Параллели с игровой терапией

В самом начале книги было отмечено, что мы не будем пытаться подробно обсуждать такие техники, как игро­вая терапия, за исключением тех пунктов, когда они ил­люстрируют и придают больше ясности общему терапев­тическому процессу как таковому. Сейчас как раз пред­ставился такой случай, когда, рассматривая вопрос об эмоциональном отреагировании, можно провести весь­ма четкие параллели с игровой терапией. Если рассмот­реть типичные примеры воздействия игровой терапии, то можно заметить следующее. Структурированием взаимо­действия, предоставлением клиенту полной свободы вы­ражения запрещенных или подавленных установок, по­степенным приближением к осознаванию, инсайту игро­вая терапия напоминает консультирование на вербальной основе. В чем-то этот процесс может оказаться даже более понятным, поскольку в нем используются невербаль­ные средства.

Приведем удивительный случай терапии четырехлет­него мальчика и его родителей, описанный Дороти Барух. Отрывок из него будет приведен ниже. Следует отме­тить, что в этом фрагменте почти все основные принци­пы, касающиеся консультирования, прослеживаются до­статочно ясно. В данном случае четко обозначена и осу­ществлена работа с родителями. Игровая ситуация, в ко­торой принимала участие учительница мальчика, свиде­тельствует об установившихся теплых взаимоотношени­ях и свободе. Игровая ситуация включает в себя также ограничения, которые помогают структурировать ситуа­цию. Весьма заметно постепенное углубление чувств, ког­да установки уже приняты и осознаны. Максимально вы­ражены агрессия и враждебность, поскольку именно эти чувства подавлялись наиболее интенсивно. Проявление случайных положительных эмоций происходит резко и драматично. Предметом особого интереса послужило вли­яние этого эмоционального высвобождения на поведение. Барух так описывает этот случай:

Раймонду было четыре года и два месяца, когда он посту­пил в дошкольное учреждение. Он остался там на три се­местра. Вначале он был почти на грани отчисления. Он не говорил. Он не играл. Казался невосприимчивым ко всему, что с ним происходило. Слишком резкой аномалии в физи­ческом развитии не было, что засвидетельствовал педиатр. Его мать сообщила, что дома он может часами сидеть без движения и что ей кажется, что он как будто внутри рако­вины, в которую никому не удается проникнуть. Ее очень беспокоило отсутствие у него речи.

Основной причиной, которая могла бы вызвать такого рода неудачное приспособление, послужили очень напря­женные отношения между родителями. В беседе с соци­альным работником они открыто признались в своей вза­имной ненависти. Они заявили, однако, что не враждовали в открытую и, наоборот, «сдерживались». Чтобы расслабить­ся, мать пила и била ребенка, отыгрывая на нем свой анта­гонизм по отношению к мужу.

На индивидуальных терапевтических сеансах оба роди­теля выражали враждебность. Они говорили, что буквально сходили с ума, могли подолгу кричать друг на друга. Перед социальным работником они полностью раскрылись, пове­дав ему о своих многочисленных обидах и горьких воспо­минаниях. И по мере того как они выпускали пар, по-види­мому, к ним приходило определенное облегчение, посколь­ку уже на протяжении почти шести месяцев они могли вос­принимать друг друга без злобы и негодования.

Кроме того, они уже могли на ином уровне принимать и ребенка. Мать больше не испытывала к нему «ярой ненави­сти». Она могла быть более терпимой. Но ребенок уже воб­рал в себя такое количество ее прежних эмоций, что был не способен воспринимать новые.

С самого начала у него была дополнительная возмож­ность поучаствовать в групповой работе. Но в течение пер­вых месяцев он избегал любых контактов. Выражение чувств для него было совершенно неприемлемым, если только он не использовал какие-нибудь подручные мате­риалы. Однако тот факт, что требований было немного, и еще меньше было ограничений, по-видимому, позволил ему чувствовать себя несколько непринужденно. Посте­пенно возникло заметное доверие к одной из учительниц, но это чувство было так глубоко скрыто, что лишь в тре­тьей четверти он стал позволять себе расслабляться в ее присутствии. Только после этого он мог находиться вне группы, не испытывая панического страха, оставаясь на­едине со взрослым.

В течение последующего периода общения с ней он про­шел несколько различных стадий активности. Он выражал агрессию, лепя подобие фекалий из глины. Он даже произ­вел несколько раз естественную дефекацию на линолеум в комнате, где в тот момент происходила работа. Он проявлял эксгибиционистские наклонности, демонстрируя свой пенис и мастурбируя перед учительницей. Наконец, он по­пытался слепить очень грубую фигуру из глины и потребо­вал, чтобы учительница помогла ему.

Эта фигура была для него его матерью. Он бил ее, топ­тал, мочился на нее, тыкал в нее своим пенисом, отрывал ей руки, ноги и голову.

Учительница продолжала принимать все его выходки. Она повторяла, что дети часто испытывают всякие низ­кие чувства по отношению к своим матерям и порой до­ходят до безумия, что она понимает его чувства и что он может и далее рассказывать и показывать ей все это. Пару раз он пытался ударить ее или испачкать глиной, но тогда она запрещала ему это делать, чувствуя, что их отноше­ния могут пострадать, если она разрешит ему это. Нане­сение обиды человеку, которому он мог бы полностью довериться, привело бы к еще большей опасности одино­чества и к слишком сильному ощущению тревожности и вины.

В конце концов однажды после бурного приступа из­биения, разрезания и раздавливания фигуры матери он неожиданно расслабился. В первый раз в его голосе про­звучала нотка симпатии: «О, она умерла, бедная, старая, противная».

Затем он поднял изувеченную глиняную фигурку ма­тери и очень нежно шептал: «Бедное создание. Она скон­чалась. Вызовите «Скорую помощь». Бедная, старая, про­тивная женщина. Она умерла спокойно». Он нежно по­хлопал фигурку: «Посмотрим, что у нее внутри». Он от­ковыривает макушку глиняной фигурки. «Ой, здесь кровь. Идет кровь. Отправьте ее в больницу». Он снова подни­мает ее со словами: «Я не хочу причинять тебе боль, мама!» Затем, поворачиваясь к учительнице, он попросил: «Сле­пи ее заново».

Она переделывает глиняную фигурку и тем временем объясняет, что как будто бы старая подлая мать мертва, а это, вероятно, — новая мама, которую ему бы хотелось иметь.

Он берет фигурку, называет ее своей новой хорошей матерью. Одна нога у фигурки, которую учительница при­крепила наспех, отваливается. Он поднимает ее и сам де­лает ей новую ногу, осторожно крепит ее на место. Здесь мы видим первые за все время игры проявления нежнос­ти, заботы и других положительных чувств по отношению к матери. Немного позже, когда его время уже подошло к концу, вместо того чтобы, как всегда, разломать фигурку, он осторожно помещает ее в коробку, нежно укрывает ее пленкой, приговаривая: «Вот так».

Видимо, выразив всю свою агрессию в адрес «той ста­рой матери», он наконец стал способен воспринимать новую.

Очевидны глубокие изменения в его поведении. Он уже больше не заикается. Начинает защищать свои права. Он становится чрезмерно агрессивен к другим детям, что явля­ется следствием его прежнего ухода в себя и подчинения. Он все реже ведет себя глупо или вызывающе и становится способен адекватно реагировать на проявления нежности. В целом он гораздо менее напряжен и в большей степени открыт и естественен[38].

Подобные эксперименты с игровой терапией еще больше подтверждают, что психотерапия — совершенно очевидно — процесс, развивающийся по определенным фундаментальным законам. И наша убежденность в этом растет по мере того, как мы замечаем проявление этих законов в самых разных ситуациях — при работе со слу­жащими промышленных предприятий, с подростками в средней школе, с родителями в клинике, с маленькими детьми в ходе игровой терапии, с молодыми людьми в профориентационном консультировании.