Шла последняя осень войны

Вообще-то до Комарно лучше всего было добираться на попутной машине, по крайней мере так Петру посоветовали в Дрогобыче. Но, проторчав битый час на безлюдной дороге, он вынужден был проситься на подводу к какому-то угрюмому старику. Не удостоив своего попутчика слова, тот демонстративно старался не глядеть в его сторону, давая тем самым понять, что ни в какие разговоры ввязываться не собирается. Даже когда Петр, небрежно расстегнув шинель, вынул из кармана новеньких форменных брюк папиросы – не столько для того, чтобы закурить, сколько с целью попотчевать своего молчаливого возницу, – дед и бровью не повел, достал откуда-то из-за пазухи черный кисет и, зажав меж коленями вожжи, ловко свернул козью ножку.

– Ну что ж, – подумал лейтенант. – Поиграем в молчанку…

Он спрятал папиросы и, соскочив с телеги, которую тощая лошаденка начала вкатывать под гору, зашагал рядом. Был этот человек высок и широкоплеч, ступал легко, словно не по ухабистой, раскисшей от недавнего дождя дороге, а по проспекту, с удовольствием подставляя встречному ветерку молодое, открытое лицо.

Вдоль дороги тянулся жиденький орешник, из которого кое-где выглядывали хиленькие сосенки. Дальше простирались возделанные поля, расчерченные ровными межами наделов. Справа виднелся лес, верхушек лиственниц которого уже коснулась желтизна осени, а слева показался хутор. Несколько хат с пристройками выглядели одиноко, словно брошенные хозяевами: ни тебе садика рядом, ни живности на подворье.

Да, у них на Харьковщине хутора выглядели совсем по-другому. Правда, кто его знает, как там теперь, после того, как дважды пронесся землей огненный смерч войны: один раз на восток, второй – на запад. Может, остались от тех хуторов одни обгорелые печные трубы, а сады полегли под гусеницами танков? Да и сам Харьков, какой он теперь?..

О чем думает солдат, оказавшись наедине с самим собой? Конечно же, о доме. И чем больше лет отделяет его от того дня, когда он в последний раз переступил его порог, тем волнительнее, тем острее эти воспоминания. Вот и лейтенант Дубровский мысленно вернулся в эти минуты в родные края. К матери своей Пелагее Андреевне, к отцу – Александру Ивановичу. И на мгновенье представилось ему, как сидят они за белоскатертным столом, на котором благоухает огромный яблочный пирог, на руках у матери еще совсем маленький братишка Женя, к отцовскому плечу ласково жмется сестра Клавдия, – все такие торжественные… Ну точь-в-точь как в тот день, когда вернулся он домой уже не простым хлопцем, а выпускником ФЗУ – без пяти минут мастеровым человеком. Скупа была их семейная жизнь на праздники, но тогда ликовали все по-настоящему. Радовались за него, за то, что выходит в люди, что верную дорогу избрал себе в жизни.

На паровозоремонтном заводе работалось ему хорошо, можно сказать, в охотку. Даже когда приходилось по две смены подряд вкалывать (нередко случалось и такое, ведь время-то тревожное было, предгрозовое), не хныкал, а скорее наоборот, даже какое-то удовольствие получал от того, что может испытать себя на прочность…

Подъем кончился. Вытащив телегу на гору, лошадка таки изрядно притомилась и теперь плелась так медленно, что Петр даже обогнал ее.

– Садись, чего там, все равно быстрее не будет, – окликнул лейтенанта дед, нарушив наконец затянувшееся молчание, и, пододвинувшись, освободил ему место рядом с собой. – Ее, холеру, – кивнул он на лошадь, – хоть батогом, хоть каленым железом, все равно не подгонишь. Зато дома будет как по расписанию, куда там поезду, точь-в-точь к обеду. Мабуть, эту привычку у немцев переняла, когда бричку с каким-то ихним шуцман-начальником тягала.

– А что, фрицы тут у вас сильно свирепствовали? – поддержал разговор Петр, усаживаясь рядом с возницей.

– А как же… Да и не только они, – дед оглянулся, словно ожидая увидеть кого-то за своей спиной, и щелкнул кнутом. – Вьйо! Щоб тебя…

И снова воцарилось молчание. Возница, наверное, обратился мысленно к не столь уже и далекому прошлому, а Петр вернулся в предвоенные годы. Опять представилась ему вся семья. Только вот разговоры посдержанней, да и лица у всех построже. Провожают Петра в армию. Отец подошел – обнял. Мать слезу уронила. Сестра поцеловала… Короче говоря, как в песне поется: «Были сборы недолги…». Вышел он из дому, оглянулся раз, потом еще, помахал всем рукой на прощание (они так у порога стоять и остались – провожать не разрешил) и зашагал на сборный пункт.

Эшелон с призывниками уходил ночью. Ребята устраивались поудобнее, тут же знакомились, готовились к дальней дороге. У кого-то оказалась гармонь. Зазвучали песни.

Время в пути летело быстро. В разговоры все чаще врывалось слово «Москва». Всех волновало одно: успеют ли они хоть одним глазом взглянуть на нее. И вот столичный Киевский вокзал. Звучит команда выйти из вагонов, построиться. Приземистый, плотно сбитый и на удивление подвижный майор называет фамилии – среди них Петр слышит и свою.

– Выйти из строя! – басит майор. – Остальным: по вагонам!

На перроне остались стоять около сотни человек. Не успели они взглядом проводить уходящий эшелон, как подъехали крытые брезентом грузовики.

– По машинам!

Петр уселся у заднего борта. Грузовики тронулись. И тут же из глубины машины послышалось:

– Ребята, куда едем? Вам там видно…

А что он мог ответить? Ведь видел Москву впервые. Вот высотный дом, набережная, какая-то площадь, проспект, снова набережная… Не может быть! Петр не верил своим глазам: машины въезжали на Красную площадь. Да, да… Именно такой запомнилась она ему с открыток и журнальных иллюстраций. Вот Спасские ворота…

– Где мы?.. – Все еще не унимались ребята, сидящие за его спиной. Ответить им Петр так и не смог. Дыхание перехватило, сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Да и не сон ли все это?

Тем временем грузовики, миновав медленно открывшиеся ворота, выехали на Кремлевскую площадь и остановились.

Петр услышал голос майора, который, выйдя из кабины, чеканя каждое слово, раздельно произнес:

– Товарищи, поздравляю вас! Вы прибыли на место прохождения своей службы…

Подводу основательно тряхнуло, и Петр едва удержался на своем месте.

– А, черт, покалечили дорогу, – выругался возница и, обратившись к лейтенанту неожиданно заискивающим тоном, предложил: – Может, сзади на сено уляжетесь. Оно так и удобнее, и безопаснее будет.

Петр удивленно взглянул на деда.

– С чего бы это я стал вдруг разлеживаться?.. А насчет дороги не беспокойтесь: и не такими колесить приходилось.

– Да так-то оно так, но впереди лесок видите?

– Вижу. Ну и что?

– Нам бы его минуть благополучно, и, считай, уже дома.

– Так минайте… – в тоне Петра сквозило неприкрытое раздражение.

– Эх, молодо-зелено, – сплюнул возница и, словно его зазнобило, поднял ворот неизвестно какого (то ли польского, то ли еще австрийского) образца латаной-перелатаной шинели.

Петр, будто невзначай коснувшись кобуры, снова соскочил с телеги и зашагал рядом. Время уже, наверное, близилось к обеду, так как лошадка побежала резвей.

…Да, Петру Дубровскому выпало служить в Управлении коменданта Московского Кремля. Тогда, в сентябре 1938 года, он впервые услышал бой курантов на Спасской башне. Не знал парень, что придется ему жить по этим главным часам страны целых шесть лет. И каких лет!

Он стал участником первого довоенного парада на Красной площади. Представляете, как готовились Петр и его сослуживцы к этому смотру? А через год он нес службу на посту номер один – у Мавзолея Владимира Ильича Ленина.

Ему довелось стоять в почетном карауле всего в нескольких шагах от самого дорогого, навечно оставшегося жить в сердцах миллионов человека. Мимо него в торжественном молчании проплывал многолюдный поток, тысячи, десятки тысяч лиц, всматриваясь в которые, Петр научился читать не только летопись, не только настоящее, но и грядущее своей Родины. И когда в июньское утро сорок первого в его сознании взорвалось это жуткое и оглушительное, словно вой падающей бомбы, слово «во-о-ойна», он уже знал: враг будет разбит. Ибо победить тех людей, которые проходили мимо него, направляясь к Ленину, невозможно. Просто НЕМЫСЛИМО!

А потом мимо Петра проплыл еще один людской поток. Только не тихий и скорбный, а грозный и решительный в своей неукротимой жажде разбить и уничтожить врага. Через заснеженную Красную площадь (ровно пятьсот подобных удару набата шагов), мимо Мавзолея, прошли в ноябре сорок первого защитники Москвы. Отсюда – прямо в окопы, на передовую!

В тот же день Петр подал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Так же поступили и его товарищи. А вечером к ним в подразделение пришел начальник политотдела. Он постоял несколько минут, ожидая, пока его окружат плотным кольцом бойцы, и сказал:

– Мы понимаем ваше желание быть на передовой, но сейчас вы нужны здесь…

Вот и все. Эти слова они восприняли как приказ. Да они и были приказом – оставаться на посту номер один у сердца Отчизны.

Суровой, неприступной и в то же время родной, близкой – именно такой запомнилась Петру военная Москва. В августе сорок третьего его приняли в партию, а через несколько месяцев он снова обратился к командованию с просьбой направить его на фронт. Дни, недели, пока решался этот вопрос, тянулись для Петра невыносимо медленно. И вот наконец получен ответ: его просьба удовлетворена. Правда, сначала необходимо было пройти подготовку в школе НКГБ СССР.

Окончить ее он не успел. Началось большое наступление на Украине, и Дубровский вместе с большей частью курсантов был откомандирован в Киев, в распоряжение НКГБ УССР. С этого дня их боевой путь был неразрывно связан с продвижением передовых частей.

–…Ну вот, кажись, и проскочили, – прерывая воспоминания своего попутчика, облегченно вздохнул возница и, остановив лошадку, кряхтя, слез с телеги. – Теперь и пройтись можно, а то засиделся, как квочка на насесте. – И, не выпуская из рук вожжи, дед засеменил рядом с Петром.

Дорога тем временем повернула круто вправо, взобралась на пригорок, с которого Петр и увидел городок.

– Можно сказать, прибыли, – снова отозвался дед. – Вот оно, наше Комарно, щоб его комары съели…

Колеса подводы застучали по брусчатке, которой была вымощена центральная улица городка. Лошадка протащилась еще несколько сот метров и замерла у кирпичного здания провинциальной архитектуры, которое, судя по всему, было вокзалом.

Петр подошел к телеге, нашарил под сеном вещмешок, развязал его. Дед, как бы невзначай заглянув через плечо лейтенанта, небрежно бросил:

– Что ж, спасибо за компанию…

– И вам спасибо, – в тон ему ответил Петр и положил на то место, где всю дорогу восседал возница, завернутый в газету кусок мыла.

Старик, сощурив глаза, глянул на гостинец и расплылся в довольной улыбке. Он хотел еще что-то сказать своему попутчику, но тот поспешил прочь…

Городок показался Петру каким-то неприветливым. Возможно, причиной тому был недавно прошедший дождь, грязь и серое, словно налитое свинцом, небо?.. Нет, не только это. Вот идет навстречу девушка. Движения неуверенные, скованные. Взглянула на Петра и, будто чего-то испугавшись, отвела глаза. А женщина постарше, шедшая за ней, увидев лейтенанта, перешла на другую сторону улицы.

В Дрогобыче товарищи сориентировали Петра, как разыскать райотдел НКГБ, который находился в Комарно неподалеку от центра. Выйдя к реке, он сразу увидел его двухэтажное деревянное здание. Вывеска у двери гласила: «Комарновский райотдел Управления НКГБ». Дежурного у входа не было. Петр толкнул массивную дверь, которая неожиданно легко поддалась его руке, и вошел в управление. Миновав безлюдный коридор, он стал подниматься на второй этаж. Вдруг послышались шаги, и Петр, подняв голову, увидел на верхних ступеньках старшего лейтенанта. Подождав, пока Дубровский поравняется с ним, тот спросил:

– Вы к кому?

– Прибыл для дальнейшего прохождения службы. А вы кем будете?

– Исполняющий обязанности начальника райотдела Балицкий, – представился старший лейтенант.

– Ну, значит, мне к вам, – козырнул Петр и достал из нагрудного кармана гимнастерки свои документы.

– Что ж, пополнению рады, – бросил Балицкий, внимательно изучая предписание. Наконец он вернул бумаги Петру и, сделав рукой широкий жест закоренелого хлебосола, пригласил его пройти в свой кабинет.

Петра поразил беспорядок, царивший в комнате. Пол ее был устлан бумагой и битым стеклом. Шкаф придвинут к окну с вывороченной рамой. На столе в кучу свалены какие-то папки. Сейф, стоявший в углу, открыт, и возле него валяется старая помятая канистра.

Балицкий с улыбкой проследил за недоуменным взглядом Петра и, словно о чем-то само собой разумеющемся, сказал:

– Тут к нам под утро «гости» пожаловали… Вот оттуда, – старший лейтенант подошел к окну и кивнул головой в сторону черневшего за рекой леса. – Думаю, из банды Лютого. Мы позавчера на одном хуторе нескольких ихних боевиков взяли. Вот они и попробовали их отбить. В темноте перебрались через реку… Хорошо, дежурный вовремя тревогу поднял. Короче говоря, встретили мы врага прицельным огнем со всех стволов. Даже карманную артиллерию, то есть гранаты, в ход пустить пришлось. Шуму было! А потом подмога подоспела. Правда, замешкайся ястребки и ребята из милиции еще на пару минут, туго бы нам пришлось. Видишь канистру? Мы ведь уже и документацию сжигать приготовились. Сам понимаешь…

Да, теперь-то он понял все. Нескольким сотрудникам райотдела НКГБ, НКВД довелось этой ночью отбивать натиск целой банды. Оуновцы надеялись на внезапность. Им казалось, что ничего не стоит снять дежурного, покончить с теми, кто находился в райотделе, проникнув в подвал, освободить пленных бандитов, захватить или уничтожить документацию.

Переправившись через реку, они черными тенями возникли вот под этими окнами. И кто знает, чем бы закончился налет, если бы не мужество и стойкость чекистов…

– Неужели пополнение прибыло?!

Петр оглянулся. На пороге кабинета стоял худощавый юноша в выцвевшей гимнастерке.

– Знакомьтесь, – словно подбадривая Петра, Балицкий коснулся рукой его плеча. – Лейтенант Дубровский, направлен к нам Дрогобычским управлением НКГБ.

– Оно и видно, что из центра…

– Не знаю, что ты там успел разглядеть, – оборвал на полуслове Балицкий лейтенанта, – скажу лишь одно: перед поступлением в школу НКГБ товарищ Дубровский служил в Управлении коменданта Кремля и принимал участие в обороне Москвы. Награжден медалью «За боевые заслуги».

– Вот это да! – взгляд юноши потеплел и заискрился, словно весенняя капель. Подойдя к Петру, он крепко пожал ему руку и представился: – Лейтенант Кузнецов… Михаил…

– Что ж, будем знакомы, – ответил с едва заметной улыбкой Петр.

– Ничего не скажешь, совсем как на дипломатическом приеме, – пошутил Балицкий…

Август и сентябрь пролетели для Дубровского как один день. Он сразу же с головой ушел в оперативную работу, требовавшую полной отдачи, предельного напряжения сил. В районе бесчинствовали националистические банды Лютого, Зализного, Резуна. Они совершали террористические акты против партийного и советского актива, крестьян, которые объединялись в колхозы, грабили население, занимались вредительством. Петр знал, что еще в то время, когда Красная Армия, преодолевая ожесточенное сопротивление гитлеровцев, начала освобождение западных областей Украины, националистические верховоды издали приказ, в котором категорически запрещалось членам ОУН эвакуироваться в глубь Германии. Им предписывалось сделать все возможное для того, чтобы не позволить Советской власти укрепиться на западноукраинских землях.

Петра возмущало и поражало изуверство, с которым вершили свои преступления эти гитлеровские недобитки. Бандиты резали свои жертвы ножами, сажали на колья, топили в криницах, голосовавшим за колхозы отрубывали руки. В райотделе была ориентировка на одного душегуба, который вешал людей на собственной спине. Будучи высоченным детиной, он, согнувшись, затягивал на шее жертвы петлю, перебрасывал веревку через плечо и, резко выпрямившись, становился живой виселицей. Да, жутко становилось от всей этой бессмысленной жестокости. Особенно когда, прибыв на место преступления, они находили изувеченные тела детей, стариков, женщин…

Наступил октябрь. Похолодало, шли дожди, дороги развезло окончательно, в лесах шумел листопад. Первые дни месяца выдались спокойными. Бандиты то ли ожидали удобного момента, чтобы совершить очередную кровавую расправу, то ли просто затаились в предчувствии близкой зимы.

Однажды под вечер Балицкий куда-то исчез. Не сказав никому ни слова, вышел из райотдела и словно в воду канул. Поначалу они не придали значения его отсутствию, но, когда стемнело, Кузнецов встревожился не на шутку.

– Пойду искать, – решительно заявил он, доставая из сейфа запасной автоматный диск.

– Интересно знать где? – спросил всегда старавшийся казаться невозмутимым Анатолий Ширенин, младший лейтенант с удивительно голубыми глазами и добродушным характером.

Михаил постоял, что-то прикидывая в уме, и, бросив диск обратно, с силой захлопнул массивную дверцу сейфа. Петр сидел за столом и в который раз перелистывал поступившие за последнюю неделю оперативные документы, содержание которых уже было цепко схвачено памятью.

Неожиданно в коридоре послышались торопливые шаги. В кабинет вошел Балицкий. Как ни в чем не бывало, он кивнул им головой, подошел к окну, где на подоконнике лежала пачка папирос, закурил и лишь только после этого спокойным и обыденным голосом произнес:

– Есть сведения, что в Повергов на ночевку пожалует банда Лютого. Будем брать! С нами пойдет человек десять из райотдела милиции. Ты, Михаил, немедленно поднимай по тревоге ястребков. Анатолий готовит транспорт. Петр тащит на него весь наш арсенал. Гранат берем максимум. Из городка выходим в 2.00 – без разговоров, курений и прочей суеты. Вот и все.

Балицкий ткнул папиросу, которой и затянулся всего-то раз, в пепельницу и, подойдя к Петру, додал:

– Теперь за дело, а я тем временем здесь пораскину мозгами. Как-то за столом лучше думается, наверное, становлюсь чинушей.

…Из Комарно они вышли ровно в 2.00, как и требовал того Балицкий, тихо и без лишней суеты. Хоть темень была непроглядной, даже фонариками себе не присвечивали. Старший лейтенант шел рядом с передней подводой. Как он угадывал дорогу, одному богу было известно. А всего Анатолий в срочном порядке задействовал десять подвод. Это и был весь транспорт ихнего небольшого отряда.

В 4.30 они подошли к Повергову. Вообще-то следовало бы село окружить, но людей не хватало, и поэтому Балицкий лишь выставил отдельные посты в местах вероятного отступления, или, вернее говоря, бегства бандитов. Остальные участники операции, разбившись на группы, двинулись в село.

– Брать желательно тепленькими. Особое внимание крайним хатам, стоящим ближе к лесу, – предупредил всех старший лейтенант и, кивнув Петру, мол, идешь со мной, неслышно ступил в темноту. Теперь все зависело от их умения, смекалки, выдержки.

Петр осторожно ступал след в след за Балицким, ощущая на спине дыхание старшины-милиционера. Одна мысль не давала ему покоя: «Почему бандиты не выставили охранения?.. Или это ловушка?..»

– Наверное перепились, – словно угадав, о чем думает Петр, прошептал старший лейтенант. – Попали после своих гнилых нор в теплые хаты, вот и расслабились. А ну давайте здесь пощупаем…

И Балицкий, круто свернув, направился к избе, силуэт которой едва угадывался на фоне сереющего неба. На ходу он едва слышно бросил за спину:

– Ты, старшина, прикроешь нас от окна. Чуть что, высаживай раму и дай им о себе знать. Первой же очередью постарайся заставить гадов улечься на пол. А там уже мы с Петром поработаем. Только смотри, нас не перестреляй. Да и дети в хате могут быть. Так что работаем ювелирно!.. Мы с Петром попробуем забраться в сени через крышу. Не исключено…

И вдруг, в эту самую секунду, ночную тишину разорвала автоматная очередь. Раздался чей-то отчаянный крик, где-то совсем рядом залаяла собака, затрещали одиночные выстрелы.

– А, черт возьми, как не вовремя! – выругался Балицкий и, крикнув уже во весь голос: «За мной!», бросился к хате, из которой выскакивали бандиты.

По глазам резонули вспышки выстрелов. Петр на мгновение замер, ожидая, что его вот-вот полоснет пуля, но бандиты стреляли наугад. И тогда он увидел, как чья-то тень крадучись скользнула за хату. «Наверное порядочная сволочь, если так тихо уходит», – мелькнуло в голове, и Дубровский, пригнувшись, последовал за бандитом. Тот, обогнув угол, прижался к стене соображая, куда лучше всего податься, чтобы незаметно исчезнуть. В руках у него Петр разглядел «шмайсер». Одно неверное движение – и можно нарваться на очередь, которая буквально переломит тебя пополам. Действовать надо было мгновенно…

Петр совершенно неслышно ступил несколько шагов вдоль стены и вдруг ощутил под ногой ветку, он даже вобрал голову в плечи, ожидая, что она вот-вот треснет. Нет, выдержала. Но забирать с нее ногу теперь уже было нельзя – обязательно раздастся шорох. А до бандита оставалось каких-нибудь пять шагов. И тогда Петр, присев как можно ниже, тихо, но внятно произнес: «А ну, брось оружие!». Бандит оторопел, но в ту же секунду, круто развернувшись, полоснул из автомата. Очередь прошла над самой головой. И тогда лейтенант Дубровский тоже нажал на курок. Бандит вскрикнул и повалился на землю. Петр помедлил какое-то мгновение и, осторожно ступая, подошел к поверженному врагу. Тот лежал лицом вниз на пожухлой, тронутой утренним заморозком траве, неестественно вывернув правую руку, в полуметре от которой валялся «шмайсер». Бандит был мертв. Петр нагнулся, поднял автомат и, перекинув его себе за плечо, спиной почувствовал горячее еще дуло.

– Смотри справа! Они огородами уходят в лес. Нельзя упускать гадов! – раздался вдруг совсем рядом окрик Балицкого.

Повернув голову, Петр различил метрах в двадцати темные фигуры, которые, спотыкаясь, убегали прочь. Прицелившись, он выстрелил раз, потом еще и бросился за бандитами…

Когда над селом забрезжил рассвет, с бандой было покончено. Лишь немногим удалось уйти. Семерых взяли живыми, двое было убито. В оперативной группе обошлось без потерь. Балицкий приказал еще раз прочесать село, а сам, облюбовав наиболее просторную избу – кажись, она принадлежала местному священнику, – приказал доставить сюда пленных для допроса.

Да, главным сейчас было не дать «остыть» бандитам, вытянуть из них все, что они знали. Допрос длился аж до 15.00. Дознаться удалось о многом: адреса явок, месторасположение схронов, фамилии связников. Время было возвращаться. Подводы одна за другой оставляли Повергов. На последней увозили захваченных бандитов.

День выдался погожий. Солнце было не по-осеннему ласковое, светило ярко, на небе – ни тучки. Дышалось легко… Одним словом, идиллия. А вот Балицкий, когда миновали хутор Грабичо, вдруг забеспокоился и приказал передней подводе выдвинуться вперед. Понукаемая возницей лошадь побежала резвей. Так, оторвавшись метров на сто от колонны, она первой и приблизилась к небольшому леску.

Выстрелы грянули, как гром средь ясного неба. Передняя подвода быстро развернулась и помчалась обратно.

– Спешиться! Развернуться цепью! – скомандовал Балицкий.

Петр соскочил с подводы и, очутившись рядом со старшим лейтенантом, побежал вперед. Спрятавшиеся в лесу бандиты открыли беглый огонь. Да, это была засада. Краем глаза Петр заметил, как упал сраженный пулей ястребок.

– Ложись! – прозвучала команда Балицкого, и вовремя. Только они упали на землю, как из лесу высыпало человек семьдесят, стреляющих на ходу из автоматов и карабинов.

Петр укрылся за какой-то кочкой. Расстояние между залегшим отрядом Балицкого и нападавшими бандитами быстро сокращалось.

– Что же будет дальше, – осознав грозящую опасность, подумал Петр. – Ведь их намного больше.

И в эту минуту, когда запыхавшиеся от быстрого бега бандиты почти прекратили огонь, лежавший рядом с Петром Балицкий вдруг поднялся во весь рост и с криком «Вперед!» бросился на приближающихся бандеровцев.

Петр вскочил, словно подброшенный пружиной. Вместе с ним поднялись Михаил Кузнецов, Анатолий Ширенин и, стреляя на ходу из автоматов, тоже пошли на врага.

Ошеломленные неожиданным контрударом бандиты, надеявшиеся с наскока опрокинуть малочисленную группу Балицкого, резко повернули назад и беспорядочно побежали к лесу. Опергруппа преследовала их буквально по пятам. Слева от Петра застрочил ручной пулемет. Кто-то из чекистов вел из него огонь на бегу. Но вот бандиты достигли опушки. Балицкий неожиданно остановился и, скомандовав: «Гранаты к бою!», первым метнул по направлению к лесу гранату. «Опасается ловушки», – сообразил Петр и последовал его примеру. Взрывы следовали один за другим, словно работал минометный расчет. Но вот они умолкли, и преследовавшие бандеровцев бойцы, не ожидая команды, бросились в лес.

Петр потерял из виду Балицкого, и вдруг в нескольких десятках метров перед ним мелькнула меж деревьями спина здоровенного детины. Неужели тот душегуб, на которого была получена ориентировка?! Этот не должен уйти от возмездия! Дубровский ускорил бег. Ветви деревьев больно хлестали по лицу, ноги путались в высокой траве. Больше всего Петр боялся упустить из виду бандита. Верзила бежал быстрее, чем можно было ожидать. Но все же ему не удалось оторваться от Петра настолько, чтобы успеть развернуться и произвести хотя бы один прицельный выстрел из зажатого в руке браунинга, схожего по форме и размерам с нашим «ТТ». «А автоматик свой он где-то посеял», – подумал Петр, но тут же увидев, что левая рука бандита болтается, словно плеть, понял: получив ранение, тот бросил бесполезный теперь «шмайсер». «Интересно, при нем ли его удавка?» – мысленно спросил самого себя Дубровский и отчаянным рывком еще больше сократил расстояние между собой и бандеровцем. И вдруг откуда-то сбоку ударила автоматная очередь. Петр пробежал по инерции еще несколько шагов, пока резкая боль в левом бедре не заставила его остановиться. Ногу словно парализовало. Рука непроизвольно скользнула по окровавленному бедру. Колени стали подкашиваться. Еще немного – и он упадет. А как же бандит? Неужели уйдет?.. Петр вскинул автомат и, взяв на мушку широченную спину петляющего между деревьями верзилы, нажал курок. Пули, срезав несколько веток, таки достали бандита. Дубровский еще увидел, как он внезапно замер, словно нарвавшись на непреодолимую преграду, и, роняя пистолет, взмахнул рукой… Петр успел для верности дать еще одну очередь, и тут разорвавшаяся буквально в нескольких метрах граната швырнула его на землю…

Очнулся лейтенант Дубровский в комарновской райбольнице. Тут ему оказали первую помощь, после чего направили в стрыйский госпиталь. Ранение было сложным, к тому же мелкие осколки посекли спину, ударом ручки разорвавшейся гранаты перебило ногу.

– А вообще-то, ты еще легко отделался, – все так же невозмутимо заявил Анатолий Ширенин, навестивший Петра в госпитале. – Видать, в рубахе родился.

Он же рассказал, что на помощь опергруппе подоспело подкрепление, и банда Лютого в основном была разгромлена. Ну а Балицкий велел передать, чтобы Петр быстрее выздоравливал и возвращался. Дел впереди невпроворот.

Друзья разговаривали еще долго, пока сестра не выпроводила Анатолия из палаты. А за окном шумел листопад. Шля последняя осень войны…

Этим боевым крещением началась многолетняя деятельность на Дрогобыччине, а затем на Львовщине замечательного чекиста Петра Александровича Дубровского, прошедшего путь от лейтенанта до полковника, ветерана ВЧК – КГБ.