Форсирование Дона

Триумфальный марш армий Рейха к Сталинграду и Кавказу проходил ценой нечеловеческих усилий, но с пылким, как небо, оптимизмом.

Эти земли между Донцом и Доном представляли взору такие прелести, что с самой зари наши души пели перед зеленым и оранжевым восходом. Мы преодолевали тридцать-тридцать пять километров пешком в течение ночи. Эти переходы были изматывающими, так как мы продвигались в сыпучих песках или по извилистым дорогам в две-три колонны, которые всегда могли перепутаться. Наше продвижение хронометрировало как чемпионат по велосипедному спорту. Но темнота не могла помешать тысячам людей встречаться на узких, поспешно наведенных мостах. Мы проваливались в дыры, повозки переворачивались. Иногда грузовик или танк задевал лошадь, и она взбрыкивала, испуская пронзительное ржание.

Но заря отплачивала нам за все сполна. К половине второго ночи бледно-зеленые сполохи, хрупкие, как шелк, рождались на востоке. Они поднимались в небо, охватывая его, расцветали, становясь сказочно огромными, чудесной легкости скатертями, покрывалами зеленого и розового цветов.

Мы присутствовали при фантастическом пробуждении полей подсолнухов. Эти гигантские ромашки высотой в два метра имели лепестки с палец длиной и коричневую сердцевину, набитую многими тысячами семян. Одно поле простиралось на целые километры; миллионы голов подсолнухов поднимались и поворачивались к восходящему солнцу, следуя его ходу, как бы впитывая его силу. Мы чувствовали, как наши тела охватывала какая-то стихийная энергия, связывавшая землю, небо и гигантскую растительность. Небо было сплошным золотым полем. Земля была тоже сплошным золотым полем. Во всем чувствовалась жизнь, сила, блеск, величие. С расстегнутыми воротами, вбирая эти запахи земли, мы обращали к солнцу песни нашей молодости, наполненные мечтами!

Иногда огромные площади чертополоха сменяли поля подсолнухов: безбрежные поля чертополоха, не такого маленького и смешного, что пачкает и колется у нас, но чертополоха с огромными пальмовыми веерами, высотой со степных лошадей, с коронами из розовых или розово-синих цветов, что миллионами простирались до неба.

Через подсолнухи, чертополох и кукурузу, прямую и сильную, словно копья, мы прибыли к девяти утра к одной деревне, что давно уже маячила перед взорами и где наши разбитые солнцем пехотинцы повеселели.

Донские станицы были богатыми. Избы, более ладные, чем в Донбассе, состояли из трех-четырех комнат с бедной мебелью, но эта убогость порой скрашивалась прекрасно сделанными буфетами для посуды, старинными ларями и сундуками.

На каждом подворье были куры, скот, большой запас хлеба, украденного в колхозе, чье деспотическое здание правления, в окружении сеноворошилок, запашек, веялок и сеялок возвышалось в каждом селении. Крестьяне отомстили режиму, опустошив хлева и амбары. Поросята из государственных свинарников, выпущенные на свободу, бегали, резвясь, туда-сюда, радуясь этим непредвиденным каникулам; повсюду гоготали гуси, пищали индюшата.

Местные жители принимали нас с явной радостью. Часто мы первыми входили на хутора. Эти славные люди сразу же бежали к своим припасам, доставали из укромных углов иконы, снова вешали их на свои стены с чувством и слезами.

Самым большим удовольствием для них было получить портрет Гитлера. Часто они вешали его рядом с иконами или же ставили его между фотографиями своих сыновей, одетых в советскую военную форму с красной звездой на пилотке.

Эти фотобратания казались им совершенно естественными. Они очень любили своих сыновей и любили Гитлера, который освободил их деревню, поэтому они ставили их вместе.

***

Были отданы строгие приказы, чтобы войска были приветливы с населением. В 1941 году немцы считали, что каждый русский – большевик. Опыт, однако, показал им, что мужики, если они были ограблены и придавлены Советами, не были заражены их пропагандой.

Это были самые мирные земные люди, приветливые, сговорчивые, желавшие только лишь трудиться, жить с семьей и помогать. В конце-концов на высшем уровне четко обозначили различия между крестьянскими массами Европейской России, такими простыми и наивными, и большевистской и чекистской мафией Москвы. Малейшее злоупотребление тотчас подавлялось: старики и старухи были друзьями солдат.

Не нужно было спрашивать у крестьян чего-либо, они сами вели нас к куриным гнездам, в изобилии делились с нами кукурузными лепешками, картошкой и жирными гусями. У них был сочный мед с сильным и диким ароматом огромных цветов соседней степи. Словно иволги-лакомки, мы часами кормились в вишневых садах, где изобиловала сочная черешня, кислая вишня и черемша.

Мы спали всего по несколько часов. Солнце восполняло в нас потраченные силы. Старуха приносила нам в большом горшке свежее, как родниковая вода, молоко. Она подводила нас к порогу своих богатств: квадратному отверстию в десяти метрах от избы. Она поднимала люк, мы через отверстие спускались по лесенке в подвал, где царил чудесный холод, сохранявший все портящееся также хорошо, как и холодильник.

Кухонная печь располагалась рядом с дверью, чтобы изба с маленькими закрытыми окнами и с низкой крышей сохраняла немного свежего воздуха. На свежем воздухе, в тени тополей или акаций мы вкушали наш сытый быт, ободряемые крестьянкой, по несколько раз возвращавшейся к нам с нагруженными руками и помогавшей потрошить и поджаривать птицу.

Наши солдаты после изнурительных ночных маршей быстро восстанавливали свои силы. Они были ни при чем, люди страны Гермесов. Им удавалось поглощать и переваривать неслыханное количество пищи. Я знал таких, которые по прибытии регулярно съедали на завтрак килограмм нежного сала. Я видел двоих, которые за три дня проглотили выводок из двадцати одной курицы от зоба до гузки. Многим удавалось в промежутках проглотить целого гуся в девять часов утра! Один из наших молодых офицеров однажды на моих глазах наполнил зоб тремя десятками яиц.

Они смачивали этих заморенных червячков кружкой молока, потом засыпали, сытые, с открытым воротом, как на картинах старой Фландрии.

К сумеркам, прежде чем уйти, эти наши вертелы съедали много картофеля, редиса и зелени. Крестьяне сопровождали нас до околицы станицы, равно впечатленные как нашим аппетитом, так и нашей приветливостью.

Во время всего наступления у нас не было ни одного неприятного инцидента. Нас принимали по-семейному. Не зная, как попрощаться с нами, эти славные люди часто благословляли нас. Охраняемые благословениями этих чистых сердец, мы счастливые отправлялись в путь среди огромных полей подсолнухов.

***

Находясь постоянно на марше, нам случалось нагнать какое-нибудь отступавшее подразделение. Стычки были короткими.

Продвижение должно было осуществляться в таком ритме, что после каждой такой стычки было физически невозможно похоронить останки убитых врагов.

Таким образом, наш путь был отмечен лежащими ужасными трупами. При пятидесятиградусной жаре тела убитых перед нами налетами «Юнкерсов» разлагались и за три дня превращались в жижу, затем их мумифицировало солнце. Побитые лошади издавали ужасный запах, надо было затыкать ноздри за сто метров. Животы их представляли собой чудовищные шары, реки зеленоватых червей сновали взад-вперед. Убитые большевики были чернее негров.

Тысячи, десятки тысяч советских солдат сдавались. Они больше не могли. По правде говоря, мы вели наступление больше ногами, чем винтовками. Многие из наших легкораненых оставались в дороге. Это почти не имело значения. Они догонят нас позже. Советских солдат мы подбирали. Они тысячами сидели, обсасывая свои голые и кровоточащие пальцы ног.

В большинстве своем это были азиаты. У них были большие добродушные головы каннибалов, радостные от того, что их не съели в свою очередь. Они постоянно повторяли какие-то слова, останавливая свой монолог только затем, чтобы запихнуть в рот свои распухшие пальцы.

У нас не было времени, чтобы охранять или конвоировать этот караван-сарай. Мы выбирали двух наиболее шустрых парней из колонны и давали им винтовку. Их назначали охранниками своих товарищей. Они сразу же надували грудь. Мы указывали им название города в ста или двухстах километрах на западе. Воодушевленно балагуря, наши охранники отправлялись в путь. Проблемы больше не было. Они сами отправлялись в Германию!

Мы приближались к месту форсирования Дона. Мы должны были перейти реку двумя днями ранее, но пути подхода на расстоянии двух километров были настолько завалены грудами техники и советских трупов, перемолотых авиацией, что переход через эти препятствия экипажами дивизии был нереален. Много дней мы шли на восток, и однажды ночью подошли к легендарной реке.

К двум часам ночи мы дошли до холма на правом берегу, на котором возвышались два величественных кургана. Как раз в тот момент над серо-зеленой водной гладью вставала заря.

Привстав на стременах, я во все глаза впитывал эту грандиозную картину. Дорога была усеяна сотнями советских грузовиков американского производства, разорванных конских повозок, бесчисленным военным имуществом. Но я видел только Дон – необъятный, укутанный прибрежной листвой, гладкой, освещенной золотыми, оранжевыми, розовыми и серебряными сполохами неба…

Дон, как и все большие реки юга России, имел крутой правый берег, тогда как левый был плоским, почти на уровне воды. Когда красные отступили на эту равнину, им было невозможно сопротивляться снизу, на другом берегу. Таким образом, левый берег Дона был в нашей власти.

Напрасно русская авиация бросала бомбы на красно-зеленую балку, по которой мы спускались.

Между развалинами изб поблескивали коричневые лозы первых виноградников. Наш генерал разделся и, прежде чем кто-либо, пересек Дон с автоматом на спине. Мост из переправочных лодок был наведен быстро и мы прошли по нему.

Теперь мы приближались к стране калмыков. Одинокий верблюд кричал рядом с дорогой, смешной, с любопытным и мокрым носом, с потертой, как кожа старого кресла, шкурой. Мы взяли его с собой. Он уже пахнул Азией, к которой мы приближались.

Кубань

В первую неделю августа 1942 года армии Рейха катились от Дона к Кавказу.

Светило ослепительное солнце. Деревни на многие километры были отмечены гигантскими серыми факелами; можно было подумать, что вся местность была в огне. Но это были всего лишь столпы пыли, поднятые волнами танков.

У нас были совершенно серо-черные лица, на них необычно светились белки глаз и воспаленные розовые губы. Бесполезно было противиться этому окрасу, поскольку пыль поднималась на многие метры над нашими головами. Из облаков, как в комических фильмах, возникали мотоциклисты с совершенно перекрашенными лицами, и приносили новые карты. Новые карты были нужны каждый день, настолько быстрым было наше продвижение. По мере нашего наступления их печатали в специальных машинах, находившихся среди колонн.

Приказы были выверены до мельчайших деталей. Каждому подразделению была поставлена своя задача, какие деревни пройти, места отдыха. Тысячи населенных пунктов были захвачены, и нигде не было ни одного очага сопротивления в наших тылах. Мы всего лишь пересекали поселение, но прочесывание совершалось методично, и ничто не было забыто или упущено.

Наши потери были незначительны. Тысячи красных солдат, которых мы обгоняли, были измотаны, пробежав тысячу километров и проглотив столько килограммов пыли. За стакан воды они охотно сдали бы Сталина, Калинина, Молотова и десяток других господ такого же высокого ранга.

В самом деле, самой серьезной проблемой была проблема воды. Мы проходили десять, двадцать километров, не находя ни литра питьевой воды. Зеленые пруды загнивали на солнце. Наши люди ложились на живот, чтобы лакать эту вонючую грязь. Нам приходилось грубо оттаскивать пьющих. Лошади шли, низко свесив дрожащие языки.

Только в одной нашей колонне было более двадцати тысяч человек. Каждые два-три лье дорога пересекала деревню, где был колодец для нужд местных жителей и скота из нескольких десятков дворов. Головная часть колонны опустошала колодец. Вскоре уже люди спорили из-за «питьевой» грязи. Позади же них тысячи пехотинцев и сотни лошадей находили выгребенные и абсолютно сухие колодцы.

То тут, то там ветряные мельницы в изобилии всасывали воду. Но каждый должен был ждать своей очереди часов пять, а то и восемь-десять, с распухшим языком в глотке. Животные употребляли неимоверное количество жидкости. Мой конь один вылакал, не прерываясь, пять больших ведер воды, то есть сорок литров! Люди наполнялись водой как бурдюки, обливали шею, руки и спину, сожженные солнцем.

Это не помогало. Лучше всего было пить чуть-чуть и довольствоваться случаем потрясти там и сям какой-нибудь вишневый сад. Поиск воды занимал у нас больше времени, чем километры пути.

***

Однажды ночью мы прибыли к Манычу, рядом с границей Калмыкии. Эта река проходит через красивые озера, на полпути от Азовского до Каспийского морей.

Наша дорога проходила по гребню большой плотины, сдерживавшей воды одного из этих озер. Красные заминировали плотину динамитом и взорвали ее. Водная масса выливалась через брешь шириной около двадцати метров, через нее немецкие саперы бросили деревянный мост, предназначенный для пехоты и лошадей. Тяжелые экипажи перевозили на другой берег небольшим пароходом.

Нам потребовалось ждать много часов перед этой плотиной, ожидая своей очереди. Озеро было усеяно колонией потрясающих ромашек, усеявших кувшинки. Советские самолеты старались разрушить наш импровизированный мост, но их бомбы только зажигали соседние избы, которые в ночи вздымали вверх красные и оранжевые снопы огня, добавлявшие патетики в эту поэзию цветущего озера и звездной ночи.

В два часа ночи мы любовались восходом. Зеленое небо отражалось в округе, безбрежно затопленной вырывающейся водопадом водой. Эта вода была цвета вымытой зари, бледно-зеленой свежести, пересекаемая легкими, золотыми, почти полупрозрачными проблесками.

Кто бы мог перед этой феерией вспоминать об усталости ночного марша, о давящей дневной жаре? Колонны двигались с песней безупречным строем. Офицеры, подавая пример, шли пешком впереди. Сзади них ординарцы вели коней. Лошади служили только для обеспечения связи, что часто было суровым испытанием. Чтобы добраться до командного пункта дивизии, я однажды одним махом преодолел сто километров на загнанном коне среди огненной степи.

Но обычные переходы совершались пешим строем, когда офицеры и солдаты по-братски соединялись в усталости, как и в бою.

Комаров становилось все больше и больше. Вечером они кружились звенящими облачками вокруг малейшего огонька.

Другие бестии бросались на определенную категорию наших солдат: страшные лобковые вши, которые впивались в низ живота. Они «инкрустировались» в эти нежные места, как дротики, воткнутые в землю. Был виден только зад этих ненасытных кровососов, толстый, с булавочную головку и совершенно черный.

Несчастные, терпевшие эту напасть, подвергались настоящим мучениям.

Им приходилось, кроме всего прочего, терпеть шутки всей колонны, всякий раз, когда они на пределе терпения останавливались на обочине, чтобы попытаться у всех на виду вытащить этих наглых грызунов!

7 августа 1942 года мы подошли к Кубани. Оставалось преодолеть двадцать километров. Мы шли быстро, как ветер, и в час дня правый берег развернул перед нашими глазами свои отвесные скалы посреди совершенно плоской местности. Зеленая вода реки виднелась во всей прелести вдоль кудрявого леса.

Советская артиллерия попыталась было оказать сопротивление, но ненадолго.

Мы находились в середине Кавказа! Последняя большая равнина перед горными ледниками блестела в зное королевского лета!

В три часа ночи мы опять тронулись вперед, вверх по течению Кубани, чтобы достичь Армавира. Мы продвигались по карнизам, падающим отвесно вниз с высоты двести метров в зеленую реку. Тысячами мы вытягивались вдоль края этих скал, подталкиваемые сотнями и сотнями крупных коричневых коров, которых гнали словаки-погонщики с суровыми загорелыми лицами.

***

Так мы топтались часов тридцать, прежде чем ступить на мост, наведенный саперами через бурную реку. Река бурлила, бросая брызги перед любым препятствием.

Маленькое селение находилось на той стороне реки. Мы нашли там только укрывшуюся в погребе с продовольствием семнадцатилетнюю девушку. Она решила охранять родительский дом. Рядом с ней должно быть упала граната и отрезала ей осколками одну грудь. Она лежала с горящими глазами, в страшной лихорадке. Её оторванная грудь уже почернела. Мы сделали невозможное, чтобы оказать ей помощь. Слезы текли по ее щекам, красным от жара. Бедная малышка, она так хотела жить… Но, глядя на ее разорванную грудь, мы знали, что она скоро умрет…

Умереть, когда над благоухающей степью струится божественно чистое небо, без единой морщинки, голубое до бесконечности, в серебряных и золотых пересветах…

Майкоп

Долина Кубани – это рай России. Сельскохозяйственные угодья в десять тысяч гектаров выбрасывают под солнечным зноем кукурузные безбрежности. Миллионы растений высотой в два метра тянут ввысь ровные ряды своих стволов, завернутых в блестящие мембраны, скрипучие, как будто они под электрическими разрядами.

В тени этих лесов золоченых палок зрели зеленые арбузы, здоровенные, в обхват руки. Мы резали их своими ножами и с наслаждением пили свежий сок. Плоть этих арбузов была испещрена зелеными, красными, оранжевыми полосами, похожими по цвету на степные зори. Мы шли, уткнув головы в огромные ломти этих чудесных фруктов.

Солнце жарило неимоверно прозрачное небо. Оно наполняло нас своей мощью и своей поэзией. Мы были причастны сказочному обмену сил, природной жары и свежести, цветов и красок, поднимавшихся от земли и спускавшихся с неба. Все было новое, суровое и грандиозное: кукурузные стволы, как копья, как фонтаны, горящее и металлическое облако; золотая земля, огненное небо, радуга разрезанных открытых арбузов!

***

Потоки воды также рождали невыразимое очарование. Мы дошли до реки Лаба, бурно сбегавшую со склонов Эльбруса. Мы еще не достигли линии гор, но они уже посылали нам как первый подарок свои большие зеленые и ледяные знаки, блестевшие на миллионах красных и рыжих голышей.

Чего стоили бесконечные ожидания перед тем, как перейти потоки по импровизированным мостам. Мы бросались в бурлящие волны непреодолимой силы. Нас несло между отполированных валунов, поток обдавал нас миллионами изумрудных брызг. Нашим телам нравились укусы кристальных вод. Они увлекали, оживляли нас, очищали наши члены, бодрили кровь! После, как дикие кони, мы бежали под солнцем.

Ах! Жизнь, какая прелесть! Мы бросались на ее свет, в ее тепло, в ее сверкание, в ее незапятнанные краски, как будто погружались в первые дни мироздания, когда низкие и продажные души еще не омрачили никакую стихию и никакой порыв и устремление!

***

Отступление советских войск было таким поспешным, что у нас почти не было пленных. Степь была пустой, оставленной торжествующему лету и нашему маршу победителей.

Однажды в полдень мы подошли к железнодорожному пути на Майкоп. На протяжении двадцати километров стояли брошенные русскими сотни эшелонов, вагон к вагону на двух путях. «Юнкерсы» безвозвратно перерезали сообщение, сделав невозможным продвижение поездов ни назад, ни вперед, и составы сгрудились в этом мешке.

В тысячах этих вагонов, в которых Советы безуспешно пытались вывезти свои богатства, скопилась масса самых невероятных грузов. Это были не только авиамоторы, отдельные запчасти, недоделанные танки, машины, всякого рода горючее и сырье. Бесконечно тянулись ряды цистерн, рыжие от огня или маслянистые от тысяч литров горючего, разлитого на путях.

Но в общем, эта фантастическая добыча была в целости, за исключением пробоин, брешей, сделанных «Юнкерсами» там и сям. Красные не успели даже поджечь эти вагоны.

Каждый дивизион, дойдя до железнодорожного пути, сразу приклеивал этикетки, подтверждавшие его права собственности на это имущество. Вагоны со спиртом были объектом особого внимания! Мы нашли даже бочки с икрой. Сидя на насыпи, мы намазали каждый по полкило икры на хлеб! Водке была отведена роль облегчить переваривание: мы захватили тридцать тысяч бутылок, красиво сделанных как маленькие штофы для минеральной воды.

Но не было времени задерживаться на пиру в Капуе. Приказ был как можно раньше дойти до гор. Нам снова оставляли несколько часов для сна, прямо на земле, а в три-четыре часа утра нас будили окрестные петухи, заинтригованные в высшей степени всем происходившим.

Мы достигли первых совершенно отвесных холмов, где повозки неслись вниз на лошадиные зады. Мы отправились в дорогу «по холодку», в час ночи. На заре нам почудилось, что мы грезили. На юге тонкая темно-синяя сеть украшала небо. Это был Кавказ!

До горных хребтов было еще километров пятьдесят, но их вершины четко вырисовывались в небе. Нас охватила щемящая радость! Они были там, эти пики, которые в течение многих недель жили в наших представлениях.

Мы ускорили шаг по густому песку.

Колонны немецких танков возвращались в нашем направлении: они закончили работу, загнав врага в леса. Теперь была наша очередь – пехоты – завершить дело. В девять утра мы вступили в длинные прямые улицы, похожие друг на друга: Майкоп!

Наши танки прочесали город так, что русские не успели взорвать мост, застывший в чудесном прыжке над глубокой долиной. В глубине ее шумела и бурлила зеленого цвета река Белая. Дома по-кавалерийски оседлали вершину горы. Мы быстро прошли на другой берег, чтобы немедленно занять гору, доминировавшую над районом. Оттуда мы бы расстроили любое возможное сопротивление поверженного врага.

***

Склон был отвесным и сильно заросшим лесом. Наконец-то мы вновь видели деревья! Мы установили свои пулеметы на гребнях без боя. На южной стороне перед нашим взором развернулась грандиозная панорама потоков, маленьких водопадов и синих гор, цвета сливы. Цепь Кавказа гирляндой проходила по горизонту.

Лес вокруг нас был густой. Много советских солдат еще скрывалось там, в ожидании возможности сдаться.

Случай представился в игривом духе Рабле. Один из наших унтер-офицеров прошмыгнул под тенистую крону, чтобы оправиться в стороне от нескромных взглядов. С листом бумаги в руке он трудился, делал свое дело, любуясь растительностью. Грозным он не был, имея в качестве вооружения только лист старой газеты. Это был как раз момент, которого ждали русские. Листва дрогнула: наш товарищ увидел, как к нему подходит длинная цепь советских солдат с поднятыми руками с тем, чтобы сдаться на лучших условиях. Нашему унтеру ничего не оставалось, как спешно поправить униформу, престиж которой мог быть серьезно скомпроментирован! Через несколько минут он подошел к нам, сдерживая смех, сопровождаемый целым караваном мужиков, серьезных, как римский папа, не смотря на комичность их сдачи в плен.

Вот так мы и взяли в плен последних русских в дубовой роще под Майкопом. Это было не очень поэтично, но таким образом лес был очищен одновременно с унтером, сначала немного сконфуженным, но вскоре гордым, как Артабан своим подвигом-приключением!

***

Между тем, наши основные силы взяли Майкоп. Каждый верил, что война закончилась. Все было сметено. Мы должны были преодолеть Кавказский хребет. Поступили приказы для дивизии. Цель – Адлер, затем Сухум, недалеко от азиатской Турции. Мы заключали пари: на Рождество – Тифлис, весной – Вавилон!

Мы окажемся на берегах священных рек Тигра и Евфрата, соединившись с африканским корпусом генерала Роммеля, который двигался от Суэца.

Война закончится в колыбели мира!

15 августа командование распорядилось дать нам, чтобы отпраздновать, какого-то похожего на вино напитка из расчета четыре литра на брата. Мы в полном доверии к питью выпили много, в мертвую. Это была сливовица, ужасно забористая. Наши глотки сразу ввели нас в состояние неслыханной эйфории, наша попойка длилась до утра.

Тогда, немного покачиваясь, 97-я дивизия егерей и Легион «Валлония» тронулись в путь 16 августа 1942 года. На нас смотрели горы Кавказа, сначала темно-синие, затем бело-розовые, очень высоко в небе… Сухум, его побережье и его пальмы! Тифлис и его дома, прилепившиеся к скалам Транскавказской дороги!Лунообразные озера Азербайджана! Великий спуск по кристаллическим пескам к Персидскому заливу! Наши глаза сверкали, когда мы думали о предстоящей эпопее!

Мы подошли к большой зеленой реке, что вырывалась из взорванного моста. Один солдат начал верхом пробираться по его настилу. Раздался выстрел с дерева на той стороне, и солдат упал в поток. Второй солдат попытался тоже, затем третий. Они тоже упали в реку. Горы были еще в двадцати километрах, но Кавказ уже бросал нам свое предупреждение.

Мы промчались к югу на тысячу пятьдесят километров. Нам казалось, что мы одержали полную победу. Но три трупа, плывущих в потоке, вдруг показали нам, что может быть война на юге не закончилась, а началась.