не закрываются, так что, если какая-нибудь закрыта, лучше не открывать ее, разве что произошло что-то особо важное. К примеру, прибыл полный автобус туристов, которые не заказали предварительно места, у которых сорок пять минут на ленч до встречи с гидом в Музее Других, до которого пятнадцать минут езды на автобусе (пешком — всего семь, но попробуй убедить в этом автобусных туристов), они все хотят бургеры и картошку фри, и в меню им смотреть незачем. Мы бургерами особо не занимаемся, так что наш гриль невелик, а картофелем фри не занимаемся вообще, разве что по заказу — но бургероеды все равно не посчитают получившееся картошкой фри.
|
|
Такое в самом деле однажды случилось, и когда мама вес высказала туристической компании, ее президент на коленях умолял в знак примирения принять путевки в круиз на Карибы на двоих — или хотя бы заказы на питание всех его туристических групп в Новой Аркадии, сделанные заблаговременно. Она выбрала последнее, и теперь туристическая компания «Вокруг Света» (президента зовут Бенджамин Сиско, но, готова поклясться, родился он с другим именем, и стоит увидеть логотип на их автобусах) — один из лучших наших клиентов. Мы практически могли бы закрыться и жить на те деньги, которые получали от них в августе. И мы приучили их постоянных тур-лидеров вести группу в Музей Других пешком. После этого водители автобусов тоже нас полюбили.
Городской совет не предполагал этого, когда сходил с ума от перспективы увидеть Новую Аркадию на новых, послевоенных, картах, но именно из-за Музея Других автобусные туристы, обратившиеся в компанию «Вокруг Света», теперь приезжают в Новую Аркадию. Публичные экспонаты до сих пор хуже некуда, но теперь их стало больше, а симулятор «Нападение Вурдалаков», должно быть, особенно хорош — я бы сказала, жуть как хорош. Еще у нас действительно стало больше сливолицых академиков с крошечным жалованьем, которые снимают комнаты в Старом городе, но все не так плохо, как я опасалась. Рабочий класс снова победил. Ха!
Чарли вернулся от двери и сел на табурет в углу. День был не настолько палящим, чтобы мы умерли от жары в пекарне с включенными печами и закрытой дверью — по крайней мере, в течение ближайших десяти минут.
— Из-за недавней ночи, — сказала я, — ребята из ООД хотят, чтобы я стала... неофициальным сотрудником ООД.
Чарли осторожно сказал:
— Я не думал, что кухонный нож... обычное оружие. Я вздохнула:
— А что ты думал, когда последовал за мной той ночью? Просто, что я сошла с ума?
Чарли обдумал это, прежде чем ответить.
— Нет, не с ума. С накатанной дорожки — да. Но у меня было немного времени на раздумья. Когда я туда добежал, все уже кончилось. И, думается, я тогда понял, что я... что мы все это время неправильно понимали... про кухонные ножи.
— С тех пор, как я исчезла на пару дней.
— Да. Ты наверняка столкнулась с Другими, так или иначе. Извини. Просто... мы видели, как ты... ты не хотела говорить с любыми копами, но особенно сторонилась оодовцев.
А я и не думала, что это так заметно!
— Со всеми остальными в «Кофейне Чарли» ты нормально вела себя, с нами-людьми, и не только с нами, но и с незнакомцами тоже. Нервно, как будто случилось что-то действительно плохое, — о чем мы уже знали, — но нормально. Со всеми, понимаешь, человеками.
Кроме телерепортеров. Если, конечно, они — люди.
— Это были не оборотни, потому что после ты, как обычно, была здесь и в полнолуния. А они обычно не выходят кусать людей, кроме как в полнолуния.
И, как бы беспокойно и возбужденно я себя ни чувствовала в начале всей этой истории, я поехала к озеру не в полнолуние. Там есть оборотни. Да и в Старом городе есть несколько оборотней. Более чем несколько. Не составляет особого труда вести себя с ними нормально: остальные двадцать девять дней они ведут себя пристойно. В отличие от кровопийц, предпочитающих городские декорации, оборотни, которых действительно следует избегать, в большинстве своем околачиваются в дикой местности.
— И — прости — поскольку на вид у тебя все части тела на месте, это не могли быть зомби или вурдалаки.
В «Кофейне Чарли» именно я была экспертом по Другим. Большая часть персонала не хотела ничего знать, как не хотела знать большая часть человеческого населения, а наши оодовцы воспринимались просто как клиенты, которые носят слишком много хаки. Мэл говорил, что от историй про Других у него чешутся татуировки.
— Мы с Сэди подумали, что тут, должно быть, замешаны какие-нибудь демоны. Сэди... ну, Сэди поговорила с парой специалистов-психиатров, с которыми ты общаться не хотела, и они сказали, что такая встреча могла иметь как раз такие травматические последствия, и что тебя нужно оставить в покое, если ты не хочешь рассказывать.
Хорошо бы это оказалось единственной причиной заговоров и необычной сдержанности. Может, так оно и было. Или, возможно, я могла сделать так, чтобы на том и кончилось. В конце концов, я дочь своей матери, даже если во мне и скрываются неизведанные бездны аттило-гуннства.
— Она рассказала им о моем отце? — осторожно спросила я.
Чарли покачал головой.
— Я сам практически забыл о твоем отце — до недавней ночи. Мне никогда всерьез не приходило на ум, что случившееся с тобой как-то связано с вампирами. Мнэ-э-э... люди от вампиров не уходят. Как и не избавляются от кровопийц с помощью кухонного ножа.
Это знал даже Чарли.
— Да. Вот и оодовцы; так же говорили.
Чарли на минуту замолк. Я думала: если Чарли забыл о моем отце, то он не может быть добровольным помощником Службы спасения. Мать никогда не рассказывала ему о прапратетушке Маргарет, которая хромала, потому что ее левая нога была короткой, ороговевшей и с копытом. Или кем там прапратетушка Маргарет была, и кровь каких демонов текла в ее жилах. Короче, мама держала свои страхи при себе. Я уже говорила, что она храбрая: сперва позволила своим родителям выгнать ее, чтобы выйти замуж за отца, потом в одиночку бросила вызов Блейзам, когда ушла от него. Любая здравомыслящая женщина, которая в прошлой жизни не была гунном Аттилой, нашла бы много причин оставить меня на попечение семье моего отца. И они приняли бы: пойди мое развитие плохо, они, возможно, стали бы отрицать, что я — их родня, но они заботились бы. И, пойди я в плохую сторону, они хотели бы быть рядом, чтобы сдерживать меня — ради себя, если не ради меня. Так что она была вдвойне смела — или безрассудна. Блейзов было, наверно, немного и до войны, но они были грозны.
Бывают очень сильные демоны. Сильнее любого человека. Хотя сильные демоны, как правило, глупы.
— Что ты собираешься делать? — спросил Чарли.
— Продолжать печь булочки с корицей, — немедленно ответила я.
Чарли едва заметно улыбнулся:
— Это, конечно, я и хотел услышать...
— Это ли? — осведомилась я. — Ты хочешь, чтобы кто-то такой... — так очевидно... — не просто слабенький магодел, но кто-то... ну, в общем, с вампирами... И ты хочешь, чтобы кто-то вроде этого — вроде меня — пек здесь булочки с корицей?
— Да, — кивнул Чарли. — Да. Ты делаешь лучшие булочки с корицей, вероятно, в мировой истории. Остальное не имеет значения. Мы платим налоги, чтобы ООД заботилось о Других. Ты нужна нам здесь. Если ты хочешь быть здесь. Мне все равно, кто твой папа. Или что еще ты можешь делать с кухонным ножом.
Я посмотрела на него. У него были все права хоть пинком меня вышвырнуть — люди не любят, когда в штате их ресторанов состоят странные магоделы. Но я была членом этой семьи, этого клана, членом причудливого сообщества, каким была «Кофейня Чарли». Даже ключевым членом. Моим долгом по отношению к этим людям было не сойти с ума. С топором или без.
И остаться в живых.
«Кофейня Чарли»: странный крошечный факел Старого Города в сгущающейся тьме.
Интересная перспектива в свете текущих событий.
— Тогда все в порядке, — сказала я.
— Хорошо. — Чарли открыл дверь снова и неторопливо вышел.
Той ночью я опять легла в кровать в джинсах и фланелевой рубашке. Проснулась в полночь и ощупью направилась в туалет, по пути споткнувшись о порог. Вернулась в постель и немедленно заснула опять. Тревога прозвучала в три сорок пять.
Он не пришел.
Вчерашнее чувство возмущения — абсурдное, как обида подростка, которого не пустили на вечеринку — исчезло, будто свечу задули. Я волновалась.
Тот факт, что последние четыре дня — с тех пор как Константин сказал мне об отраве — рана горела так, будто к моей коже спичку поднесли, воспринимался как нечто второстепенное. Будто теперь, когда диагноз был поставлен, не имело значения, каков он: самого знания было достаточно. На несколько дней. Рана так кровоточила, что мне приходилось не только держать ее забинтованной, но и менять тампон хотя бы раз в день. Мне было все равно. Я делала это, не думая. Тяжелое, непроходящее чувство усталости делало процесс легче, чем если бы я была энергична и внимательна. Единственная проблема — найти на коже участок, еще не воспаленный от лейкопластыря, и прилепить его туда. Можно было купить хирургический пластырь, который при снятии не отдирает кожу — но это означало признать существование проблемы. Я ничего подобного не признавала. Поэтому кожа вокруг разреза выглядела ободранной.
Настоящая проблема заключалась в том, что он обещал вернуться — и не вернулся.
Дела принимают скверный оборот, если я уже стала волноваться за вампира. Ну — все ведь и было плохо, и я волновалась. Мне он не виделся в числе способных подвести. Если можно судить вампира человеческими мерками — а это было бы ошибкой.
Но если он обещал вернуться, то вернется. Я верила. А он все не приходил.
После того, как я закончила утреннюю выпечку, остаток дня целиком принадлежал мне. Паули, до сих пор охрипший, но уже не чихающий, вошел и принялся за «Лимонное Чревоугодие» и мраморный торт с патокой, а я пошла домой — искать в глобонете любые сообщения о вампирах. Благодаря моему своеобразному хобби я платила за выход в сеть регулярнее, чем считали нужным большинство домашних пользователей, и мне не приходилось идти в библиотеку каждый раз, когда меня интересовал свеженький репортаж о Других. Если что-нибудь есть, я наверняка смогу найти. Когда какая-нибудь долгая межвампирская распря достигает развязки, трупов обычно достаточно, чтобы всполошились даже самые заштатные службы новостей. Возможно, эта вражда была малозначимой, местной, но наши службы новостей нельзя отнести к заштатным. Я верила, что в этот раз Константин, зная то, что он знает, дорого продаст свою жизнь, случись Бо поймать его снова.
Если так, то он не вернулся потому, что его опередили. Если я заранее не оказалась в числе аутсайдеров, как школьница, идущая на выпускной бал с абсолютным неудачником. Можно сказать, с изгоем. Ха-ха.
Я не смогла ничего найти. Просмотрев все местные файлы, я переключилась на национальные, потом — на международные. Случай, наиболее похожий на то, что могло меня интересовать, произошел в Македонии. Но в Македонию он, пожалуй, угодить не мог.
Я собиралась поискать толкование иероглифов в надежде перевести знаки на моем амулете, но не смогла достаточно себя заинтересовать. Вместо этого я убрала в квартире. Пересортировала стопку книг для немедленного прочтения. «Алтарь Тьмы» отправился в низ стопки, хотя от пыли я его протерла первым. Вымыла полы. Вычистила раковины. С помощью соды отчистила от пятен чайник и свои любимые кружки. Пропылесосила. Сложила белье. Даже вымыла несколько окон. Терпеть не могу мыть окна. Я слишком вымоталась для такой тяжелой работы, но не могла сидеть на месте. А на улице было пасмурно — день не располагал к тому, чтобы выйти и полежать под открытым небом.
К вечеру я вымоталась до предела и чувствовала легкую тошноту.
В шесть я съела сэндвич с яйцами и сыром на двух кусках ржаного хлеба собственной выпечки, а в семь легла в кровать. Я сдалась. Надела ту же ночную рубашку, что была на мне четыре ночи назад, и забралась под простыни. Заснуть оказалось не так-то просто, но чувство было такое, будто мои мысли вращаются все быстрее — или, возможно, так сказывалось наконец действие побеждающего яда. Наконец я почувствовала головокружение и упала в бессознательность.
Когда три часа спустя я проснулась, он был на месте. Темнота, сидящая на стуле в моей спальне. Ноги у темноты босые, заметила я. Я не могла припомнить, был ли он бос предыдущей ночью или нет.
Я села. Я была слишком заспана и чувствовала слишком большое облегчение, чтобы не сказать правду:
— Я волновалась за тебя.
В прошлый раз я выяснила, что вампиры от волнения не начинают двигаться, а застывают в еще большей неподвижности. Вот именно так Константин сейчас и застыл.
— Ну, — пояснила я, — беспокойство. Волнение. Тревога. Две ночи тому назад ты сказал, что вернешься. И не вернулся. Угроза твоему существованию никуда ведь не делась, понимаешь? Я подумала, что ты мог попасть в беду.
— Приготовления заняли больше времени, чем я допускал, — ответил он. — Вот и все. Никаких поводов для... беспокойства.
— Никаких поводов для беспокойства, — оживилась я. — Конечно. Моя жизнь в точно такой же опасности, не говоря уже об отравленной ране, которая медленно убивает меня. Я и не думала о чем-либо беспокоиться.
— Хорошо, — сказал он. — Беспокойство бесполезно. — О... — начала я. — Я... — и осеклась. — О'кей. Ты выиграл. Беспокойство бесполезно.
Константин встал. Я попыталась не завязать простыни узлом. Он стянул рубашку и уронил ее на пол.
Бр-р-рр...
Вампир снова сел на край моей кровати. Одну ногу он поджал под себя, другую оставил на полу, садясь лицом ко мне, непроизвольно сжавшей спинку кровати. Я думала: «Хорошо, хорошо, одна нога все еще на полу. И снял он только рубашку».
— Нож, который ты превращала, все еще с тобой? — спросил он. — Он подойдет лучше всего.
Подойдет для чего? Я знала, что понадобится кровь. Знала, что мне это не понравится. И, конечно, именно этот нож...
— Ух-х... Ну да, он до сих пор у меня. — Я не двигалась.
— Покажи, — сказал он. Человек мог сказать: «Так в чем проблема?» или «Так где он?» Константин просто попросил показать.
Я выдвинула ящик прикроватного столика. Когда мои джинсы отправились в стирку, содержимое карманов переселилось сюда. Был здесь и нож. Он лежал возле амулета — как будто они знакомились.
В темноте свечение сразу бросалось в глаза. Я взяла нож и уложила в ладони: крошечное мягкое солнце, которое вдруг приняло вид перочинного ножа. При солнечном или ярком электрическом свете он до сих пор выглядел как обычный нож. Я протянула его Константину.
— Так было — с той самой ночи?
— Да. Это случилось — помнишь, в конце я снова превратила его в ключ от моей двери?
— Да.
— Я чертовски уверена, что именно тогда это и случилось. Он был... какой-то странный, когда я его вытащила. Я не... я думаю, это как-то связано с ночным превращением. Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката. Но у меня вышло. Я почувствовала, как что-то... хрустнуло. Оборвалось. Во мне. И с тех пор он вот такой. На следующий день я поменяла его обратно в нож — и до вечера не замечала, что произошло. Думала, со временем это исчезнет — но нет.
«Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката». И тем не менее, как-то я это сделала. И так случилось, что в этот момент я лежала на коленях вампира. Еще одно, о чем последние два месяца я не вспоминала. Еще бы: если это как-то связано с вампиром — этим вот вампиром, — то почему мой нож пропитался светом?
Я никому не говорила, никому не показывала. Было очень странно, что наконец-то есть кому признаться. Я не хотела говорить никому в кофейне, никому из ООД. Проводя ночь с Мэлом, тщательно следила, чтобы нож не выглядывал из кармана. Я все пыталась оставаться Раэ Сэддон, пекарем кофейни, жить своей предыдущей жизнью. Даже после того, как я раскрыла свой маленький секрет — что на озере на меня напали именно вампиры, что я магоделка и передельщица, — я не хотела рассказывать кому-либо о ноже. Единственный человек, простите за термин, кому можно было открыться — он. Вампир. Вампир, с которым я теперь согласилась вступить в союз в надежде победить общего врага.
Какое облегчение — наконец рассказать кому-то!
Мне было интересно, что еще неизвестная сила, открывавшаяся во мне, может выпустить на свободу, кроме такого вот свечения. Должен ли нож Раэ светиться в темноте? Ну да, конечно. А когда я окончательно сойду с ума, он превратится в бензопилу.
Константин смотрел на нож, но не делал попытки коснуться его.
— Это многое объясняет. Я задержался с возвращением в частности потому, что меня озадачило: отчего ты не ослабла за целых два месяца под этой ношей. Я искал объяснения. Это могло иметь решающее значение для нашей сегодняшней попытки. — Вампир сделал паузу. Когда он продолжил, голос понизился примерно на пол-октавы, и слушать стало нелегко, хотя бы из-за сверхъестественного жесткого эхо и отсутствия интонаций. — Теперь я увидел этот нож. И это — наказание за мою самонадеянность; мне не приходило в голову обратиться к тебе за информацией. Мне еще учиться и учиться работать с кем-то вместе, потому что я обдумывал ситуацию, исходя лишь из сказанного тебе предыдущей ночью. Прошу у тебя прощения. Я уставилась на него, открыв рот:
— О, пожалуйста. Будто я не сижу здесь, втайне ожидая, что ты передумаешь и все же выпьешь меня... Ох, извини, забыла — я же отравлена, потому, думается, я все же в безопасности, и могу просто пойти и укусить главаря — без твоей помощи. Я — твой маленький друг, смертельная ночная тень. Но в том-то и дело: люди и вампиры не вступают в союз. Мы — непримиримые враги. Как кобры и мангусты. Мангусты. С чего бы тебе вздумалось о чем-либо меня спрашивать? Если кому и просить прощения — то нам обоим, за безрассудство.
По крайней мере, он не засмеялся.
— Очень хорошо. Мы будем учиться вместе.
— Кстати об обучении, — сказала я. — Я так понимаю, ты выяснил, что делать с этим, — и я указала на свою грудь. — Раз уж ты здесь.
— Я выяснил, что может поможет — если здесь что-нибудь вообще может помочь.
— А если нет?
— Тогда мы оба закончим свое существование сегодня ночью, — сказал он тем же бесстрастным голосом («Они едут. Слушай... Сядь... Да, ближе ко мне»), который я помнила слишком хорошо.
О, Боже. Не надо таких пробных ударов. Я могу принять правду, действительно могу. Я выдавила что-то вроде «Ухх».
— Я верю, что у нас получится.
— Безумно рада это слышать.
— Твоя рана стала хуже.
— Ой, да ладно. По крайней мере, не стала больше, — я была немного озабочена его небольшим откровением о грозящей нам участи — Даже более реальной, чем угроза Бо, Он сказал, что не уверен в том, что делает. — Боль приходит и уходит.
— Не могла бы ты убрать бинты?
«Иначе ты уберешь их сам?» — нервно подумала я. Я снова расстегнула две верхних пуговицы рубашки и сорвала марлю. Айй! Конечно, рана сразу же начала кровоточить.
— Э-э-э — ты вряд ли намерен рассказать мне, что собираешься делать?
Плохо сформулированный вопрос.
— Нет, — покачал он головой.
— Скажи мне, пожалуйста, что ты собираешься делать.
— Если ты возьмешь свой нож и откроешь лезвие.
Мое сердце, попытавшееся привыкнуть к вампиру в комнате, тревожно забилось. Нож лежал между нами на кровати, там, где я его положила. Поднимая, я смотрела на Константина немного дико, и он, думаю, привыкший к кровопусканию и думавший примерно о том же, неверно истолковал мой взгляд.
— Я предпочел бы не касаться твоего ножа, он будет жечь меня. И будет лучше, если ты сама меня порежешь.
Бр-р-р.
— Порежу тебя?
— Да. Сделай точно такой разрез, как у тебя. Вот здесь, — и он коснулся своей груди под ключицами.
Он был уже не так тощ, отметила я. Я не заметила этого раньше, но в целом он несколько поправился по сравнению с нашим первым знакомством. Когда он умирал от голода и все такое. Четыре ночи назад я не видела его без рубашки. Хм-м-м.
Я могла долго сидеть так, погруженная в нелепые мысли — все лучше, чем думать о перспективе колоть и резать: лезвия длиной в два с половиной дюйма достаточно, чтобы причинить ущерб гораздо больший, нежели я хотела наносить своими руками — но мой союзник терпеливо сказал:
— Открой лезвие.
Нож казался тяжелее, чем обычно, а лезвие словно открывалось с большей неохотой. Я со щелчком выдвинула его, и лезвие полыхнуло серебряным огнем.
— Ты сказал, оно будет жечь тебя.
— Именно. Я бы попросил тебя резать побыстрее.
— Я не могу, — в панике воскликнула я. — Не могу — порезать тебя — вообще.
— Хорошо, — сказал Константин. — Пожалуйста, приставь кончик лезвия сюда, — и он коснулся своей груди под правой ключицей.
Я так и сидела, оцепенело глядя туда, куда указал мой вампир. Я даже подняла взгляд и посмотрела ему в глаза: зеленые, как трава, как бабушкино кольцо, как мои вчерашние клетчатые носки. Константин спокойно встретил мой взгляд. Я чувствовала, как кровь — моя отравленная кровь — потихоньку течет по груди, пятнает ночную рубашку, капает на простыни.
Константин протянул руку и мягко взял меня за запястье. Потянул руку с ножом к себе, установил напротив обозначенной точки. Я почувствовала легкое сопротивление кожи под лезвием. Его хватка окрепла, он сделал резкое движение, и кончик ножа разрезал кожу; я почувствовала через лезвие, когда кожа разошлась под светящимся острием из нержавеющей стали, когда оно погрузилось в плоть. Последовал звук, как будто я услышала треск разрывающейся плоти — или, возможно, электричества нежити, которое защищало эту плоть, а затем мгновенный свист или шипение. Потом он быстро провел острием — горящим острием — поперек груди, выводя пологую дугу — в точном соответствии с моей раной. И отодвинул нож обратно. Все это заняло мгновение.