Глава 6

Но вот чего поистине боялся Борис Донатович, так это возникновения состояний той необъяснимой тревожности, перед которой он оказывался совершенно беспомощным. Она наползала на него как-то внезапно и неожиданно. К ней совсем невозможно было подготовиться. Но даже если бы и случилось подобное, то это еще совсем не означало, что можно от нее избавиться. Тревожность, в свою очередь, вызывала почти не прекращавшееся беспокойство. И у Бориса Донатовича разом пропадал интерес к жизни. Как-то быстро исчезала способность к сопротивлению (да и, по сути, никогда и не было таковой). И тогда Борис Донатович Мерлих являл собой поистине жуткую (и ужасающую) картину. Картину полного погружения в себя. В свои страхи (тоже не заставлявшие себя ждать), кошмары, и фобические ужасы того беспокойства, которые являлись следствием разрастания в нем (в его психике) ростков тревожности.

……………………………………………………………

Когда случалось подобное (не всегда, но с каждым годом все чаще), Мерлих совсем переставал заботиться о себе. Жил он один (несмотря на возраст – и женат-то никогда не был), и это в какой-то мере еще более усиливало проблему. Проблему, о которой Борис Донатович имел достаточно призрачное представление. Он как бы только отмечал про себя (и информация тотчас же отправлялась в подсознание) следствие случившегося с ним. И у него совсем не было сил (желания, возможностей), обращать внимания на детали. Одежда, речь, даже мысли разом приобретали какой-то хаотичный порядок. Порядок следования чему-то беспорядочному. В пределах нескольких секунд в нем могло родиться с десяток противоречащих друг другу желаний. От которых он тут же отказывался, потому как рождались желания новые.

Можно было даже сказать, что в этот момент Мерлих нисколько не отдавал себе отчет в происходящем. Но почти точно также, он и не оказывался способен следовать своим беспорядочным мыслям. Что бы сделать хоть что-то.

И тогда он на все время обострения заболевания помещал себя в замкнутое пространство. Коим, например, являлась его квартира. Точнее – одна из комнат ее.

Потому как, несмотря на возможность хоть часть времени проводить в другой (из двух его), у Мерлиха совсем не было желания перемещаться куда-нибудь за пределы ее. За пределы даже кровати, на которой лежал он, не вставая. А если быть еще точнее, Мерлих только изначально помещал свое тело на кровать. Потом он сползал под нее. И уже находился там до самого исчезновения страха; страха, являвшегося следствием и тревожности, и беспокойства, и вообще черт знает чего.)

……………………………………………………………

Не было Мерлиху спасения. Не представляло в его затуманенном сознании какой-либо возможности прекратить страдание. Закончить мучения. Изжить симптоматику возникновения тревожных состояний. Которые, казалось, были навсегда с ним. Но потом внезапно проходили. Уходили. Причем сам Мерлих никогда не задавался вопросом: куда? Он все же был достаточно осторожным человеком. И предпочитал до поры до времени не думать о случавшимся с ним. Вполне, быть может, и оправданно опасаясь повторения чего-то подобного.

Но уже как бы то ни было, это самое повторение все равно наступало. И Борис Донатович Мерлих вновь оказывался безоружен перед ним. И точно также мучился, страдал, и исходил слезами отчаяния от осознания своей полнейшей неспособности предотвратить наступление подобного; и от ощущения своей полнейшей ничтожности перед ним.