Глава 2. Особенности телефонной психологической помощи в посттоталитарном обществе

Тут тень всеобщего

отвращения лежала на всем. _г
Тут тень всеобщего
лежала на всем.

Тут тень лежала на всем.

Ап.Введенский «Где. Когда»

Люди изменились, они какие-то... поруганные. О.Э.Мандельштам

Более чем за 40 лет существования служб телефонного консультирования стало аксиомой, что их основной це­лью является скорая психологическая помощь людям в разнообразных кризисных ситуациях. Эффективность и сложность ее оказания в посттоталитарном обществе нельзя понять вне связи с социально-психологическими процессами. Хотя социалистический монстр и приказал долго жить, тем не менее, остались жившие в нем люди. Их сознание не изменилось с той скоростью, с которой ставились подписи под соглашением в Беловежской пуще. Они живут, радуются и страдают, грешат и каются, ос­корбляют и сокрушаются. Они продолжают быть носите­лями особой формы общественного сознания — тотали­тарного по своему происхождению, получившему название «советского синдрома». Прежде всего, для него харак­терна двойственность и черно-белый характер в отно­шении к себе и миру. И если в недалеком еще прошлом «советский человек» был немыслим без:

• чувства своей принадлежности к единой, великой,
сильной и доброй общности народов;

• чувства включенности в общее движение по ма­гистральным путям мировой цивилизации;

• ощущения своей подвластности могущественному, никогда не признающему своих ошибок государству;

• чувства своей безопасности среди живущих жиз­нью равных и всегда готовых прийти на помощь людей;

• чувства превосходства над порочным и не признающим «очевидных» истин остальным миром, то вскоре после исчезновения СССР стало ясно, что со­ветский синдром не исчез: в нем лишь «+» сменился на «—», выведя на первый план оборотную сторону синдрома:

• чувство разобщенности и принадлежности к не­способному управлять своей судьбой народу;

• чувство отлученности от цивилизации;

• анархическое поведение по отношению к государ­ству и его законам;

• отсутствие чувства безопасности;

• зависть и некритическое принятие всего, что «за
бугром».

Столь быстрая и происшедшая на фоне неблагопри­ятных экономических изменений перемена, естествен­но, обусловила возникновение серьезного социально-психологического кризиса. Некоторые исследователи сравнивают его с посттравматическим стрессовым син­дромом, что следует учитывать в ходе психологическо­го консультирования и психотерапии[2]

Человеческие потребности имеют сложную иерархию. Наиболее распространенная модель Абрахама Маслоу включает биологические потребности, потребность в безопасности, упорядоченности и стабильности, по­требность в принадлежности и любви, потребность в самовыражении и духовные потребности. Фрустрация, возникающая из-за блокирования потребностей, при­водит к измененным формам поведения человека. То­талитарный режим более или менее обеспечивал по­требности базового уровня, блокируя, в основном, потребность в самовыражении и духовные потребнос­ти. С точки зрения государственного аппарата, не было нужды в телефонах доверия, ибо человек был лишен личности, он являлся винтиком в гигантской иерархи­ческой структуре этого государства. Яснее теоретиков режима об этом писал Владимир Маяковский: «Еди­ница, кому она нужна? Голос единицы тоньше писка. Кто ее услышит? Разве жена... Единица — вздор, еди­ница — ноль». У единицы была функция — быть обез­личенной частью монструозной машины, но не было прав: она не могла жить по своей воле, у нее не было права умереть — ее могли уничтожить или дать возмож­ность существовать. Поэтому оказавшийся в кризисном состоянии человек казался подозрительным и опасным. Любой произвольный, независимый от властей акт, даже самоубийство, свидетельствовал о том, что в стра­не существовала неуправляемая жизнь, бытие неконт­ролируемых индивидов. И такой акт как дестабилизи­рующий прочность иерархической пирамиды подлежал блокированию со стороны государства. В посттоталитар­ном обществе нет преград на пути духовности, но ока­зываются заблокированными потребности всех других Уровней, включая потребность в безопасности и упорядоченности, что обусловливает почти тотальную фру­страцию его членов[3].

На что же следует направлять целительное воздей­ствие? Прежде всего, на характеристики так называе­мого особого психологического типа «ЕНГкото зоуепсиз». К ним относятся:

1. Догматичность сознания.

2. Закрытость личному опыту и некритическое дове­рие «коллективному разуму».

3. Принятие личной ответственности лишь за желательные результаты своей деятельности.

4. Упования на внешние инстанции и перенос на них ответственности за неудачи.

5. Расщепленность сознания - раздвоение личного и социального «Я».

6. Постоянный страх, отсутствие чувства безопасности и стабильности.

7. Недостаточное принятие себя и снижение личной определенности.

8. Недостаточная рефлексивность.

9. Стремление избегать неудач, а не достигать пози­тивных целей в качестве основного мотива поведения.

10. Восприятие настоящего лишь как точки пересечения симметричных прошлого и будущего.

Очевидно, не существует другого выхода для боль­ного, кроме попытки излечиться. Свой посильный вклад вносят в это и службы неотложной психологи­ческой помощи. Основной вопрос, который стоит пе­ред нуждающимися в помощи: «Можно ли доверять телефону доверия?» Положительный ответ на него не прост и зависит не только от профессиональных или личных качеств его работников. Он определяется и со­циально-психологической атмосферой, в которой эти службы функционируют. Поэтому в поисках ответа рас­смотрим следующие тезисы.

1. Посттоталитарное общество порождает недоверие и неверие в эффективность и полезность служб телефон­ной помощи. Работа служб телефонной помощи в со­знании постсоветского человека часто отождествляется с деятельностью государственных учреждений. Они же, как правило, для бытия конкретной личности беспо­лезны и по мере вырождения тоталитаризма становят­ся все менее и менее эффективными. Апатия населения, падение сопротивляемости делают управление социу­мом более удобным, но не свидетельствуют о его бла­гополучии. Из-за разобщенности с другими человек не верит, что ему могут помочь. Да еще бесплатно. И тем более глубокой ночью. Совершенно незнакомые люди, которым он ничего не должен. Недоверие и неверие приводят к неспособности людей соглашаться друг с другом, из чего следует разобщенность, усугубляющая неспособность к сотрудничеству. Возникновение этого феномена в посттоталитарном обществе было предска­зано еще в 1969 г. А.И.Солженицыным: «...обратный переход, скоро ожидающий нашу страну, возврат ды­хания и сознания, переход от молчания к свободной речи, — тоже окажется и труден, и долог, и снова му­чителен — тем крайним, пропастным непониманием которое вдруг зияет между соотечественниками, даже ровесниками, даже земляками, даже членами одного тесного круга». Вред, наносимый этим непониманием телефонной помощи, несомненен, и его может снизить тщательная и долговременная разъяснительная работа. В связи с этим особое значение приобретает эффектив­ная реклама деятельности телефонных служб, а также повышение образовательного уровня их работников и формирование традиций и культуры телефонного кон­сультирования.

2. В посттоталитарном обществе стереотипы относителыюсти моральных принципов становятся все сильнее. Религией тоталитаризма являлся атеизм. Поэтому реальным «опиумом для народа» было классовое сознание..¹ Оно обязательно предполагало наличие «врагов» и утверждало относительность морали и нравственности. Еще в 1917 г. великий русский мыслитель Павел Флоренский говорил своим питомцам: «Трижды преступна хищническая цивилизация, не ведающая ни жалос­ти, ни любви к твари, но ищущая от твари лишь сво­ей корысти, движимая не желанием помочь природе проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая насильственно и условно внешние формы и внешние цели». В силу этого в посттоталитарном обществе рож­дается и живет множество маленьких потенциальных Родионов Раскольниковых. Поэтому сегодня особую актуальность приобретает не только теоретическая возможность «убить старуху-процентщицу» (самому!), но практическая вероятность оправдания убийства (дру­гими!). Карл Поппер считал моральный релятивизм основной болезнью современной философии, но с те­чением времени становится очевидно, что она с мета- е физического уровня распространилась на психологический. Человек-винтик испытывает животный страх, но, -растворяясь в массе, оказывается лишенным социаль­ного страха, который еще Зигмундом Фрейдом был определен как зерно совести. Отсюда вытекают такие проблемы в работе служб телефонной помощи, как моральный релятивизм собеседников, редкое обращение по нравственным проблемам, сложность использо­вания общечеловеческих этических подходов для кор­рекции кризисных состояний.

3. Для посттоталитарного общества характерна сни­женная потребность человека в трудовой деятельности, своего рода гипомотивационный синдром.

Десятилетия тоталитаризма сформировали у большинства людей пси­хологию нищеты. В 1932 г. З.Фрейд предупреждал: «Мы должны быть готовы, надвигается на нас и опасность другого состояния, которое можно было бы назвать "психологической нищетой масс", которая в большей мере грозит государствам, в которых общественные свя­зи осуществляются путем идентификации членов друг с другом», то есть тоталитарным образованиям. Предуп­реждение сбылось. Все явственнее слышится голос ге­роя Достоевского: «Бедность — не порок, а нищета, знаете-с, порок страшный...» Психология нищеты у большинства — это тупик цивилизации. Нищий — всегда потребитель. Одного нищего жалко, нищее обще­ство как социальный паразит вызывает отвращение.
Бедный может стать богатым, нищий — никогда. Тота­литарный террор обернулся параличом и бездеятельно­стью, а пароксизмы псевдоэнтузиазма, отчуждая результаты труда и собственность, не смогли мотивиро­вать труд, но извратили саму его сущность. Отсюда следуют, применительно к работе служб телефонов доверия, длительные трудности формирования и недоста­точная эффективность волонтерских структур, где труд является путем совершенствования себя в работе без оплаты. Однако службы телефонной помощи, возник­шие в посттоталитарном социуме на основе професси­ональной модели, должны создавать предпосылки для
привлечения в них добровольцев и последующего со­ здания инфраструктуры волонтерской помощи.

4. Посттоталитарному обществу свойственна постепен­ная люмпенизация.

Она выражается прежде всего в мед­ленном, но неуклонном снижении культурного уров­ня, что порождается феноменом «утечки мозгов». Кро­ме того, еще при тоталитаризме, возник социальный заказ на усредненность индивидов и их групп. Глупость, будучи свойством индивидуальной психики, в усредненности нашла свой социально-психологический эк­вивалент. Дитрих Бонгеффер писал, что глупость это не столько «прирожденный недостаток, сколько прихо­дишь к выводу, что в определенных обстоятельствах люди оглупляются или сами дают себя оглуплять... Лю­бое мощное усиление внешней власти (будь то поли­тической или религиозной) поражает значительную часть людей глупостью. Власть одних нуждается в глу­пости других» {Бонгеффер, 1989). Таким образом, уже тоталитаризм, не приемля индивидуальность, способст­вовал люмпенизации общества. «Человек массы» (Х.Ор-тега-и-Гассет), или «одномерный человек» (Г.Маркузе), не только отличается малой образованностью, возводя усредненность и невежество в способ жизни. В посттоталитарном обществе он становится носителем псевдо­знаний, псевдочувств и псевдомнений. Его поведению свойственна амбивалентность — сочетание рабской при­ниженности и безудержного нахрапа, полной безза­щитности и спесивой властности, отчаянной безысход­ности и фанатичности. Часто она становится столь кри­тической, что человек не контролирует свое поведение и не несет за него ответственность. Растворяясь в мас­се, он превращается в «Мы». Люмпенизация и гипомотивация к труду являются двумя сторонами одной ме­дали. Вместо «парохода философов», изгнанного на заре тоталитаризма, у отечественного причала грозит ока­заться единственным «корабль дураков», описанный еще Себастианом Брантом и изображенный Иеронимом Босхом. Люмпенизация не способствует эффективной работе служб телефонной помощи, поскольку целый ряд их возможностей оказывается невостребованным, а активность — часто напрасной. Кроме того, она дела­ет весьма проблематичным появление в посттоталитар­ном обществе «среднего класса», который на Западе, поддерживая демократические институты, обеспечива­ет финансовую поддержку и реализацию волонтерских идей в общественных благотворительных организациях.

5. Посттоталитарное общество сохраняет агрессивные и деструктивные тенденции и склонно к постепенной кри­минализации.

Многие его государственные и социальные институты являются наследством тоталитаризма. На со­циально-психологическом уровне им свойственны одновременно агрессивность и деструктивность. Это тоже две стороны одной медали. Агрессивность обеспечивает экспансивный рост — территории, населения, идеоло­гии и т.д. Деструктивность поддерживает иерархию, ее искусственные внешние формы, разрушая новые соци­альные структуры или подавляя активность индивидов
и групп. Один из телевизионных опросов в Ленинграде в 1989 г. показал, что 80% людей с готовностью соглас­ны казнить собственными руками человека, причинив­шего им зло. Сегодня преступления против личности растут, и общество, как показывают социологические исследования, с энтузиазмом относится к расширению применения смертной казни.[4] Эти явления в службах те­лефонной помощи отражаются в виде обращений або­нентов в связи с агрессией личности, групп или госу­дарственных институтов, нередкими являются звонки агрессивных абонентов, случаи поиска ими работников или дислокации служб для реализации деструктивных акций и т.д. Серьезной проблемой становятся обраще­ния жертв семейного, сексуального, психологического насилия, среди которых преобладают молодые люди.

6. В посттоталитарном обществе отсутствуют глубин­ные представления о милосердии и благотворительности.

Тоталитаризм отвергал их как не поддающиеся его главной силе — «учету и контролю», «критике и самокри­тике». Еще основатель системы В.И.Ленин считал ми­лосердие ничтожнейшей из человеческих слабостей. Поэтому, естественно, эти побуждения стали постепен­но исчезать, и сегодня в словарях обозначавшие их
понятия приобрели уничижающее примечание — «устар.». На грани исчезновения оказался целый пласт гу­манитарной активности. Может быть, этого бы не про­изошло, если бы тоталитаризм не напоминал в нега­тивном свете о его распространении «во враждебном окружении». Но дело было сделано. Через семь десяти­летий посттоталитарное общество характеризуется по­чти полной неосведомленностью, пренебрежительным отношением, нежеланием или невозможностью оказы­вать милосердие и благотворительность. Это прежде все­го затрагивает финансовую сторону деятельности служб телефонной помощи и объясняет сложности в форми­ровании ее волонтерской модели.

7. Конфессии посттоталитарного общества не способ­ствуют развитию служб телефонной помощи.

Эффектив­ная деятельность служб телефонной помощи практичес­ки во многих странах мира связана с разнообразными религиозными конфессиями. Они часто являются ини­циаторами создания таких служб, обеспечивают их финансовой поддержкой и способствуют реализации волонтерских побуждений. При несомненном влиянии христианства работа этих служб считается служением
Добру и Любви. П.А.Флоренский писал: «Только хрис­тианство породило невиданную ранее влюбленность в тварь и нанесло сердцу рану влюбленной жалости о всем сущем». При тоталитаризме все конфессии испытывали тяжелейший прессинг со стороны государства и влас­ти, и выдержавшие его в посттоталитарном бществе
выглядят обессиленными. Часть из них отличаются консерватизмом и испытывают недоверие к неконфессио­нальным благотворительным организациям, помощь
других часто тенденциозна и противоречит этике теле­фонного консультирования. Кроме того, моральный релятивизм и недостаточное влияние церкви в обще­стве приводит к малому числу обращений по религи­озным, духовным и этическим проблемам.