Джордж Буш

Через несколько лет, в 1989 году, накануне своей инаугурации Буш говорил: „Я сказал бы это так: они получили президента Соединенных Штатов, который вышел из нефтегазовой отрасли и который хорошо ее знает“. Действительно, он хорошо знал опасный и рискованный мир независимых нефтепромышленников, которые являлись основной силой в нефтеразведке США и которые были практически нокаутированы в результате обвала цен. Это был мир, в котором прошли годы его формирования. Окончив в 1948 году Йельский университет, Буш отклонил ряд предложений с Уолл-стрит, очевидных для выпускников университетов из такой же, как и он, социальной среды: его отец был партнеромфирмы „Браун бразерз, Гарриман“, а затем сенатором от штата Коннектикут. В поисках работы Буш обратился в „Проктер энд Гэмбл“, прошел там собеседование, но дальше этого дело не пошло. Тогда он погрузил вещи в свой красный „студебеккер“ 1947 года выпуска и отправился в Техас, сначала в Одессу, затем в соседний Мидленд, который вскоре стал называть себя „нефтяной столицей Западного Техаса“. Он начал с самого низа, с должности стажера, которому поручали окраску нефтяного оборудования, затем стал коммивояжером, объезжая вышку за вышкой, выясняя, какие размеры буров нужны покупателям и в какой породе они ведут бурение, и старался получить заказы.

Буш был человеком с Востока, где уклад жизни, привычки и стиль поведения в представлении некоторых жителей Запада определялись как аристократические. И он не был абсолютно нетипичным. У жителей Восточного побережья существовала благородная традиция отправляться на нефтепромыслы Техаса и сколачивать свое состояние на техасской нефти. Так было со времени Меллонов и Пьюсов в Спиндлтопе, то есть тех, кого журнал „Форчун“ назвал „роем молодых представителей Лиги плюща“, которые – среди них и Буш – в годы после Второй мировой войны „опустился на удаленный от всего мира нефтяной городок Западного Техаса, Мидленд, и создал самый невероятный форпост работающих в поте лица богачей“, а заодно и „союз между кактусом и Плющом“. И вовсе не было случайностью, что магазин мужской одежды „Альберт С. Келлис“ в Мид-ленде одевал своих клиентов точно так же, как и „Брукс бразерз“.

Достаточно скоро в этом небольшом мирке Буш, как он говорил позднее, „подхватил лихорадку“ и образовал независимую нефтяную компанию в партнерстве с другими амбициозными молодыми людьми, не менее его жаждавшими делать деньги. „У кого-то из нас была бурильная установка, кто-то знал о возможной сделке, а все мы старались раздобыть средства, – сказал как-то один из партнеров. – На нефти были помешаны все в Мидленде“. Они хотели дать своей компании какое-то броское, запоминающееся название. Один из партнеров сказал, что оно должно начинаться или с буквы „А“, или с „Z“, чтобы оно было первым или последним в телефонном справочнике и не затерялось бы где-то в его середине. В те дни на экранах Мидленда шел фильм „Да здравствует, Сапата!“ с Марлоном Брандо в роли мексиканского революционера – и они назвали свою компанию „Сапата“, на букву „зет“.

Буш быстро овладел навыками независимого нефтяника. Он летал в жуткую непогоду в Северную Дакоту, чтобы купить у фермеров права на аренду участков, рылся в регистрационных записях о земле в районе предполагаемых месторождений, разыскивая тех, кто владел не только землей, но и правами на то, что лежит в ее недрах, договаривался о срочном и дешевом найме надежной бурильной бригады и, конечно, совершал паломничества обратно на Восточное побережье, чтобы найти инвесторов. В одно прохладное зимнее утро в середине пятидесятых годов ему удалось завершить сделку поблизости от вашингтонского вокзала Юнион-стейшн с августейшим владельцем газеты „Вашингтон пост“ Юджином Мейером на заднем сиденье его автомобиля. Мейер подключил к сделке и своего зятя и оставался одним из инвестором Буша в течение многих лет. А помогло ли название „Сапата“ Бушу и его партнерам в их новом предприятии? „У „Сапаты“ были свои плюсы и минусы, – сказал партнер Буша Хью Лидтке. -Те, кто пришел к нам с самого начала, получили хороший доход по своим инвестициям. Ну, они считали, что Сапата – это патриот. Те же, кто пришел в период сильнейшего падения рыночной конъюнктуры, те думали, что он бандит“.

В конечном счете, партнеры полюбовно разделили „Сапату“ на две части, и Буш взял оффшорный бизнес, сделав его одним из пионеров и лидеров в динамичном развитии оффшорного бурения и нефтедобычи как в Мексиканском заливе, так и в мире. Даже сегодня постаревшие институциональные фондовые брокеры в Нью-Йорке все еще вспоминают, что, когда они звонили в офис „Са-паты“ в Хьюстоне, чтобы выяснить, каковы будут результаты в следующем квартале, они слышали на другом конце линии не растягивание слов какого-то доброго старого техасца, а носовой выговор настоящего янки – Джорджа Буша. Поскольку помимо обязанностей главного исполнительного директора, он занимался еще и обеспечением связи с инвесторами. Он жил в период менявшихся циклов развития послевоенной нефтяной промышленности, видел сколь чувствительна была активность в нефтяной отрасли к изменениям цен на нефть, а также сколь уязвима она была перед иностранной конкуренцией в те годы огромного движения нефти со Среднего Востока – по крайней мере до тех пор, пока Эйзенхауэр не ввел в 1959 году квоты. Его дела шли хорошо. Об этом говорил даже такой факт, что семья Буша одной из первых построила бассейн возле своего дома в пригороде Мидленда.

К концу шестидесятых годов Буш решил, что он заработал достаточно денег, его отец уже десять лет был сенатором и он тоже направит свои стопы в этом же направлении. Он ушел из нефтяного бизнеса в политику. Республиканская партия еще только утверждала свои позиции в Техасе. Но демократы, собиравшие значительную часть голосов штата, были не единственной политической проблемой. Готовящаяся к новому вступлению во власть Республиканская партия подвергалась нападкам справа, и в какой-то момент Бушу пришлось защищаться от обвинений Общества Джона Берча в том, что его тесть был якобы коммунистом, лишь потому, что этот джентльмен являлся издателем несколько неудачно названного женского журнала „Редбук“ (Красная книга).

Буш прошел путь от председателя окружного совета до палаты представителей конгресса. В отличие от Калуста Гюльбенкяна, он не поскользнулся на своих нефтяных знакомствах, и его партнеры времен жизни в Мидленде остались в числе его ближайших друзей. Предполагалось, что, как конгрессмен от Хьюстона, он будет отстаивать интересы нефтяной отрасли, что он решительно и делал. В 1969 году, когда Ричард Никсон рассматривал вопрос о системе квот, которые ограничивали импорт нефти, Буш организовал в Хьюстоне у себя в доме встречу министра финансов Дэвида Кеннеди с группой нефтепромышленников. Впоследствии он поблагодарил Кеннеди в письме за то, что министр нашел время для этой дискуссии. „Я был также очень признателен вам за то, что вы сказали им, что я отдаю все свои силы нефтяной промышленности, – писал он. – Это может убить мои шансы в глазах „Вашингтон пост“, но это чертовски помогает мне в Хьюстоне“. Однако нефть вряд ли уже занимала главное место в его политической повестке дня теперь, когда он занимал другие посты – представителя США в Организации Объединенных Наций, председателя Национального комитета республиканской партии во время уотергейтских событий, посла США в Китайской Народной Республике, директора ЦРУ, – а затем в течение четырех лет вел избирательную кампанию за выдвижение своей кандидатурына пост президента от республиканской партии. В 1980 году Рональд Рейган, которому он проиграл, выбрал его партнером по избирательному бюллетеню, и он стал вице-президентом.

В отличие от Джимми Картера, который сделал энергетику центральным вопросом своей администрации, у Рональда Рейгана этот вопрос отошел на задний план и стал как бы дополнительным. Энергетический кризис, считал Рейган, возник главным образом из-за системы регулирования и неправильно ориентированной политики правительства Соединенных Штатов. Решение проблемы лежало в отстранении правительства от решения вопросов энергетики и возвращении к „свободным рынкам“. Во всяком случае, во время своей избирательной кампании Рейган заявил, что на Аляске нефти больше, чем в Саудовской Аравии. Одним из первых действий его администрации было поспешное снятие контроля над ценами на нефть, который начала вводить администрация Картера. В таком переходе к политике „дружественного невнимания“ к энергетике, новой администрации, безусловно, помогали события на мировом нефтяном рынке. Несчастье Джимми Картера – рост цен на нефть – обернулось удачей для Рональда Рейгана: примерно в то время, когда он в 1981 году перебрался в Белый дом и когда до обвала цен оставалось еще пять лет, откорректированная с учетом инфляции цена на нефть фактически начала свое длительное сползание вниз в результате роста нефтедобычи не входящих в ОПЕК стран и падения спроса. Падение реальной цены не только лишало энергетику статуса доминирующего вопроса, но также и служило одним из главных стимулов возобновившегося экономического роста и снижения инфляции – тех двух ключевых факторов, которые вызвали бум рейганомики. Конечно, обращение к „свободному рынку“ основывалось на противоречии: ведь картель, то есть ОПЕК, сдерживал падение цены на нефть, таким образом создавая стимулы для энергосбережения и развития энергетики в Соединенных Штатах и в других странах Запада. Но это противоречие ни в чем реально не проявлялось и никого не беспокоило до тех пор, пока в 1986 году не произошел обвал цен.

В этот год была развязана, по словам исполняющего обязанности генерального секретаря ОПЕК, не что иное, как „абсолютная конкуренция“. И ее результаты оказались губительны для американской нефтяной промышленности. „Розовые листки“ – извещения об увольнении – пачками вылетали из ее предприятий, на всем нефтедобывающем пространстве выстраивались в ряды остановившиеся бурильные установки, финансовая инфраструктура Юго-Запада качалась, а к самому региону подбирался экономический кризис. Более того, если бы цены остались низкими, спрос на нефть в Соединенных Штатах взлетел бы вверх, нефтедобыча в стране упала и снова бы хлынул поток импортной нефти, как это произошло в семидесятые годы. Вероятно, что касалось действия „рыночных сил“, это было уже чересчур. Тем не менее правительство Соединенных Штатов вряд ли было в состоянии что-либо предпринять, даже если бы и было вынуждено, перед лицом этих мощных сил спроса и предложения. Одной возможностью было ввести тарифы и таким образом защитить энергетику и по-прежнему обеспечивать стимулы для энергосбережения. Но хотя в 1986 году раздавались многочисленные призывы к введению тарифов, ни один из них не исходил от рейгановской администрации. Другим вариантом было попытаться оказать нажим на ОПЕК и принудить ее снова к совместным действиям. Так,длительное официальное невнимание Джорджа Буша к нефти резко закончилось. Кто же еще в администрации Рейгана имел такой длительный опыт в нефтяной промышленности и лучше всех годился для переговоров с саудовцами по вопросам нефти?!

„Я ЗНАЮ, ЧТО Я ПРАВ“

Первоначально планировалось, что в условиях, по-видимому, бесконечной ирано-иракской войны главной задачей поездки Буша в страны Персидского залива было подтвердить поддержку Соединенными Штатами умеренных арабских государств этого региона. Но, приехав в Саудовскую Аравию, вряд ли было возможно не обсуждать нефтяной вопрос, особенно в то время, когда цена на нефть упала ниже 10 долларов за баррель. Был ли это реванш саудовцев? В семидесятые годы высшие американские должностные лица толпами наезжали в Эр-Рияд, чтобы просить саудовцев сдержать рост цен и не допускать их повышения. Теперь, в 1986 году, поедет ли вице-президент Соединенных Штатов в Саудовскую Аравию, чтобы просить их повысить цену?

Буш, несомненно, понимал, что дело зашло слишком далеко. Положение в Техасе и во всей нефтяной промышленности было таким же скверным или даже еще хуже, чем в то время, когда он занимался нефтяным бизнесом. Более того, протесты и критика со стороны своих политических союзников на Юго-Западе, особенно в Техасе, внезапно резко обострились. Буш не был одинок со своими тревогами в рейгановской администрации – министр энергетики Джон Херрин-гтон предупреждал, что падение цен на нефть достигло такого уровня, что создает угрозу национальной безопасности. Но эти два человека составляли меньшинство в администрации.

В начале апреля 1986 года, накануне своей поездки, Буш обещал, что он будет очень настойчиво убеждать саудовцев в необходимости соблюдения „наших внутренних интересов и, следовательно, интересов нашей национальной безопасности… Я считаю существенным, – продолжал он, – чтобы в переговорах были обсуждены вопросы стабильности с тем, чтобы мы постоянно не стояли на грани свободного падения подобно человеку, прыгающему из самолета без парашюта“. Он повторил, словно заповедь, главную концепцию рейгановской администрации – приверженность к свободному рынку. „Наш ответ – это рынок, пусть работают рыночные силы, – несколько раз сказал он. Но все же добавил: Я верю и всегда верил, что сохранение сильной американской [нефтяной] промышленности отвечает интересам национальной безопасности и жизненным интересам нашей страны“. Буш явно имел в виду, что действие рыночных сил зашло слишком далеко. И его слова вызвали в рейгановском Белом доме определенную неловкость и были сразу же дезавуированы. „Путь к решению вопроса стабильности цен лежит в предоставлении возможности свободному рынку работать“, – заявил представитель Белого дома, многозначитально подчеркивая, что Буш обратит внимание короля Фахда на то, что определять уровни цен должны не политики, а рыночные силы.

Первую остановку Буш сделал в Эр-Рияде, где он открыл новое здание посольства США. На ужине с несколькими министрами, на котором присутствовал Ямани, затрагивались, конечно, вопросы нефти, и Буш заметил, что еслицены останутся на слишком низком уровне, в конгрессе Соединенных Штатов усилится давление сил, требующих введения тарифов, и что сопротивляться этому давлению будет чрезвычайно трудно. Саудовцы восприняли это замечание очень серьезно. Затем вице-президент направился в восточные провинции, в Дахран, где временно находился король. В честь американской делегации в Восточном дворце короля был устроен прием, и обслуживали его официанты, у которых на поясе висели кинжалы и пистолеты, а грудь перепоясывали патронташи с патронами. К облегчению американской Секретной службы, их винтовки стояли вдоль стен.

Аудиенция у короля была запланирована на следующий день, но после банкета американцам сказали, что в связи с нападением иранцев на саудовский танкер она переносится на более поздний час. Буша пригласили к королю поздно вечером. Встреча длилась в целом больше двух с половиной часов и закончилась после 2-х часов ночи. Военные успехи и угрозы Ирана вызывали у саудовцев огромную тревогу, и главным предметом беседы, как и всей миссии Буша, был вопрос безопасности в Персидском заливе и поставки американского оружия. Нефть была затронута лишь поверхностно, но по сообщению американских официальных лиц, Фахд все же выразил надежду на установление „стабильности на рынке“. Отмечали также, что король „считал, что Саудовской Аравии предъявляют, выражаясь недипломатическим языком, сфабрикованные обвинения по поводу ее роли на рынке нефти“.

Хотя Буш и навлек на себя критику дома, он не отказывался от своей позиции в вопросе цен на нефть. „Я знаю, что я прав, – сказал он после встречи с королем.

– Есть некоторые вещи, в которых вы всегда уверены. Так и в этом вопросе я абсолютно уверен“, – то есть уверен в том, что низкие цены нанесут урон американской энергетике и приведут к серьезным последствиям для страны. На другой день, на завтраке с американскими бизнесменами в Дахране Буш заявил: „Существует какой-то момент, когда интересы национальной безопасности Соединенных Штатов говорят: „ребята, нам нужна сильная и жизнеспособная промышленность. Я так считал всю свою политическую жизнь и теперь не собираюсь отходить от этой позиции. Я уверен в ее правильности, и я знаю, что президент Соединенных Штатов также в этом уверен“. Буш гордился своей лояльностью, и прошедшие пять лет доказали, что он, безусловно, лояльный вице-президент. Никогда прежде он не отходил от линии, проводимой Белым домом. Но теперь он явно от нее отошел, и реакция на это стала еще более враждебной и открытой. „Бедный Джордж“ – так теперь, говоря о нем, пренебрежительно называл его один из главных советников Белого дома, подчеркивая этим, что позиция Буша не является „политикой администрации“. Но Буш отказывался отступать – по крайней мере, далеко. „Я не знаю, защищаю ли я интересы [американской нефтяной] промышленности, но я уверен, что защищаю позицию, в верности которой я глубоко убежден…Является ли это помощью в политическом плане или же наносит политический урон меня совершенно не волнует“.

Общее мнение сходилось на том, что Буш не только допускает промахи, но и совершает роковую ошибку, которая повредит его политическим амбициям и приведет к политическому самоубийству. Ликующие противники выдвижения его кандидатуры на пост президента от Республиканской партии не заставили себя ждать, демонстрируя клипы с записями заявлений Буша во время первичных выборов в Нью-Хэмпшире – отнюдь не нефтяном штате, которые обычно определяют дальнейшее участие кандидата в предвыборной кампании. Синдицированные журналисты обвиняли его в нежной дружбе с ОПЕК и со всей серьезностью предвещали гибель всех его надежд на выдвижение на пост президента. Конечно, в нефтяных штатах его позиция получала огромную поддержку, но за пределами нефтяной промышленности практически единственным голосом в его поддержку оказалась ни более, ни менее как редакционная статья в „Вашингтон пост“, газете, которая, как когда-то опасался Буш, уничтожит его за высказывания в защиту нефтяной промышленности. Теперь же „Пост“ писала, что вице-президент в значительной мере прав в своем предупреждении, что низкие цены подорвут отечественную энергетику, если даже никто и не хочет это признавать. „Мистер Буш прилагает все усилия, чтобы решить конкретный вопрос, – комментировала „Пост“. – Постоянно растущая зависимость от импортной нефти, как он утверждает, не сулит радужных перспектив“. Короче говоря, говорила „Пост“, Буш был прав.

Но что же, в сущности, сказал Буш саудовцам о тарифах? Были ли это замечания, сделанные мимоходом? Или что-то более весомое? Что бы ни было сказано и как бы это ни было услышано, а между этими двумя вещами в дипломатии всегда существует огромная разница – некоторые саудовцы утверждали, что Буш недвусмысленно предупреждал, что если цены останутся низкими, Соединенные Штаты введут тариф, даже если это и будет полностью противоречить линии рейгановской администрации. Японцы же давали понять, что если Соединенные Штаты накинут тариф на импортируемую нефть, они поступят так же, защищая свою программу диверсификации в энергетике и получения дополнительных доходов для министерства финансов. Немногое могло вызвать такое мгновенное возмущение экспортеров, как перспектива введения тарифов в странах-импортерах – такое обложение налогом переместило бы доходы из их казны обратно в казну стран-потребителей.

Но введение тарифов было лишь одной из более серьезных стоявших перед саудовцами проблем. Наряду с другими экспортерами они были встревожены огромными финансовыми потерями в результате обвала цен. Более того, они были крайне возмущены всей той критикой извне и политическим давлением, которые в связи с этим сосредоточивались на них. И приезд Буша явился для них дополнительным стимулом вернуть некоторую стабильность цен. Возможно, некоторые советники вице-президента и считали, что его замечания по поводу нефти имели целью всего лишь успокоить американских нефтепромышленников, но саудовцы интерпретировали их совершенно иначе: вице-президент Соединенных Штатов сказал, что обвал оказывает дестабилизирующее действие и угрожает безопасности Соединенных Штатов, что американский импорт значительно возрастет и Соединенные Штаты окажутся в военном и стратегическом отношении слабее Советского Союза. В защите своей собственной безопасности саудовцы всегда опирались на поддержку Соединенных Штатов, и теперь, после визита Буша, думали они, им, безусловно, придется считаться с вопросами безопасности Соединенных Штатов. Они учитывали интересы безопасности США в 1979 году, когда они повысили нефтедобычу. И теперь, весной 1986 года, они снова думали о тех же проблемах. Они испытывали давление со стороны многих стран, в том числе Египта и ведущеговойну Ирака. Они были крайне обеспокоены ирано-иракской войной и ее возможными последствиями. При всех этих проблемах и трудностях приезд Буша давал саудовцам основания пересмотреть свою позицию в той ожесточенной борьбе за рынок, которая подтолкнула обвал цен, и обратиться к поискам выхода из сложившейся ситуации. К тому же другие экспортеры наконец поняли, что за мошенничество в соблюдении квот приходится теперь платить.

„ХАРАКИРИ“ И 18 ДОЛЛАРОВ ЗА БАРРЕЛЬ

Однако никто, в сущности, не знал, как вести себя в конкурентной среде, не обладал каким-либо опытом. Ветеран ОПЕК Алирио Парра, один из главных чиновников в „Петролеос де Венесуэла“, пытался найти какие-то исторические прецеденты. Он начал свою карьеру помощником Хуана Пабло Переса Альфон-со во время формирования ОПЕК и буквально сидел рядом с ним, когда в 1960 году пришло приглашение на совещание по ее образованию. Теперь же казалось, что распад ОПЕК был делом ближайшего будущего. Перебирая в памяти возможные источники информации, Парра вспомнил про книгу, которую он прочел много лет назад. Это была „Нефтяная политика Соединенных Штатов“, опубликованная в 1926 году Джоном Айсом, профессором экономики в университете штата Канзас. Парра с трудом разыскал в Каракасе потрепанный экземпляр и взял его с собой в Лондон, где внимательно его перечитал.

„Плачевные особенности истории нефти в Пенсильвании повторяются в позднейшей истории почти каждого нефтедобывающего района, – писал Джон Айс.

– В отрасли присутствует такая же нестабильность, те же самые повторяющиеся периоды хронического перепроизводства, те же самые резкие колебания цен, за которыми следуют соглашения о сокращении нефтедобычи, те же самые потери нефти, капитала и труда“. Айс описывал один такой период, имевший место в двадцатые годы, как „картину огромного перепроизводства этого ограниченного природного сырьевого материала, растущих запасов, переполненных нефтехранилищ и падающих цен, отчаянных усилий стимулировать использование нефти на совершенно незначительные цели или продажу практически за бесценок.“… Это был период, когда более всего нужная людям вещь – нефть – накидывала удавку, душила и затыкала рот“. Далее Айс писал: „Производители нефти совершали харакири, производя такой огромный объем нефти. Выход из положения видели все, но никто не хотел его принять. Этим выходом являлось, конечно, сокращение нефтедобычи“. Хотя книга была написана шестьдесят лет назад, события и их оценка были Алирио Парра слишком хорошо известны. И он сделал для себя некоторые выписки.

Так Парра оказался в числе горстки экспертов из стран-экспортеров, начавших работать над созданием новой ценовой системы, в которой учитывался бы такой фактор, как конкурентность рынков нефти и энергоносителей, создававших у потребителей выбор. Это заставило их сосредоточить внимание на новом ценовом уровне в 17-19 долларов и, в частности, на 18 долларах за баррель -цене на 11 долларов ниже официальной цены в 29 долларов, которая была несколько месяцев назад. Каким-то образом это казалось „правильной“ ценой. Закрывшись в посольстве Кувейта в Вене, Парра и его коллеги провели в мае неделю, обсуждая рациональную основу новой цены. С поправкой на инфляцию она возвращала нефтяные цены к уровню середины семидесятых годов, то есть накануне второго нефтяного кризиса. Теперь, цена в 18 долларов казалась той точкой, при которой нефть вновь обретала конкурентоспособность как по отношению к другим энергоносителям, так и в сфере энергосбережения. Она представлялась наивысшим уровнем, которого могли достичь экспортеры, и при этом стимулировать экономический рост во всем мире и таким образом потребление энергии. Она возродила бы спрос на нефть, перекрыла или, возможно, обратила бы вспять казавшийся бесконечным рост нефтедобычи в странах, не входящих в ОПЕК… Цена в 18 долларов „не слишком устраивает мою страну, -сказал своему другу один из главных представителей в ОПЕК. – Но не считаете ли вы, что это самое лучшее из того, что мы можем сделать?“

В последнюю неделю мая 1986 года шесть министров нефти собрались в Таифе, в Саудовской Аравии. Один из министров отметил, что некоторые экспортеры предсказывают, что цены на нефть упадут до 6 долларов за баррель. „Никто из присутствующих здесь не собирается делать потребителям подарок и отдавать нефть за бесценок“, – ответил на это министр нефти Кувейта. Но все же добавил, что старая цена в 29 долларов принесла ОПЕК „больше вреда, чем пользы“.

Затем с изложением решительной позиции Саудовской Аравии выступил Ямани. „Мы хотим увидеть изменения в тенденциях рынка, – заявил он. – Как только мы, повысив нашу долю, вернем контроль над рынком, мы будем действовать соответственно. Мы хотим снова получить власть над рынком“.

Все присутствовавшие министры высказались за поддержку цены в 17-19 долларов и договорились о необходимости попутного введения новой системы квот. Таким образом, то, что еще несколько месяцев назад казалось ересью, теперь становилось мудрым решением. Так, в обстановке волнений и неопределенности этого нового нефтяного кризиса из обломков прошлого весьма определенно рождался новый консенсус в пользу установления цены в 18 долларов за баррель. „Это был процесс постепенного осознания реальности“, – заметил Алирио Парра. И его приветствовали не только производители, но и потребители. Японцы, импортировавшие более 99 процентов своей нефти, возможно, предпочли бы и более низкую цену. Но это был не тот случай. При слишком низких ценах возникли бы две проблемы. Во-первых, это подорвало бы огромные дорогостоящие работы, которые они предприняли для получения альтернативных энергоносителей, и привело бы, как они были уверены, к более высокой зависимости от нефти и в конечном счете к большей уязвимости страны, а также подготовило бы почву для еще одного кризиса. Во-вторых, поскольку нефть составляла существенную часть японского импорта, очень низкие цены на нефть чрезмерно раздули бы и так уже огромное сальдо японского торгового баланса, еще более обостряя конфликты с американскими и западноевропейскими торговыми партнерами. Таким образом, в японской энергетике и в правительстве сложилось убеждение, что, приняв за основу примерно в 18 долларов за баррель, будет достигнута „разумная цена“.

Этот новый консенсус присутствовал и в Соединенных Штатах – в правительственных кругах, на Уолл-стрит, в банках, среди прогнозистов в сфере экономики. Выгоды от падавших цен на нефть (более высокие темпы роста и снижение инфляции) перевешивали потери (проблемы энергетических отраслей промышленности и района Юго-Запада). Но это было верно только до какой-то определенной поры, по крайней мере, с новой точки зрения. На каком-то уровне цен, тяготы и нарушения в финансовой системе, наряду с положением политиков, начали бы устранять преимущества, и этот уровень, как все соглашались, находился где-то между 15 и 18 долларами. Рейгановская администрация поощряла все усилия, предпринимавшиеся для возвращения цены примерно к 18 долларам за баррель. Такая цена дала бы сильный толчок экономическому росту, одновременно помогая обуздать инфляцию, с ней также могла бы прожить и нефтяная промышленность, что в огромной мере сократило бы давление за принятие тарифов. В результате администрация поддерживала бы приверженность к „свободному рынку“ и могла бы не предпринимать никаких действий. После рассмотрения всех этих факторов самым желательным было ничего не предпринимать.

Но одним делом было достижение консенсуса, а принятие нового курса -совершенно другим. И все усилия в этом направлении уходили в песок, даже когда потеря доходов больно ударяла по многим экспортерам нефти. Те арабские страны Персидского залива, которые резко повысили объемы продаваемой ими нефти, страдали меньше всех. Доходы Кувейта сократились только на 4 процента, Саудовской Аравии – на 11 процентов. Больше других это сказывалось на ценовых ястребах, которыми были страны, наиболее воинственно и враждебно относившиеся к своим западным клиентам. Нефтяные доходы Ирана и Ливии в первой половине 1986 года упали на 42 процента по сравнению с тем же периодом в 1985 году. У Алжира – даже больше этого. И не только из-за причин экономического характера. В наихудшем положении был Иран. Даже при сокращавшихся доходах ему приходилось финансировать войну с Ираком, которая вступила в новую, более напряженную фазу. Иракская воздушная война против танкеров и нефтепромыслов наносила все большие потери возможностям иранского экспорта. Как мог Иран, не имея денег, успешно продолжать священную войну аятоллы Хомейни против Ирака и лично против Саддама Хусейна?

Что– то в самом скором времени следовало предпринять. Саудовская Аравия, поддерживавшая свою нефтедобычу на уровне своей прежней квоты, теперь давала понять, что она начнет поднимать ее до более высокого уровня. При этом на рынок поступил бы еще больший объем нефти. В июле 1986 года сырая нефть Персидского залива шла по 7 или ниже долларов за баррель. Положение было крайне тяжелым, и лидеры Саудовской Аравии и Кувейта стремились во что бы то ни стало положить конец „хорошей встряске“. Их также беспокоили перспективы получения доходов. Более того, неустойчивость и неопределенность конъюнктуры также вызывали нервозность, обещая повышение политического риска во всем мире. Практически все главные представители ОПЕК пришли к выводу, что стратегия возвращения доли рынка потерпела неудачу, по крайней мере в краткосрочном плане. Но как отказаться от нее и не попасть снова в тот же переплет, который первоначально ее и вызвал? Единственным путем было введение квот. Но как они распределятся? Некоторые экспортеры настаивали, чтобы Саудовская Аравия снова взяла на себя функции балансира, на что Ямани ответил: „Ни за что в жизни. Мы выступаем в качестве балансира либо все вместе, либо вообще отказываемся от этого. На этом я настаиваю так же упрямо, как Маргарет Тэтчер“. К июлю эксперты ОПЕК разработали на бумаге подробное обоснование новых цен: уровень в 17-18 долларов за баррель улучшит экономические перспективы в мире, стимулируя потребление нефти, и, по их мнению, „возможно, послужит эффективным механизмом в замедлении или остановке темпов создания энергозаменителей“, а также „определенно воспрепятствует дальнейшему проведению дорогостоящих программ разведочных работ“. При снижении же цен ниже этого уровня экспортеры окажутся на грани серьезного риска -вероятного „принятия главными странами-потребителями сильных протекционистских мер“, в том числе „введения тарифов на импорт нефти в Соединенные Штаты и Японию“. Эксперты ОПЕК гораздо лучше американцев помнили результаты ограничений на импорт, которые ввел Эйзенхауэр.

Все же нерешенным оставался вопрос квот, а это требовало возобновления сотрудничества несговорчивых стран ОПЕК. Тем не менее, когда в конце июля – начале августа 1986 года ОПЕК собралась на свое очередное совещание в Женеве, надежды на то, что удастся достигнуть какого-то соглашения, было мало. Наиболее резко выступал против введения квот Иран. Неожиданно в апартаментах Ямани появился для частного обсуждения этого вопроса иранский министр нефти Голам Реза Ага-заде. Он говорил через переводчика. Ямани был настолько поражен его словами, что попросил переводчика перевести их снова. Перевод был точен: Иран, сказал министр, теперь проявляет желание добровольно принять временные квоты, на которых настаивают Ямани и другие представители. Иран, по сути дела, отказывался от своей прежней позиции. Его нефтяная политика была более прагматичной, чем его внешняя политика.

Стратегия завоевания доли рынка закончилась. Но, объявляя восстановление квот, ОПЕК настаивала, что это бремя не должно лечь только на ее плечи -его должны разделить и не входящие в ОПЕК страны. И впоследствии были выработаны соглашения, в которых эти страны указывали, что они выполнят свою часть обязательств. Мексика сократит свою нефтедобычу. Не допускать роста нефтедобычи (но не сокращать ее) обещала Норвегия. По крайней мере, это было уже что-то. Советский Союз по большей части воздерживался от дискуссий. В мае 1986 года один его высший представитель по энергетике высмеял саму идею, что Советский Союз будет когда-либо официально сотрудничать с ОПЕК. Советский Союз, сказал он, это – не страна „третьего мира“, „мы не производим бананы“. Отчасти это было верно: бананы в Москве не росли. Но бананы или не бананы, а советские должностные лица видели свой баланс торговых счетов, и потеря доходов в твердой валюте при продаже газа и нефти, если так будет продолжаться, оказалась бы губительной для осуществления планов реформирования и оживления стагнировавшей советской экономики, которые только что начали формулироваться при Горбачеве. Так что Советский Союз обещал принять участие в усилиях ОПЕК, сократив свою нефтедобычу на 100000 баррелей в день. Обещание было несколько туманным и определить размеры советского экспорта было достаточно трудной задачей, так что страны ОПЕК не были уверены, выполняют ли русские свое обещание. Но в данной ситуации важна была и символическая готовность к сотрудничеству. Следующим шагом ОПЕК ослабить „хорошую встряску“ было формализировать квоты и сделать что-то в отношении цены. Но на пути к этому была еще и интерлюдия6.ИГРА НА СЛУХ

В сентябре 1986 года Гарвардский университет отмечал 350-летие своего образования. Подготовка к этому знаменательному событию велась уже несколько лет. Оно должно было продемонстрировать всему миру место Гарварда в жизни Америки и его вклад в распространение знаний. Для празднования юбилея не останавливались ни перед чем, начиная с погони за блестящими, отмеченными Нобелевской премией именами и до выпуска специальных сувенирных шоколадок. Венчать церемонию должны были выступления двух человек – их Гарвард выбрал из пяти миллиардов жителей планеты. Одним был принц Чарлз, наследник британской короны. В конечном счете, ведь именно из Англии эмигрировал Джон Гарвард в Массачусетс, где в 1636 году он завещал свою коллекцию из трехсот книг небольшому колледжу, которому впоследствии было присвоено его имя. Другим оратором был министр нефти Саудовской Аравии Ахмед Заки Ямани – он учился в течение года в Гарвардской школе права, а теперь делал щедрые пожертвования в исламскую коллекцию университета. Делегация от Гарварда даже вылетала в Женеву, чтобы вручить ему приглашение, которое он принял.

Жизнерадостный принц Чарлз произнес веселую и забавную речь, восхитившую всех присутствовавших. Ямани, однако, предпочел выступить с очень обстоятельным и серьезным рассуждением, насыщенным цифрами, точными до сотых долей. Текст его выступления был роздан заранее, когда приглашенные рассаживались в переполненной аудитории „Арко“ в Школе менеджмента, носившей имя Кеннеди. Таким образом, они могли следовать за его словами по тексту. Это была речь, соответствующая такому торжественному событию, говорившая о перспективах, открывающихся после бурных, потрясших мир событий 1986 года, изменивших все экономические показатели. Одновременно она была и объяснением, и оправданием. Произнося ее слова мягким журчавшим шепотом и лишь изредка позволяя себе слегка улыбнуться или сделать небольшое отклонение от текста, Ямани вспоминал свои битвы за цены с нефтяными компаниями в начале семидесятых, а в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов – со своими братьями в ОПЕК. Он говорил о том, как необходимы стабильность и признание за нефтью статуса „особого товара“, а также обещал возврат к такому уровню стабильности, когда цена составит 15 долларов за баррель при постепенном повышении и цены, и объема нефтедобычи ОПЕК. Это было видение очень упорядоченного мира. Интересно, верил ли он на самом деле в такую возможность?

В конце выступления Ямани согласился ответить на вопросы. Последним с места поднялся высокий задумчивый профессор, сказавший, насколько трудным и вызывающим споры вопросом является определение энергетической политики в Соединенных Штатах: конгресс сражается с президентом, сенат с палатой представителей, различные ведомства друг с другом и т.д. Легче ли этот вопрос решается в Саудовской Аравии? Не расскажет ли господин министр о процессе определения нефтяной политики у него в стране? Четко и без малейшего колебания Ямани произнес: „Мы подбираем мелодию на слух.“

В аудитории раздался дружный хохот. Это был очень остроумный, краткий и вместе с тем исчерпывающий ответ – он говорил об импровизации в приня тии решений, о действиях в зависимости от обстоятельств, что, кстати, было характерно не только для саудовского правительства. Все же он был несколько странным для человека, провозгласившего себя сторонником мышления долгосрочными категориями, человека, который четверть века находился в центре принятия решений в мире нефти. В то время никто из присутствовавших не предполагал, что эти слова станут одними из последних официальных высказываний Ямани.

Примерно через месяц, в октябре Ямани участвовал в совещании в Женеве, где обсуждались следующие шаги в перестройке ОПЕК. Его позиция соответствовала полученным им инструкциям: Саудовская Аравия намерена не только защитить свою квоту и обеспечить объем нефтедобычи, но и добиться установления более высокой цены – 18 долларов согласно консенсусу. Однако это расходилось с ценой в 15 долларов, которую Ямани назвал в Гарварде. Теперь же Ямани пошел настолько далеко, что полуофициально заявил, что добиваться одновременно повышения и объема, и цены – противоречит одно другому. И это означало открытое выступление против политики, провозглашенной королем. Тем не менее Ямани делал все от него зависящее, и в результате была, по сути дела, пересмотрена система квот. Через неделю после совещания, когда он уже вернулся в Эр-Рияд и вечером ужинал с друзьями, ему позвонили и посоветовали посмотреть по телевизору выпуск новостей. В конце передачи скупо и без каких-либо объяснений сообщалось, что от должности министра нефти „освобожден“ Ахмед Заки Ямани. Так он узнал, что его уволили. Ямани занимал этот пост двадцать четыре года – плодотворный и длительный период в любой должности где-либо. Все же это был внезапный, странный и обескураживающий конец карьеры, длившейся четверть столетия.

Причины его увольнения и так, как оно произошло, стали предметом самого пристального обсуждения в Саудовской Аравии и во всем мире. Как и следовало ожидать, выдвигалось множество версий, и многие из них были крайне противоречивы: он поставил в щекотливое положение королевскую семью, не только не выполнив данные ему инструкции, но и выступив с критикой самой их сути; он нажил себе сильных врагов, выступая против бартерных сделок; его увольнение отразило отход от тех направлений политики, с которыми он был официально связан. Говорили также, что в Эр-Рияде вызывало резкое недовольство то, что некоторые называли его высокомерием, покровительственной манерой держаться, раздражали также его высокие профессиональные качества, известность и уважение за пределами Саудовской Аравии. Ямани оставался человеком Фейсала, хотя Фейсал был мертв уже около одиннадцати лет. Теперь королем был Фахд, и автором нефтяной политики был он. К 1986 году у Ямани осталось очень мало союзников, в то же время многие министры и советники считали, что он узурпирует их власть. И вообще, говорили некоторые, Фахд просто не любил Ямани.

Возможно, к падению Ямани привели в конечном счете сначала снижение, а затем резкий обвал цен на нефть. Но был и еще один специфический момент, касавшийся гарвардской речи. До этого события в Эр-Рияде считали, что Ямани просто скажет несколько общих слов, более или менее без подготовки, а не выступит с серьезным политическим заявлением. Но речь в 17 страниц никак не вписывалась в рамки непринужденного приветственного слова. Более того,ее политическая направленность не отличалась, скажем так, точным совпадением с официальной политикой Саудовской Аравии. А ответ на последний вопрос – не очень понятное в Саудовской Аравии идиоматическое выражение – интерпретировался в Эр-Рияде как резкая критика саудовского правительства. Так что Ямани вернулся к частной жизни: управлению своим состоянием, учреждению научно-исследовательского института в Лондоне, поискам швейцарского часовщика, руководству парфюмерной фабрикой в Таифе, чтению лекции в Гарвардской школе права и, что неудивительно, время от времени к комментированию событий в мире нефти.