Ххххххххххххххххх 9 страница

ного на свободу другого, а не насилие над ними), «обще­ственного, национального или гражданского воспитания»

и т.д.

ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ СТРАСТИ как движущие силы и
инструменты истории. Моралисты различают страсти, ко­торые скорее можно назвать хорошими, и страсти, которые можно отнести к плохим (скупость, ненависть), в зависимости от их объекта: вдохновенные страсти, порождающие энтузиазм (от греч. entheos — быть в Боге) и творчество, и слепые страсти, приносящие с собой фанатизм. Психологи здесь различают тех одержимых страстью, что не восприни­мают ничего за пределами своей страсти, от фанатика, кото­рый хочет заставить другого разделить его страсть любым путем, будь то даже насилие. Социолог заметит здесь, что всякая страсть, стесняющая жизнь в обществе, будет счи­таться плохой либо даже безумием, тогда как тот одержимый страстью человек, что служит обществу или его изменению,
будет квалифицирован как «человек, служащий идеалу». Всегда оказывается так, что «ничего великого в мире не со­вершается без страсти» {Гегель, «Разум в истории», 1830) и
что страсти являются движущими силами истории: «Итак мы утверждаем, что ничто не

совершается, не будучи поддержанным интересом тех, кто в этом участвует. Этот интерес мы называем страстью, когда, вытесняя все прочие интересы
или цели, вся индивидуальность целиком проецирует себя на определенную цель всеми внутренними фибрами своей воли и концентрирует на этой цели свои силы и все свои по­требности» (там же). Все индивиды обладают своими част­ными страстями, самые распространенные из которых деньги, почести и власть (примеры Канта в «Идее всеобщей истории с космополитической точки зрения», 1784), но за «этой сумятицей, царящей на поверхности... совершается молчаливая и тайная работа, в которой сохранится вся сила феноменов» (Гегель, там же). Во всеобщей истории «страсти составляют активный элемент», но за ними и с их помощью реализует себя Идея, т.е. общая эволюция мира в направле­нии лучшего общественного устройства. Частные страсти будут в таком случае бессознательными инструментами осу­ществления разума в истории.

ИНДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ. Весь комплекс индийской философии представляет собой интерпретацию и переложе­ние ведических гимнов, созданных пять тысячелетий назад: сами же они представляют собой не что иное, как попытку выработать полное и всеобъемлющее видение истины, по­пытку, давным-давно предпринятую «отдаленными предка­ми». Принцип индийской философии в том, что абстракт­ное знание само по себе не имеет никакой ценности, если оно не приводит нас к опыту истины. Первичными форма­ми выражения здесь были «заклинания» {мантра), затем «притчи» (Упанишады), «ритуалы» {Брахманы), «техника» (йога), а вместе с Ауробиндо современная философия на­шла себе дискурсивное и рациональное выражение. Основ­ная задача состоит в преодолении естественного дуализма общего сознания {майя) и в причастности к божественной жизни {лила). Для ее достижения Мадхвачарья предлагает путь восхищения, Чанкарачарья —путь внутренней работы. Обычно противопоставляют философию отрешенности {ве­данта, шиваизм, буддизм) и мистицизм, предлагающий нам, наоборот, затеряться в мире (тантризм, вишнуизм). Доктрина мудрости, при всем при этом не впадающая в ир­рационализм, — индийская философия, всегда представляла собой большой соблазн для западной мысли; она непосред­ственным образом повлияла на философию Шопенгауэра и косвенным образом на целое направление нашей философ­ской мысли, традиция которого связана с именем Плотина. Бергсон посвятил индийскому мистицизму главу в «Двух ис­точниках морали и религии», противопоставляя его мисти­цизму христианскому.

ИНДУКЦИЯ: умозаключение, идущее от частного к общему, например: англичанин, причаливший в Кале, видит перед собой несколько рыжих женщин и «индуцирует», что все француженки рыжие. Индукция не являет собой строгое умо­заключение (в отличие от дедукции), но она лежит в основе всех умственных открытий. В классической схеме научного метода, изложенной Дж.Ст. Миллем, индукция соответству­ет второй ступени исследования: она следует за «наблюдени­ем» и позволяет от него перейти к изложению «закона». (Тре­тья ступень здесь — экспериментальная «верификация».)

ИНСТИНКТ: импульс, повелевающий действовать определенным образом. Это действие (особенно у животных) отличается следующими тремя особенностями. Оно будет: 1) врожденным (осы-одиночки, так называемые «осы-клад­чики», строят свое гнездо всегда одинаково, несмотря на то что «родители» умирают до того, как разовьется оса-«ребенок», которая, следовательно, не может «научиться» у них
строить гнездо. Точно так же существуют перелетные пти­цы, обладающие врожденным знанием пути их перелета — от 6000 до 12 000 км, — даже если это первый год их жизни,
а «родителей», которые могли бы указать им дорогу, нет рядом); 2) единообразным (инстинкт не совершенствуется; так, например, техника построения бобрами запруд с те­чением времени нисколько не прогрессировала); 3) специ­фическим (каждому виду присущи свои инстинкты). Итак, инстинкты — это сложные рефлексы, от природы данные индивиду. Однако эти рефлексы могут быть дополнены приобретенными

обусловленными рефлексами, вносящими в инстинкт определенную гибкость и способность к адапта­ции. У человека, как правило, инстинкты «вышколены» со­циальными нормами, замаскированы вмешательством разу­ма (рассуждение, рациональная мотивация и ретроспективаинстинктивного поведения), и они выходят на сцену лишь при наличии состояния умственного торможения (мечта, эмоции, страсти, умственная отсталость). См. Склоность..

ИНСТИТУТЫ -.учреждения или положения, установленные обществом (противоположно природному). В широком смысле понятие института включает в себя все привнесенное культурой. Каждый институт (по описанию Малиновского) обладает характерными для него «уставом» (принципами), «персоналом» (группой лиц, к которым применим данный устав) и «материалом» (направлением деятельности, харак­терным именно для этих лиц). В этом смысле любая «ассо­циация» образует институт; у нее свои принципы и она объе­диняет определенных людей для какого-то определенного занятия (спорт, торговля и т.д.). Социология изучает инсти­туты с двух точек зрения: 1) с точки зрения статической: каковы теоретические законы и принципы, управляющие

жизнью в обществе или группе?; 2) с точки зрения динами­ческой: как на практике применяются эти законы и принци­пы? Например, статическое исследование религиозных ин­ститутов обнаруживает один и тот же процент католиков во Франции и Бразилии; динамическое исследование обнару­живает, что в Бразилии религия укоренена глубже и облада­ет большим воздействием на общественную жизнь, чем во Франции. Ведь верно, что общество познает себя не через свои законы, но через образ жизни. Понятие «институтов» как в своем теоретическом, так и в жизненном аспекте оста­ется фундаментальным понятием социологии.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ: доктрина, отстаивающая пер­венство и первичность интеллектуальных феноменов над феноменами чувств и воли. Так, например, Лейбниц утверждал, что чувства, которые вызывает у нас прослуши­вание симфонии, сводятся к смешанному восприятию ма­тематических отношений; чувство гармонии, таким образом, выражает, по сути, восприятие «гармонических отноше­ний». Интеллектуализм предполагает наличие логики во всех психических феноменах. Он противостоит волюнта­ризму, который, наоборот, у истока любого выражения и даже любого понимания идей ставит чувство, веру или воле­вое решение {Шопенгауэр). Одна из линий, продолжающих мысль Канта и Гегеля, противопоставляет интеллектуализм еще и рационализму: интеллектуализм сводит человечес­кий ум к способности воспринимать отношения между объектами чувственного мира (математического, физичес­кого); рационализм же, наоборот, различает разум и по­нимание, «человека» и «философа» и признает безгранич­ность человеческого духа, проявляющуюся в моральном долге или стремлении, эстетическом чувстве, религиозной вере или самой метафизике.

ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ: активное отношение ума к какому-либо объекту. В наши дни это понятие схоласти­ческой философии широко употребимо, особенно после Гуссерля и его феноменологии. В поле философской интер­претации, затрагивающей отношение разума к реальности, оно может иметь, в общем три значения: 1) психологичес-

кое отношение сознания к тому или иному существующему объекту (именно в этом значении использовал данный тер­мин Брентано, учитель Гуссерля); 2) «трансцендентальное» отношение сознания, создающего самого себя в процессе творчества своего объекта: например, в математике или в логике, сущность, или «интенциональность», треугольника выявляется в процессе его начертания; когда мы чертим прямую линию, соединяющую две звезды или вершины гор, то эта прямая существует не в природе, ее создал разум: здесь имеет место «интенциональность» (именно в этом смысле чаще всего употребляет данный термин Гуссерль: он наста­ивает на присутствии ума в любом «значении»); 3) «онтоло­гическое» отношение ума, сознающего себя творцом мира или принципом «построения» реальности. Подобное идеа­листическое толкование интенциональности характерно, например, для Финка. (Противоп.: Восприимчивость).

ИНТРОВЕРСИЯ: сосредоточенность на самом себе. Про­тивоположность интровертных характеров — молчаливых, задумчивых, — характерам экстравертным — разговор­чивым, общительным, — подчеркивалась Бине. Интровер-тивные умы чувствительны скорее к «движению» вещей в спектакле, чем к «цвету» объектов (экстравертные умы) или форме этих объектов (тип ума эрудита, меланхолический характер).

ИНТРОСПЕКЦИЯ: субъективный метод в психологии, основанный на самонаблюдении сознания. Мы занимаем­ся самоанализом в целях самопознания, а не самоосуждения: в этом смысле интроспекция отличается от угрызений совес­ти. В психологии роль интроспекции трудно переоценить: только она позволяет восприятие психической реальности в качестве таковой; она служит нормой и гидом при объек­тивных анализах человеческого поведения. А. Бергсон паже считал интроспекцию методом самой метафизики, обнажа­ющим перед нами пути «глубинного Я», внутренней «дли­тельности» и интуиции абсолюта. Ретроспективная фи­лософия (Лашелъе, Ланъо) опирается на интроспекцию (восприятие умственного содержания: эмоций, чувств), что­бы при помощи рефлексии вывести из нее универсальное

значение всего содержимого сознания и установить иерар­хию ощущений (связанных с действием, восприятием и твор­чеством) в общей структуре личности. Чрезмерная склон­ность к интроспекции может привести к подозрительному отношению к миру, нередкому у психастеников: замена ре­ального и объективного мира миром внутренним характерна для «шизофрении». Интроспективному методу противопо­ложен бихевиористический метод, довольствующийся объ­ективным анализом поведения.

ИНТУИЦИОНИЗМ: метод философского анализа, осно­ванный на интуиции. Последовательный представи­тель этого метода — Бергсон.

ИНТУИЦИЯ: непосредственное знание. Обычно различают «эмпирическую» интуицию, соотносимую с тем или иным объектом мира, и «рациональную» интуицию, обозначаю­щую непосредственное восприятие отношений между двумя идеями (например, рациональная интуиция, с помощью ко­торой мы постигаем доказательство того, что сумма углов треугольника равна сумме двух прямых углов). Всякая инту­иция — это своего рода открытие, будь то открытие объекта мира, новой идеи или анализ чувства. Именно в этом смысле говорилось о божественной природе интуиции. Психология различает «интуитивный» и «дискурсивный» ум, в зависи­мости от быстроты схватывания и потребности в объектив­ных доказательствах, или же, наоборот, неприятия послед­них.

ИНФАНТИЛИЗМ: аномалия, заключающаяся в упорном сохранении во взрослом возрасте некоторых психологи­ческих (а иногда и физиологических) характеристик детского возраста. Отличается от ребячливости, которая не представляет собой остановку психологического разви­тия, но лишь понижение умственных способностей. Оста­новка в развитии организма и психических функций может быть связана с органическим заболеванием (генетической аномалией, такой, как монголизм; инфекцией или травмой матери во время беременности; наследственным сифили­сом; заболеваниями желез, в частности щитовидной железы

и т.д.), но она может также напрямую обусловливаться нали­чием «комплексов» (агрессивность, повернутая против са­мого себя; отставание, возникающее в результате неприспо­собленности к семье или к школе; умственная анорексия; истерия и т.д.). Наконец, в широком смысле слова инфан­тилизм означает отказ или бегство от жизни: инфантильный человек ностальгически оборачивается к своему прошло­му — к счастливому возрасту безответственности. См. Ум­ственный возраст, Комплекс, Детскость.

ИОАНН СОЛСБЕРИЙСКИЙ: схоластический философ (Солсбери, ок. 1115 — Шартр, 1180). Ученик Абеляра, со­ратник Фомы Беккета, епископ Шартра (1176); написал «Житие» Фомы Беккета и святого Ансельма, «Polycrati-cus» — сатиру на свое время, «Metalogicus» и «Entheticus» — сатиру на лжефилософов, а также «Historia pontificalis» (1148-1152).

Ионийцы Пифагорейцы

ИОНИЙСКАЯ (школа): греческая философская школа (VI в. до Р.Х.), представителями которой были Фалес из Милета, _т Анаксимандр, Анаксимен и Анаксагор — первые искатели 'рационального объяснения мира. Они знаменуют собой на­чало западной науки. Ионийская школа отличается от ита­лийской философии, связанной с именем Пифагора и тяго­теющей к мифическому объяснению мира, отраженному в религии и поэзии.

Фалес, Анаксимандр, Гераклит Пифагор

ИППОЛИТ (Жан): французский философ (Жонзак, 1907 — Париж, 1968). Профессор Сорбонны, затем — Коллеж де Франс, директор Высшей нормальной школы. Своим «Пере­водом Феноменологии Гегеля» (1939-1941) и комментари­ем «Генезис и структура Феноменологии духа» (1947) внес значительный вклад в распространение во Франции геге­левской мысли. «Введение в философию истории Гегеля» (1948) и «Логика и существование» (1953) продолжают раз­мышления о Гегеле. «Очерки о Марксе и Гегеле» демонст­рируют оригинальность ранних произведений Маркса.

ИРОНИЯ: форма насмешки. Различают: 1) добрую иронию, или «сократическую иронию», начало которой — наше чув­ство, что мы чего-то не знаем, выражающееся в наивном вопрошании (Сократ, например, просил политиков опреде­лить сущность политики; медиков — определить прежде всего сущность медицины); 2) романтическая злая ирония — разрушительная ирония, в основе которой — чувство нашего бессилия перед лицом судьбы.

ИРРАЦИОНАЛЬНОЕ: то, чтпрНитьзя понять посредст­ вом одного только разума. Иррациональное обозначает как чувство (например, чувство природы), так и опыт воле­вого действия: чувство или акт будут по сути своей ирра­циональны, если в своей специфической реальности они несводимы к дискурсу, который можно о них составить. В более широком смысле иррациональным является то, что познается только посредством интуиции, что не являет­ся концептуальным, например реальность внешнего мира (Кант), существование самого разума (Латк). С психологи­ческой точки зрения поведение иррационально, если оно выражает собой непосредственную реакцию (эмоциональ­ное, страстное, рефлекс), а не исходит из хорошо продуман­ного волевого решения.

ИСКУССТВО: способ сделать вещь согласно правилам. В более узком смысле (начиная с XIX в.): самовыраже­ние посредством эстетического творчества — изящ­ные искусства. Наиболее общая философская проблема здесь —- проблема функции искусства: 1. Прежде считалось, что оно выражает «красоту». Но что такое красота? Понятие красоты, обладает ли оно объективной ценностью или же раскрывает лишь личное суждение каждого? Вещь является красивой только потому, что я считаю ее красивой, или же я считаю ее красивой потому, что она действительно являет­ся таковой? От Платона до Канта философы пытались обосновать объективность искусства и красоты. Красивое, — писал Кант, — это «то, что нравится вообще, хотя это и не­возможно проверить разумом»; соответственно, считалось, что существует так называемая «красота в себе» — универ­сальный идеал, к которому должны стремиться произведе-

ния искусства. Эта классическая концепция искусства на­стаивала на определенных доминантах, таких как гармония, чистота, благородство, искренность, воспитание чувств. Ма-дрнна Рафаэля, проповедь Боссюэ, здание Мансара, церков­ная соната дают хорошие примеры таких доминант. Функ­ция искусства здесь — идеализация реальности. 2. История искусства приводит нас к различению красоты произведения искусства и представления о красивой вещи. Искусство мо­жет быть красивым и в то же время изображать, например, падаль (Бодлер), ничтожество («Обжора» Тулуз-Лотрека), гротеск («Карлик» Веласкеса), ужас (Босх). Его функция — раскрытие того, что Мальро называет «ночной стороной мира», той, что избегает нашего повседневного взгляда и разглядеть которую нам мешают социальные условности и традиции. Гойя считал репрезентацию красивого «ложью» и «ослеплением». Согласно более современной концепции, искусство — явление в высшей степени реалистическое: его функция — выражение не красоты, но реальности. В заклю­чение следует сказать, что понятие красоты сменилось в наше время понятием аутентичности; то, что в произведении.выражено аутентичным способом, обладает реальностью, независимой от нас. Так, например, произведения Ван Гога отражают его трагическое мировоззрение; мы можем не лю­бить Ван Гога, но мы не можем сделать так, чтобы трагизм перестал существовать в его произведениях. Именно в этом смысле произведение искусства обладает объективной ре­альностью, независимой от наших чувств. См. Абстрактное, Изящные искусства, Эстетика.

ИСТЕРИЯ: невроз, как правило отличающийся нервными кризисами, повышенной возбудимостью (возбудитель­ная истерия), но который может выражаться и пара­лизацией активности (упадочная истерия). Ф. Пинель и Ж. Этьен Д. Эскироль обратили внимание на то, что сексу­альная озабоченность играет важную роль в развитии аф­фекта — отсюда его название: «маточная страсть». Жан Мартен Шарко, занимавшийся изучением истерии с 1882 по 1885 гг., считал ее следствием органического аффекта, тогда как (это было доказано Ж.Бабински и Э. Дюпре) речь идет лишь о психиатрическом аффекте. Фрейд, изучавший ис-

герию с 1893 по 1895 г., видит в ней (особенно в её женском варианте) результат вытеснения сексуальных наклонностей. Но что бы она собой ни представляла, истерией сопровожда­ется экзальтация воображения, что приближает ее к мифо-мании; ее истоки — аффективного порядка. На эту тему стоит также прочитать: Жане «Ментальные травмы ис­териков» (1893), «Истерия: избранные тексты Ж.М. Шар­ко» (1971), Фрейд «Пять лекций по психоанализу» (1973).

ИСТИНА: соответствие сказанного существующему на самом деле. Следовательно, истина — это отличительная особенность нашего познания, а не того, что существует (ре­альности). Классически она определяется как «соответствие нашей мысли (восприятия, суждения) реальности». Зато в математике, где речь идет исключительно о внутренней стро­гости умозаключения, истина определяется как «самосогла­сованность мысли» (Кант). Когда речь идет об историчес­ком становлении, возникает понятие диалектики истины: истина здесь —- это «согласованность того, что мы мыслим, с тем, что должно наступить» (Гегель, Маркс). Истину ут­верждает тот, кто знает, что уготовано нам историей. Даже с чисто практической точки зрения, истина концепции оп­ределяется ее «успехом» (прагматизм Ч.Пирса, Джеймса, Дьюи). Мы видим, что в зависимости от физического мира или мира истории и человеческих отношений истина мо­жет быть абсолютной или относительной. Философия все­гда считалась поиском истины. О какой истине идет здесь речь, об истине чего? Задача «первой», или фундаменталь­ной философии, — познать основания человеческой мысли (Платон, Спиноза, Кант, Фихте, Гегель), т.е. тот свет (или абсолют), который делает возможным всякое знание; тогда мы говорим об истине. Но речь может идти и об обретении истинного знания феноменов природы, и именно это — объект науки вообще. Современная философия склоняет умы к размышлению над историей: Мерло-Понти («Знаки», 1961) утверждает, что здесь необходимы такие качества, как отрешенность и неангажированность, поскольку лишь они обеспечивают трезвый и глубокий взгляд, постепенно откры­вающий историческую истину. Он противопоставляет фило­софское размышление об истории ослеплению партийного

человека, поскольку само это размышление должно быть лишь моментом на службе у «аутентичного» действия (сов­падающего с направленностью истории или исторической истины). Различают философа, который ищет истину, и мудреца, который ею обладает; а также, с другой стороны, пророка, который ее предвидит и возвещает, и, в порядке исторического действия, героя, который ее реализует. См. Познание, Диалектика.

ИСТОРИЧНОСТЬ: отличительная черта исторического.

Метафизическая проблема историчности в том, почему че­ловек рождается, развивается и умирает? Бергсон свел ее к проблеме всеобщей жизни, которая расцветает и дробится на индивидов, подобно тому как жизнь дерева расцветает в листьях, обреченных на ежегодную гибель, но развивается уже не в них. Хайдеггер отождествлял ее с проблемой ко­нечности человека, и вся его философия — попытка понять человеческое поведение на основе первичной историчности человека, чувства временности существования и обречен­ности на смерть.

ИСТОРИЯ: знание о прошлом человечества; актуальное развертывание человеческой жизни. В первом смысле история — это познание происхождения и эволюции чело­вечества, в частности народов и наций. Познание прошлого поднимает эпистемологическую проблему, т.е. проблему метода, которую можно сформулировать так: каковы мето­ды, позволяющие установить объективное знание о прош­лом и рассматривать историю как науку? Следовательно, нужно определить ее объект и ее метод.

Объект истории: Чистая история — так, как ее некогда понимали, — имела обыкновение рассматривать лишь «со­бытия», т.е. уникальные факты, никогда не повторяющиеся и обычно связанные с деятельностью исторических лиц. Мы устанавливаем исторический «факт», объединяя устные и письменные свидетельства, семейные предания. Так, напри­мер, историк постарается найти точное месторасположение Алезии и выяснить мельчайшие детали, вынудившие в 52 г. до Р.Х. Версенгеторикса [Vercingetorix] сдаться Цезарю. «Отцом истории» считается греческий историк Геродот

(ок. 485-420 гг. до Р.Х.). «История» Геродота — это рассказ о мидийских войнах, в который вплетены многочисленные сведения о нравах, повседневной жизни, законах и даже легендах этой эпохи. История как исследование причин — выше простого пересказа благодаря попытке объяснения. Родоначальником исторического объяснения считается Фу-кидид (470—401 гг. до Р.Х.), написавший «Историю пелопо­несских войн», где он пытается вывести принцип, объяснить разумность одних событий в их сопоставлении с другими. При этом он заботится как о точности и глубоком знании исторических документов, так и о критическом подходе к информации. Французский историк и экономист Ф. Симиан (1873-1935) предпочтет опираться уже не на причины, а на условия («Заработная плата, социальная эволюция и день­ги», 1932). Условия того или иного события, исторических перемен могут включать в себя многочисленные причины: они очерчивают рамки, за пределами которых событие уже не может произойти. Как только мы нашли смысл, структу­рирующий многочисленные события и управляющий общей эволюцией, мы можем говорить о законах. История, как и физика, хочет выявить постоянные связи, имеющие место в мире человеческих феноменов. Если взять отдельного инди­вида, то эти законы предстают здесь в качестве сил, превы­шающих его личную волю. Это так называемая «социологи­ческая» концепция истории. В «Войне и мире» (1865-1869) Толстой подробно описал опыт генерала Кутузова, отказы­вавшегося предпринять какую-либо личную инициативу для того, чтобы позволить свободно действовать армейским час­тям и не мешать им общими действиями. Он понял, что об­щественные и человеческие законы, в чьих руках индиви­ды — лишь игрушки, должны привести великую Россию к неизбежной победе над наполеоновскими войсками. Маркс (1818-1883) развил эту теорию законов, управляющих эво­люцией общества, усмотрев в экономическом базисе страны пружины эволюции надстроек (политический режим, идео­логия, культура). История, однако, показала, что предска­зать будущее эти законы Марксу не помогли. Так, он пред­сказывал, что Великобритания, будучи наиболее развитой капиталистической страной, первая осуществит пролетар­скую революцию; однако сегодня эта страна представляет

собой один из последних оплотов парламентской монархии. Революция же, с точностью наоборот, имела место как раз в наименее развитых странах, преимущественно сельскохо­зяйственных, таких как Китай, Югославия и т.д.: теорети­ком подобной эволюции был В. Ленин. Крах коллективист­ских режимов Восточной Европы в ноябре и декабре 1989 г. лишний раз показывает, сколько сюрпризов уготовано исто­рией для своих теоретиков, пытающихся объяснить ее эво­люцию.

Методы объективного познания: центральным вопро­сом для историка, задумывающегося о своей деятельности, будет вопрос об объективности его знания о прошлом. Под этим следует понимать не только непредвзятость историчес­кого повествования, но и его соответствие действитель­ным событиям. Непредвзятость довольно проблематична, ведь сам историк — субъективность, введенная в историю; у него могут быть свои прогнозы о будущем общества. Так, например, Французская революция 1789 г. может вызывать весьма разные интерпретации: если субъективный историк является приверженцем социалистической линии, он выде­лит здесь понятие равенства, эгалитаризма («Всем поров­ну»). Если же он связывает будущее общества с либерализ­мом, то выделит понятие свободы («Каждому по заслугам и по взятой им на себя ответственности»). Политический деятель, заботящийся о сплоченности общества («братстве» французов), сможет поразмыслить об условиях, приведших в 1792-1794 гг. к террору, чтобы избежать в будущем повторе­ния подобного процесса, и т.д. Однако если историк методо­логически выбрал критический и объективный подход, ему следует абстрагироваться от всех личных политических про­ектов. Объективность истории предполагает преодоление политической субъективности ради «субъективности более высокого ранга — субъективности человека» (Рикер, «Исто­рия и истина», 1955). Симпатия, лежащая в основе понима­ния всех человеческих феноменов, предполагает некоторую долю критического духа и целостный подход. Одним сло­вом, исторический факт, установленный историком, не дол­жен смешиваться с событием: его поддерживают неторопли­вые и глубокие связи, на которых и он сам, в свою очередь, отражается и которые придают ему смысл. Так, например,

если мы зададимся вопросом, что же считать важнейшим событием второй мировой войны именно как войны, нам, скорее всего, ответят: принятый американским конгрессом 11 марта 1941 г. закон о ленд-лизе, так называемый «закон о ссуде», позволивший ассигновать денежные средства Вели­кобритании, затем СССР, Китаю и Франции, сражавшимся с противником, бесконечно превосходившим их в вооруже­нии, — поскольку апостериори этот закон дает нам ключ к пониманию событий. После этого закона нападение 22 июня 1941 г. на Россию (план Барбаросса) можно считать обре­ченным на провал (поражение немцев под Москвой 5 сен­тября 1941 г., общий крах и капитуляция немецких армий под Сталинградом 2 февраля 1943 г.), а исход войны не­избежным как при наличии, так и при отсутствии непо­средственного участия американских войск вслед за Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. Зато, если это американское вме­шательство и не является определяющим для исхода войны, оно расширило поле военных действий, ускорило их ход, и в конечном счете позволило избежать (в частности, благода­ря высадке 6 июня 1944 г. в Нормандии) контроля СССР над всей Европой в течение последующих 44 лет. Таким обра­зом, важнейшим «историческим фактом» будет тот, что пол­нее всего наделен «смыслом», позволяющим апостериори структурировать наибольшее число последующих событий. История—объект исследования множества дисцип­лин. Своим уже знаменитым анализом Бродель показал, что историю следует рассматривать многоступенчато, разложив ее на несколько планов, изучая различные типы историчес­ких ритмов, в зависимости от того, идет ли речь об истории Земли (ледники, дрейф континентов, биохимическое атмо­сферное равновесие), истории общества или истории инди­видов («Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», 1946): «Эта книга разделена на три части, при­чем каждая содержит в себе попытку объяснения целого. Первая затрагивает почти неподвижную историю, историю человека в его отношениях с окружающей его средой.