Глава 7 спасенный

– Каригу элм? Каригу элм-а? Чернобородый смотрел вполне осмысленно, и даже пытался приподняться.

– А-а, очнулся? Лежи-лежи! – Аймик, осторожно нажимая на могучие плечи своего гостя, заставил его лечь. – Пить хочешь? – показал он жестом.

Чернобородый улыбнулся и кивнул.

(«Хорошая у него улыбка, – думал Аймик, поднося к губам больного бурдючок с водой. – Надо же, выжил!»)

До самого последнего времени ни он, ни Ата не верили, что их нечаянный гость выкарабкается, но поражались его жизнелюбию, его стремлению выжить во что бы то ни стало. А это было ох как трудно. Страшная рана под левой лопаткой затянулась хорошо, зато вторая, в боку, воспалилась так, что Аймик уже решил: Черная Хонка подкралась. Нет, обошлось, но вместо Черной Красная Хонка заявилась и никак не хотела уходить в одиночку. А чернобородый все это время был где-то там — не здесь, не с ними. Сюда возвращался совсем ненадолго: хлебнет поднесенного Атой или Аймиком мясного отвара, травника, а то и свежей оленьей крови – и снова там. Может, это его и спасло: должно быть, у своих был, у предков; просил о помощи…

А времени прошло о-го-го сколько! Снег уже дважды ложился на землю; ложился и таял. В третий раз до весны ляжет; примета верная. Их так и не обнаружили – ни те, ни эти. Почему, Аймик не знал. Все это время они с Атой были настороже. Но люди в этих краях больше не появлялись. Никто.

Послышались долгожданные шаги, и, откинув полог, появилась Ата с вязанкой хвороста. Она долго убеждала Аймика, что ничего худого не случится, просто быть не может; она и отойдет-то всего на десяток шагов, не дальше; на голос отойдет и даже жилища из вида не потеряет… Аймик на уговоры не поддавался, но она улизнула-таки. Уж если Ата чего-то пожелает…

– Муж мой не слишком скучал? Видишь, я быстро, и ничего не случилось.

– Ты лучше посмотри!

Их гость, приподнявшись на локте, глядел на Ату. Внимательно, словно пытался что-то вспомнить. Затем вновь со слабым стоном опрокинулся навзничь.

– Выжил-таки! Теперь быстро поправится. Вот уж не думал…

– Жить хотел и выжил. – Ата равнодушно пожала плечами. – Он сильный, по всему видно.

– Хорошо, что сильный; значит, скоро встанет. Все думаю, кто первым доберется до нас: его сородичи или те…

– Не кликай лиха, – серьезно проговорила Ата, взяв мужа за руки и глядя ему прямо в глаза. – Не надо!

– Только ты не ходи больше одна. Даже за хворостом. Ничего с ним не будет, может и один побыть. К тому же…

– Хорошо, не буду, не буду!

Чернобородый вновь открыл глаза и вопросительно смотрел на них.

– Ну что ж, – сказал Аймик, – похоже, самое время познакомиться.

Они подошли вместе к краю лежанки.

– Аймик, – произнес он, указывая на себя, – Аймик. – И затем: – Ата.

Чернобородый понял. Тыча себе в грудь большим пальцем правой руки, он с видимым усилием разлепил спекшиеся губы и проговорил:

– Хайюрр. А'льм Хайюрр!

Аймик оказался прав: Хайюрр быстро шел на поправку. Слабый, он все чаще присаживался на своей постели, и Ата подкладывала ему под спину шкуры, чтобы было удобнее. Полусидя, изможденный, но все же красивый, он с неизменной полуулыбкой следил, как возится она по хозяйству, переводил взгляд на мужа и о чем-то спрашивал. Или говорил сам. Было заметно: он изо всех сил стремится к общению, невзирая на то, что их языки казались совершенно не схожими. Впрочем, тем интереснее были первые проблески понимания; для Аймика, во всяком случае. Вначале он стремился не утомлять выздоравливающего, но, видя его настойчивость, разохотился. Ата даже начала выговаривать Аймику: «Да хватит тебе! Он уже с лица спал!»

Но похоже, Хайюрра болтовня почти не утомляла. А утомится, сразу даст понять: глаза прикроет и показывает, что хочет лечь, только такое случалось нечасто. И то сказать: он с удовольствием обучал Аймика своему языку, сам же, похоже, вовсе не стремился узнать чужой; запомнил только их имена да несколько слов: «пить», «спать», «еда»…

Зато Аймик с легкостью овладевал новой речью. Он словно вернулся в детство, к тому великому удивлению: «Надо же, люди, а говорят не по-людски!» И к горячему желанию узнать тайны этих непонятных звуков. Может быть, у Нагу Волчонка оно и быстрее получалось, но и сейчас он, Аймик-безродный, был, в общем-то, доволен своими успехами. Во всяком случае, Ата заметно отставала, хотя явно стремилась тоже выучиться языку гостя.

Прошло всего несколько дней, и Хайюрр уже пытался вставать, настойчиво изъявлял желание выйти наружу, на свежий воздух. Хозяева, как могли, старались уговорить его не торопиться. «Лежать надо! Быть снова плохо! Потом. Скоро». Чернобородый улыбался, порой откровенно смеялся речам своих хозяев, но подчинялся, хотя и с видимой неохотой. Вышел впервые, придерживаясь за плечо Аймика, когда все уже было бело и сверкало под рогами Небесного Оленя, и глаза слепило от сияния его лазурных пастбищ, и воздух был свеж и колок.

(«Ну и ручища! – думал Аймик, невольно пригибаясь под тяжелой дланью своего гостя. – Ну и силища! И это после таких ран и болезни!..»)

К этому времени они уже могли говорить о многом. Не только о простых вещах.

И они говорили о многом. Как-то так получилось, что Хайюрр больше расспрашивал, чем рассказывал:

– Аймик, Ата, кто вы? Как здесь?

Он объяснял, не надеясь, что гость все поймет. Впрочем, он всего и не говорил.

– Аймик муж, Ата жена. Хороший жена, но – нет детей! Люди говорят: «Прогони Ата, другой возьми!» Как прогнать? Хороший жена! Аймик уйти. Вместе с Ата.

Если гость и не поверил, то не подал вида. Он мял в руке комок снега и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Затем принялся обкатывать, наращивать комок. Обернулся к Аймику, показал здоровые, крепкие зубы:

– Давай снежный человек лепить, хорошо? Позовем Ату, поможет…

Аймик не знал, что это такое, но быстро понял: один ком, чем больше, тем лучше, на него второй, а там – третий. Ну и кто что придумает. Их снежный человек удался на славу: вместо носа – еловая шишка, вместо глаз – две сосновые, а волосы и борода – сухие прутики и еловые лапы. Их Ата пристраивала. Потом отошла в сторону, засмеялась, запрыгала, в ладоши захлопала.

– Хайюрр! Это Хайюрр! – кричала она, показывая на снежного человека. – Только у живого глаза не серые, а синие!

И Аймик тоже засмеялся, и Хайюрр… А потом он слепил из снега совсем маленький комок и… бросил им в Ату! У Аймика улыбка сползла с лица, и кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не увидел: Ата ничуть не обиделась, а сама такой же комок слепила да в Хайюрра! Да прямо в его густую бороду! А тот только хохочет… Тут и Аймик догадался: сам стал лепить снежные комки и – то в Хайюрра, то в Ату!..

Когда все трое, веселые, облепленные снегом, уже собрались возвращаться в шалаш, к дневной трапезе, довольный Хайюрр сказал:

– Так мы, дети Сизой Горлицы, зиму встречаем! Хорошо встретим – и зима будет хороша!

Едва поднявшись на ноги, гость принялся им помогать. Ате по хозяйству: очаг разжечь, дичь разделать. К тому, что вдвоем на промысел уходят, удивления не выказывал, но и сам с ними на промысел не просился. Аймик сказал однажды:

– Хайюрр! Один остаешься; если враг, оружие здесь!

(Лук не оставил; только копья и металку.) Но гость усмехнулся и покачал головой:

– Не придут. Никто не придет: ни чужие, ни наши. Плохое это место; совсем плохое! Как живете?..

(Вот оно что! Вот почему людей здесь не было все эти годы. Аймик и раньше знал о местах, куда духи людей не пускают; они везде есть, на их земле тоже… Но почему? Ведь в таких местах и дня не выжить: духи прогонят! А они с Атой больше двух лет здесь прожили! И не подозревали ни о чем.)

Потом Хайюрр и сам с ними на охоту стал выходить. Петли показал на зайцев, ловкие; Аймик таких и не знал. Дело совсем на лад пошло. Ата стала дома оставаться.

(«Не бойся, муж мой, никто меня не тронет. А вам я только помеха».)

Он и впрямь перестал за жену бояться. Быть может, и потому, что гость никакого беспокойства не выказывал. Одного только не понимал Аймик: как же так? Говорит – «плохое место», а сам и не тревожится вовсе. И уходить к своим, похоже, не собирается. Почему? До весны, что ли, остаться решил?

Однажды не выдержал, спросил напрямую:

– Хайюрр не боится духов?

Подумав, тот ответил:

– Духи вас любят, вижу. Иначе вам бы здесь не жить, а вы живете… никто столько не выдержит. Меня духи тоже не гонят… и к себе не взяли, хоть и могли. Значит, не страшно.

Ударили морозы. Крепкие; наружу выйти – даже глазам больно, а уж нос и губы заячьей шкуркой приходилось защищать. Реки, затянутой льдом, не различить, долина – сплошное синее марево, а над ним розовый шар висит. В такую погоду на охоту не пойдешь: бесполезно, да и ни к чему – запасов хватает. Только за хворостом да за водой к незамерзающему ключику.

У Аймика и Аты подходящая одежда была, а вот у их гостя нет. Пришлось ему эти дни из жилища носа не казать да в медвежью шкуру кутаться. Впрочем, и хозяева нечасто выходили за дверной полог. Короткий день незаметно перетекал в вечер; время проходило за едой, дремой и разговорами.

В первый раз узнав, что Ата – из Рода детей Серой Совы, Хайюрр улыбнулся:

– Надо же! Я ведь тоже из птичьего Рода. Сын Сизой Горлицы.

И с тех пор не раз шутил по этому поводу.

Однако о детях Серой Совы он до встречи с Атой ничего не знал. Зато о детях Тигрольва был наслышан.

– Старики говорят: Великий Тигролев первым тропу проложил в эти края. Для тех, чья добыча – мамонт! Для того-то он и землю эту заселил волосатыми великанами. А уж мы после пришли. Еще говорят старики: своих детей Великий Тигролев дальше увел, на север, в Счастливые Земли, к духам и Первопредкам…

(«Вот тебе на! А у нас говорят, Земля Первопредков осталась где-то на юге, откуда все мы пришли».)

…Земли-то счастливые, да путь к ним тяжел. Не все пошли за Великим Тигрольвом, некоторые тут остались. Где-то неподалеку живут, не по-нашему… Ты от них ушел?

Аймик спокойно встретил испытующий взгляд и твердо ответил:

– Нет. Мы издалека. С севера… – И, заметив явное недоверие, поспешил добавить:– Только не из Счастливых Земель, уж это точно!

В эти морозные дни Хайюрр много рассказывал о жизни своих сородичей. Дети Сизой Горлицы занимали обширные земли в междуречье двух великих рек, текущих с севера на юг.

– Мое стойбище, – мотнул он головой в сторону входа, – на правом берегу одной из Сестер, что дают начало Хайгре-Воительнице. А к востоку от нее Кушта-Кормилица… Ее еще Черной Лебедъю почему-то прозывают. Чудно.

– А наша река тут при чем? – спросил Аймик. – Она что, одна из Сестер, о которых ты говоришь?

– Да я не о ней вовсе; у нее и имени-то нет! – махнул рукой Хайюрр. – И течет она по-другому, сам видишь: с заката на восход… Сказал же: вы прижились в местах, которые наши люди стороной обходят. Да и не только наши…

Дети Сизой Горлицы живут чересполосно с детьми Куропатки; с ними чаще всего и свадьбы справляют. И язык у них очень схож, и дома строят почти одинаково. Вместе на мамонтов охотятся, если Большой Загон.

…Есть и другие. Даже твои сородичи, Аймик. Живут неподалеку; только их совсем мало. На правом берегу Кормилицы и вовсе чужие живут. Бок о бок с нашими. Говорят, жили здесь еще до вас, детей Тигрольва… Ничего, ладим. Одно плохо: колдуны они! Порчу любят наводить.

…Что? Нет, не они. Те, кого вы видели, кто ухо мое унес, совсем недавно в наших краях появились. С юга; какие-то Оленерогие – так они себя называют… Почему они нас убивали? Мы за женами к ним пришли, я и младший брат. Ему жену добыть хотели, а если повезет, то и мне. Да только не повезло никому…

Хайюрр надолго замолчал, заново переживая случившееся. Его голубые глаза смотрели не на собеседников – сквозь них, и видел Хайюрр своего младшего брата Сингора. Живого и веселого…

…Все складывалось как нельзя лучше. Они обогнули охотничьи тропы Оленерогих, они не дали себя заметить и следа своего не показали. И вышли к тому самому месту, о котором рассказывали их сородичи, недавно вернувшиеся с добычей: двумя молоденькими девчонками… Действительно, балочка словно нарочно для них приготовлена: и укрыться в ней можно, и девиц, что на поляне собираются, как следует рассмотреть да себе подходящую наметить, и для отхода лучше не придумать.

Они переночевали здесь, конечно без костра, наскоро, по-походному, перекусив строганиной. Сингор был возбужден и радостен и никак не мог удержаться от горячего шепота о том, как это здорово будет – вернуться, с женой, добытой им самим, только-только прошедшим Посвящение! Первая жена, и не высватанная у Куропаток, а добытая мужской доблестью!

Хайюрр, улыбаясь, прикладывал пальцы к губам: ш-ш-ш-ш! Дурная примета! Но на самом деле не очень-то беспокоился за исход дела. У людей Сизой Горлицы Оленерогие, недавно пришедшие в эти места, были не в чести: слабаки. У них уже два раза женщин похищали, а они – словно так и надо! – даже не пришли, чтобы потребовать даров за обиду и жен для своих мужчин. Кто бы им отказать посмел, раз так положено? Так нет, даже этого боятся…

Он любовался своим младшим братишкой. Красив, ничего не скажешь. Круглолиц, смугл, светлоглаз, – в свете луны черты его полудетского лица были особенно выразительны. И не только красив – храбр и умел. Любая женщина за счастье почтет получить такого мужа!.. Конечно, они поторопились; нужно было выждать, не идти след в след за удачливыми похитителями. Да уж очень Сингору, прошедшему Посвящение лучше всех, не терпелось показать свое молодечество!.. Ничего! Все будет хорошо.

Хайюрр не знал, что в последний раз видит своего брата здоровым и веселым…

На них навалились сразу у устья балочки, казавшейся такой удобной, такой безопасной. Они и копья-то приготовить не успели, таким внезапным было нападение. Видно, выследили и заранее подготовили засаду. Женщин братья увидели лишь тогда, когда их, избитых, приволокли в стойбище. Женщины хуже мужчин оказались: визжали, плевались, щипали, лупили палками. Одна даже кипятком плеснуть хотела в лицо, да какой-то старик ее удержал. Хайюрр, когда их захватили, еще надеялся, что можно будет поговорить, объясниться, а тут понял: все, конец! Одна надежда – на побег… если, конечно, сразу не убьют…

– Вот так мы и попали в засаду! – рассказывал он своим новым друзьям. – Избили и в яму нас бросили, а наутро должны были запытать. Да только мы ночью выбрались… Выбраться-то выбрались, но Оленерогие проворнее оказались, да и прямые пути к нашим были отрезаны; мы вкруговую обойти хотели, через плохие места; думали, может, побоятся, отстанут? Да не отстали… Чем дело кончилось, ты сам видел. Спасли вы меня, да и брата моего спасли: похоронили, как своего. Спасибо. Такого сыновья Сизой Горлицы никогда не забывают!

Аймик спрашивал снова и снова и многого не понимал. Что-то здесь не то; или с языком плохо, или эти Сизые Горлицы и вовсе по-чудному живут.

– …Жена-то? Как не быть, конечно есть. Две. У одной два мужа, у другой – три. Ведь это все наши! Ясно же: хочешь, чтобы только твоя была, – добудь. У нас так. А у вас разве иначе было?

(И еще улыбнулся хитро! Знаю, мол, почему вы от своих сбежали.)

И Аймик и Ата в два голоса расспрашивали:

– Хайюрр! А с другими Родами у вас – так же? Убивают?

– Хайюрр! А почему… а разве нельзя было просто дары принести?

– Хайюрр…

Он поднял обе руки: просьба помолчать, а то и ответить не сможет.

– С другими? Нет, не так. Они знают. Порой девчонка сама ждет, потом отец приходит, братья. Им дары дают… Конечно, по-всякому бывает, всякое случается, но чтобы так, как эти с нами обошлись? Нет, никогда!

– Ну а дары-то! Разве нельзя просто свадебные дары принести? За невесту?

Гость обвел взглядом их обоих, словно не понимая, почему его хозяева такие глупые и как объяснить им столь простую вещь? И не ответил даже – спросил в свою очередь:

– А как же мужская доблесть?

Аймик уже не помнил, началось ли это одновременно с их разговорами или позднее. Пожалуй, немного позднее…

В разговорах как-то само собой выяснилось, что Хайюрр даже не сомневается: они уйдут все вместе к его сородичам.

– Хайюрр – сын вождя. Наша община – один вождь: для охоты, для войны. Мой отец. Вы спасли Хайюрра – хорошо! Приходим вместе; Аймик станет сын Сизой Горлицы, Ата – его жена. Все хорошо!

Ни Аймик, ни Ата не были в этом столь уверены.

– Хайюрр, – спрашивал Аймик, – а почему тебя не ищут?

– Зачем искать? Все знают: Хайюрр с братом за женами пошли. Не вернулись – воля духов! Но только, – Хайюрр весело расхохотался, – но только Оленерогие Хайюрру ухо отрезали! Думали: конец Хайюрру!.. А вот что Хайюрр у них отрежет, когда время придет!..

Его кривило от ненависти. От желания мстить. И Аймик знал: это не пустые угрозы. Всем известно: ухо мертвого врага не только знак твоей отваги; с ним часть силы убитого к тебе переходит. Но если враг с отрезанным ухом почему-то выжил, – лучше бы тебе на свет не родиться. Вначале его духи-покровители по ночам к тебе будут приходить, душить начнут, твою силу высасывать. А потом наяву с ним самим встретитесь. И уж тут гибель того, кто хранит ухо выжившего, предрешена.

– Мы-то зачем тебе, Хайюрр? – спрашивал Аймик. – Тропы разные. Твоя – там, наша – тут…

– Разные?! – негодовал гость. – Вот уж нет! Вы спасли Хайюрра, и наша тропа – одна.

С этого времени, о чем бы ни заходил разговор, все неизменно сводилось к спорам об «общей тропе».

– Нельзя человеку безродным оставаться, – снова и снова убеждал Хайюрр. – Ты, Аймик, нашим станешь, сыном Сизой Горлицы. Усыновим. Отца буду просить, колдуна. Да и мое слово для сородичей кое-что значит!

Он самодовольно усмехнулся.

– А жена твоя, – продолжал гость, – как была, так и останется дочерью Серой Совы. Вам же лучше: не из наших, значит, ты добыл где-то, значит, только твоя. А уж как добыл – ваше дело; о таком не спрашивают… Я же вижу: ей, кроме тебя, никого не нужно.

Ата в эти разговоры не вмешивалась. Молча сидела в своем углу и шила зимнюю одежду для Хайюрра. Это она сама затеяла. Когда морозы ударили, тихонько шепнула мужу:

– Негоже гостя так оставлять. Может, и живет-то он с нами против своей воли, только потому, что уйти не в чем. Шкуры у нас есть… Ты как думаешь?

О чем говорить. Конечно, Аймик сразу же согласился, а себе самому попенял за то, что сам об этом не догадался.

Пока мужчины спорили, Ата трудилась не покладая рук. Меховые штаны и теплая обувь были уже готовы. Примерив их, Хайюрр пришел в восторг.

– Только ваших узоров я не знаю. Это пусть уж твои жены наводят.

Сейчас она, не поднимая головы, орудовала над малицей. Искоса поглядывая на жену, Аймик порой думал, что она просто не понимает, о чем идет мужской разговор: все же язык детей Сизой Горлицы ей давался туго.

(Разговоры. Споры. Нет, Аймик больше слушал и почти не возражал. Да и как возразишь: человек не может в одиночестве, это правда. И его почти убедили в конце концов. Но вот последний довод…)

– У детей Сизой Горлицы есть сильные родильные амулеты. Дадим тебе, дадим Ате, все хорошо будет. Дети будут!

По тому, как встрепенулась она на эти слова, Аймик догадался: нет! Ата и прежде все слышала, все понимала, просто не хотела ничего говорить. Решать должен он. Ее муж.

Но последние слова Хайюрра остро задели их обоих.

И Хайюрр понял: что-то не то! Перебегая взглядом с Аймика на Ату, неуверенно улыбнулся:

– Аймик, я…

– Нет-нет! – остановил его хозяин. – Мы знаем: ты хочешь как лучше. Но подожди. Мы еще не решили.

Впрочем, вскоре все повернулось так, что и спорить стало не о чем.

Аймик уже почти ушел в сон, когда услышал шаги.

Топ. Топ. ТОП!..

Словно и человек (очень грузный, кряжистый), и не человек (пень, внезапно оживший, мог бы так шагать!)

Топ. Топ. ТОП!..

От входа налево, в обход жилища…

Липкий от пота, он рванулся было к оружию, но Ата (тоже не спит?) вцепилась в него с такой силой, какую он и не предполагал в своей жене.

– Нет! Муж мой, НЕТ!!!

(Это крик? Или он слышит лишь своим внутренним ухом?)

– Ата…

Топ. Топ. ТОП!..

Слева направо, ко входу…

– Н-Е-Е-Е-Т!!!

(А вот это уже и в самом деле крик.)

Заскрипела лежанка под Хайюрром. Проснулся гость, но ничего не сказал, ни о чем не спросил. И Аймик молчал, только гладил и гладил, успокаивал свою Ату… Ее не просто трясло – колотило от страха.

…А наутро и говорить было нечего: никаких следов. И ведь ни бурана не было, ни снегопада. Все равно: никаких следов!

Так вот и начало являть себя проклятое место, от ночи к ночи. Вначале шагами. Словно кто-то по ночам их жилище обходит, а знать о себе ничем больше не дает. И следов не оставляет. Все трое, не сговариваясь, об этом молчали.

Потом стало еще хуже.

Аймик и Ата вновь стали вдвоем на охоту ходить.

– Хайюрр! Ты уж прости, малица-то не готова еще!

(«…И не взыщи, что Ату с тобой не хочу оставлять».)

Хайюрр не возражал. Умный – все понимал, как надо. И то понимал, что обговорить они должны его слова. Вдвоем. Наедине.

Но по правде, они ничего не обговаривали. Говорили, как обычно, о следе, о петлях. И в один из дней…

Сам-то по себе этот день был весел. Солнце, скрипящий снег, мороз бодрит, а обжигает глаза. И петли не пустые. Вот когда третьего длинноухого вынимали, все и началось…

…Аймик знал, что такое страх. Это когда он столкнулся с тем… единорогом волосатым. Или когда он Пейягана потерял, там, на Двуглазом Холме… И знал (слишком хорошо знал!), что такое – печаль, тоска, уныние…

Но тут безо всякой причины навалилось ТАКОЕ!

ЭТОМУ не было названия на человеческом языке. Ужас, тоска, отчаяние? Нет, все эти слова – лишь слабые тени того, что, разом обрушившись на них обоих, заставило броситься вниз по склону, без оглядки, в разные стороны…

…Уже потом, когда он, забывший обо всем на свете (об Ате забывший!), где-то далеко внизу пришел в себя…

– Ата! АТА!

– Муж мой, ты где?!

…стал думать: ПОЧЕМУ? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ОТ ЧЕГО ОН СПАСАЛСЯ, КАК …

Брел по склону на зов своей брошенной в беде жены, искал и не находил ответа. И потом, когда впереди из-за заснеженного куста показалась наконец-то знакомая фигурка, вся залепленная снегом, и они бросились друг к другу и обнялись так, словно уже и не чаяли свидеться (Ата даже не упрекнула мужа за позорное бегство), — Аймик пережил самый острый приступ стыда: ОРУЖИЕ!ОН ЖЕ ОРУЖИЕ БРОСИЛ!!! И они побрели вверх по склону за оружием и добычей. Сжималось сердце, когда приближались к тому месту, но… напрасно. Солнечный зимний день, такой мирный, такой спокойный. И ни следа какой бы то ни было опасности.

Аймик упал на колени, в обе руки схватил брошенный лук и горячо зашептал:

– Прости, Разящий, прости, мой верный, прости, наш спаситель!..

Капюшон упал на плечи, и Ата, всхлипывая, зарылась лицом в его распущенные по плечам волосы, прерывисто дышала в затылок.

…Хайюрру не рассказали ничего.

В эту ночь Аймик решил твердо: будь что будет, – он выйдет к ТОМУ… Выйдет и сразится с ним, чтобы хоть немного загладить свой позор. Ате даже не шепнул о своем решении; она поняла и так. И знала: мешать нельзя. Но когда Аймик тихо, в темноте, положил справа от себя два дротика и костяной кинжал, невольно содрогнулась.

Все трое долго не спали. Ждали. И – ничего, кроме обычных шорохов ночного леса. ОНО не являлось.

Первым захрапел Хайюрр. Как-то обиженно, с присвистом. Через некоторое время Аймик почувствовал, что дыхание жены стало ровным и глубоким. Спит. И хорошо, что спит. А потом и сам он почувствовал, что глаза слипаются, что явь нечувствительно переходит в сон… Ну и пусть. Сегодня ОНО уже не придет. Испугалось?..

Топ. Топ. ТОП!..

Воображение рисовало нечто неимоверно тяжелое. Этакая туша, с мамонта величиной, но передвигающаяся на двух ногах… Или на трех?

Топ. Топ. ТОП!..

Как всегда, обходит их жилье по кругу, слева направо. Вот-вот круг завершится, и тогда он, Аймик…

Правая рука стиснула копье; рывком сел, перехватил кинжал в левую руку…

(Ата впилась зубами в край шкуры, чтобы подавить крик.)

…И тут край входного полога начал медленно отползать в сторону. Непрошеный гость решил-таки заглянуть в их жилье!

Аймик вскочил на ноги, рванулся было навстречу врагу – и оцепенел.

То, что явилось в проеме входа, было настолько несообразно со всем, когда-либо виденным, что глаза отказывались воспринимать… Его тело напоминало человеческое, вовсе не огромное; среднего роста охотник – не больше, но даже в ночной тьме было понятно: оно голое и черное. И венчающее это тело рогатая голова походила на какую-то невообразимую помесь филина и тигрольва; странные плоские уши торчали в разные стороны; то ли крючкообразный нос, закрывающий рот, то ли громадный птичий клюв, а по бокам – два круглых желтых глаза с черными дырами зрачков, вонзающихся в самое сердце. Эти глаза горели, и то ли от них, то ли от всей фигуры постепенно распространялось бледно-желтое мертвенное свечение. Такое, какое бывает в часы полновластия Небесной Охотницы. И в этом свете Аймик увидел… Пальцы черной руки, откинувшей полог, – толстые, длинные, словно покрытые щетиной, с острыми клювообразными когтями…

Преодолевая ужас, сделал он шаг, и другой, и третий… (Медленно, необычайно медленно.) …и так же медленно начал поднимать руку, нечувствительно сжимающую копье…

А чудовище, словно не замечая угрозы, стало манить его своими руками-лапами, звать куда-то, о чем-то вещать… Словами? Едва ли…

…И в бледно-желтом сиянии появилось то, что он уже не раз видел в своих странных снах: огромные каменные холмы. Такие огромные, что растущие на них высокие сосны кажутся травой. Такие высокие, что сам Небесный Олень отдыхает на их заснеженных вершинах…

Потом возникли звери. Вереницей шли мамонты. Прыжками промчались лошади и быки. Кувыркались красные бизоны… Что-то завораживающее, что-то необычайно важное было в их чередовании, в каждом движении… Что-то раскрывающее все и вся…

Аймику, позабывшему о занесенном копье, казалось: еще миг – и он все поймет. Но тут распространяющееся по жилищу мертвенное сияние коснулось его – и Аймик почувствовал, что какая-то мягкая, но неодолимая сила толкает назад, заваливает навзничь на лежанку, и…

…Он открыл глаза от солнца, пробивающегося сквозь полуоткрытый вход, от рук Аты, с плачем растирающей его щеки. Что-то говорил Хайюрр, но слова еще не доходили до сознания… Холодно: очаг погас. Оружие… И копье и кинжал лежали на полу подле постели, то ли оброненные в последний момент, то ли… СОН?

Если и сон, то приснившийся всем троим. Почти одинаковый, но все же… Ата видела, как шевельнулся входной полог, как муж встал «с закрытыми глазами, и вдруг словно ветром дунуло; ты зашатался и упал, и очаг погас». Хайюрр же вообще ничего не видел: ни странного существа, заглядывающего к ним в жилище, ни даже Аймика, поднимающегося со своей лежанки. Только слышал то самое «топ-топ», ставшее уже привычным.

– Нет, раз вы говорите, – значит, так все оно и было. Только я ничего не видел.

В одном все сошлись: ОНИ СПАЛИ. Крепко. До позднего утра. Хайюрр и Ата проснулись почти одновременно, а вот Аймика долго не могли добудиться.

– Я испугалась, – сказала Ата. – Такого с тобой еще не было. Ты ведь всегда раньше меня просыпался. Итоги всему подвел Хайюрр:

– Сами видите – я был прав! Духи хранили. А сейчас срок пришел, они себя и показали. Ясно: требуют, чтобы ушли. Духам лучше не перечить – беда будет!

Спорить не приходилось: воля духов была очевидной. В тот же день начали собираться в дорогу. И вот что интересно: до самого ухода все было тихо и спокойно. Даже ночные шаги прекратились.

– Смотрите, – весело проговорил Хайюрр, указывая рукой на еле заметные дымки, на жилища, похожие на большие сугробы (даже отсюда видно, как они велики), и движущиеся черные точки, – вот мы и дома! Вам полюбится у нас, вот увидите. И будьте уверены: спасителей Хайюрра, сына великого вождя, дети Сизой Горлицы встретят достойно.

Хайюрр осторожничал. Уже столько раз за эти последние дни пути могли они окликнуть его сородичей-охотников, а он не только не делал этого – прятался, шепотом называя Аймику и Ате имена тех, кого узнавал. «Может, сейчас и познакомишь?» – шептал Аймик, но Хайюрр улыбался, подмигивал и качал головой. Ему хотелось появиться в родном стойбище нежданно-негаданно.

Они подходили к стойбищу с севера, вдоль правого берега реки, которую Хайюрр называл «одной из Сестер, что сливаются в Великую Хайгру-Воительницу». Стойбище впервые открылось издали, с возвышенности. Спустившись в речную долину, все трое потеряли его из виду, но Хайюрр, прекрасно знающий эти места, с нетерпением поглядывал вперед и направо, невольно ускоряя шаги.

– Полегче, друг мой, полегче! – попросил наконец Аймик. – У Аты тяжелая ноша!

В этот раз она решительно отказалась от всякой помощи, хотя Хайюрр и уверял, что места безопасные. Впрочем, мужчины и не настаивали: понимали, что негоже им, охотникам и воинам, впервые предстать перед сородичами Хайюрра хотя бы с частью женской поклажи.

К великой радости сына Сизой Горлицы, на этом последнем отрезке пути им не встретился никто, вплоть до того, как они начали подниматься по склону, не напрямую ко вновь открывающемуся стойбищу, а в обход с севера.

(«Боковой тропой обойдем, – хмыкнул Хайюрр, – хочу внезапно предстать!»)

Предстали действительно внезапно – перед женщиной и двумя подростками, должно быть идущими по воду к незамерзшему ручью. Выйдя из-за заснеженного куста, там, где тропа делала изгиб, они едва не столкнулись с Хайюрром.

– Малута! – обрадованно закричал он. – Малута, смотри: твой муж вернулся!

Дородная Малута замерла с открытым ртом и, потеряв дар речи, только глазами хлопала. Но поняв, что любящий муж собирается ее обнять, в ужасе замахала руками и завопила так, что у всех троих заложило уши.

– А-а-а-а! Покойник! Покойник от Предков вернулся! – кричала она, что есть мочи улепетывая вверх по склону. Один из шедших позади нее подростков уже давно был наверху, оглашая долину еще более жуткими криками:

– Мертвецы! И духи! За нами идут! За всеми!..

А вот третьему не повезло. Он сразу поскользнулся и упал, и по его спине прошлись ноги Малуты… Бедняга не делал даже попыток подняться и кричать, видно, уже не мог; обхватив голову руками, зарылся лицом в снег, ожидая неминуемого: вот сейчас страшная ледяная рука мертвеца…

Хайюрр хохотал так, что ни двигаться дальше не мог, ни говорить.

– Да… ты… повернись… не пойму… кто такой, – еле вымолвил он наконец, наклонившись к поверженному.

Почувствовав-таки на своем плече прикосновение страшной ледяной руки, несчастный встрепенулся, но с колен не встал, и, глядя на мертвого сородича совершенно круглыми от ужаса глазами, завопил тонко, по-девчачьи:

– НЕНА-А-АДО!

– Кайюм! Кайюм! – пытался успокоить его Хайюрр. – Да живой я! Живой! Посмотри! Потрогай…

Нет, все напрасно! Кайюм понял только одно: мертвец настроен довольно мирно; его можно уговорить! И, не в силах больше видеть вернувшегося от Предков, он зажмурил глаза и зачастил:

– Хайюрр, Хайюрр, я всегда тебя любил, всегда тобой восхищался! Не трогай Кайюма, не забирай своего младшего брата на Тропу Мертвых, не надо! Мы все тебя любим, все почитаем, мы принесли Предкам дары, мы мстили и еще будем мстить, – только возвращайся к себе, к нашим Предкам возвращайся!..

Поняв, что в эту скороговорку невозможно вставить ни слова, Хайюрр безнадежно махнул рукой и снова принялся хохотать. Смеялись все трое. Ата, та просто лежала на брошенной поклаже, всхлипывая от смеха. И Аймик уже обессилел, уже готов был опуститься прямо в снег, хотя и понимал: все это и бедой может обернуться! Сверху уже слышались настороженные мужские голоса и какие-то странные отрывистые звуки…

Вдруг из-за куста, перепрыгнув через стоящего на коленях подростка, прямо к Хайюрру метнулся… ВОЛК! А тот почему-то издал радостный крик, воткнул в снег свое копье и едва успел перехватить руку Аймика, уже занесшую оружие:

– Стой! Это друг!

И пораженный Аймик увидел, что волк (странный он какой-то!), вместо того чтобы вцепиться человеку в горло, ластится, повизгивает, метет хвостом снежную пыль (сроду не встречал у волков такой повадки!) и… улыбается; ну точно – улыбается!

– Ну иди сюда, мой красавец! – воскликнул Хайюрр, протягивая к зверю руки. И тот, взвизгнув от радости, вплотную подбежал к человеку, поставил ему на грудь могучие передние лапы и принялся вылизывать чернобородое лицо!

Пораженный этим невиданным зрелищем, Аймик даже не заметил, как рядом с ними на тропе оказался мужчина. Такой же рослый, как Хайюрр (только в плечах пошире), такой же бородатый (только борода побольше и с проседью), с такой же улыбкой… Ошибиться невозможно – отец!

– Ну, уж если Серко тебя признал, значит, живой! Здравствуй, Хайюрр! Они обнялись.

– Р-р-р-р-р!

Аймик опустил глаза и мгновенно встал так, чтобы заслонить собой Ату. Этот странный волк явно не собирался причислять их к своим друзьям. Конечно, в руке копье, и он справится со зверем, но…

– Стой, Серко, не смей! – Вовремя спохватившись, Хайюрр перехватил зверя голыми руками, прямо за уши. – Это друзья, понимаешь? Свои. Свои!

Он усадил волка, несколько раз повторив: «Свои. Это свои!», затем подошел к Аймику и Ате, обнял их за плечи:

– Свои! Понял?

– Р-р-ру!

Волк поднялся, неторопливо, уже без угрозы, подошел к Аймику, затем к Ате, обнюхал, внимательно посмотрел в их лица и, потеряв к ним всякий интерес, вновь принялся ластиться к своему другу.

– Сын мой! И кто же они такие – «свои»?

– Те самые, отец, без которых мы бы встретились только на Тропе Мертвых!

– Аймик… сын Тигрольва, ставший безродным.

– Ата, дочь Серой Совы.

Вождь детей Сизой Горлицы обеими руками пожал руки каждого из них:

– Те, кто спас моего сына, – желанные гости под кровом детей Сизой Горлицы!

Вождь улыбался и смотрел дружелюбно, но Аймик заметил, что при слове «безродный» в его взгляде промелькнула настороженность.