Ххххххххххххххххх 10 страница

Эта история течет медленно, перемены происходят неторопли­во, здесь часты настойчивые повторы, беспрестанно возоб­новляемые циклы... От этой неподвижной истории отлича­ется история с медленным ритмом: мы бы охотно назвали ее

историей общества, если бы это выражение не подрастеря­ло свой истинный смысл, — это история групп и объедине­ний. Каким образом эти глубинные волны приподнимают общий ансамбль средиземноморской жизни? Вот вопрос, занимавший меня во второй части этой книги, когда я по­следовательно изучал экономику, государства, общество, культуру, пытаясь наконец показать — чтобы сделать более ясной мою концепцию истории, — как работают все эти глубинные силы в такой сложной сфере, как война. Потому что война, как мы знаем, это уже сфера не только.сугубо личной ответственности. Наконец, третья часть, посвящен­ная традиционной истории, или, если хотите, истории в измерении не человека, но индивида, событийной истории П. Лакомба и Ф. Симиана: оживление поверхности, волны, поднятые приливами в их всемогущем движении. История резких, быстрых, нервных колебаний. Сверхчувствительная по определению, каждый шаг которой заставляет историка держать наготове свои измерительные приборы. Но в ка­честве таковой самая захватывающая из всех, самая богатая человечностью и самая опасная тоже... Так мы пришли к многоступенчатому подходу, к разложению истории на пла­ны. Или, если хотите, к различению в историческом времени времени географического, социального и индивидуального». Такая «тотальная история» может возникнуть лишь как объект множества дисциплин — от тектоники плит до пси­хологии индивидов, включая математику, общую физику, химию (воздуха и материи), социологию и т.д.

Истории (философия): размышление о природе и смысле истории. Каковы условия возможности размыш­ления об истории? Сегодня телевидение, радио, пресса словно захватили монополию на историю. В связи с фактом распространенности, мирового масштаба и влияния новых средств непосредственной передачи информации история сегодня все больше и больше переживается в настоящем. Но это быстрое наступление исторической актуальности ведет к так называемой «событийной инфляции», оставляющей слишком мало места для рефлексии (П. Нора, «Возвраще­ние события», 1947). «Символически, современная история могла бы начаться со слов Гёте, сказанных в Вальми: «И вы сможете сказать: я был там!..» Современному событию свой-

17Q

ственно работать на публику, никогда не обходиться без ре­портера-зрителя или зрителя-репортера, быть видимым уже в момент своего протекания, и эта «видимость» придает ак­туальности и ее специфичность в отношении истории и, одновременно, ее уже исторический аромат. Отсюда это впе­чатление игры, более правдивой, чем сама реальность, дра­матического дивертисмента, праздника, который общество само себе дает посредством великого события. В нем прини­мают участие одновременно и все и никто, потому что все образуют массу, к которой никто не принадлежит. Это собы­тие без историка творится аффективным участием масс, единственным и уникальным средством, каким они могут участвовать в общественной жизни: участие требовательное и отчужденное, ненасытное и обделенное, множественное и предполагающее дистанцию, бессильное и, однако, суверен­ное, автономное и управляемое на расстоянии, как та неося­заемая реальность современной жизни, которую мы называем мнением... Это состояние вечной сверхинформированности и хронической недоинформированности характерно для со­временного общества. Выставленное напоказ событие боль­ше не позволяет считаться с событийным эксгибициониз­мом. Смешение неизбежное, но способствующее всякой неуверенности, тоске и общественной панике». Если мы перелистаем время или переместимся в пространстве, мы увидим, что целые народы и цивилизации, носителями кото­рых они были, рождаются, расцветают и умирают, как жи­вые организмы. Одна из первых и самых долгоживущих — египетская цивилизация, появившаяся к 3200 г. до Р.Х., — горела ярким огнем, творческим и продолжительным, трид­цать веков, прежде чем погаснуть и вновь погрузиться в не­проницаемую тишину и забвение человечества, вплоть до расшифровки ее письменности Шампольоном в 1824 г. Ис­тория Древней Греции длилась четыре века, пока ее самые красивые памятники не начали приходить в упадок, история возведения соборов

(готических и романских вместе) про­должалась пять веков (с XI по XVI в.), и т.д. От руин долины Нила до греческих руин, от Персеполиса до Эфеса, от Сан-Джимиано в Тоскане до любого из французских поселков, укрепленные стены которого нередко в XIII в. защищали население в три раза более многочисленное, чем сегодня, —

мы видим, чтр история —- это постоянный круговорот рож­дения, возрастания и упадка как городов, так и стран. Сто­лицы, некогда игравшие важную роль в истории страны, се­годня исчезли с лица земли, и от их населения ничего не осталось; страны, занимавшие видное место в мировой ис­тории, теперь сошли с ее сцены. Нам скажут на это, что у каждой страны своя история, что существует история циви­лизаций. Но мы можем говорить об истории, лишь прини­мая во внимание то, что Греция подхватила факел египет­ской культуры, Рим перенял эстафету у Афин, а западное Возрождение — у Античности (через Северную Африку) и что все это культурное наследие, складывавшееся постепен­но, перенимая что-то у прошлого, обогащаясь чем-то новым в другую эпоху и в другом месте, способствовало развитию и уровню как сегодняшней науки и техники, так и самой суб­станции нашей культуры и нашей теперешней истории.

Философия истории. Это была идея Канта: он считал, что, чтобы найти смысл истории, нужно рассматривать ее в масштабе всего человеческого рода, охватывающего собой все страны («Идея всеобщей истории с космополитичес­кой точки зрения», 1784). Кант начинает с очень современно звучащего размышления о мире: картина истории, лежащей на поверхности, неутешительна; это история безумия лю­дей, преследующих свои собственные интересы, движимых «страстью к богатству, власти или почестям». Кант считает, что сама природа желала того, чтобы люди сражались друг с другом: «Средство, используемое природой для заверши­тельного развития всех своих предрасположенностей — об­щественный антагонизм, который в будущем, однако, дол­жен стать основой порядка, управляемого законом» (там же, 4-е положение). «Следовательно, в самой истории существу­ет раздвоение на жизнь индивидов, с их страстями, битвами, амбициями, и на то, что совершается за пределами их опыта, в плане всеобщего, осуществление тайного плана природы по установлению порядка, в совершенстве управляющего внутренней политикой, и, посредством этого, также и поли­тикой внешней» (там же, 8-е положение). Ту же раздвоен­ность анализирует и Гегель, отмечая, что «люди защищают свои личные цели от общего права: они действуют свобод­но» («Разум в истории», 1838), они действуют со своими

страстями, но «под этой сумятицей, царящей на поверхнос­ти, совершается тайное и молчаливое дело» — реализация разума. В немецком существуют два различных слова: Geschichte — означающее историю в настоящем, связанную с произволом, и Historie — относящееся к «области станов­ления духа... который сам себя опосредует» (предисловие к «Феноменологии духа», 1806), т.е. который сам себя по­знает. История, которая сама себя мыслит, которая имеет смысл, — это всеобщая история. Именно в ней все индиви­дуальные поступки найдут свой окончательный смысл, и именно поэтому «мировая история — это трибунал мира»; именно она судит значимость человеческой инициативы. («Философия права», 1821). Для Маркса и Энгельса осмыс­ление истории вторично, главное — ее осуществление. Ее двигатель — классовая борьба: «Люди должны найти в себе силы жить для того, чтобы делать историю; но для того, чтобы жить, нужно сначала пить, есть, иметь жилье и одежду и что-то еще. Следовательно, первым историческим фактом будет производство средств, позволяющих удовлетворить человеческие потребности, производство самой материаль­ной жизни...» (Маркс и Энгельс, «Немецкая идеология», 1846). «История — это не что иное, как смена различных поколений, так что каждое эксплуатирует материалы, ка­питал, производительные силы, доставшиеся ему от всех предыдущих поколений; таким образом, каждый образ дей­ствий передается по наследству, но уже в радикально изме­нившихся обстоятельствах, и, кроме того, он и сам меняет прежние обстоятельства, являясь орудием совершенно иной деятельности». «Эта концепция истории... не обязана, как идеалистическая концепция истории, искать какое-то поня­тие в каждом периоде истории, нет, она неизменно покоится на реальной исторической почве; она объясняет не практику на основе идей, но формирование идей в его связи с матери­альной практикой». Проблема, поставленная Хапдеггером, касается не содержания

истории, но чего-то более первично­го — самой «историчности». Почему человек является исто­рическим существом? Для Хайдегтера «историчность» чело­века (т.е. тот факт, что человек — объект, субъект истории) покоится на его темпоральности, а эта темпоральность об­разует его существенное отношение к бытию. «Первоначаль-

ное развитие бытийствующего в его всеобщности, вопроща-ние о бытийствующем как таковом и начало западной исто­рии — одно и то же; все это происходит одновременно, но «время» — само неизмеримое — делает возможным любое измерение» («О сущности истины», 1947). Другими словами, когда с зарождением науки в Древней Греции вспыхнула первая искра фундаментального вопрошания о бытии, для западного человека открылась возможность истории, в отли­чие от многочисленных народов, так и оставшихся без исто-, рии. Что касается Сартра, то в промежутке между написа­нием «Бытия и Ничто» (1943) и «Критики диалектического разума» (1960) он приходит к сознанию—- в марксистском ключе —первостепенной роли истории, пытаясь встроить его в свою философию. Он пытается пояснить ту идею Эн­гельса, по которой человек одновременно и творит историю, и творится ею. «Если история ускользает от меня, то это не потому, что я не творю ее, но потому, что другой тоже ее тво­рит... Наша историческая задача... — приблизить момент, когда история обретет свой единственный смысл... в конк­ретных людях, творящих ее сообща» («Вопрос о методе»). Сартр попытался соединить экзистенциализм с марксиз­мом с целью создания структурной и исторической антропо­логии, при этом не принижая, однако, основополагающую роль субъективности, даже если это коллективная субъек­тивность (культура).

Различные планы всеобщей истории. Различные спо­собы анализа обогатили и уточнили понятие истории. Фуко (в «Словах и вещах») подчеркивал несовпадение истории, переживаемой людьми (где самые важные события могут быть обусловлены природной средой или множеством вто­ростепенных причин), и истории, как она сама себя пред­ставляет. По его мнению, история не всегда одинаково «пи­тает» сознание людей. До греков «типичным было... такое восприятие истории, когда вписывание человеческого вре­мени в общее становление мира или, наоборот, расширение принципа и движения человеческого предназначения вплоть до мельчайших природных частиц создавало довольно глад­кую картину общей истории, однотипную на каждом отрезке своего протекания, вовлекающую в один и тот же дрейф... всех людей, а с ними и вещи, животных, все живые и нежи-

вые существа... Была открыта история, внутренне присущая природе; и даже более того, для каждого типа живых су­ществ были открыты формы приспособления к окружающей среде, позволившие позднее выявить нить эволюционного движения; кроме того, ученые показали, что собственно человеческие виды деятельности, такие как труд или язык, несут в себе историчность, которой нет места в общем по­вествовании людей и вещей: производство способов про­изводства, капитал способов потребления, цена законов

1 колебаний и изменений, которые нельзя объяснить только природными законами, или свести к общему рынку челове­чества». Как видим, размышление о всеобщей истории ока­зывается связанным с эволюцией самой исторической науки, изучающей различные исторические ритмы (Земли, приро­ды, различных видов человеческой, общественной и индиви­дуальной деятельности). Наконец-то люди начали сознавать, что их история может изменить историю Земли (разрушени­ем, загрязнением окружающей среды, чрезмерно активным использованием природных ресурсов), и подчиняться им­перативу, повелевающему искать в недрах самой техники средства охраны природной среды, защиты, насколько это возможно, Земли от разрушительного влияния человеческой истории (М. Серр, «Естественный договор», 1990).

ЙОГА: индийская философская система, основанная, со­гласно традиции, Патанджали. Йога затрагивает весь комплекс телесных упражнений, обеспечивающих нам спо­собность управлять своим организмом и нервной системой и достигать «совершенного состояния» или состояния «со­зерцания», полного отсутствия желаний, абсолютной непо­движности.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх