Управляемые законом сопричастия 4 страница

Следует учитывать, что пра-логическое мышление не оперирует такими же отчетливыми и определенными понятиями, какими дейст­вует наше мышление. Оно не устанавливает резкого различия между мистическим влиянием, которое через посредство определенных опе­раций причиняет или исцеляет болезнь, и влиянием, которое не име­ет целительного характера, но вызывает результаты такого же рода, [211] изменяя физические или моральные состояния и настроения людей, животных или невидимых существ. Мы сталкиваемся здесь с чрезвы­чайно общим представлением, которое, не будучи ни отвлеченным, ни логическим в подлинном смысле слова, сходно с представлениями о мана, вакан, аренда, мулунгу и т. д., рассмотренными выше. Неко­торые наблюдатели отмечают, что «если сближение врача и чудотвор­ца является общераспространенным, то объясняется это тем, что само понятие мори (лекарство) крайне неопределенно и туманно. Мори — не только целебный корень или лечебная трава, это также магиче­ские средства всякого рода, к которым принадлежат и те, что изме­няют волю человека. Язычники убеждены, что если их дети делаются христианами, то -это происходит потому, что им дали какое-то сред­ство, какое-то мори. Мори способно сделать привлекательными поки­нутых девушек. Всё есть мори, вплоть до черного порошка, которым белые натирают свои ножны для удаления ржавчины».

Очень часто «доктор», кончив свои заклинания и магические ма­нипуляции и вступив в общение с духами, прикладывает рот к боль­ной части тела и после некоторого более или менее длительного высасывания с торжествующим видом показывает пациенту и остальным присутствующим кусочек кости, камня, угля или какой-нибудь другой предмет. Все верят, что «доктор» извлек предмет из тела боль­ного и, таким образом, исцеление вполне обеспечено или уже совер­шилось. Этот жест можно сравнить с жестом хирурга, показывающего ученикам вырезанную им опухоль. В действительности, однако, ана­логия носит внешний характер. Осколок кости или камня, извлекае­мый «доктором» изо рта, вовсе не болезнь, от которой страдает пациент, это отнюдь и не причина болезни, а только носитель ее. «Представление о том, что страдания в теле больного причиняются инородными телами, как давно известно, весьма распространено сре­ди нецивилизованных народов всего мира. Однако, насколько мне из­вестно, ни разу не отмечалось то обстоятельство, что инородное тело считается весьма часто, если не всегда, по крайней мере у индейцев Гвианы, не просто каким-то естественным телом, но материальной формой враждебного духа».

Извлечение предмета обозначает, что влияние «доктора» одолева­ет вредное начало: оно служит знаком победы. Однако победа так же мистична, как и сам недуг. Это всегда, по выражению мисс Кингсли, действие одного духа на другого.

Лучше всего это предрасположение пра-логического мышления выражается в медицинских приемах чироки, формулы которых (с объяснением) собрал Муни из уст самих индейцев. Возьмем, напри­мер, заклинание, относящееся к лечению ревматизма. Оно состоит из двух частей: первая содержит в себе призывы, обращенные последовательно [212] к красной собаке, к синей собаке, к белой и черной; вторая часть подробно расписывает способ приготовления и приема лекарст­ва. Эта формула особенно выразительна. Она была бы, однако, по крайней мере в первой своей части, совершенно непонятной без объ­яснения, даваемого теми представлениями индейцев о болезяях и способах борьбы с ними, которые нам известны из других источников.

Наиболее распространенное у чироки верование относительно ре­вматизма рассматривает его как болезнь, причиняемую духами уби­тых животных, обычно духами оленей, желающих отомстить охотнику. Сама болезнь, носящая фигуральное название, обознача­ющее «проникающий», воспринимается как живое существо. Глаго­лы, употребляемые в разговоре о данной болезни, свидетельствуют, что существо это длинное, как змея или рыба. Существо приводит олений вождь, заставляющий его проникнуть в тело охотника (осо­бенно в суставы и конечности), которые тотчас начинают испыты­вать сильную боль. «Непрошеный гость может быть изгнан лишь каким-нибудь более могущественным духом-животным, природным врагом оленя, обычно духом собаки или волка. Эти животные-боги живут в некоей горной стране выше седьмого неба, они — те вели­кие прообразы, в отношении которых земные животные являются лишь сколками. Они обычно пребывают в четырех точках, опреде­ляющих страны света, из коих каждая имеет мистическое название и особый цвет, присущий всему связанному с данной страной света (здесь легко узнать те сложные партиципации, которые всегда вы­ражаются в коллективных представлениях пра-логического мышле­ния). Так, восток, север, юг и запад выступают соответственно странами солнца, холода, темноты и ва'ха ла. Их цвета суть крас­ный, синий, черный и белый. Белые и красные духи призываются обыкновенно для получения мира, здоровья и других благ того же рода, одни красные духи — для успеха какого-нибудь предприятия, синие — для того чтобы расстроить планы врага и вызвать его по­ражение, черные — для причинения ему смерти. Красные и белые духи считаются наиболее могущественными.

В связи с этим «доктор» в своем ревматическом заклинании при­зывает сначала красную собаку из страны солнца, «как если бы она находилась на далеком расстоянии», и умоляет ее быстро явиться на помощь больному. Затем мольба уступает место утверждению, что красная собака уже здесь и уже унесла часть болезни на другой ко­нец земли. В следующих частях заклинания таким же образом при­зываются синяя собака из страны холода, черная собака из страны тьмы, белая собака из ва'ха ла, каждая из них уносит частицу болез­ней». [213]

Заклинания обычно состоят из четырех разделов, это же заклина­ние в виде исключения имеет пять.

Затем следует физическая часть лечения. Лекарство представляет теплый отвар из корней четырех разновидностей папоротника. Отва­ром натирают пациента. Растирание производится четыре раза «док­тором», который одновременно шепотом читает призывные формулы: первая обращена к востоку, а последняя к югу.

Четыре — священное число, которое фигурирует во всех деталях этих формул (четыре духа, призываемые в четырех разделах, «док­тор» дует четыре раза на больную часть тела, в отваре четыре травы, четыре растирания, табу налагается часто на четыре дня[22]).

Другая формула чироки применяется, «когда что-то гложет их внутри». Эта болезнь свойственна детям младшего возраста. Ее сим­птомы — крайняя нервность и беспокойный сон, когда ребенок вне­запно просыпается и начинает плакать. Откуда берется болезнь? От птиц. Птица отбросила свою тень на ребенка, либо птицы устроили собрание в его теле (последнее выражение означает, что животные, причиняющие болезни, могут собраться в большом количестве; в иных случаях говорят, что животные устроили колонию или «общий дом» в теле). Так как животное, причинившее болезнь, в указанном смысле — птица, то прогнать ее должен враг птиц. Поэтому закли­нание призывает синего ястреба и бурого сокола, которые должны прогнать втершихся в тело птиц. Лекарство представляет собой теп­лый отвар из коры и корней некоторых растений. Кора берется на дереве всегда с восточной стороны, с этой же стороны выкапываются чаще всего, если не всегда, коренья. Кору и коренья не растирают, а просто кладут на 4 дня в горячую воду. Ребенка раздевают и моют всего этим отваром утром и вечером в течение четырех дней.

Лекарственные средства, употребляемые «докторами» и колдунами племен низшего типа, наводят на аналогичные мысли. Знания их о целебных травах весьма неодинаковы. Исследователи рассказывают чудеса то об их проницательности, то о реальных средствах, как в случае чироки, отличающихся крайним убожеством. Но даже если предположить, что для некоторых болезней прописываются те же ле­карства, которые были бы предложены и нашими врачами, то все же дух лечения совершенно иной. Почти всегда у них дело идет либо о том, чтобы изгнать влияние или духа, присутствие которого причи­няет болезнь, либо о том, чтобы сделать больного сопричастным ка­кой-то силе, обнаруженной или предполагаемой в лекарстве, силе, [214] которая даст возможность больному одолеть болезнь. В последнем случае перед ними «симпатическая терапия», которая является обще­распространенной и которой европейские врачи пользовались не да­лее, как триста лет назад. Ограничимся одним примером: в британской Колумбии «бесплодным женщинам» дают пить отвар из осиных гнезд или мух, так как эти насекомые размножаются в огром­ном количестве». Факты подобного рода неисчислимы.

Тем не менее целебная сила лекарств обычно подчинена большо­му количеству условий. Если речь идет о растениях, то их должны собирать определенные люди, в определенный момент, с определен­ными заклинаниями, при помощи определенных орудий, во время оп­ределенной лунной фазы и т.д., без этого.лекарство не подействует. В Канаде «перед отправлением в военный поход... один из шарлата­нов объявляет собравшемуся селению, что имеющимся у него в запа­се корням и другим растениям он придаст силу исцелять всякого рода раны и даже возвращать жизнь мертвым. Тотчас он принимается петь, другие фигляры ему отвечают, при этом предполагается, что во время «концерта», сопровождающегося гримасничаньем действующих лиц, целебная сила сообщается этим снадобьям». У чироки «доктора», собирающиеся искать целебные травы, корни и кору, должны подчи­няться весьма сложным правилам, которые Муни не смог привести во всех подробностях. Шаман должен быть снабжен определенным коли­чеством белых и красных бус (из тех бус, которые занимают важное место в магических манипуляциях, когда они начинают шевелиться между пальцами шаманов: индейцы верят, что они становятся тогда живыми). Шаман должен приблизиться к растению с определенной стороны и один или четыре раза обойти вокруг него справа налево, произнося известные молитвы. Затем он вырывает растение с корня­ми, роняет одну из бус в ямку и засыпает ее землей... иногда «док­тор» не должен трогать первых трех попавшихся растений, ему надлежит сорвать четвертое, и лишь после этого он может вернуться к первым трем. Кора снимается всегда с восточной стороны... ибо именно с этой стороны она лучше пропитывается целебной силой, бу­дучи освещаема лучами солнца, и т. д.».

Если больной выздоравливает, то все хорошо, и лекарь получает обещанную награду и выражения благодарности со стороны заинтере­сованных лиц. Если же, несмотря на усилия лекаря, болезнь имеет плохой исход, то очень редко бывает (хотя такие примеры и встреча­ются), что на него возлагается ответственность. В некоторых обще­ствах, имеющих уже довольно высокую политическую организацию, может оказаться небезопасным пользовать высокопоставленных лиц и царей. В обществах низшего типа неудача приписывается обычно «зловредному действию более сильной магии, исходящей от враждебного [215] духа или человека». Доктора не будут беспокоить, а возникает только новый вопрос: кто же этот дух и в особенности кто этот враг, злые чары которого оказались столь могущественными? Поскольку, однако, представление о болезни, ее причинах, лечении насквозь ми­стическое, то обычно неуспех лечения пациента получает столь же легкое и удобное объяснение, как и удача. Сила, влияние, более мо­гущественный дух, побеждающий это влияние, — вот кто устанавли­вает или разрывает связи, партиципации, от которых зависит жизнь и смерть. Для пра-логического мышления нет ничего естественнее по­добного представления.

Некоторые наблюдения свидетельствуют, как начинает возникать различие между болезнями, мистическими по происхождению, и те­ми, в основе которых лежат причины, называемые нами естествен­ными. Либо одна и та же болезнь, в том или ином случае, приписывается мистической причине или не мистической, либо при­знаются категории болезней, различные по существу. Так, «у кафров в тех случаях, когда колдун ставит диагноз чьей-нибудь болезни, бы­вают три возможности: 1) болезнь возникла сама собой, 2) болезнь вызвана духами предков, 3) болезнь вызвана злыми чарами». У ба-гимов «болезнь может получить четыре разных объяснения: 1) Она вызвана покойным царем. Мандва (верховный жрец царя) является единственным лицом, которое может оказать помощь в подобном случае. Паралич принадлежит именно к этой категории болезней. 2) Лихорадка приписывается естественным причинам, за нее никого не считают ответственным. 3) Болезнь причинена магическими дей­ствиями (кулога), совершенными человеком, который хочет тайно убить другого (к этой категории принадлежат всякие формы болез­ней). 4) Наконец, болезнь приписывается духам мертвых (музиму), которые по разным поводам проникают в тела людей, откуда их не­обходимо изгнать». Это, как мы видим, еще весьма сбивчивые и пу­таные классификации. Однако они отмечают собою переход от чисто мистического представления о болезни и полагающемся для нее ле­чении к таким формам представления и поведения, в которых наблю­дение и опыт занимают немного больше места.

Мистическому представлению о болезни соответствует целый ряд обычаев, которые свидетельствуют о том же пра-логическом мышле­нии. Подобно этому столь же мистическое представление о смерти находит свое выражение в известном количестве обычаев, относящих­ся к ней. Обычаи были обнаружены наблюдателями в большинстве [216] обществ низшего типа, и их нельзя понять, не связав пра-логическим мышлением.

Прежде всего, смерть никогда не бывает естественной. Это — верование, общее для австралийских племен и малокультурных обществ обеих Америк, Африки и Азии. «Туземец, — говорят Спен­сер и Гиллен, — абсолютно не способен осознавать смерть как ре­зультат какой-нибудь естественной причины». Достаточно привести несколько других свидетельств. «Для сознания мугандов не существу­ет смерти, вытекающей из естественных причин. Смерть, как и бо­лезнь, является прямым последствием влияния какого-нибудь духа». У фангов «смерть никогда не приписывается естественным причинам. Болезнь, кончающаяся смертью, приписывается действиям эву (кол­дунов)». Дю-Шалью говорит тоже самое: «Величайшим проклятием всей страны является вера в аниемба (колдовство или чародейство). Африканец твердо верит, что всякая смерть насильственна. Он не мо­жет представить, чтобы человек, который 15 дней назад был здоров, теперь смертельно заболел без вмешательства какого-нибудь могуще­ственного колдуна, который путем чар прервал нить его дней, при­чинив ему болезнь». «Когда-то чироки не представляли себе, чтобы кто-нибудь мог умереть естественной смертью. Смерть людей, умиравших от болезни, они всегда приписывали вмешательству или влиянию злых духов, колдунов и заклинателей, находящихся в сно­шениях с этими злыми духами... Если кто-нибудь, умирая от болез­ни, обвиняет другого человека в том, что тот по своей воле всякими колдовскими действиями является причиной его смерти, то это рав­носильно для обвиняемого смертному приговору».

Когда наблюдатели сообщают, что туземцы «не способны осозна­вать смерть как результат естественных причин», то формула содер­жит два утверждения, которые не бесполезно рассмотреть отдельно.

Первое утверждение означает, что представление о причине как смерти, так и болезней носит всегда мистический характер. Иначе и быть не могло. Если всякая болезнь — результат «духовного влия­ния», действие какой-то силы, духа, души, которые влияют на паци­ента или овладевают им, то как не приписать роковой исход болезни той же причине, которая лежит в основе болезни? Совершенно необъ­яснимым было бы как раз положение, когда пра-логическое мышле­ние имело бы представление о том, что мы называем естественной смертью: ведь оно было бы единственным в своем роде, не имеющим аналогии среди остальных представлений. Для того чтобы пра-логи­ческое мышление имело представление о естественной смерти, было бы необходимо, чтобы благодаря какому-то непонятному исключению наиболее впечатляющее и таинственное явление каким-то образом, [217] совершенно изолированно от других, освободилось от мистической оболочки, которой окружены все остальные.

Нет ничего знаменательнее в этом отношении хорошо известных случаев, когда умирающий человек сознает за собой нарушение како­го-либо табу, хотя бы по неосторожности. Фрэзер приводит довольно большое количество таких случаев. Вот еще один, очень характерный: «Ребенок был совершенно здоров и крепок до того дня, когда Мак-Аль-пин вдруг нашел его в болезненном состоянии. Ребенок объяснил, что совершил неподобающий поступок и «тайком съел самку опоссума» до получения разрешения на это, а старики обнаружили его поступок и теперь он никогда не достигнет зрелого возраста. И действительно, он слег под тяжестью своего убеждения и больше не встал: в течение ка­ких-нибудь трех недель он угас». Вот типичный образец естественной смерти, как ее разумеет пра-логическое мышление, если только вооб­ще здесь применимо подобное выражение. Не менее естественной ста­новится та смерть, которая наверняка постигает человека, если он получил хотя бы царапину от заколдованного оружия. «Можно сказать с абсолютной уверенностью, что туземец умрет от самой поверхност­ной раны, если только будет верить, что поранившее его оружие было «заговорено» и, следовательно, пропитано арунгквилыпой (злыми ча­рами). Он ложится, отказывается от всякой пищи и угасает на глазах». Спенсер и Гиллен были свидетелями нескольких случаев подобного рода. Единственное возможное исцеление в тех случаях, когда человек ранен заколдованным копьем, — применение весьма могущественного противоколдовства. Больше того, сам факт свершения магического об­ряда против какого-нибудь врага наводит старика австралийца на мысль, что, может быть, и он подвергся зловредному влиянию этой операции. Подобное обстоятельство едва не стоило жизни одному ста­рику, совершившему такую операцию в присутствии Спенсера и Гил-лена. «После того как старик резким и сильным движением бросил свою остроконечную палку в сторону воображаемого врага, он выгля­дел совершенно потрясенным и сказал нам, что немного арунгквильта ударило ему в голову. Туземцы — люди с чрезвычайно сильным во­ображением, и мы подумали, что это серьезно повредит ему». Дело, однако, здесь не в воображении, каким бы оно ни было сильным. Пе­ред нами выражение страха, совершенно естественного с точки зрения пра-логического мышления. Случай со стариком австралийцем вполне поддается сравнению с ситуацией какого-нибудь анатома, который, проводя вскрытие, подумал бы, что он нанес себе порез и таким обра­зом заразился.

Второе утверждение, отдельное от первого, подразумевает, что смерть не происходит от естественных причин, ибо она всегда бывает насильственной, т. е., другими словами, всегда убийство, с [218] ознательное и преднамеренное, совершаемое кем-либо при помощи магиче­ских действий. Отсюда те ужасные колдовские процессы, столь час­тые особенно в Африке, потрясающие картины которых рисуют нам наблюдатели. Нассау видит даже в этих колдовских процессах одну из причин обезлюдения черного материка. Нигде, однако, эта вера не распространяется на всякую смерть без исключения. Колдовского процесса не устраивают по случаю смерти детей в раннем возрасте, рабов и вообще незначительных людей. Расследование производится лишь в случае подозрительных смертей, притом когда покойники сто­ят того, чтобы ими заниматься. Но действительно в этих обществах бесконечно больше подозрительных смертей, чем у нас. С одной сто­роны, здесь общераспространено применение магии. Все более или менее пользуются ею. Каждый в той или иной степени склонен по­дозревать соседа в преступном использовании магии и, в свою оче­редь, стать объектом такого подозрения. С другой стороны, общераспространенное представление о болезни и смерти как о ре­зультатах таинственных влияний легко приводит к мысли, что та или иная смерть была насильственной в том смысле, что она — результат сил, приведенных в действие чьей-нибудь вражеской волей.

Этим и объясняется, что в низших обществах весьма часто смертные случаи, самые естественные в наших глазах, будучи отне­сены за счет действия мистических причин, рассматриваются как случаи насильственной смерти, вопреки самой очевидной, казалось бы, действительности. Именно в этом пункте во всей силе обнару­живается различие между нашими умственными навыками и теми, которые управляют коллективными представлениями в низших об­ществах. Так, в Торресовом проливе «смерть, последовавшая в ре­зультате змеиного укуса, рассматривается обычно как результат того, что змея подверглась влиянию какого-нибудь колдуна». «Ту­земцы (Порт-Линкольна) не удовлетворяются даже и тогда, когда причина смерти достаточно очевидна: им необходима еще и тайная причина... Одна женщина, которая чистила колодец, была укушена в большой палец черной змеей. Опухоль появилась тотчас, и через 24 часа женщина умерла. Однако туземцы утверждали, что смерть не была случайной, ибо женщина указала на одного туземца как на своего убийцу. На основании этого свидетельства, подкрепленного тем фактом, что рана не кровоточила, муж умершей и его друзья вызвали на суд обвиняемого и его друзей. Мир, однако, был сохра­нен, ибо сторона мужа признала, что женщина ошиблась насчет личности преступника. Тем не менее, так как укус змеи не мог быть причиной смерти, то вдруг обнаружили другого виновника». Точно так же поступают и тогда, когда старик умирает от старче­ского истощения: близкие утверждают, что злые чары вызвали его [219] смерть, и стараются отомстить. Вот случай еще более характерный: «Туземцы Мельбурна потеряли одного из своих, погибшего, казалось бы, совершенно естественной смертью. Некоторые из друзей погиб­шего прибегли к обычному приему розыска виновника смерти, за­ключающемуся в рытье рва... В соответствии с полученными указаниями они направились в Джойс-Крик и здесь в полдень на­пали на группу охотившихся туземцев и убили красивого юношу... Друзья юноши, бывшие очевидцами его смерти и прекрасно знав­шие всех, кто на них напал, тем не менее обратились к тому же приему розыска виновника, к рытью рва... В результате они получи­ли указание, что виновник находится в направлении племени гуль-бура, и поэтому сильный отряд, в который входило 18 человек, вооруженных копьями, направился туда, и через неделю после тра­гедии в Джойс-Крике они совершили убийство в указанном месте». Какими бы невероятными ни казались подобные факты, но Добриц-гоффер приводит аналогичные примеры из быта абипонов. «Когда индеец умирает от нанесенных ран, перелома костей или от старче­ского истощения, другие индейцы никогда не признают, что смерть произошла от ран или старческой слабости. Они энергично доиски­ваются, какой колдун совершил это убийство и по какой причине». Эти обычаи особенно красноречиво свидетельствуют о том, до ка­кой степени мышление в низших обществах ориентировано по-иному, нежели наше. Австралийцы и абипоны видят, как и мы, очень тяже­лые раны, неизбежно ведущие к смерти. Однако их внимание не ос­танавливается на этом, потому что коллективные представления навязывают им, так сказать, в виде предассоциаций или предпонятий связь между смертью и мистической причиной. Следовательно, для них раны могут быть лишь одним из тех способов, какими мистиче­ская причина достигает своей цели, каковыми отлично могут служить и укус змеи, и остановка дыхания в воде. Но они не интересуются тем, что послужило непосредственной причиной смерти. Важна лишь истинная причина, а в определенных обществах она всегда имеет ми­стическую природу[23]. [220]

Приемы, употребляемые для обнаружения этой причины, соответ­ствуют, естественно, представлению о ней. Обычно прибегают к га­данию, и преступник, изобличенный гаданием, немедленно подвергается казни. В Африке, у кафров или во французском Конго и других частях черного материка, где колдовские процессы особенно часты, общая схема судопроизводства представляется в следующем виде. Сразу после смерти какого-нибудь важного лица или в случае подозрительной смерти вообще собираются родственники, слуги по­койного, а иногда и все население деревни, и «доктор» начинает свои магические операции, которые должны обнаружить преступника. Мисс Кингсли набросала нам захватывающую картину этих трагиче­ских собраний, где самый мужественный человек дрожит при мысли, что указания падут на него и меньше чем в минуту он погибнет, осужденный как жертва всеобщей ненависти и злобы, без всякой на­дежды на установление невиновности. Действительно, бывает, что осужденный подвергается казни сейчас же. Иногда, однако, он под­вергается ордалии: например, он обязан проглотить известное коли­чество яда, так что те, кто приготовляет дозу яда, наперед решают исход испытания. Европейцы, присутствующие при этом, не в состо­янии увидеть здесь ничего, кроме ужасной пародии на правосудие. Однако упорство, с каким туземцы защищают свои обычаи, свиде­тельствует, что они для них тесно связаны с весьма важными коллек­тивными представлениями, например с теми, которые относятся к болезни, жизни, смерти, общественному строю. Обычаи эти настоль­ко же «необходимы», по их словам, с точки зрения пра-логического и мистического мышления, насколько абсурдными они кажутся наше­му логическому мышлению.

Замечательно, что в обществах наиболее низкого из известных нам типа гадание часто применяется для обнаружения направления в пространстве, в котором находится убийца. В Австралии один весьма распространенный обычай заключается в рытье рва в том месте, где кладется тело покойника, и в наблюдении за направлением, в кото­ром движется насекомое, вырытое лопатой. «За движениями насеко­мого, — говорит Грей, — следили с напряженным интересом, а так как крохотное существо сочло нужным ползти в направлении Гиль-форда, то это послужило для туземцев новым доказательством винов­ности жителей той местности». Этот обычай упоминается также и Броу Смитом, который дал нам, впрочем, нечто вроде сводной таб­лицы употребляемых туземцами магических приемов. «Племя в ок­руге Уэстерн-Порт (Виктория) и племена из окрестностей Перта (Западная Австралия) наблюдают за движениями насекомого, кото­рое случайно выползает при рытье; племя в округе Мельбурн наблю­дает за следом червя или подобного живого существа, черные йарры [221] следят за направлением, которое выбирает ящерица, на Купер-Крике обращаются с вопросами к трупу, у устья реки Муррей и у бухты Встречи племена руководятся снами «доктора», который спит, поло­жив голову на труп, племена, обитающие по течению Муррея, на­блюдают за глиной, покрывающей могилу, и по направлению самой большой трещины, которая образуется на глине, когда последняя вы­сыхает, определяют направление, в котором следует искать колдуна».

В Центральной Австралии «через день или два после смерти ту­земцы процессией отправляются на то место, где она случилась, тщательно обследуют насыпной небольшой холмик, а также сырую землю вокруг него, чтобы обнаружить какой-нибудь след, выдаю­щий убийцу. Если обнаруживается след змеи, то это считается на­дежным свидетельством того, что виноватый принадлежит к тотему змеи, так что остается выяснить, кто именно из членов тотема со­вершил преступление... Если следов не оказывается... то ждут, пока не начинает разлагаться тело: тогда брат и отец вдовы внимательно исследуют жидкость, стекающую с площадки, на которой лежит труп. Считается, что по направлению жидкости можно определить направление, откуда явился убийца. Если жидкость остановилась на некотором расстоянии, то убийца должен быть недалеко, если она течет далеко, то туземцы знают, что преступник принадлежит к от­даленному племени».

Точно так же на Новой Гвинее среди прочих приемов гадания Кунце указывает следующие: «В руку покойника кладут известковый раствор бетеля и краба, а к мизинцу привязывают нитку. Когда за­сыпают могилу, то дергают за нить и притаптывают могилу, крича: «Встань». Дергание нитки начинает беспокоить краба, который дви­гаясь, разливает вокруг себя раствор. По направлению струек узна­ют, где следует искать колдуна». Наконец, в Гвиане, по сообщению Шомбургка, «даже смерть человека, скончавшегося от болезни, ста­вится в вину какому-нибудь неизвестному канаима (колдуну). Автор сообщения видел, как отец одного ребенка, умершего от водянки, от­резал у него большие пальцы и мизинцы рук и ног, бросил их в со­суд, полный кипящей воды, и вместе с остальными родственниками внимательно следил глазами за пальцами. В том направлении, куда выливающаяся кипящая вода выбросит первый палец, и должен на­ходиться неизвестный убийца».

Все обычаи свидетельствуют о той особой важности, какую имеют для первобытного мышления отношения предметов в пространстве. Мы видели многочисленные доказательства, особенно ярко об этом свидетельствует та тщательность, с которой большинство языков низ­ших обществ указывают, на каком расстоянии, с какой стороны, на какой высоте находится предмет или существо, о котором идет речь. [222]

Тщательность объясняется отчасти «живописующим» характером языков, которые в очень малой степени выражают понятия, однако весьма вероятно, что в основе его лежит также и внимание, уделяе­мое этим мышлением направлениям в пространстве. Само внимание обусловлено мистическим значением направлений в пространстве (четырех кардинальных точек, или стран света) и множеством пар-тиципаций, связанных с этими направлениями. Доказательства в пользу этого утверждения были приведены выше (local relationship австралийцев, мистическая символика зуньи и чироки, приписываю­щая каждой стране света определенный цвет, связывающая с ней конкретное животное, особое значение и т. д.). Вышеуказанные обы­чаи основаны на вере в подобного рода партиципацию, как обнару­жение на только что взрытой земле следа змеи служит неопровержимым свидетельством того, что смерть вызвана членом то­тема змеи, так и вырытое лопатой насекомое, ползущее на север, свидетельствует о том, что убийцей является член племени, живуще­го на севере. Если бы мы попытались увидеть в этом заключении ло­гическую основу, то оно показалось бы нам абсолютно нелепым. Но в том-то и дело, что здесь нет логического вывода, перед нами про­цесс, свойственный лишь пра-логическому мышлению и именно поэ­тому почти не понятный для нас. Для данного мышления не существует случайных отношений. Насекомое, которое направляется на север, могло с таким же успехом ползти на запад, на юг или еще в каком-нибудь направлении. Если оно выбрало север, то это про­изошло потому, что между данным направлением в пространстве и тем, что пытается выяснить в настоящий момент пра-логическое мышление, существует мистическая сопричастность.