Глава 11

Кстати, что мне особенно нравилось в Борисе Донатовиче, так это как раз и присутствие в нем удивительного сочетания патологичности характера – с какой-то, иной раз и необъяснимой, ясностью ума.

И только на первый (поверхностный) взгляд Борис Донатович оказывался понятен. Стоило только чуть понаблюдать за ним, и вы уже не могли отделаться от ощущения сопричастности к какому-то сумасшествию. Ощущая, что еще немного, и начнете сходить с ума сами. Притом что Борис Донатович в это время мог чувствовать себя прекрасно.

Нет, конечно, без всяких сомнений, его можно было причислить к людям, погруженным исключительно в свой внутренний мир. Он и на самом деле большую часть времени проводил там. Но, случалось, как будто что-то находило на Мерлиха, и тогда он начинал демонстрировать свойства характера, совсем как будто и не свойственные ему. Противоположные его замкнутости. И с этим тоже надо было, как минимум, считаться.

Немотивированные вспышки агрессии, ярости, откровенные желания нагрубить, нахамить, обозвать, перемешивающиеся с откровенным сарказмом – характеризовало его в этой ситуации; и при этом – подобное все Борис Донатович делал достаточно искренне. Словно всегда был именно такой. И смею уверить, ни у кого из хотя бы незначительное время знавших его (кто знал долго – успел привыкнуть), не возникало и желания удивиться, куда же делся тот флегматичный интроверт, который только недавно казался забитым и покинутым?. Человек, опасающийся ненароком обидеть кого даже взглядом. И теперь проклинающих всех самыми грубыми словами.

В этом был Борис Донатович.

Часто думая о нем, я склонялся к мысли что его занятия философией (коей он увлекся, мне показалось, достаточно серьезно), в какой-то мере, лишь усугубляло проблему. Нахождение в вечном поиске себя еще больше (больше, чем что-либо) погружало его в свой внутренний мир. И требовались почти невозможные усилия, чтобы извлечь его наружу; при этом сам Борис Донатович невероятно сопротивлялся подобному желанию кого-либо; тогда как, приходил к заключению я, все эти вспышки агрессии ничего иное как взрыв накопившейся энергии. То, что у других могло находиться в каком-то равновесии,- в случае с Мерлихом, явно сдвигалось в одну сторону.

Ну и, конечно же, все эти вспышки, да взрывы (каждая вспышка, напоминала сдетанированный взрыв), были, как мы уже заметили, защитной реакцией организма. Реакцией -- так похожей на сумасшествие.

Сам, кстати, Мерлих так не считал. В те редкие, даже редчайшие, минуты, когда удавалось его выманить на действительно откровенный разговор (хотя уже любой разговор, в случае с ним, был откровенный. Мерлих никогда не лгал), мне приходилось чувствовать себя самым настоящим подлецом. Как будто обидел я ребенка-младенца. Потому как, стоило Мерлиху только начать говорить, и уже разом отпадали сомнения в какой-либо его неискренности. А значит,-- и нечестности. А какое-либо присутствие тайного умысла (распознаванием которого в других, я, бывало, грешил), в случае с ним было и вовсе неуместно.

Он был честен, искренен, и – невероятно глуп. Точнее, от чего-то стремился казаться таким. Быть может, чтобы его зря не беспокоили?

Причем, по настоящему какой-то глупости в его мыслях было немного. А вот в поступках… Житейские поступки (регулирующие нормы поведения в социуме), тотчас, к сожалению, принимали, по меньшей мере, странный характер; можно даже сказать, они были необъяснимы по характеру как самих действий, так и последствий, которые вызывали совершением их.

Но как раз в поступках своих (что наглядно проявлялось, в отличие от мыслей), Борис Донатович Мерлих был сродни ребенку. Причем, малому ребенку. И наверняка зная это, Мерлих все больше и больше отдалял себя от каких-либо контактов с внешним миром. Например, как-то Борис Донатович оказался на симпозиуме (выступление его там – отдельная тема; лишь только подошла его очередь выступать – он сначала покраснел, потом – после явно затянувшейся паузы – произнес несколько слов, переживывая эти самые слова самым бесцеремонным образом. А потом и вовсе впал в стопор. И больше никто не смог из него выжать ни слова),-- так вот, оказавшись на симпозиуме, который проходил в другом городе, Борис Донатович внезапно хватился денег. Их не было. Паспорта тоже. Нагрубив в гостинице (заметив пересмешки в ответ на просьбу устроить его и так), Мерлих с трудом дал уговорить себя разместиться на ночлег у одного из местных коллег-философов (у того тоже был заготовлен доклад. Кстати, и доклад свой, Мерлих тогда потерял. А говорить экспромтом, он никогда не умел).

Вернувшись из командировки, Борис Донатович тотчас же поспешил на почту, дабы выслать деньги (которые, поддавшись все тем же уговорам от коллеги, взял на обратный билет). А уже на подходе к Главпочтамту, понял, что не взял у коллеги адрес. На следующий день, Борис Донатович все же выслал деньги. Но вот куда? Это было поистине загадкой. Нет, адрес он все-таки нашел (справившись в институте, в филиале которого и работал его благодетель). И даже действительно отправил деньги. (Причем, забыв сумму, которую был должен, он выслал почти вдвое больше; правда, почему-то, двумя переводами.)

Коллега, надо заметить, деньги получил. О чем тотчас же поспешил сообщить Мерлиху, догадываясь о невротических свойствах характера того. Но в том то и дело, что это был только один перевод. Второй – попросту исчез. (Оказалось, на одном из переводов Борис Донатович забыл указать полный адрес. И со временем деньги все же дошли. Но только со значительным опозданием.)

И все это время (почти месяц), Мерлих ходил сам не свой. Ужасно переживая, и ругая во всем себя.

Впрочем, подобный перевод, лишь капля в море житейских неудач Мерлиха. И в отдельных случаях ему самому казалось настолько все нереальным, что закрадывалось подозрение о вполне сознательном изображением Мерлихом пародийности собственной жизни. Хотя он на самом деле даже никогда не шутил. Просто неприятности притягивались к нему. И он не в силах был им сопротивляться.

И уж тем более у Мерлиха никогда не было даже подобия какой-то игры. Он всегда не только был серьезен, но и считал иное отношение к жизни и вовсе не уместным. А потому и страдал. И уж если у кого действительно возникало желание попытаться разобраться в типичности его натуры, то следовало скорее примерить к Мерлиху маску именно патологической личности. Как наиболее схожую с ним.

Однако и тут, по всей видимости, не следовало быть столь категоричным. Иной раз Борис Донатович производил впечатление очень даже нормального человека. Но тогда уже, и в этой его нормальности (положа руку на сердце) скорее все же просматривались черты паранормальности. Что, в принципе, только увеличивало интерес к его персоне.

И уже тогда – вполне можно заключить, что Борис Донатович Мерлих обладал одним удивительнейшим и редчайшим качеством: он позволял каждому видеть в нем – самого себя. И в этом, на мой взгляд, и заключалась притягательность его фигуры.

23 апреля 2005 год.

рассказ

Мишель

Мишель носил странное имя, и был, по сути, странен сам.

Черноволосый, с длинными спадающими на плечи волосами и как-то по-особенному худой, Мишель уже с первого вида казался настоящим доходягой. Причем ел он вполне нормально, курил, правда, пил немного (хотя в исключительных случаях напивался в хлам. Но не от этого же вес был такой…)

Когда вы в первый раз видели Мишели, могли подумать что переда вами хиппи или придурок. Ни тем, ни другим он не был. Мишель заканчивал факультет политологии. Ходили слухи, что когда он закончит его, то приведет себя в божеский вид. Учился он неплохо, и судя по всему, просто до поры до времени никто не обращал на него своего пристального внимания. Да и, по сути, демократия в стране. Разрушив Союз демократам сейчас было не до внешнего вида страны. Успеть разворовать бы… Поэтому в какой-то мере молодой человек был предоставлен самому себе. Поэтому и когда студент второго курса Михаил Киселев взял имя Мишель (даже официально внес изменения в паспорте), никто не обратил на это внимания. Ну, может, за исключением самых близких (родных да друзей). Но и тех и других было немного (из близких – полуслепая бабка, из друзей… ну тех вообще почти не было).

Проходя обучение в университете северной столицы, Мишель захотел перевестись в Москву. В деканате ему вежливо намекнули чтобы не валял дурака, и продолжал учиться дальше.

Мишель стал в позу.

Ему пригрозили «взять на карандаш».

Он сказал, что сейчас другие времена.

Ему ответили, что времена другие, а люди те же.

И он успокоился.

Благополучно доучившись, Мишель все же решил поступить в Москву, но сдав экзамены, не прошел по конкурсу. И запил.

--Дурачок,--сказала встретившаяся пьяному Мишелю на улице девушка-проститутка (Мишель встретил девушку на Кутузовском проспекте, и отчего-то решил, что она проститутка, что не мешало ему, впрочем, излить ей душу).—Дурачок,--ласково повторила девушка, чуть повиснув на его плече, поправляя туфельку.—Поезжай к себе в Питер (Ленинград уже к тому времени был переименован). Устройся на хорошую работу. И живи взрослой жизнью.

Мишель увидел в словах девушки смысл. Ведь он уже стал взрослым. И тут же задал себе вопрос, почему, если он взрослый – еще совершает детские поступки?

--Не детские, а юношеские,--поправил себя Мишель. Но в целом он уже был со всем согласен.

--Поеду в Питер,--решил Мишель. И тут же подумал о девушке, которой, судя по всему, хотелось выпить. Она ежилась и озиралась вокруг.

--Хочешь выпить?—предложил Мишель, двинувшись вперед. Девушка молча поплелась за ним. Было три-четыре часа пополудни, и молодые люди без труда нашли питейное заведение.

--Что будешь пить?—спросил Мишель, закуривая, и впадая в свою привычную тоску (ставшую привычной в последнее время).

--Виски,--попросила девушка, которая еще как месяц назад приехала из одной из стран бывшего Союза, и потихоньку осваивалась в столице.

--Тогда и я виски,--подумал Мишель, но подошедшей официантке сделал заказ на два коктейля Молотова.

Официантка посмотрела на Мишеля как на придурка, и стала искать глазами охранника-вышибалу.

--Будьте добры два виски со льдом, сок и мороженное,--опередила официантку невольная спутница Мишеля, улыбнувшись ослепительной улыбкой «ночной бабочки».

Официантка ничего не сказала, узнав по говору свою землячку, тоже улыбнулась, и видимо хотела даже сказать что-то хорошее, как заметила, что на нее смотрит администратор (администратор, знала официантка, был с «бодуна», а в таком состоянии ему лучше не попадаться; уже потом, когда он выпьет свою дозу, с ним можно даже пошутить, но не сейчас,--подумала официантка, и поспешила уйти выполнять заказ.)

--Что с тобой?—спросила у Мишеля девушка-проститутка.

--Пошутил,--признался Мишель, опустив глаза.

--Меня зовут Лиза,--сказала девушка-проститутка, и Мишель, вспомнив, что он не представился, назвал свое имя.

--Мишель?—недоверчиво произнесла девушка-проститутка.

--Мишель,--смутился Мишель, которому сейчас отчего-то стало вдруг стыдно за свое дурацкое имя, и он понял, что если срочно не выпьет, то или сойдет с ума, или договорится до безобразия.

--Ну, а по мне хоть…--подумала Лиза, вспомнив какими только именами не представлялись ее клиенты.

--Скажи, Лиза,--виновато-вопросительно посмотрел на девушку Мишель.—А где ты работаешь?

--В одной организации,--тихо произнесла Лиза, которой всегда было стыдно за свое место работы.

--Я тоже туда устроюсь,--предположил-подумал Мишель.—У вас персонал требуется?

--Не знаю,--задумалась девушка-проститутка.—Надо спросить в отделе кадров.

Мишель на секунду подумал что он ошибся, что девушка проститутка. Хотя тут же посмотрев на ее вызывающую косметику и одежду, понял, что не ошибся. Но грусть уже не могла разлиться по телу, потому как принесли алкоголь, и осушив залпом бокал, Мишель почувствовал, что ему полегчало.

--А хочешь, уедем вместе?—спросил он, обращаясь к девушке-проститутке.

--Куда?—не поняла Лиза.

--В Питер,--ответил Мишель.—Навсегда. У тебя где вещи?

--На работе,--призналась девушка-проститутка.

--Ну так давай их заберем, и поедем на вокзал. Ты согласна?

Лиза нерешительно кивнула. Мишель понял это по своему, и заказал еще виски.

Лиза отставила в сторону мороженное, за которое уже принялась (соком она запила виски), и задумалась.

--Да тут нечего думать,--предположил Мишель.—Деньги у меня есть. Купим билет. В Питере у меня своя комната, будешь жить со мной, найдем тебе работу…

--У меня и здесь есть работа…--тихо ответила Лиза.

--Да что это за работа!—в сердцах, было, воскликнул Мишель, да не успел. Принесли заказ, и он быстрым движением запрокинув голову, выпил виски.

--Ты часто пьешь?—спросила Лиза.

--Не очень,--признался Мишель.—Но сейчас мне почему-то хочется выпить.

--А как же мы тогда поедем в Питер?—спросила было девушка, но Мишель не дал договорить ей, став ее целовать. Лиза не отстранила его, а как-то даже обмякла под его поцелуями.

--Подожди,--наконец-то нашла время сказать она, пока Мишель на миг замешкался, размышляя вступить в связь с Лизой прямо за столиком, или заказать кабинет.—Подожди,--попросила Лиза.—Поехали на вокзал.

--А вещи?—спросил Мишель.

--Вещи захватим по пути,--ответила Лиза, вставая.

Мишель тоже стал вставать, но тут рядом с их столиком остановился охранник-вышибала, давно уже, как оказалось, следивший за странной парочкой.

Рядом с охранником появилась официантка и подала Мишелю счет. Счет был на такую сумму, которой у Мишеля не было. Ну, или вернее была, но тогда бы не хватило на второй билет.

--У тебя есть деньги?—спросил Мишель у Лизы, и ему стало стыдно.

Лиза отрицательно качнула головой.

--Что же делать?—подумал было Мишель, и вдруг схватив Лизу за руку, рванул к выходу.

Около выхода Мишель оглянулся, и понял что стоит один. Лизу крепко держал охранник.

Мишелю стало стыдно, но он продолжил движение.

--Выкрутится,--подумал молодой человек, который бежал по Кутузовскому проспекту, и уже понял, что нашел повод действительно уехать домой. Он остановился, поднял руку, сел в вильнувшее к нему такси, и поехал на Ленинградский вокзал. Билет до Санкт-Петербурга был у него в кармане. И до отправления поезда оставалось совсем недолго.

05. 02. 2008 г.

рассказ

Девушка из регистратуры

Можно было бы конечно сказать, что он заранее ошибался. Но если уж так, то подобное можно было говорить часто. И, несмотря на это, с позиции иного подхода все подобные мысли о Владимире Пушкарском будут неверны. Не слишком он был прост, чтобы стало возможно так-то уж легко делать о нем какие-то выводы. Даже, может быть, он был сложен. Иной раз - даже более чем. И при этом - старался на мир смотреть по-простому. И именно это, быть может, как раз и смущало остальных. Хотя, может быть, и не смущало. Тут уж, как говорится, смотря с какого подхода подобный вопрос рассматривать. Сам Пушкарский предлагал как минимум три варианта "восприятия себя".

По первому, ему бы хотелось, чтобы его вообще никак не воспринимали. Так, словно бы его не было вообще. Не существовало.

По второму, Владимиру понравилась бы исключительно положительная характеристика его жизни. Так, что все, что он совершал - преподносилось бы с позиции позитива.

Третий вариант предусматривал определенную долю критики его дел, но с такими коррективами, что критика эта не должна была касаться каких-либо судьбоносных решений, принятых им в жизни. Что было, в общем-то, невозможно. Это понимал и сам Владимир Пушкарский. Который к своим сорока двум годам на совершал столько ошибок, что никак не мог избавиться от чувства вины, мучавшее его. Причем, иной раз, мучившего настолько, что Пушкарскому хотелось, чтобы поскорее наступил страшный суд; и он разом за все или оправдался, или получил свое наказание, чтобы поскорей отбыть его, и зажить спокойно.

Жить в спокойствии, это, пожалуй, было чуть ли не единственным, чего он по настоящему желал. Желал, но не мог позволить. И виной тому, прежде всего, был он сам. Потому как день ото дня находил столько негатива в окружающей его жизни, что загонял себя в угол стремлением исправить этот негатив.

Не получалось. Тогда он стремился... К чему он на самом деле стремился, Владимир знал весьма условно (можно сказать только догадывался). Но уже точно было то, что подсознательно этот маленький человечек с немного излишним весом тела желал добиться в жизни какого-то результата. И учитывая, что в большинстве случаев происходящих с ним в жизни результат был отрицательный (по крайней мере, в его восприятии), он хотел результата положительного.

Что не всегда удавалось. Но ведь он стремился. И чем больше проходило времени (дней, месяцев и лет), тем более подобное стремление вызывало уважение у тех, кто наблюдал за Пушкарским. Хотя и наблюдал, конечно же, не совсем верно. Это я каким-то образом старался держать Владимира в поле зрения. Мне он был по некоторым причинам интересен, да и любопытно было проследить, чем закончится его борьба.

Что же касается других (тех, кто знал Володю Пушкарского), то наверняка им он тоже был интересен. Хотя бы в качестве человека, который решил бросить вызов судьбе, стремясь пустить ее по несколько иному направлению. Добившись успеха, который раннее был ему не свойственен.

..........................................................................................................

Работал Володя в каком-то КБ, чем-то сродни чертежнику. Работа как работа, с небольшим заработком и уймой свободного времени.

Коллеги Пушкарского занимали свободное время употреблением алкоголя (круглогодично), или поездками на дачу (в весенне-летний период). Пушкарский же в свободное от работы время (ну, то есть, когда не удавалось заполучить должное количество заказов для занятости) старался остаться исключительно один.

Чем он тогда занимался, было своеобразной загадкой. Можно было предполагать все что угодно, но я знал, что Пушкарский все свободное время тратил на повышение самообразования. Читал, в общем. Много и весьма упорядоченно. Наметив для себя спектр научных интересов и литературно-художественных пристрастий. И всецело погружаясь в знания.

Но проблема в душе Володи на самом деле не исчезала. Да это даже была и не проблема. Ну, или если проблема, то уже можно было допустить, что подобной проблематикой была преисполнена вся жизнь Пушкарского. Ибо он вдруг заметил, что чем больше получает знаний, изучая книги (преимущественно научные; при чтении художественных подобного пока или не наблюдалось, или же наблюдалось в меньшей степени), тем больше в его душе начинает развиваться какая-то странная и загадочная тревожность. Загадочная, потому как не была подтверждена чем-то происходящим в реальности. Ну, то есть, какие-либо совершаемые Владимиром поступки на самом деле не имели настолько вредного для других характера, что стоило о свершенном переживать или раскаиваться. Вот ведь в чем вопрос.

Володя, конечно, все равно переживал. Он вроде как и стремился как-то выправить ситуацию, да на самом деле уже вскоре мог признаться, что у него ничего не получается.

И несмотря на все его стремления к позитиву - все это было действительно так. Не удавалось и все. А то и тревожность вдруг начинала нарастать. И тогда психика Владимира Пушкарского и вовсе находилась на грани безобразия. А все попытки ситуацию изменить - оказывались бесперспективными. Неудачными, в общем.

И вроде как уже начинало казаться ему, что и нет никакого выхода. Да потом все внезапно проходило. Исчезало словно бы и само собой. А на место тревоги - приходила неописуемая радость. Патология, в общем,--понял Пушкарский, и пошел на консультацию к знакомому психотерапевту.

Тот его встретил с распростертыми объятиями. Но Володя заметил в его взгляде что-то такое, что постарался свести свой приход на желание просто увидеть давнишнего товарища. Чем весьма озадачил психотерапевта.

Впрочем, Нуриф Абасович не показал вида. Товарищи вполне любезно поговорили, после чего Володя неожиданно засобирался домой, сославшись на необходимость доделать ряд дел.

Нуриф Абасович не стал задерживать приятеля, в дверях предложив при случае обращаться за помощью, если вдруг возникнут какие-либо дискомфортные состояние.

Пушкарский тогда как-то странно на него посмотрел, и уверил товарища и психотерапевта, что как раз с ним всегда все было в порядке.

--Ну, ну,--подумал Нуриф Абасович, и крепко пожал больному руку.

--Сволочь,--подумал Пушкарский, спускаясь со ступенек психологического центра, где работал товарищ.--Да и больше он мне не товарищ,--зашла, было, на очередной виток спирали мысль Володи Пушкарского, как он вдруг неожиданно поскользнулся, и упал.

--Вот же сука,--медленно приподнимаясь и не в пример четко выговаривая слова (обычно Пушкарский немного жевал их когда говорил) произнес Володя.--А все из-за него...--неприязненно он посмотрел на окна центра (к тому времени Пушкарский как раз вышел на улицу).--Если возникнет дискомфортное состояние - приходи,--язвительно передразнил он Нурифа Абасовича.--Приходи... А вот возьму и приду,--неожиданно подумал Володя, и повернувшись, вбежал по ступенькам, рванув дверь медицинского центра (в его сознании промелькнуло, что раньше ему показалось что центр был психологический, сейчас он прочитал что медицинский),--сами не могут разобраться, пробурчал Пушкарский, и еще через несколько минут вдруг понял, что он забыл нахождение кабинета Нурифа Абасовича.

Пришлось спускаться вниз и справляться в регистратуре.

--У нас такой не работает,--нежно проворковала медсестра с отвлекавшей взгляд грудью, явно не вмешавшейся в белый халат (то ли грудь слишком большая, то ли халат не по размеру,--отчего-то зло подумал Пушкарский, не сводя глаз с явно засмущавшейся девушки).

--Простите?--очнулся Пушкарский.--Как Вы сказали?

--У нас такой не работает,--вежливо повторила медсестра.

--А вот взять бы тебя и трахнуть,--подумал Владимир.--Простите, девушка,--вместо этого сказал он.--Я практически только что вышел из кабинета Нурифа Абасовича. И мне хотелось бы в этот кабинет попасть снова,--улыбнулся Пушкарский, как ему показалось обеззаруживающей улыбкой.

--Но у нас и правда такой специалист не работает,--растерялась медсестра.--Если хотите, я скажу вам номер кабинета заведующего отделением ("на каком вы были этаже"?--посмотрела на него девушка, переводя глаза в книгу учета, и собираясь по ней определить к заведующему какого отделения направить мужчину).

--Мне не нужен заведующий отделением,--вежливо произнес Пушкарский (у него вновь получилось четко проговорить все слова, что он не без радости отметил про себя).--Я хотел бы попасть только к Нурифу Абасовичу Магомедову.

--А, так вы к Магомедову?--изумленно посмотрела на него медсестра.--Так он уже ушел.

Пушкарский как-то странно посмотрел на нее.

--Простите?--на всякий случай переспросил он.

--Ушел, ушел,--кивнула медсестра.--Прямо перед вами и ушел.

--Куда ушел?--не понял Володя.--Если я зашел обратно как только вышел, и его не встретил, то как же он мог уйти?--проговорив вслух определенную мыслительную работу Владимир Пушкарский, подозрительно посмотрев на девушку из регистратуры (взгляд Владимира вновь скользнул по ее объемной груди, и он подумал, что все-таки было бы неплохо ее...)

--...Я говорю его уже не будет,--услышал Пушкарский доносившиеся до него слова девушки.--Приходите завтра.

--Да не хочу я завтра,--произнес Владимир, но, заметив, что за ним уже образовалась небольшая очередь, извинился перед девушкой, и направился к выходу.

Выйдя из медицинского центра (Пушкарский различил, что на входе было написано медицинский центр), Владимир Петрович задумался. Ему вдруг очень захотелось обхватить необъятные груди той девушки из регистратуры. Хотя он понимал, что делать этого, в общем-то, не стоило. В общении с девушками Владимир вообще чувствовал некоторый дискомфорт. С одной стороны,-- ему их всегда хотелось. А с другой,-- он как-то стеснялся в этом признаться. И ему оставалось лишь мечтать, что когда-нибудь он попадет в такие условия, когда появится возможность не скрывать своих желаний. Признаться в них. Явно угадывая ответное желание у какой-нибудь девушки.

................................................................................................

В последующие несколько дней ничего не изменилось.

Владимир все так же ходил на работу, уходил с работы, дома занимался самообразованием (жил он один), и практически все так же мечтал о какой-нибудь девушке, с которой мог бы предаться тем фантазиям, которые нет-нет да и подступали к нему из подсознания (дальше он обычно их старался не выпускать).

А потом к нему неожиданно пришел Нуриф Абасович. С девушкой из регистратуры. Как-то довольно просто обосновав свой приход желанием помочь давнишнему товарищу.

И, получается, подумал Владимир, каким-то образом угадав его желания.

На самом деле, как понял Владимир, девушка из регистратуры рассказала Нурифу Абасовичу о разыскивающем его товарище. А тот каким-то образом догадался (выслушав ее эмоционально насыщенный несуществующими подробностями рассказ), о чувствах девушки из регистратуры к Владимиру Пушкарскому (угадав в ее описании образ Пушкарского).

Через время, попив чая с водкой и наговорившись вдосталь, Магомедов ушел; а девушка осталась.

А еще позже, она собрала вещи, и перебралась к Владимиру. Жить. И заниматься с ним теми делами, о которых до этого он был вынужден лишь тайно мечтать.

--Все тайное когда-то становится явным,--подумал Владимир Петрович, и на какое-то время успокоился. Тревога и сомнения его больше не беспокоили.

Отпустив хотя бы на время, пока не закончатся деньги, которые заплатил Нуриф Абасович девушке из регистратуры (наказав строго-настрого молчать о том Пушкарскому). Да и, если честно, она и не хотела брать эти деньги. Да уже настоял Нуриф Абасович. Ведь он хотел своему товарищу только счастья (пусть и счастье обеспечивалось в рамках задуманного им эксперимента). И знал, что счастье гораздо прочнее и надежнее, если оно подкрепляется еще и финансовым подспорьем. По крайней мере, так оно действительно надежнее,--решил Нуриф Абасович Магомедов. А Владимир Пушкарский, так тот и вообще радовался чему-то своему, предпочитая не упоминать вслух причины радости, словно опасаясь, что та может исчезнуть.

--Ну а будущее покажет,--улыбался в это время Нуриф Абасович, переводя очередной транш на счет девушки из регистратуры. Хотя какая там регистратура. Там она уже не работала...

31.07.207 год.

рассказ

Дед Вася

Дед Вася был охуительный вор. В молодости. Если бы не началась война – воровал бы по-прежнему. А к своим семидесяти двум годам (когда он мне рассказывал об этом, ему было семьдесят два) наверняка бы стал вором в законе. Скорее всего, даже раньше.

Дед Вася давно завязал. Что не помешало ему, впрочем, пиздить магазины стран, по которым проходил его танковый батальон во время войны. Или украсть вагон спирта. Все возвращались на родину из поверженной Германии с орденами и медалями, а дед Вася прихватил еще и вагон спирта. На границе патруль хотел спирт изъять. Дед Вася перестрелял патруль. И получил двенадцать лет лагерей (дали бы больше, если бы не заступился Жуков, которого танкист Василий Зарубко спас, направив свой танк на вылезшую из засады немецкую артиллерийскую пушку).

Из лагеря дед Вася ушел по актировке, отсидев пять лет и оставшись на всю жизнь инвалидом (на лесоповале ему отдавило ногу). Однако, несмотря на то, что завязал, в душе дед Вася остался все таким же разбойником. И при первой опасности лез в карман за финкой. Или же просто бил по голове тростью с железным набалдашником. В поселке деда Васю боялись. Он жил в небольшом поселке недалеко от Краснодара. Когда был молодым – держал поселок. Вместе с Колькой Стаханом. Колька Стахан умер от туберкулеза, когда отбывал свой девятый срок. Было ему к тому времени шестьдесят семь. Авторитетным вором он так и не стал. Но воровал и сидел до самой смерти. И дед Вася вполне мог бы повторить судьбу своего кореша. Но вовремя одумался. По его словам – вовремя одумался. Хотя мне показалось, что если бы была возможность – дед Вася воровал бы и сейчас. «Если бы не нога, – согласился он на мое предположение. – Удирать-то не могу…»

Дед Вася был женат дважды. Первый раз неудачно. Жена его наебывала по-черному. Десятков пять чемоданов, набитых пиджаками, сорочками, и прочими шмотками, которые дед Вася набирал в магазинах поверженного противника, он переслал ей с фронта. Когда вернулся – у него не было костюма пойти на встречу с однополчанами. Жена все продала. Да еще, подозревал дед Вася, и ебалась с покупателями. Эту блядь дед Вася выгнал.

Женился он во второй раз. Удачно. Жили в согласии. Когда жена лежала в роддоме, дед Вася, оказавшись без денег, принялся за старое. И в месяц у него выходило по нескольку тысяч рублей. Средняя зарплата в стране тогда была сто двадцать. Рублей. У деда Васи были тысячи. Чем не работа?

Дед Вася стал жить на широкую ногу. Но когда жену выписали из роддома, вынуждено завязал. В любой момент он мог спалиться, а сидеть, когда у него подрастала дочь – не хотел.

Дед Вася пошел на завод. На сталелитейный завод. Впрочем, с первого завода его уволили. Не удержавшись, дед Вася (тогда сорокалетний рабочий) сломал челюсть бригадиру. За то, что тот обозвал его сукой. Ругаться дед Вася не любил. И не терпел, когда ругали его. Бригадир побежал жаловаться парторгу. Вмешавшийся парторг дело замял. За это дед Вася помог купить ему новенький «Москвич». А бригадира, изловив недалеко от проходной, отпиздил. Выбив два зуба и поставив фингалы под обоими глазами. Хотя с какого-то времени дед Вася прекратил драться. Вообще. Может это ему настоебало. А может, стал старым.

Когда я видел проходившего мимо деда Васю, я всегда невольно засматривался на него. Роста он был небольшого. Веса среднего. Лысоват, и совсем не красавец. Но во внешности деда Васи было что-то подкупающее. У него было типично русское лицо. Открытый взгляд. И уверенность человека, который не пропадет в жизни, даже если эта сучья жизнь будет всякий раз расставлять какие-нибудь подлянки.

– Вот послушай, что я тебе скажу, – сказал мне как-то дед Вася, встретив меня проходящим мимо калитки его дома, возле которой он стоял, куря сигарету.

– Да, дядя Вася, – вежливо посмотрел на него я. Я тогда, женившись на девушке которую в тот момент любил, стал соседом деда Василия по поселку. Прожил я в поселке недолго. Расставшись с женой, я переехал сначала в краевой центр, а потом и перебрался в Ленинград. Из которого уже не выезжал, став петербуржцем.

– Да, дядя Вася, – повторно спросил я, заметив, что дед Вася как-то изучающее на меня уставился. Ходили слухи, что после контузии в голову деда Васи иногда закрадывалась абсолютная хуйня. В такие моменты было лучше держаться от него подальше. Но я не боялся. Проработав два года санитаром в дурдоме, я знал как вести себя с сумасшедшими. К тому же в детстве я занимался боксом. И при случае непредвиденных обстоятельств мог дать в челюсть.

– Хочешь водки? – улыбнувшись, спросил меня дед Вася.

– Водки? – переспросил я, и только тут вспомнил, что мне давно уже говорили, что дед Вася гонит спирт. И делает из него очень даже неплохую водку. – Хочу, – честно признался я.

Мы выпили. Для этого мне нужно было только зайти во двор к деду Васи. Там все было уже приготовлено.

– Что-то отмечаете? – вежливо поинтересовался я, намекая на мини-стол, накрытый во дворе. На импровизированном столе (табурет, с положенной поверх фанерой) было аккуратно нарезано сало, лежало несколько малосольных огурцов, стояла кружка с водой (из колодца; колодец был во дворе деда Васи), ломоть черного хлеба, и стакан. В стакан наливалась водка из бутылки 0,7. Кажется из-под водки.

– Скучно просто,-- честно признался дед Вася.

– А Любовь Павловна? – спросил я про его жену.

– Уехала к сестре, в Пятигорск, – ответил дед Вася, наливая полный стакан водки, и пододвигая его ко мне.

– Будем, – кивнул я, и махом осушил стакан. Пить я любил. Иногда пил целыми днями. Потом останавливался, и мог не пить месяц. Или два. Пока не подозревал, что становлюсь трезвенником.

В тот день у деда Васи был день рождения. Узнал я об этом, когда уже собрался уходить. Узнав, решил остаться. Правда, для того мне нужно было присесть. Или еще лучше – прилечь. Я уже с трудом стоял на ногах.

– Вот колодец, – кивнул дед Вася на участок. – Набери ведро и окуни голову. А лучше облей себя. Поможет.

Я воспользовался советом. Неудачно. В колодец я провалился.

– Да ты что, охуел?! Охуел? Я спрашиваю, ты охуел? – бегал по участку и кричал дед Вася. Потом он видимо подумал, что меня надо вытаскивать. И я увидел его лысую голову, загородившую свет. Дед Вася наклонился, вглядываясь в темноту.

– Я здесь, – я подумал, что мне нужно откликнуться.

– Да я вижу что здесь, – недовольно произнес дед Вася. Мне показалось, что он был бы более счастлив, если бы я утонул. Но утонуть я не мог. Во-первых, колодец был неглубокий. А во вторых, я зацепился за какую-то хуйню. Кирпичные стены колодца раскрошились от времени. Кирпичи зияли осколками зубов. И, растопырив руки-ноги, я вполне надежно застрял, пролетев вниз не больше двух метров. Внизу была вода. До воды было метров пять. Может три. Вниз я смотреть боялся.

Дед Вася сбросил мне веревку. Я вцепился в нее, а он меня вытащил. Силы в нем еще было много.

– На хуя ты полез в колодец? – открытыми голубыми глазами посмотрел на меня дед Вася. – Хотел утопиться?

– Да нет, что вы, – смутился я. К тому времени я протрезвел. И стоял перед стариком навытяжку. Словно он какой генерал, а я распиздяй солдат.

-Даже в колодец броситься не могут…– услышал я слова деда Васи. Обдумывать значение их не было времени. Дед Вася с криком «а ебитесь вы все»! – бросился в колодец.

…Его я вытащил с трудом. Прыгнул дед Вася мастерски, поэтому сразу ушел под воду. И если бы не предварительно выпитые полкило водки, дед Вася бы умер от обморожения. Стакан водки, влитый в него по возвращению, эффекта не дал. Пришлось наливать еще.

Откачав деда Васю, я поспешил уйти. Я был не готов к чудачествам своего соседа. Да и вообще мы потом виделись мало. А через какое-то время я и вовсе уехал. Но при этом напился с дедом Васей вновь. Причем пить я его пригласил уже к себе. На моем участке колодца не было. Да и вообще это был не мой участок. Мы с женой снимали полдома. Другие полдома дед Вася и поджег. Хозяева были в городе, торговали на рынке продуктами животноводства, главным образом яйцами. Дед Вася спалил дом и выпустил кур из сарая. Частную собственность он не любил. Из оставшегося дома (потушили пожарники) я перебрался к деду Васи. Через неделю я сбежал от него. Мне показалось, что он меня хотел убить. Ночью, внезапно проснувшись, я заметил его лицо рядом со своим. В руках дед Вася держал какой-то предмет.

Все оказалось намного прозаичнее. В той комнате, которую мне предоставил дед Вася, он хранил баллон с деньгами, вырученными за водку. И вспомнив об этом, пришел ночью, чтобы забрать свои сбережения. Вслушиваясь в мой храп, задел стул и разбудил меня. Обо всем этом он мне рассказал утром. Но я уже принял решение сваливать. Моя нервная система и так была расшатана неумеренными дозами алкоголя и легкими дозами наркотиков. Поэтому я решил не экспериментировать.

…О смерти деда Васи я узнал уже в Ленинграде. Позвонила бывшая жена, и сказала, что умер дед Вася. Перед смертью он искал меня. Спрашивал мой адрес. Хотел сообщить что-то важное. «Но что? – думал я.— Знать бы только что»?..

После смерти деда Васи прошло уже десять лет. А я нет-нет да задумываюсь: о чем же мне хотел сообщить дед Вася? О чем?.. О чем…

30 сентября 2006 год

рассказ

Мудак

В этой жизни ему давно не было покоя. Правда, так считали окружающие. Да и то не все, а лишь те, кто знал Филиппа близко. Хотя и не так уж много знали Филиппа близко. По натуре он был замкнутым человеком. На днях ему исполнилось пятьдесят. Небольшого роста, с окладистой бородой (к концу повествования сбрил, оставив полоску усов), кряжистый и приземистый, внешне Филипп походил на зажиточного крестьянина. Хотя крестьянином не был. Жил в городе. Работал учителем физики. Был скромен и беден. Наверное, все же беден, а потому и скромен.

Но что в душе Филиппа бушевал настоящий пожар. В своих фантазиях (иногда он фантазировал) Филипп становился арабским шейхом. В такие моменты у него был гарем (в жизни Филипп с женщинами был закомплексован). Был огромный дом (в реальности – комната в коммуналке). Был он общительный (замкнутый), разговорчивый (молчун), и начинал жить фантазийной жизнью настоящего мудака. В реальной жизни Филипп тоже был мудаком. В молодости судьба много раз предоставляла ему шансы «стать человеком». Иногда у него появлялись такие возможности, при которых другой на его месте тут же перехватил бы у жизни бразды правления. И повел бы ее за собой. Но Филипп не вел судьбу за собой, а сам волочился следом. Хотя поначалу еще сопротивлялся. «Сопротивление» заключалось в переживаниях и размышлениях над случившимся. Дальше Филипп не шел. Ему хватало этого? Нет, не хватало. Иначе после первого-второго раза он бы прекратил попытки.

Филипп выдержал такой жизни десять лет. К концу этого срока он окончательно сломался. Став таким, каким его знали сейчас. Мудаком. О нем так и говорили: «Посмотрите, вон мудак идет». А Филипп, услышав окончание фразы, улыбался идиотской улыбкой. И не останавливаясь, проходил дальше. Лишь слабо то ли кивая головой, то ли подергивая в каком-то нервном тике.

Был ли Филипп нервным? Нервозность косвенно означает переживание. Филипп знал это, и ни о чем не переживал. Смирившись, он принимал жизнь такой, как она была. Только еще больше замыкаясь в себе.

Через время, случайно задумавшись над тем, что происходит, Филипп с ужасом убедился, что остался совсем один. Семьи у него никогда не было. Друзей тоже. Товарищи игнорировали общение с ним. Знакомые – избегали. Получалось, он был одинок. И не будь он мудаком, наверняка бы переживал. Не переживал. Даже нисколько не расстраивался. В большинстве дней в году он чувствовал себя превосходно. Хорошо ел (по привычке не много, но вес с возрастом прибавлял), спал (сон стабильный, обычно 10-12 часов), иногда позволял себе заниматься любовью с самим собой (раз в месяц по праздникам), почти не пил (бутылка пива в Новый Год). Были у него и чудачества. Например, он любил подолгу стоять на балконе (жил на девятом этаже) и рассматривать прохожих в бинокль. Бинокль был армейский, с хорошими линзами. Вообще-то у Филиппа было несколько биноклей (помимо военного полевого -- еще морской бинокль, бинокль ночного видения, стандартный бинокль, и бинокль театральный). Со временем просмотр окружающего мира с балкона своей квартиры Филипп возвел в ранг ритуального действия. Это раньше он просто выходил на балкон и разглядывал в бинокль прохожих. Тогда у него был стандартный бинокль, который отдал завхоз школы за долги (Филипп занял ему деньги с получки; потом занимал еще несколько раз; когда накопилась определенная сумма, и Филипп, потупив брови, спросил о долге, завхоз отдал ему в уплату долга бинокль). Поначалу Филипп не знал, что ему делать с биноклем. Предложив купить знакомым (двоим – на протяжении почти полугода) и получив отказ, Филипп было забросил бинокль на антресоль, да как-то посмотрел фильм про разведчиков, вышел после фильма на балкон (покурить и подышать), и вдруг действия его стали решительными и выверенными: он зашел обратно, приставил лестницу, достал бинокль, протер его рукавом, слез, вышел на балкон, настроил, и стал смотреть. И ему это понравилось. Когда Филипп смотрел в бинокль, он становился другим человеком. Изменения даже предваряли такой просмотр. Позже он начинал готовиться к просмотру заранее. Намечая день (чаще всего это была суббота), Филипп готовился к нему всю неделю. У него даже настроение изменялось исключительно в лучшую сторону. А совсем близко к субботе (в пятницу, а иногда даже в четверг) действия Филиппа становились более выверенными и четкими, окончательно становясь такими в день просмотра. Филипп не заметил, как просмотр вылился в ритуал. Теперь он не просто рассматривал прохожих. Филипп стал вести что-то на вроде дневника наблюдений. Продукты на субботу он тоже заготавливал заранее. Выходя на балкон для просмотра, он уже не должен был обратно заходить. Поэтому брал продукты и воду как в поход. По минимуму, усвояемые, и по минимуму воды. Позволить себе отвлекаться на туалет Филипп не мог.

Вскоре у него изменился сон. Перед днем просмотра сон стал прерывистым и беспокойным. Но Филипп не переживал, зная что все компенсирует просмотр. Постепенно день просмотра прохожих в бинокль стал для Филиппа лучшим днем недели. А если бы не повторялся каждую неделю – лучшим днем месяца, года, а то и жизни.

Среди других чудачеств можно было назвать его почти патологическое желание справедливости. О том, что такое желание не доведет его до добра, подозревал он и сам. Но сам же отметал любые подозрения, когда-то уяснив для себя, что подозрения сродни мнительности, а мнительность приводит к душевным расстройства. Чего Филиппу не то что бы не хотелось, а он вообще этого здорово опасался. Боялся сойти с ума, в общем. И потому сдерживал себя при всяком удобном случае. По мере взросления такие случаи возникали все чаще. В итоге Филипп стал догадываться, что сходит с ума. И одно время совсем было прекратил думать, да жизнь постепенно расставила все по своим местам. Поиски справедливости закончились, особенно и не начавшись. А чтобы не переживать, Филипп стал больше времени отдавать своим манипуляциям с биноклем. Он смотрел в него, и ему хотелось это делать все больше и больше. Промелькнула даже мысль уйти со школы, чтобы больше времени отдавать любимому занятию. Но школа это какое-никакое, но пропитание. Остаться без заработка Филипп не мог. И попросил вести дополнительные уроки.

«Какие»?—удивленно переспросил завуч. На ответ: «биноклеведение» - завуч (пожилая женщина) удивлено посмотрела на Филиппа («не разыгрывает ли»?), но убедившись, что Филипп Геннадиевич настроен решительно, решила признаться ему, что обо всем этом думает. Зная характер учителя физика, и понимая, что если он уйдет, заменить его будет не кем (за зарплату школьного учителя работать было не так много желающих), от критики воздержалась. Сказав, что обязательно подумает.

Филипп понял, что ему отказали. И глупо улыбнувшись, попрощался и побрел домой. По мере приближения к дому настроение у Филиппа улучшалось. Он решил ввести дополнительный день своих наблюдений в бинокль. Когда он открыл входную дверь квартиры, решение уже было принято. К субботе была прибавлена среда. А потом и воскресенье. Через неделю трехдневных просмотров Филипп почувствовал стойкое улучшение здоровья. Он стал заметно вежливее с учениками и коллегами (хотя и раньше не грубил), чаще улыбался, у него даже увеличилось количество дней, когда он предавался сексуальным фантазиям.

--Становлюсь человеком,--подумал Филипп, проведя легкий анализ прожитого за последний месяц.

Хорошего настроения хватило ненадолго. В глубине души Филипп ощущал себя мудаком. Особенно из-за этого он никогда не переживал, но все же было не приятно. Филипп понял, что должен сделать какие-то кардинальные изменения в жизни. Быть может даже начать жить по новой.

По новой начинать жить не очень хотелось. Жить так, как жил, тоже. Напрашивался какой-то хороший выход, но какой – Филипп пока понять не мог.

В один из дней он проснулся с неосознаваемым желанием совершить поступок, который должен был кардинально изменить его жизнь. Необходимый поступок приснился во сне. И можно было сказать, когда Филипп просыпался, такой поступок еще вертелся в его голове. Но проснувшись, он начисто забыл что должен был сделать. Забыв, он опечалился. Внезапно промелькнула какая-то догадка. Филипп решительно встал с постели, сгреб в кучу все свои бинокли (последнее время они хаотично валялись на полу около входа в балкон), вышел на балкон, попытался было одновременно посмотреть во все сразу, улыбнулся, и посмотрев вниз, последовательно вытянул и разжал руки. Бинокли почти дружно стали падать с девятого этажа. Когда они миновали пару этажей, Филипп вспомнил сон. С ужасом он перекинулся через перила, пытаясь разглядеть что стало с его биноклями. Ничего не увидел.

Филипп понял, что совершил непоправимую ошибку. Лишившись самого дорого, он разом потерял и смысл жизни. Появилась мысль последовать за биноклями. Но убить себя было не просто. Нужно или сильное помешательство или сильная воля. Ни того ни другого у Филиппа никогда не было. Он подумал было сбежать вниз и собрать осколки, но тут же обозвал себя мудаком.

--А я ведь и действительно мудак,--подумал он, садясь на бетонный пол балкона.

Ему стало лучше.

--Почему я раньше себе в этом не признавался?—задал вопрос Филипп.

Неожиданно осознание, что все в его жизни объяснялось тем, что он был мудаком, вернуло Филиппа к жизни. У него улучшилось настроение. Ему даже показалось, что он стал лучше понимать жизнь. Он и действительно стал ее понимать. Ведь все что с ним происходило, объяснялось только одним: он был мудак. А раз так – надо ли о чем-то переживать? Ведь если объяснялось все именно этим, можно было не корить себя. И даже жить так, как он хотел. Мудаком – значит мудаком. Тем более что мудачество – это характер. А характер постепенно выкристаллизовывается в течение жизни и с большим трудом изменяется.

И как только он осознал все это – Филиппу сразу стало легче. Значительно легче. Более того, именно осознание того что он мудак, все расставило на свои места, и этот человек стал жить обычной жизнью. Ну а то, что это была жизнь мудака, было уже не важно. По крайней мере для Филиппа. А если неважно для него, то в какой-то мере и для нас. Так, по крайней мере, должно быть. И это правильно. В какой-то мере правильно. Но та или иная правильность почти всегда устанавливается конкретным моментом времени, когда проходят определенные события, переживаемые вами. А с позиции прожитого, оглядываясь в прошлое, конечно можно заметить, что что-то в этой жизни был не так. Но значит ли это – что было не правильно? Наверное, нет. Да и если Филиппу так было спокойнее, значит так и должно было быть. Ну, то есть, было правильно. В масштабах одного человека.

21 июля 2009 г.

рассказ

Иван Непомнящий

Иван Силантиевич Непомнящий и на самом деле мало что помнил. Нет, помнил он, конечно, что-то, что касалось непосредственно его. Но таких дел, если по совести, было мало. А сам Иван Непомнящий как-то предпочитал особо не вдаваться в детали собственного бытия. Допуская, видимо, что бытие это в иных случаях весьма прозаично показывало всю его внутреннюю сущность. Которую, надо признаться, Иван Силантиевич по возможности скрывал. Благо, что возможность такая тоже предоставлялась.

Как-то раз вышло так, что Иван Силантиевич, работавший до этого механизатором в одном из акционерных обществ Ленинградской области, вдруг решил баллотироваться в главы местной – районной – администрации. Причем он уже не помнил, самому ли ему пришла в голову подобная мысль, или надоумил кто, но уже как бы то ни было, но Иван Силантиевич не только твердо решил стать главой района, но и начал потихоньку собирать справки на предмет того, что ему необходимо, чтобы район возглавить.

Надо сказать, что с детства Иван Силантиевич был человек смышленый. С возрастом (сейчас ему было около пятидесяти) стал обстоятельным. Кроме того, числился в передовиках производства, имел крепкое хозяйство, жену, двоих ребятишек, да и вообще, по всему Иван Силантиевич, как предполагал, имел все шансы добиться намеченного.

О своем желании Иван Силантиевич никому пока не говорил.

--К чему будоражить людей,--рассудил он.—Слухи всякие там поползут. А так, как будто, пройдет какое-то время, и все станет на свои места. Он займет кресло главы района, ну и понятно,-- пообещал себе Непомнящий,-- тот час же выдвинет на первые позиции близких, в ком был уверен,-- то есть уверен, что они хозяйство района поднимут, а не загубят.

Рассуждая так, Иван Силантиевич вдруг подумал, что если разобраться, ему на самом деле некому доверять. И не то что все, кто его окружал, были плохими, нет. Каждый в своей области это были, может быть, и хорошие специалисты. Но вот стать его заместителями, когда он заступит на пост главы района, эти люди не смогут. А команда ему ох как нужна. Непомнящий активно читал прессу, следил, можно сказать, за перипетиями политической жизни страны, а потому знал – что без мощной команды все его начинания (а Непомнящий собирался начать с реформ) могли потонуть в бюрократическом болоте.

Иван Силантиевич уже готов был отказаться от своего плана баллотироваться («что толку баллотироваться,--рассудил он,--если не на кого опереться»), как вдруг ему пришла идея поднять планку выше, и стать главой не района, а всей области.

--Эк-ка ты куда хватил,--услышал Иван Силантиевич собственный голос, но решил пока не обращать на него внимания, потому как знал – что любое начинание может потопить излишний критицизм.

--Нет, однозначно, что ты меня не слушаешь,--снова услышал Иван Силантиевич, но подняв голову (до этого он слегка придремал за столом), никого не увидел.

--Изыди, сатана,--недовольно пробурчал Непомнящий, и даже потянулся за ружьем (Иван Силантиевич был охотник, имел охотничий билет), намереваясь может и пальнуть для острастки (Непомнящий жил в своей избе; в этот час дома был один – жена на работе, ребятишки в школе; у Ивана Силантиевича сломался комбайн, запчастей не привезли, и главный инженер отпустил его домой).

Непомнящий встал, прошелся по избе, явно намереваясь случайно наткнуться на злоумышленника, обезвредить его, и привести того к председателю, а там уже по ситуации.

Однако пройдясь взад-вперед – никого не обнаружил.

--Не отчаивайся,--снова услышал Непомнящий.—Будет и на твоей улице праздник.

Иван Силантиевич обхватив голову руками, выскочил из избы.

--Черт те что,--почти прокричал он, оказавшись на улице и жадно вдыхая теплый мартовский воздух.

Непомнящий понял, что на самом деле должен идти на работу, что его бригада сейчас занималась подготовкой техники к посевной, а он, получается…

--Меня отпустил инженер,--вспомнил Непомнящий.—Значит сегодня я могу быть дома.

Оставшись дома, Иван задумал начать генеральную уборку. Чтобы, значит, отвлечься.

Потом подумал, что надо бы убраться по хозяйству во дворе. Потом…

Потом Иван Силантиевич решил подождать со школы детей и поручить уборку им. А жене, которая работала учителем младших классов и должна была скоро придти с работы, дать приказ убраться по хозяйству во дворе. Сам же Иван Силантиевич решил, что как будущему главе района или области (он пока не решил, кем станет) – негоже пачкать руки, и лучше заняться претворением в жизнь обозначенных планов по политическому устройству собственной судьбы.

--Однако с чего бы начать?—задумался Иван Силантиевич, понимая как никогда, что делать что-то было надо, да вот только не знал он точно – что.

Внезапно Непомнящий решил поехать в районный центр. Там, среди «очага цивилизации» (как называл районный центр Иван Силантиевич) думалось ему всегда лучше.

Пойдя несколько километров пешком по весенней распутице, Непомнящий наконец-то добрел до вокзала, взял билет, и устроился ждать автобуса, который ушел пять минут назад, а ходил с периодичностью раз в два часа. Иного пути добраться до райцентра не было.

Через два часа автобус не пришел. Непомнящий подумал, что первым делом на посту главы района (или области,--он пока не решил) будет упразднение подобной периодичности движения автобусов.

--На линии должно работать десяток автобусов,--подумал Непомнящий.-- И ходить как в городе, с периодичностью полчаса.

Подумав еще немного, Иван Силантиевич решил, что полчаса действительно можно подождать. Но два часа было уж слишком.

Автобус пришел через 4 часа. Непомнящий уснул, и чуть не пропустил его, хорошо старушка из его села, проходя мимо, толкнула Ивана Силантиевича своими сумками, отчего он проснулся и поспешил на рейс.

……………………………………………………………

Когда Иван Непомнящий приехал в город, был уже вечер, все службы закончили работу, сами служащие спешили по домам, и вообще, на этот раз город Ивану Силантиевичу не понравился.

--Какой-то суматошный ряд,--вспомнил Непомнящий где-то услышанную фразу. Сейчас он в полной мере осознал значение ее.

--Вертеп разврата,--просилась еще одна фраза на язык, да Непомнящий подумал, что к данной ситуации это фраза не относится.

Однако что-то надо было делать. Возвращаться обратно не хотелось. Но и в городе у него дел не было. К тому же Непомнящий некстати вспомнил, что последний автобус в его село отходит в шесть вечера. А значит, если он сейчас же не поспешит на вокзал (раздумывая о жизни, Непомнящий расхаживал неподалеку от вокзала), то может вообще не попасть домой. А это значит,--пронеслось перед Непомнящим далее,--что утром он не успеет на работу, что закатит скандал жена, что косо будут смотреть на него дети, и что вообще, один подобный поступок может перечеркнуть всю его жизнь. Все то, что он с таким трудом в своей жизни выстраивал.

…………………………………………………………………………

Люся, жена Непомнящего, была второй его женой. Первая, Варвара, сбежала с городским парнем, приехавшим в колхоз на практику. Были они тогда молодыми, детей еще не было, и Иван Силантиевич не стал догонять сбежавшую супругу, а какое-то время жил один, пока не встретил Люсю, которая была младше его, и после окончания пединститута вернулась в родной колхоз. Правда колхоз к тому времени распался, преобразовавшись вскоре в акционерное общество, но работа Люси нашлась быстро, потому что в селе учителей не хватает, молодые стремятся в город, к лучшей жизни, а Люся была не такая, она любила сельскую жизнь, была предана земле, хозяйству, и Родине. Понимая, что как раз ее жизнь в селе будет той частицей помощи Родине, которую она может дать, выполнив свой долг.

Люся в подобной концепции жизнепонимания и детей своих воспитывала. Правда, с мужем были небольшие разногласия, причем разногласия почему-то всегда оказывались классового характера: Люся придерживалась социалистических взглядов, а Иван Силантиевич (Люся называла мужа по имени отчеству) по натуре был либеральный демократ, хотя и не всегда мог в этом признаться, опасаясь, что селяне, прознав про это, побьют его батогами.

Но вот жене Иван Силантиевич предпочитал говорить правду. И с тех пор чувствовал необъяснимую вину при виде супруги. Словно опасаясь, что растрезвонит она соседкам-подружкам, а те скажут своим мужьям, и Ивана Силантиевича поднимут на смех, а потом может и действительно побьют. У всех перед глазами был недавний пример того, какие беды принесли селу демократы с их Перестройкой и прочими реформами, поэтому Иван Силантиевич опасался, что за все прегрешения власти придется нести ответ ему, а потому он и молчал, и быть может как раз потому – решил возглавить родной район, чтобы поменять мировоззрение односельчан, чтобы сделать жизнь их другой, нежели чем она была сейчас, чтобы принести людям радость.

О политике Иван Силантиевич мог бы много рассказать. Но выходило так, что он опасался ненароком сказать что-то не то. А потому начиная любые беседы (зачастую с самим собой), достаточно быстро прекращал их. Понимая что-то такое, что пока не смог бы объяснить словами, но что непременно улавливалось, и потому как-то по особенному приятно питало его душу, согревая сердце, и наполняя чем-то новым разум.

Вообще же Иван Силантиевич был хорошим человеком. И если бы не его внезапная смерть (случился сердечный приступ, когда, опоздав на автобус, он пошел домой пешком, переживая, что не оставил записку куда уехал, и тем самым ввергнув близких в тягостные раздумья), он вполне может быть и стал бы главой района, а то и всей области. Да не успел.

29.03.2008

рассказ

Истина

И ведь не сказать, чтобы он ошибался. Хотя ошибка всем остальным казалось настолько явной, что и не могло быть речи даже пытаться в чем-то выправить положение. Нет. Ошибка это ошибка, а исправление это исправление,--говаривал в таких случаях дед Глеба (Глеб – наш герой), да деда все считали сумасшедшим и особенно не верили ему. А зря, считал Глеб, часами бывало просиживая в гостях у полоумного старика (через час общения Глеб сам считал старика полоумным, но сидел и слушал). Что Глеб надеялся услышать? Истину, как он полагал. Вернее, он очень хотел бы услышать истину, да все выходило так, что ничего толком ему не удавалось. Или все же удавалось?

Глеб задумался. На вид крепкий мужчина тридцати лет, Глеб Воронков был слаб характером, часто заискивал перед окружающими, впадал в депрессии, порой находился в каких-то непонятных окружающим раздумьях часами, был глубоко несчастлив, верил во что-то свое (непознанное - непонятное, как признавался и сам), и вообще по всему выходило, что он был чужим в этом мире. Мир его не понимал, и он не понимал мир. И был преисполнен какого-то патологического желания отыскать истину. Причем, в чем она заключалась, толком объяснить не мог, от ответов уходил, а если вопросы повторялись – замыкался в себе.

Могли ли к чему толковому привести эти поиски истины? Скорей всего нет. Но Глеб не отчаивался и… искал.

В один из дней таких поисков Глеб встретил ее. Высокая и светловолосая, она чем-то необъяснимо-неподвластным притягивала его взгляд. Глеб лишь раз взглянул на нее и смотрел, не в силах оторвать свой взор. Девушка тоже обратила на него внимание. От волнения у нее колыхалась грудь. Или это только казалось Глебу. У Ольги (непреодолимая сила толкнула Глеба, он подошел и познакомился) были красивые губы и склонное к полноте тело. Сколько ей лет Глеб не понял, поэтому отвел неопределенную цифру от 30 до 40, потому что Ольге могло быть и 32, а могло быть и уже сорок.

Но насколько был важен ее возраст, если Глеб влюбился в нее с первого взгляда. Он полюбил ее глаза, полюбил походку, вслушивался и волновался при ее голосе, Глеб даже представил, как будет обнимать эту девушку в постели, и это тоже его волновало.

Однако сейчас до постели было еще очень далеко.

--Вы где живете?—спросила Ольга, еле заметным кивком головы отбросив спадающую на глаза челку.

--Живу? Да я не жил еще без Вас, -- хотелось сказать Глебу, но он сдержался и промямлил что-то про район «Ржевки и пороховых складов».

Ольга улыбнулась. А потом она взяла его за руку и повела к себе домой. Ну, или Глебу так показалось, что повела его к себе домой, а на самом деле вскоре оказалось, что они просто гуляли.

Гуляли они всю ночь. К утру, изможденные но довольные, расстались. Причем девушка сказала, чтобы он ее не провожал, а на его немой вопрос «почему?», призналась, что ее будет встречать муж. Вернее она его.

--У нее есть муж,--обреченно подумал Глеб. Больше с этой девушкой ему видеться не хотелось.

И тут Глеб вспомнил, что он все-таки не выполнил самое главное. Ведь встреча с Ольгой, как показалось Глебу, была не случайно. Но сейчас мы не узнаем, рассчитывал ли Глеб с помощью Ольги найти истину (ту истину, что так долго искал), или была еще какая причина, но так случилось, что девушка вдруг бросилась ему на шею, и припав губами к его губам, попросила, чтобы он переспал с ней. Тут же.

Глеб растерялся от такого предложения. Что-то говорить о том, что он не готов вот так сразу, хотя и ссылаться на какие-то внезапно возникшие дела он не мог. Значит оставалось…

Что оставалось, мы тоже не узнаем, потому что девушка вдруг отстранилась от Глеба, покраснела, и призналась что обозналась, перепутав Глеба с кем-то другим.

Глеб уже ничего не понимал. Весь мир покачнулся перед ним и медленно поплыл. Глеб понял, что сходит или уже сошел с ума. Казалось, выхода у него не оставалось, как только смириться, признав, что раз так, то пусть все будет так, как происходит.

На миг он потерял сознание, и медленно опустился на землю. А когда очнулся, девушки уже не было.

--Ну что, нашел истину?

Оглянувшись, Глеб увидел позади себя деда.

--Ты как тут оказался?—еще до конца не веря в происходящее (то ли явь, то ли сон, то ли такая жизнь после смерти) спросил Глеб.

--А ты не спрашивай,--усмехнулся дед.—Представь себе, что я как раз пришел по твою душу, чтобы помочь найти истину.

--А ты знаешь что такое истина?!—собрался уже радостно вскричать Глеб, но губы не слушались его, и вопрос повис в воздухе.

--Знаю-знаю, внучок,-- усмехнувшись сквозь буденовские усы, произнес дед.

--Мистика какая-то,--к Глебу стало возвращаться сознание.

--Пойдем,--произнес старик, и пошел, словно зная, что Глеб пойдет за ним.

Он и пошел. И только когда они прошли уже приличное расстояние, Глеб вдруг задумался, что ничего такого в реальности не может произойти, потому как дед его давно умер.

И как только подумал он об этом, тотчас же перед ним предстало то понимание, что он так долго искал.

--Понимание истины,--прошептал Глеб.—И истина заключалась в том, что необходимо было жить настоящим. Не будущим, или тем более прошлым, а самым что ни наесть настоящим.

И как только Глеб понял это, тот час же перед ним все стало на свои места. Мир вновь обрел былые краски. Птицы защебетали. Румянец появился на щеках. Глазки засверкали. Вздохнул он полной грудью. Плечи распрямил. И… начал жить.

А Ольгу Глеб со временем нашел. Правда, оказалось, что зовут ее не Ольга, а Виктория. Но какая разница, когда любишь. Тем более, что это уже была другая история.

Май 2011

рассказ

Ираклий Веселовский

У Веселовского Ираклия – жизнь была веселая.

Смешной и наивный, Ираклий был до искренности (почти до самых крайних ее границ проявления) честен с окружающими. Так, что в его двадцать – его считали как минимум придурком. И давали ему кто бубличек, а кто и кружку пива. Причем до любого алкоголя Ираклию было все равно. Пиво, водка, коньяк, ликеры… Ираклий не пил ничего, кроме молока.

А если того по каким-то причинам не было – пил все. И – не пьянел. Совсем. Никогда!

…………………………………………………………………

Напоить Ираклия пытались многие.

Они подносили ему кто чарочку водки, кто рюмочку коньяка. Ираклий все выпивал как воду и не пьянел. (Воду он тоже, конечно, пил. Причем достаточно удивительная деталь: хотел Ираклий воды – пил воду; не было воды – пил все, думая что это была вода. И видимо в его представлении это действительно была вода. А от воды разве опьянеешь?)

…………………………………………………………………

Однажды какие-то не очень добрые люди решили напоить Ираклия квасом. И видимо то ли он что-то перепутал, то ли в квас подмешали что-то уж совсем не то,-- но только напился Ираклий в хлам. Да и загнал благодетелей на фонарные столбы.

И они сидели там, пока их не сняла милиция. А Ираклия – отпустили. У него была справка из психиатрического диспансера о том, что он невменяем. Дурик, в общем. И лучше его никому не трогать. Убьет – и ничего не будет.

И люди верили этому (слух как-то быстро разнесся по окрестности). И Ираклия теперь старались обходить стороной.

И никто не знал как минимум двух моментов: 1. Ираклий был здоров (причем и психически и физически). 2. легенду о психической невменяемости придумал местный участковый, какой-то дальний родственник Ираклия Веселовского.

Но никто не знал и того, что сам Ираклий – панически боялся вр