Часть вторая 8 страница

Сделанный им разрез был глубже, и кровь хлынула наружу.

Я то ли хныкала, то ли стонала «Нет, о, нет!». Я уронила нож и потянулась к Константину, как будто могла ладонями закрыть ужасную рану. Кровь чернела в лунном свете, ее было так много, слишком много — горячая, горячая кровь бежала по моим рукам.

— Хорошо, — сказал вампир. Он взял мои окровавленные руки, повернул их ко мне, вытер о мою бедную когда-то белую ночную рубашку, плотно прижал к моей груди; снова притянул мои руки к себе, провел ими поперек своей груди и снова прижал к моей коже. Он повторял это до тех пор, пока рубашка не прилипла ко мне, насквозь мокрая, отяжелевшая, как будто я плавала — в крови.

Я рыдала.

— Тише, — прошептал он. — Успокойся.

— Я не понимаю, — выдавила я сквозь слезы, — не понимаю. Это не может быть... лекарством.

— Может, — заверил он. — И есть. Все хорошо. Ложись в постель. Ложись, — успокаивающе проговорил он. — Теперь ты скоро заснешь.

Я легла, ударившись головой о переднюю спинку кровати. Слезы текли по вискам в волосы. Запах крови был тяжелым, густым и тошнотворным. Я видела, как Константин наклонился, навис надо мной, чувствовала, как он лег на меня легко, так легко, пока наши кровоточащие раны не соприкоснулись, разделяемые лишь слоем мокрой ткани. Его волосы скользнули по моему лицу, когда он наклонил голову; его дыхание шевелило волосы.

— Константин, — прорыдала я, — ты обращаешь меня?

— Нет, — ответил он. — Я не стал бы. И это — другое.

— Тогда что...

— Не говори. Не сейчас. Позже. Позже сможем поговорить.

— Но... но... мне так страшно, — взмолилась я.

В лунном свете я четко видела его силуэт. Мой лекарь приподнял голову, выгнул шею, так, что наши тела оставались в соприкосновении. Я видела, как сверкнули его клыки — быстро, четко вампир прокусил свою верхнюю губу нижними клыками, язык и нижнюю губу — верхними. Мой ночной гость снова склонил голову, и когда он сомкнул свои губы с моими, вампирская кровь потекла по моему языку в горло...

Когда я очнулась, было все еще темно. Во сне я перевернулась на бок — я всегда сплю, свернувшись клубочком на боку, — но в этот раз я оказалась лицом к комнате. Первой мыслью было, что мне приснился ужасный сон.

В кровати я была одна. Я перевела взгляд вниз, на свое тело. Осторожно коснулась белой ночной рубашки. Это был сон. Все произошло только в моем воображении. Все случившееся. Хотя моя ночнушка была странно липкой, как если бы я носила ее слишком долго — хотя только утром я вынула ее свежей из сушилки. Но она была белой. Простыни — тоже.

Никаких пятен крови.

Это был сон.

Я знала, что он сидит на стуле. Четыре ночи спустя он, наконец, вернулся. Я не в силах была посмотреть на него — не сейчас, пока сон еще жив во мне — настолько жив, что хоть красней от стыда. Какая жуткая тема для сновидения. Даже для вампирского сновидения. По крайней мере, он не узнает, что мне снилось — не узнает. Нет необходимости рассказывать ему. Я села, и тут же почувствовала, как какой-то маленький тяжелый предмет перекатился по поверхности простыни.

Маленький сияющий нож. Лезвие открыто.

Нет.

Я подняла взгляд на Константина. Хотя стул оставался в тени, я видела его со странной ясностью: серого грибного цвета кожа, бесстрастное лицо, зеленые глаза, черные волосы. Я знала, что сейчас ночь — я чувствовала это собственной кожей, — так почему я вижу, как днем?

Я осознала, что он без рубашки.

Нет.

Я выбралась из кровати, сделала два шага к стулу и положила руки на его грудь (шрам отсутствовал), прежде чем успела что-либо подумать — прежде чем успела сказать себе «нельзя» — положила руки в точности как — час назад? неделю? столетие? — когда кровь лилась струей, заливала меня из раны от светящегося ножа. Я коснулась губ Константина — ни следа ран.

— Бедный Светлячок, — прошептали его губы под моими пальцами. — Я говорил, что будет нелегко. Но я не подумал, насколько сложен для тебя окажется сам способ.

— Так это... это случилось? — нерешительно спросила я. Ноги вдруг отказались держать меня, и я опустилась на пол возле стула. Головой я оперлась о подлокотник. — То, что я помню... я считала это дурным сном... Постыдным сном.

— Постыдным? — переспросил вампир. Он наклонился, взял меня за плечи, так что пришлось сесть прямо, покинув поддержку стула. Две верхних пуговицы ночной рубашки были все еще расстегнуты, и при движении ворот распахнулся. Он положил одну руку прямо под моими ключицами, так что ладонь покрыла всю длину старой раны. Константин держал там руку в течение двух вздохов, потом убрал и протянул ладонью вверх, как будто ловил мои слезы; но мои глаза были сухими.

— Ты исцелена, — произнес он. — Нет ничего постыдного в исцелении.

Я опустила взгляд, коснулась того места, где лежала его ладонь. Кожа была чистой и гладкой: я видела ее четко. Также четко я видела тонкий бледный шрам на месте раны — но это был именно шрам. Рана исчезла, и не откроется вновь.

— Кровь, — сказала я. — Вся кровь.

— Это была чистая кровь, — ответил мой лекарь. — Она была для тебя.

В памяти всплывал настоящий сон, который я только что видела — сон моей крови. День, солнечный свет, трава, деревья, цветы, тепло жизни, радость быть живой...

Радость быть живой. Радость — неподходящее слово. Это было гораздо проще, гораздо непосредственнее. Для этого чувства не существовало подходящего слова. Это было ощущение как таковое. Запахи, звуки, вкусы, все ощущения настолько непохожи на все, что я знала за гранью сна, такие четкие, такие упорядоченные... совершенно незапятнанные. Мир казался просторным, открытым и непосредственным, я с трудом узнавала его. Но мое ощущение себя — об этом не было и мысли. Существовало место, где встречались все эти странные яркие ощущения, и там была Я. Чувствующая, инстинктивная, чуткая я — но не было меня.

На четырех ногах. Эта жизнь, которую я видела во сне, которую одолжила, которую так странно знала изнутри; жизнь, которую, поняла я, вдруг, взяли ради меня — была не человеческой. Я вспоминала жизнь как какое-то животное — она, я знала, что это «она»; знала, что она ела траву, нюхала ветер и слушала лесные шорохи; я почувствовала ее длинные гибкие мускулы, жесткий коричневый мех, почувствовала сладкий звериный запах; я знала, как она бегает и прыгает, знала, как пряталась в пятнистой тени. Олениха.

Я поискала ужас ее смерти, страх и боль, беспомощное понимание надвигающейся безвозвратной тьмы. Я вспомнила пробуждение, слабость и удивление с примесью ненормального спокойствия — после того как помощник Бо использовал против меня Дыхание. Я поискала нечто похожее в последних мгновениях моей оленихи. И не смогла найти.

— Олениха, — произнесла я.

— Да. Неправильно было бы тебе помнить последний день человеческой женщины.

Смешок застрял в горле.

— Нет, — покачала головой я, — это не было бы правильно. — Я снова склонилась вперед, но в этот раз прислонилась к его ноге, щека оказалась как раз над коленом. — Как она умерла? — словно во сне, спросила я, отдыхая у ног вампира, который исцелил мою отравленную рану посредством смерти оленя.

— Как? — повторил он. Последовала долгая пауза, а я вспоминала дикую траву у своих тонких ног, то, как мои копыта уходили в землю, принимая мой вес при беге, насколько быстрее и устойчивее было бежать на четырех ногах с раздвоенными копытами, чем я смогла бы на двух необычно негнущихся плоских ступнях и толстых неуклюжих ногах.

Наконец Константин заговорил:

— Существует множество мифов о нас. Это ложь — что мы не можем кормиться, предварительно не помучив жертву. Она умерла, как умирает добыча любого хорошего охотника — от одного безболезненного удара.

— Но... — начала я, нащупывая путь к правильному ответу. Нужному ответу. — Ты говорил мне — давно, у озера. Вы обязаны просить. Вы не можете взять... кровь, которую вам не предлагают. То есть, она должна была сказать «да».

Немного помолчав, он ответил:

— Животные не различают жизнь и смерть, как люди. Если животное загнано в ловушку — старостью, болезнью, существом сильнее себя, — оно принимает смерть. — Более долгая пауза. — А еще... все мои соплеменники когда-то были людьми. Наверное, не может быть действительно чистой смерти между моим видом и твоим.

Я подумала: если это правда, то это работает в обе стороны. Смерть остроумного вампира от моих рук была не чище той, что он предлагал пойманной им девушке. Я содрогнулась. Я почувствовала руку Константина на своей шее.

— В прошлый раз я говорил тебе, что мы с Бо выбрали разные способы быть тем, чем мы являемся. Вы, магоделы, знаете, что рискуете — каждое усилие вызывает откат. Бо отягощен многолетними отдачами от мук, которые придают особый вкус его пище. Вкус реален — да, я тоже пробовал это, — но он того не стоит.

Я смотрела через комнату, на угол возле потолка, где висела одна из населенных паутин. Я видела маленькую точку, которая была устроившимся в центре пауком.

Я подняла голову и развернулась, встала на колени, положила руки своему спасителю на колени, уперлась взглядом в его лицо, в его глаза. Я уже смотрела — недолго — прямо в глаза Константину прошлой ночью, держа нож. Прежде чем вампир заставил меня совершить то, на что я не была способна самостоятельно. Сейчас я глядела на него, минута за минутой, а ночь текла мимо нас, как рассвет тогда, у озера, два месяца и жизнь тому назад, когда я сказала, что возьму его с собой, в дневной свет, прочь из нашего общего капкана.

— Ты использовал оленью кровь, чтобы избавить меня от человеческой смерти. Ты сказал, что не стал бы обращать меня, и не обращал. Почему же сейчас ты не говоришь, что не надо смотреть тебе в глаза?

— Я не обратил тебя, — ответил он. — Через три часа, когда взойдет солнце, ты убедишься, что солнечный свет — твоя стихия, как это было всегда. Не думаю, что тебя вообще можно обратить. Убить можно — как и любого человека, как отрава Бо в конце концов убила бы тебя. Но, думаю, обратить тебя невозможно. Я больше ничего не могу сделать тебе своим взглядом, желаю я этого или нет. Я смог... отдать тебе только оленью кровь. Я поймал и принес ее кровь тебе, для сегодняшнего необходимого ритуала — но я отнюдь не чистый сосуд. Светлячок, мы на тропе, неведомой нам обоим. Мы теперь связаны, ты привязана ко мне, как я уже был привязан к тебе — потому что сегодня ночью я спас тебе жизнь, как ты сохранила мое существование два месяца назад.

— Я думаю, два месяца назад почести следовало бы делить поровну, — с усилием сказала я. Он снял мои руки со своих колен, взял их в свои.

— То-что-связывает так не считает; весы не остались в равновесии. Теперь ты, думаю, начнешь читать эти линии... силы, власти, колдовства, как читаю их я. Благодаря тому, что произошло между нами этой ночью. Дочь Оникса Блейза — дочь, совершившая то, что совершила ты тем вторым утром у озера — всегда содержала в себе такую возможность. Теперь тебе необходимо научиться ее использовать. То-что-связывает считает, что я привязан к тебе случившимся два месяца назад. Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала — и я обязан был прийти. Теперь и ты привязана ко мне. Я не намеренно делал это; у меня не было других возможностей спасти твою жизнь, а я обязан был попытаться.

Когда я пришел к тебе четыре ночи назад, я не обладал знанием о ране, от которой ты тогда страдала. Я думал только о том, как убедить тебя пойти на битву вместе со мной. Успех не представлялся мне вероятным, пусть ты и вызывала меня, прося о помощи. Той ночью я пришел сюда, думая, как дать тебе все, что смогу, чтобы помочь тебе в этой битве, если ты согласишься. Это потребовало бы более тесных уз между нами, но отнюдь не...

Пауза.

— Я не знаю, что дал тебе этой ночью. Опять тишина. Затем он добавил:

— И не знаю, что дала мне ты. Тишина, в этот раз еще более долгая.

— Ну, — дрожа, сказала я, прильнув к его ладоням, державшим мои, — кажется, я могу видеть в темноте.