Ноябрь 1249 – февраль 1250 года

В начале Рождественского поста король принял решение двинуть армию к Каиру, как ему посоветовал граф д'Артуа. Недалеко от Дамиетты мы подошли к небольшому потоку, который отходил от основного рукава реки, и было решено, что армия остановится тут надень, чтобы насыпать дамбу, по которой мы и перейдем. Это было сделано довольно легко, потому что мы насыпали дамбу рядом с основным руслом реки таким образом, что вода от плотин без труда уходила обратно в реку. Когда мы переходили ее, султан послал пятьсот лучших конников своей армии, чтобы нанести поражение королевскому войску и остановить наше продвижение.

В День святого Николая король приказал нам быть в готовности двигаться дальше, в то же время запретив проявлять излишнюю ретивость и атаковать окружающего нас врага. Тем не менее стычка произошла, когда армия начала движение, а сарацины, поняв, что им мало что угрожает – потому что их шпионы уже сообщили о запрете короля, – осмелели и напали на храмовников, которые составляли арьергард. Один из турок поверг рыцаря-храмовника на землю, как раз под копыта коня, на котором восседал брат Рено де Вишье, в то время маршал храма. Увидев это, он вскричал, обращаясь к своим братьям-храмовникам: «Во имя Божье, атакуйте их! Я больше не могу противостоять им!» Он вонзил шпоры в бока своего коня, и вся армия последовала за ним. Под нашими людьми были свежие кони, а вражеские лошади уже устали, и поэтому, как я слышал, никому из врагов не удалось уйти живым. Некоторые из них бросились в реку и утонули.

Прежде чем продолжить повествование, я должен рассказать вам о реке, протекающей через Египет, а также об этом земном рае. Делаю я это для того, чтобы вы смогли понять кое-какие вещи, связанные с моей историей.

Эта река отличается от всех прочих. Если все остальные, по мере того как приближаются к морю, принимают в себя все больше ручьев и речушек, то в эту не впадает ни одного притока и она течет себе по прямому руслу через весь Египет и лишь потом распадается на семь рукавов.

В то время года, которое пришлось на неделю после праздника святого Ремигия (то есть первая неделя октября), эти семь притоков широко разлились, покрыв слоем воды все долины. Как только паводок отступает, крестьяне принимаются за работу, каждый на своем поле, вооружившись плугом, у которого нет колес, и им они поднимают землю, чтобы сеять пшеницу, ячмень, тмин и рис, и все они дают такие урожаи, что лучше и не пожелаешь. Никто не знает, почему приходят эти наводнения, разве что по Божьей воле, но не случались бы они, и на этой земле не выросло бы ничего толкового, потому что жар солнца все бы спалил, а дождей в этих землях никогда не бывает. Вода в этой реке всегда мутная и грязная; так что, когда местные жители хотят пить, они набирают ее ближе к вечеру и добавляют в нее давленые бобы или миндаль; на следующее утро ее уже можно пить, потому что в ней нет никакой заразы. (Это лишь уменьшает риск подцепить заразу; подавляющая часть населения Египта страдает от всевозможных паразитов и болезней, передающихся через нильскую воду. – Ред.)

В местах, где воды этой реки входят в Египет, люди, которые издавна занимаются такими делами, вечерами забрасывают сети и пускают их по течению. С приходом утра они находят в них улов, который продается на вес и отправляется в Египет вместе с такими товарами, как, например, имбирь, ревень, алоэ и корица. Говорят, что эти вещи приплывают из земного рая, потому что в том удивительном месте ветер ломает деревья так же, как сухостой в наших лесах; эти стволы деревьев из рая падают в реку и потом купцы из этих краев продают их нам. Природа воды из этой реки такова, что когда мы наливали ее в кувшины из белой глины, сделанные в Египте, и подвешивали на веревках в своих шатрах, то даже в самую жару она оставалась такой же холодной, как родниковая.

Местные люди рассказывали, что султан Каира не раз пытался найти исток этой реки. С этой целью он посылал людей, которые брали с собой хлеб, именуемый лепешками, потому что его дважды пропекали, и питались им, пока не возвращались к султану. Они сообщили нам, что когда долго поднимаешься вверх по реке, то выходишь к скоплению скал, таких высоких и отвесных, что через них не пройти. С этих скал река падает вниз, а на вершинах гор стоят удивительные непролазные лесные заросли. Кроме того, они рассказывали, что видели там много диких существ разного вида, таких как львы, змеи, слоны, которые подходили, подползали и смотрели на них с берегов, когда люди поднимались верх по течению.

А теперь я вернусь к началу повествования и повторю, что, когда река входит в пределы Египта, она разделяется на широкие рукава. Один из них идет к Дам и етте, другой к Александрии, третий к Танису (древний Аварис, развалины Таниса находятся на северо-востоке дельты, у канала Сафт и городка Сан-эль-Хагар. – Ред.), а четвертый к Розетте (совр. Рашид. – Ред.). Вот к этому последнему рукаву и вышел король со своей армией. Он поставил лагерь между тем притоком, что течет к Дамиетте, и тем, который идет к Розетте. На дальнем берегу последнего, напротив наших войск стояли многочисленные войска султана, дабы помешать нашему переходу, что они могли без труда сделать, потому что никто не мог форсировать поток и напасть на врага, разве что вплавь.

Чтобы добраться до сарацин, король решил насыпать через реку небольшую дамбу. Чтобы защитить ее во время работы, он приказал сделать две передвижные башни. Они служили для охранников укрытием от камней из катапульт сарацин. Всего с их стороны стояло шестнадцать метательных машин, постоянно готовых к действию.

Когда мы подошли к реке, король тут же приказал сделать восемнадцать баллист и назначил Жоселинаде Корно главным инженером. Наши машины обстреливали вражеские, а те, в свою очередь, метали камни в нас; но я никогда не слышал, чтобы нашим был причинен серьезный ущерб. Братья короля охраняли прокладываемую дорогу днем, а мы, все остальные, – по ночам. Так мы подошли к неделе перед Рождеством.

Как только насыпная дорога была закончена, наши люди стали прокладывать гать – но не раньше, потому что король не хотел, чтобы сарацины, которые постоянно выцеливали нас из-за реки, ранили кого-то из тех, кто носил землю.

Чтобы помешать королю, сарацины стали выкапывать глубокие ямы в земле на той стороне, где стояла их армия, и, когда поток затапливал их, образовывались глубокие канавы с водой. Так получилось, что задень они сводили на нет плоды наших трехнедельных трудов: как бы быстро мы со своей стороны ни прокладывали дамбу через протоку, они расширяли эту протоку своими ямами и канавами.

На место султана, который умер от болезни во время осады Хомса, сарацины тут же поставили некоего Сцедедина,^[11] который был сыном их шейха. Говорилось, что император Фридрих посвятил его в рыцари. Он приказал отряду своих людей напасть на наш лагерь у Дамиетты; те немедленно выступили и подошли к городу Шаримшах, который стоял на протоке у Розетты.

В день Рождества я и мои рыцари обедали у Пьера д'Авалона. Когда мы сидели за столом, сарацины на полном скаку ворвались в наш лагерь и убили нескольких бедняг, которые отправились прогуляться в поле. Мы все выбежали, чтобы успеть вооружиться, но, как бы мы ни спешили, все же не успели вернуться, чтобы примкнуть к нашему хозяину, потому что он уже был за пределами лагеря и вступил в схватку с сарацинами. Мы помчались за ним и успели спасти его от врага, который сбросил его на землю. Мы доставили его обратно в лагерь вместе с его братом дю Валом. Храмовники, которые, услышав сигнал тревоги, вступили вдело, умело и мужественно прикрывали наш отход. Сарацины устремились вслед за нами, едва не ворвавшись в лагерь. Из-за этого король приказал закрыть лагерь со стороны Дамиетты.

Сцедедин, которого я уже называл вождем сарацин, пользовался наибольшим уважением в языческом мире. На своем полосатом знамени он нес цвета герба императора,^[12] который даровал ему рыцарство. На другом знамени был герб султана Алеппо, а на третьем – султана Каира. Он был известен как Сцедедин, сын шейха, о котором говорили «почтенный и сын почтенного». Эти слова были символом того престижа, которым он обладал среди сарацин, ибо они принадлежали к тому миру, где с большим уважением относятся к старикам, неизменно считая, что всю жизнь Бог уберегал их от следов бесчестия.

Сцедедин, этот отважный сарацин, хвастался – как сообщили шпионы короля, – что в День святого Себастьяна (20 января) будет обедать в шатре его величества. Услышав это, король подготовил свои силы. Его брату, графу д'Артуа, было поручено охранять проложенную дорогу и машины; сам король и граф д'Анжу – позже он стал королем Сицилии и Неаполя – взялись охранять лагерь со стороны Каира; графу де Пуатье и нам, людям из Шампани, было сказано охранять лагерь со стороны Дамиетты.

Между тем Сцедедин приказал своим воинам переправиться на остров между рукавами Нила у Дамиетты и Розетты, где наша армия стояла лагерем, и выстроил свои силы в линию от одного рукава до другого. Граф д'Анжу атаковал их и обратил в бегство. Многие утонули и в одном рукаве, и в другом, тем не менее осталось так много вражеских воинов, что наши люди не рискнули атаковать их, потому что метательные машины сарацин продолжали засыпать камнями пространство между двумя рукавами.

Во время атаки воинов графа д'Анжу граф Гью де Форе верхом проложил себе путь сквозь вражеские ряды. Он и его люди сошлись с отрядом вооруженных сарацин, которые повергли его на землю. Он сломал себе ногу, и двум его рыцарям пришлось выносить графа на руках. Граф д'Анжу с большим трудом высвободился из того опасного положения, в которое сам себя поставил, но этот день увенчал его большими почестями. Точно так же сарацины (египтяне и мамлюки, среди последних в это время действительно доминировали тюрки. – Ред.) выступили против графа де Пуатье и нас, но мы пошли в контратаку и долго преследовали их. Часть их людей были убиты; мы же вернулись без потерь.

В одну из ночей, когда мы несли охрану у сторожевых башен, сарацины выдвинули вперед машину, называвшуюся баллистой, чего они раньше не делали, и стали с ее помощью метать «греческий огонь». Когда добрый рыцарь Готье д'Эсир, стоявший при мне, увидел это, он сказал нам: «Друзья мои, нам угрожает величайшая опасность, с которой мы только сталкивались, ибо если они подожгут наши башни, а мы останемся здесь, то сгорим заживо. С другой стороны, если оставим пост, на который нас поставили, то покроем себя бесчестием. Таким образом, никто, кроме Господа, не может защитить нас. Я советую всем, как только в нас будут метать огонь, опускаться на локти и колени и молить Спасителя уберечь нас в этот час опасности».

И как только враги запустили первую ракету, мы все опустились на локти и колени, как указал добрый рыцарь. Первый язык пламени пролетел между двумя башнями и упал на землю перед нами, как раз там, где наши войска прокладывали дамбу. Люди, отряженные тушить пламя, уже были готовы приступить к делу, когда сарацины, увидев, что не могут напрямую целиться в них, начали запускать стрелы прямо в облака, чтобы они падали на головы тех, кто боролся с огнем.

«Греческий огонь», каким он виделся, когда летел в нас, походил на огромную бочку с уксусом, за которой тянулся огненный хвост длиной с древко копья. Звук, который он издавал в полете, напоминал раскаты грома с неба; казалось, что это дракон прорезает воздух. Свет, который шел от этой огромной пылающей массы, был так ярок, что весь лагерь представал как на ладони, словно днем. В эту ночь враг трижды посылал на нас «греческий огонь» из своих баллист, и три раза он обстреливал из своих тяжелых арбалетов.

Каждый раз, как наш праведный король слышал, как сарацины обрушивают на нас греческий огонь, он садился на свое ложе, молитвенно складывал руки и со слезами говорил: «Боже милостивый, убереги моих людей!» Я искренне верю, что именно его молитвы сослужили нам добрую службу. Всю эту ночь, каждый раз, когда на нас обрушивался огонь, он присылал одного из своих камергеров спросить, как у нас дела и не причинили ли нам вреда огненные ракеты.

Как-то одна из них упала рядом с башней, которую охраняли люди Пьера де Куртене, и обрушила берег рукава. После этого рыцарь л'Обигуа добрался до меня и сказал: «Мессир, если вы не придете к нам на помощь, мы все сгорим, потому что сарацины так неотступно обстреливают нас стрелами с горящими наконечниками, что кажется, будто к нашим башням подступает огненная ограда». Торопливо кинувшись к этому месту, мы убедились, что он говорил правду. Мы раскидали пламя, но прежде, чем мы окончательно справились с ним, сарацины осыпали нас стрелами с другого берега рукава.

Братья короля охраняли башни днем и с их верхушек обстреливали из арбалетов людей в лагере сарацин. Король решил, что, поскольку граф д'Анжу стоит на страже днем, мы должны охранять башни по ночам. И как-то днем, когда граф д'Анжу занимал свой пост, а мы готовились в сумерки сменить его, все мы были поражены до глубины души, потому что сарацины едва не снесли наши башни. На этот раз они пустили в ход свои метательные машины при свете дня и стали обстреливать наши башни греческим огнем, хотя раньше бомбардировали их только по ночам.

Они подтащили баллисты вплотную к дороге, которую мы прокладывали по дамбе через протоку, и стали закидывать ее таким количеством камней, что никто не осмеливался приблизиться к башням. Естественно, обе башни сгорели. Граф д'Анжу был так близко к ним, что попытался броситься в огонь и вытащить их. Но если даже он был вне себя от ярости, я и мои рыцари благодарили Господа, что он уберег нас, ибо, будь мы ночью на страже, то сгорели бы живьем.

Когда король услышал об этом несчастье, он созвал всех пэров своей армии и попросил каждого их них дать ему сколько-нибудь древесины со своих кораблей, чтобы проложить новую дорогу и помочь перекрыть протоку. Он ясно объяснил им, что больше нет дерева, подходящего для этой цели, кроме того, что мы можем получить с кораблей, доставивших сюда наше добро и оборудование. Каждый принес столько, сколько хотел дать, и, когда башни были построены заново, стоимость древесины, пошедшей на них, возросла до десяти тысяч ливров.

Кроме того, король решил, что новая дорога не будет прокладываться до того дня, когда придет черед графа д'Артуа нести охрану, чтобы ему представилась возможность отомстить врагу за сожжение башен, когда он отвечал за них. Так и было сделано. Как только граф д'Анжу выступил на охрану, король приказал заново прокладывать путь до того места, где стояли две сожженные башни.

Когда сарацины увидели, что происходит, они разместили все свои шестнадцать метальных машин, чтобы запускать ракеты именно в то место, откуда шла дорога. Убедившись, что наши люди боятся подходить к нему, потому что туда все время обрушивались камни, они подвели баллисту, которая начала посылать «греческий огонь» на новое сооружение и сожгла башню дотла. Господь проявил свое особое благоволение по отношению ко мне и моим рыцарям, потому что, неси мы охрану той ночью, мы оказались бы в большой опасности, как в том случае, о котором я уже рассказывал.

Ввиду этого нового препятствия король снова созвал всех своих баронов и спросил их совета. Они единодушно согласились, что нет смысла строить новый путь, по которому можно было бы добраться до сарацин, потому что, скорее всего, нам не удастся возвести дамбу с нашего берега, когда враг может свободно действовать с другого.

И тут коннетабль Эмбер де Божо сообщил королю, что к нему пришел бедуин и сказал, что может показать надежный брод, если мы дадим ему пятьсот безантов. Король сказал, что согласен дать ему эту сумму при условии, что тот выполнит свое обещание. Коннетабль переговорил с бедуином, но тот ответил, что не покажет брода, пока не получит денег. Было решено дать ему безанты, что и было незамедлительно сделано.

Было решено, что герцог Бургундский и другие знатные люди из-за моря, которые были в составе армии, должны остаться и охранять лагерь, чтобы тот не понес никакого урона, а сам король и три его брата перейдут брод в том месте, которое им указал бедуин. План вступил в действие, и все было готово к Прошеной пятнице – в этот день мы и добрались до брода, показанного бедуином. При первых признаках рассвета мы собрались сюда со всех концов, и, как только все были готовы, мы вступили в воду, и лошади, пустившись вплавь, несли нас на своих спинах. Добравшись до середины потока, они почувствовали под ногами землю. На дальнем берегу мы увидели, что к нам мчатся добрых три сотни сарацинских всадников.

Я обратился к своим рыцарям и сказал: «А теперь, господа, смотрите только налево и двигайтесь в этом направлении. Берега здесь сырые и вязкие, под весом всадников лошади будут оскальзываться и утопят их». И действительно, кое-кто из наших людей утонул при переправе, среди них Жан д'Орлеан, который нес знамя vivre.^[13] Так что мы повернули в ту сторону выше по течению, где нашли сухое место для высадки и с благословения Божьего, не потеряв больше ни одного человека, вышли на берег. Как только мы пересекли поток, на нас налетели сарацины.

Было обговорено, что в авангарде идут храмовники, а за ними во главе второго отряда следует граф д'Артуа. Но так получилось, что едва граф и его люди пересекли поток, как он со своими людьми напал на врагов, которые отпрянули перед ними. Храмовники дали ему знать, что он серьезно оскорбил их, взяв на себя командование в то время, как должен был следовать за ними; они попросили у него дать им возможность выйти вперед, как и планировал король. Но граф не ответил им из-за ошибки со стороны Фуко де Мерля, который держал под уздцы его коня. Это был очень хороший рыцарь, но совершенно глухой. Он не слышал и слова из того, что храмовники говорили его господину, и продолжал кричать: «За ними, друзья, за ними!»

Тут храмовники, решив, что будут опозорены, если дадут графу д'Артуа вырваться вперед, пришпорили своих коней и очертя голову кинулись в погоню за сарацинами, которые спасались бегством – прямо через город Мансура и в долину, что вела к Каиру. Когда наши люди решили вернуться, сарацины Мансуры стали бросать на них большие стволы и балки, когда они двигались по улицам Мансуры, а те были очень узкими. Там и погиб граф д'Артуа вместе с Раулем де Куси и многими другими рыцарями. Число погибших достигало трехсот. Храмовники, как мне потом рассказал их гроссмейстер, потеряли в этой стычке примерно двести восемьдесят тяжеловооруженных всадников.