Бранденбургский марш» догоняющей державы

Обзор условий, в которых рождалась германская нация и общенемецкое государство, позволяет понять, почему имевшая солидные предпосылки к ускоренному индустриальному росту страна так долго задержалась на старте. «Догоняющий» тип развития имеет и свои преимущества, и свои проблемы. К числу первых относится возможность учёта опыта первопроходцев для того, чтобы «спрямить» дистанцию отставания; шансы воспользоваться их техническими достижениями и свободными капиталами. Однако приходится считаться и с тем, что «свято место пусто не бывает» и задержавшимся никто не уступит уже занятые места в «первом классе», если они не предъявят очень веские аргументы. Исторический опыт в целом свидетельствует: чем сильней отстаёт страна в своём развитии – тем большую роль в преодолении разрыва играет государство.

Это вовсе не означает, что государственная машина должна обязательно подмять под себя рыночные свободы. Напротив, очень часто лучшее, что может сделать Власть, так это использовать все свои прерогативы и авторитет для быстрейшей расчистки завалов, препятствующих активной предпринимательской деятельности населения. При этом правящие круги могут иметь свои собственные, специфические интересы, которые не вмещаются в кредо современного «общества потребления», но вполне соответствуют империалистическим инстинктам государств к дальнейшему расширению своего места «под солнцем». В наивысшей степени это относится к рассматриваемому в книге историческому этапу, когда переход на индустриальные рельсы был тождественен процессу становлению национального капитализма. Модернизация Германии в XIX в. включала в себя не только устранение атавизмов феодальной эпохи, но и целенаправленные усилия государственного аппарата по приданию хозяйственному подъёму такой направленности, которая бы в максимально возможной степени отвечала державным стратегическим планам.

В первой половине XIX в. формировался новый институциональный скелет Германии, соответствующий задачам капиталистического развития страны. Ориентиром при этом служила экономическая организация более развитых буржуазных соседей – Англии и Франции, Нидерландов и Бельгии. Но ни о каком «списывании» немцами законодательной базы у названных государств не могло быть и речи, хотя бы потому, что модернизацию в германских государствах проводили старые монархические режимы, отнюдь не склонные к «взрывным», революционным методам и темпам буржуазных преобразований. Тактика проведения постепенных, растянутых во времени реформ, затрагивающих то одну, то другую сторону общественной жизни как раз и предназначалась для того, чтобы осуществить капиталистическую модернизацию страны, встать вровень с экономическими лидерами Европы, не допустив при этом буржуазно-демократической революции.

Самый больной вопрос для преимущественно аграрных государств Германии, прежде всего - Пруссии, был, естественно, связан с ликвидацией феодальных институтов в деревне, пережитков крепостничества, тормозивших свободное развитие предпринимательской деятельности не только в сельской местности, но и в городской промышленности. Ряд правительственных мероприятий, начиная с вышеупомянутой аграрной реформы 1807 г.,. сложился в специфический вариант аграрно-буржуазных преобразований, типизируемый как «прусский путь» развития капитализма в сельском хозяйстве.

Термин «прусский путь» фокусирует внимание на буржуазной трансформации помещичьих хозяйств, превращении феодального владельца в сельскохозяйственного предпринимателя, использующего передовые технологии и технику, наёмный труд для получения капиталистической прибыли. При этом происходит и капиталистическая эволюция в секторе крестьянских хозяйств, общее число которых сокращается за счёт самоликвидации наиболее слабых, окончательной пролетаризации их бывших владельцев.

Первоочередным шагом модернизации аграрной сферы в Пруссии было административное уничтожение наиболее одиозных элементов феодального наследия – крепостной зависимости. В ходе реформ Штейна – Гарденберга (1807 – 1814 гг.) крепостные стали свободными людьми, фактическими арендаторами своих наделов у юнкеров, продолжая рассчитываться с последними, правда, не только деньгами, но, по взаимной договорённости, отработками или продукцией. Чуть позже крестьяне получили преимущественное право выкупа своих наделов, уплачивая за них 25-кратную стоимость годовой ренты. Стать земельным собственником крестьянин мог и без выплаты денег, но в таком случае наследственный держатель уступал помещику треть своего надела, а ненаследственный – половину. Подчеркнём, что всё это касалось достаточно крепких крестьян; безлошадные и однолошадные хозяйства право выкупа земли не получили и продолжали нести повинности.

После революции 1848 г. условия крестьянского выкупа земли значительно улучшились. Такое право было предоставлено практически всем категориям крестьян, а 25-кратная денежная рента как цена выкупа стала 18-кратной. Для облегчения выкупных операций по всей стране создавались специальные рентные банки, ускорившие перераспределение земельного фонда. В результате аграрного переворота не только возобладал адекватный капитализму принцип частной собственности (помещичьей и крестьянской) на землю, но и произошло её укрупнение. К 1870 г. на долю крупных и средних хозяйств (28 % от общего числа) приходилось 9/10 всех угодий, а большая часть малоземельных владений стала источником дешёвой рабочей силы для крепких товаропроизводителей.

Юнкеры на треть увеличили площадь своих хозяйств за счёт бесперспективных крестьянских наделов, приобрели солидные денежные средства от выкупных платежей (только в районах к востоку от Эльбы к середине 70-х гг. – 1 млрд. марок), затраченные ими на покупку современного сельскохозяйственного инвентаря и удобрений, а также на приобретение акций промышленных предприятий. И в том, и в другом случае профинансированной оказалась индустрия. Юнкеру-акционеру уже пристало думать не только об урожае, но и о состоянии дел в национальной промышленности, от которого зависели размеры его дивидендов. Юнкерско-крепостническая Германия трансформировалась в юнкерско-капиталистическую.

С ленинских времён в отечественном обществоведении стало аксиоматичным восприятие «прусского пути» как менее эффективного и более «мучительного» для крестьянства, в сравнении с «американским», фермерским путём развития аграрного капитализма. Однако сравнивать аграрно-перенаселённую Германию с имевшими изобилие свободных земель Штатами просто некорректно. Целесообразней сопоставить результаты буржуазно-аграрного реформирования по прусскому образцу с последствиями революционного торжества крестьян-собственников в соседней Франции.

В отношении эффективности экономическая статистика однозначно свидетельствует в пользу Германии. Средняя урожайность зерновых в Германии к 1880 г. составляла 20 Ц с гектара (в Англии -23), а во Франции – 14. Если принять производительность сельского хозяйства Германии за 1, то в 1860 г. для Франции она будет равна 1,4; в 1880 г. страны сравнялись по этому показателю, а в 1900 г. производительность аграрной сферы во Франции составит лишь 0,7 немецкой. Преимущество Германии над крестьянской Францией создавали именно её крупные капиталистические хозяйства, много шире использовавшие передовую технику и новые технологии, минеральные удобрения, произведённые германской индустрией.

Что касается степени «мучительности» того или иного пути для крестьян, то неясно: чем её измерять. И всё же маловероятно, что те миллионы французских крестьян, изо всех сил цеплявшихся за свою мизерную парцеллу, которые по причине своей официально признанной бедности даже не платили налоги - могли сказать, что жить им «легче и веселей», чем сельскохозяйственным рабочим в Германии. Несомненно одно: аграрный переворот в Германии, сопровождавшийся обезземеливанием больших крестьянских масс, их пролетаризацией, по своей сути и последствиям был схож с аграрной революцией в Англии, хоть и проходил значительно поздней и в существенно более сжатые сроки.

Пауперизация достигла пика к концу 1840-х гг., когда прежняя, аккуратно «заштопанная», немецкая бедность обратилась в неприкрытую нищету, нарушившую мещанский покой и благочинность германских городов. Резкое ухудшение жизненных условий в это время была обусловлено и общими для всей Европы неурожайными годами. Падение покупательной способности сельского населения по цепочке вело к спаду промышленного производства и падению заработков городских товаропроизводителей. Породивший революционную волну 1848 г. общеевропейский экономический кризис стал последним кризисом такого масштаба, вызванным чисто аграрными трудностями.

Так же, как в Англии, но более медленными темпами, миграция части безземельного сельского населения в города, способствовала относительному удешевлению рабочей силы, стимулировала в первой половине XIX в. достаточно устойчивый, хоть и не рекордный рост промышленного производства. В технологическом плане оно заметно отставало от западных соседей, не говоря уже об Англии. Большая часть продукции приходилась на городских ремесленников, ещё связанных между собой корпоративными узами цеховой солидарности. От села к селу, как в Средневековье, передвигались странствующие умельцы, не находившие достаточного спроса на свои услуги в одном месте.

Не слишком многочисленные и крупные немецкие мануфактуры ни в каком отношении не могли конкурировать с британскими, или даже с французскими предприятиями и потому их продукция не имела шансов на реализацию вне «домашних стен» внутреннего рынка. Отраслевая структура промышленного сектора характеризовалась преобладанием производства потребительской, прежде всего, текстильной продукции, где первоначально и наметился технический переворот - переход на фабричный уровень. Не «перегрелись» в процессе технологического перевооружения и металлургические предприятия Германии, постепенно сокращавшие внушительное отставание от западных соседей при участи их же капиталов.

Смена неспешного ритма германской индустриализации на барабанную дробь Бранденбургского марша произошла достаточно скоротечно, в течение нескольких лет после бурных событий 1848 года. Свою роль сыграли в этом и ускорившаяся под влиянием революции либерализация социально-экономического строя Пруссии, других германских государств, и «очистительные» последствия предшествовавшего экономического кризиса, который, как обычно, сопровождался банкротством менее эффективных, преимущественно мелких производителей. Внешним «раздражителем» послужила эйфория на общемировом экономическом пространстве, связанная с открытием и разработкой золотых россыпей в Австралии и Калифорнии, обрушившая равновесие на товарных, валютных и фондовых рынках и породившая спекулятивный бум не только в Германии.

Тот ажиотаж, который начался в 50-е годы в Германии, обогатил экономическую терминологию словом «грюндерство» (учредительство), означающее лихорадочную организацию предприятий, акционерных обществ и, что было особенно важно для тогдашней Германии - банков. Выжившим в острой конкурентной борьбе, очень крупным по тогдашним европейским меркам банкам Германии принадлежала выдающаяся роль в индустриализации экономики. Германия не обладала частными капиталами такого масштаба как Великобритания, поэтому ускорение её индустриализации находилось в прямой связи и с масштабами привлечения иностранного капитала, и с перераспределением в пользу промышленности внутренних накоплений. И ту, и другую проблемы помогали решать кредитные учреждения.

Экономический подъём наблюдался в период от начала 50-х до начала 70-х годов по всей Европе, но и на этом фоне Германия смотрелась как страна, стремительно навёрстывавшая упущенные ранее возможности. Так оно и было. В новых исторических условиях Германия, наконец, смогла предъявить Европе все свои козыри, до поры скрытые под оболочкой полуфеодальной патриархальщины.

Это были, прежде всего, обширные месторождения каменного угля - главной «пищи» тогдашней индустрии, расположенные в различных концах страны: Саксонии, Силезии, Сааре. Со второй половины XIX в. стремительно растёт добыча угля на севере Рурской долины, где закладывался крупнейший и по сей день в Европе очаг тяжёлой индустрии. До этого разработка богатых, но глубоко залегающих угольных пластов, требующая самой передовой техники и больших первоначальных вложений, упиралась в проблему их недостаточности у хозяйствовавшего здесь прусского государства. Возросшая свобода предпринимательской деятельности эту проблему решила путём привлечения к добыче британских, бельгийских и французских фирм. Параллельно росту угледобычи в Руре росло производство железа, химикатов и других продуктов, производство которых основано на использовании угля. Ещё одним внешним толчком для подъёма тяжёлой индустрии Германии стало присоединение к ней в 1871 г. Эльзаса и Лотарингии с их богатыми рудными кладовыми. К концу столетия в Рурском бассейне добывали уже больше половины всего угля в Германии, а к началу Первой мировой воины – две трети.

Развитие тяжёлой индустрии так же, как в других странах, было взаимосвязано с форсированным железнодорожным строительством, которое, тем не менее, имело свои нюансы в Германии. Приступив к нему несколько позже, чем французы, немцы, в отличие от них, не тратили время на споры о том, кто должен строить – частный бизнес или государство. Соперничество между отдельными германскими правительствами в данном случае сыграло положительную роль, поскольку каждое из них из соображений престижа всемерно поддерживало инициативу предпринимателей, выдавая им субсидии, или само руководило строительством и функционированием железных дорог.

Деятельность Таможенного Союза обеспечила слияние местных железнодорожных путей в единую сеть, создавшую прочную коммуникационную базу под общий рынок и, в конечном счёте, под государственное единство капиталистической Германской Империи. Щедрое государственное финансирование железнодорожного строительства продолжилось и после объединения Германии ещё и потому, что Берлин придавал ему важное военно-стратегическое значение. После 1871 г. имперское правительство форсировало процесс выкупа железных дорог у частных компаний, продолжая при этом новое строительство. Любопытно, что руководившие им чиновники в деле обеспечения рельсами и другими исходными материалами отдавали предпочтение не отечественным предпринимателям, как таковым, а тем, кто гарантировал оптимальное сочетание цены и качества продукции, даже если производитель базировался за рубежом. Ничего не скажешь, хорошо обучили Гогенцоллерны своих бюрократов беречь казённые денежки.

В целом же государственный сектор занимал сильные позиции во многих отраслях тяжёлой промышленности, и, особенно, в военном производстве, дополняя частное финансирование таких проектов, которые требовали широкомасштабных, не суливших быстрой отдачи капиталовложений. Поддерживая отечественных капиталистов, но, не потакая им, центральная власть в то же время и не слишком стесняла внешнюю торговлю даже произведённым в Германии новейшим оружием. Сталелитейная корпорация Круппа продавала свои превосходные артиллерийские орудия всем желающим их купить европейским правительствам при молчаливом согласие собственного.

Как и в большинстве других европейских стран, экономическая политика Пруссии, возглавляемого ей Таможенного союза, Германской Империи вплоть до 70-х гг. в большей мере являлась умеренно фритредерской. Высокие таможенные тарифы были не выгодны обоим классам, составлявшим социальную опору кайзеровского режима – юнкерству и промышленной буржуазии. Всё это время Германия оставалась экспортёром сельскохозяйственной продукции на Запад, и её аграрии, естественно, не жаждали потерять часть своих экспортных доходов в случае роста таможенных тарифов. В среде промышленников росло число тех, кто выступал за переход к протекционизму, но наиболее влиятельные представители крупного капитала были против отказа от фритредерства, аргументируя свою позицию тем, что Германия ещё нуждалась в притоке инвестиционных средств из-за рубежа и облегчённых условиях экспорта продукции своей индустрии.

Однако события и процессы неспокойных 1870-х гг. косвенно и прямо подталкивали к отказу от принципов фритредерства и введению протекционистских тарифов. Франко- прусская война, развернувшаяся в их начале, на долгие десятилетия раздула очаг напряжённости на германо-французской границе, привела к повсеместному всплеску национализма и государственного вмешательства в экономическую жизнь в целях защиты национальных хозяйственных систем, собственных производителей.

Не однозначно положительными для Германии оказались даже плоды её уверенной военной победы над Францией. Получение пятимиллиардной контрибуции перевело царившую в стране эйфорию в формы финансового грюндерства, ярко вспыхнувшего во всех концах Империи. Часть «французских денег» пошла на субсидирование промышленников, на выкуп у иностранных фирм их пакетов акций в германских предприятиях. Одновременно развернулась настоящая свистопляска массового учредительства новых акционерных обществ, обещавших, «как положено», самые высокие дивиденды по своим акциям. Только в 1871 г. возникло 207 новых АО, а спустя год – ещё 479 компаний. Спекулятивная сверхактивность резко усилила финансовый кризис 1873 г., переросший затем в длительную депрессию. Разъярённому Бисмарку молва приписала «угрозу»: «Когда мы в следующий раз победим французов, то заставим их получать контрибуцию от нас».

Депрессия 70-х гг. носила общеевропейский характер и возврат к протекционизму обозначился во всех европейских столицах, но ряд обстоятельств способствовали тому, что именно Германия одной из первых инициировала этот процесс опять же в интересах своей экономической элиты. К этому времени заметно ослабла потребность национальной экономики в иностранных инвестициях, и возросло число тех промышленников, которые желали полностью господствовать на внутреннем рынке страны. Изменялись и настроения аграрных производителей по мере увеличения притока в страну русского и американского зерна, грозившего полным обвалом внутренних цен на сельскохозяйственную продукцию в случае сохранения низких ввозных тарифов. По совокупности многих мотивов германское правительство в конце 70-х гг. решительно перешло к самому жёсткому протекционизму.

Прикрывая внутренний рынок, германские власти отнюдь не собирались ограничивать внешнюю экспансию своей индустрии. Напротив, правительство её всячески поощряло, сохраняя, в частности, более низкие тарифы на транспортировку грузов (по контролируемым им железным дорогам) за границу, чем внутри страны. В сочетании с высокими внутренними ценами, обеспечивавшими конечную прибыльность производства, это способствовало расширению экспорта продукции германской индустрии, приобретавшего подчас черты демпинга ( сознательной продажи товаров на внешних рынках по сниженным ценам в целях их завоевания). Могло ли это понравиться зарубежным конкурентам Германии? Участившиеся с 80-гг. «таможенные войны» Второго Рейха (в том числе и с Россией) никак не способствовали либерализации мировых экономических связей и ослаблению напряжённости в международных отношениях.

В 1880-е гг. маховик германской экономики вновь заработал на все обороты. Тогда же окончательно закрепился её профиль в мировой хозяйственной жизни – специализация на производстве инвестиционных товаров: средств производства и полуфабрикатов, предназначенных для дальнейшей переработки. Об этом можно судить по структуре германского экспорта, в котором преобладали товары данного рода. Наличие крена в сторону производства капитальных благ было очевидным в сравнении не только с преимущественно «потребительской» экономикой Франции, но и при сопоставлении с «эталонным» британским хозяйством. Рекордный для великих держав удельный вес базовых отраслей экономики во многом обусловил и рекордную концентрацию производства (в тяжёлой индустрии размеры предприятий, как правило, значительно выше, чем в других отраслях). К началу XX в. средний выпуск германской компании был почти в 2 раза выше, чем британской.

Это косвенно свидетельствовало о более высокой монополизации производства в Германии. В отличие от британских первопроходцев, долгое время захватывавших внешние рынки «пальцами» не слишком крупных, конкурировавших между собой компаний, германские производители раньше распознали преимущества экономической консолидации и отвоёвывали своё место на мировом рынке «сжатым кулаком». Процесс монополизации германской экономики протекал преимущественно через создание картелей -номинально независимых предприятий, заключивших договор о разделе рынка, квотах на выпуск продукции и фиксации цен на неё. Именно картели удерживали высокие цены внутри Германии после перехода к протекционистским тарифам и развивали наступление германской индустрии на международных рынках.

К середине 90-х гг. тяжёлая индустрия Германии по валовому производству стали не только догнала, но и обогнала Великобританию и продолжала наращивать отрыв вплоть до начала Первой мировой войны. Среди её преимуществ была и более высокая техническая оснащённость, в сравнении с морально устаревшим оснащением английских металлургических компаний, которое не модернизировалось десятилетиями в силу долгого отсутствия конкурентов на международной арене (жалко выбрасывать добро ещё приносящее прибыль). Режим британской промышленной гегемонии в мире не мог не способствовать ослаблению предпринимательской хватки выросшего при нём нового поколения капиталистов. Рвущиеся же в мировую элиту немецкие фабриканты готовы были «вылезть из кожи», чтобы угодить потребителю, перехватить рынок у сыто дремлющих прежних монополистов. В.Зомбарт иллюстрировал это эпизодом торгового соперничества в Бразилии, когда англичане не пожелали принять во внимание нелюбовь латиноамериканцев к чёрному цвету и продолжали слать свои превосходные иголки в традиционной чёрной упаковке, а немцы не поленились её раскрасить, чем и покорили местных хозяек.

Помимо нужных для индустриализации природных ресурсов, Германия располагала внушительным «первоначальным капиталом» в виде высокого уровня общей культуры населения, образования и науки. Перевод М.Лютером Библии с латинского языка на немецкий во времена Реформации дал сильнейший стимул к обучению грамоте детей у протестантов. Она давалась в основном в церковных приходах, но в XIX в. появились и государственные школы. В середине столетия 80 % взрослого населения Пруссии владели грамотой, в то время как в Англии – около 70 %, а во Франции – 55-60 %. По мере развёртывания промышленной революции, усложнения техники и технологии производства росло значение этого фактора для экономического развития любой страны, и Германия имела здесь бесспорное преимущество.

Со времени Средневековья в Германии были свои университеты, наиболее известные - в Гёттингене и Галле. Английское Просвещение и Великая французская революция способствовали постепенному выветриванию духа схоластики из университетских аудиторий, сосредоточению обучения и исследований на подлинно научных направлениях. Парадоксом кажется то, что экономически и политически отсталая Германия дала миру в первой половине XIX в. больше фундаментальных научных открытий, чем Великобритания, в которой был сильней развит прикладной уклон. Возможно, именно затруднённость реализации талантов и энергии в экономической и политической сферах способствовала тому, что «сумрачный германский гений» находил отдушину не только «в заоблачных высях» литературы, музыки, живописи, но и в науке, укрепляющей связь с практикой. Подготовка высококвалифицированных инженеров велась по образцу французской Политехнической школы, но в больших масштабах.

Теоретические наработки в сочетании с высоким уровнем общей образованности во многом определили немецкое лидерство в развитии новых, наукоёмких, отраслей индустрии – электроэнергетике, электротехническом и химическом производстве. По этой части Германия была вне конкуренции в Европе, и тягаться с ней могли только США. Как и в тяжёлых отраслях традиционной индустрии для них в Германии была характерна очень высокая концентрация труда и капитала. В электротехнической компании Сименса и Шуккерта, к примеру, накануне Первой мировой войны работало более 80 тыс. человек.

К концу столетия Германия превратилась в самую мощную индустриально-аграрную державу Европы, а в мире уступала по величине ВВП только США. Её население выросло с 36 млн. в 1850 г. до 56 в 1900 г., но увеличение ВВП происходило ещё более высокими темпами, поэтому прирост чистого внутреннего продукта на душу населения увеличивался в среднем почти на 2 % в год, что было почти рекордным для того времени. При этом темпы развития тяжёлой индустрии вдвое опережали темпы роста лёгкой. Германия вышла на первое место в мире по экспорту продукции машиностроения, производству анилиновых красок и ряду других показателей, но по выпуску отраслей лёгкой и пищевой промышленности немцы отставали даже от Франции, не говоря уж о США и Великобритании. А ведь производство именно в этих отраслях, прямо связанное с развитием аграрной сферы, непосредственно определяет уровень жизни людей, Быть самым сильным - не значит быть самым богатым.

Во второй половине XIX в. нищета покинула улицы немецких городов и больше туда не возвращалась. Общей тенденцией стало повышение средней заработной платы, хоть и не с такой скоростью, с какой росли прибыли капиталистов. Важнейшим фактором, ограничивавшим возможности сверхэксплутации Труда являлось рабочее движение, сравнительно быстро превратившееся из стихийного - в организованное. Самая мощная в мире германская социал-демократия, руководя через профсоюзы текущей экономической борьбой рабочих, достаточно твёрдо требовала полной демократизации политического строя. Этим рабочее движение в Германии существенно отличалось как от аполитичного тред-юнионизма в Великобритании, так и от преобладавшего во Франции анархо-синдикализма. Абсолютно большая часть политического авангарда рабочих видела и конечную цель своего движения – социализм, по разному представляя, однако, конкретные формы этого устройства и пути к нему.

До той поры пока буржуазия страны не растеряла свой общедемократический потенциал, а это случилось сразу после объединения Германии, правящие круги юнкерской Пруссии во главе с канцлером Бисмарком пытались заигрывать с рабочим движением, использовать его для нейтрализации политических притязаний капиталистов. В это время Бисмарк неоднократно и демонстративно встречался с Ф. Лассалем, даже К. Марксу предлагал через посредников работу в германской прессе. Публично выражая сочувствие требованиям рабочих, прожжённый политик на самом деле никогда не сомневался в том, что лучше всего не вмешивать государство в противостояние Труда и Капитала. По поводу же конечной цели социал-демократии весьма откровенный в узком кругу канцлер выразился в том смысле, что «если кто хочет построить социализм – пусть подбирает страну, которую не жалко»

Жизнь, однако, часто заставляет поступать вопреки принципиальным убеждениям даже самых твёрдых политиков, если они хотят укрепления своей власти. Подкупив буржуазию своими успехами в деле объединения Германии, её правительство приняло в 1878 г. «Исключительный закон» против социалистов, а фактически и против возглавляемых ими профсоюзов. Одновременно с запретительными мерами, понимая их недостаточность для подавления рабочего движения, правительство попыталось подорвать его глубинные корни, перехватить инициативу у социалистов в постановке и решении наболевших вопросов. Следствием этого стало первое в мире социальное законодательство конца 70 – 80 гг., предусматривающее не только ограничение детского труда и введение системы фабричных инспекторов (что уже было в «старых» капиталистических странах), но и страхование промышленных рабочих на случай болезни или увечья на производстве, по старости и неспособности к труду. И хотя на 70 % страховые взносы формировались из взносов самих рабочих, и лишь на 30 % из средств предпринимателей – это был шаг в будущее. Лиха беда – начало!

Социальное законодательство, так же как репрессии против социалистов и профсоюзов в краткосрочном плане не достигли своих целей и лишь укрепили авторитет и влияние политического и профсоюзного авангарда германских рабочих. С отменой «Исключительного закона» в 1890 г. ушёл в отставку его главный инициатор – Бисмарк, который так много сделал для исторического прорыва Германии на авансцену мировой истории, человек, который был нелюбим даже соратниками, но уважаем даже врагами. Логика же принятого в его канцлерство социального законодательства стала логикой поиска цивилизованного компромисса между Трудом и Капиталом при активном участии Государства.

Таков был путь Германии от связанного лишь этнокультурной общностью населения политически аморфного и экономически отсталого конгломерата немецких государств до мощнейшей индустриально-аграрной державы, главного нарушителя «status quo» в сложившейся европейской иерархии. Первоначальная экономическая и политическая слабость немецкой буржуазии предопределила незавершённость демократизации германского государства в момент его вступления в индустриальную эпоху, давление над ним традиций прусского юнкерства, сыгравшего выдающуюся роль в создании Второго Рейха. Было бы странным, если бы эти далёкие от демократии традиции, видное место среди которых занимали милитаризм, выработанная прошлым привычка «железом и кровью» решать трудные вопросы - без следа исчезли бы в новой немецкой державе. Дальнейшая история показала, насколько опасно обладать огромной военно-промышленной мощью в условиях культа (пусть даже «выстраданного») национализма и автократической власти.

Рекомендуемая литература

Зомбарт В. История экономического развития Германии в XIX веке. – Спб., б. г.

Крейг Г. Немцы. - М., 1999.

Патрушев А. Германская история. - М., 2003.

Перцев В. Гогенцоллерны. – Мн., 2003.