Записи, не опубликованные при жизни

ответственность, которую они если и не неспособны, то не склонны нести.

Надо остерегаться людей, которые живут не для себя, а для других.

(В своей матери я, кажется, больше всего люблю ее неистребимое легкомыслие, хотя много от него страдаю.)

Map. Ник. говорит, что никогда в жизни (хотя ее жизнь была хороша) она не чувствовала себя такой совершенно счастливой, как теперь в старости. Прежде разные вещи волновали и мешали — под старость же лишнее отмерло, а интересы остались.

Харджиев говорил мне: «У вашей матери такой легкий характер, что с ней, должно быть, очень тяжело жить вместе».

Каверин — человек с талантом безответственной выдумки. Он лишен фантазии. Фантазия (Гофман, Свифт, Сервантес) 'работает ассоциациями; между тем Каверин выдумывает не ряды вещей, а вещи, из которых каждую последующую можно было бы выдумать, не выдумав предыдущей.

Такую же вещь, как «Друг Микадо», совсем не надо было выдумывать.

Еще Бум

Есть такие счастливые слова, которые сразу приводят в порядок смущающий хаос фактов, — в частности, хаос поступков. Для Бориса Мих. такой отмычкой служит слово: женщина.

Его образ действий возбуждает сомнения только до тех пор, пока мы рассматриваем его как образ действий взрослого мужчины.

Почему взрослый мужчина так малодушно и так заинтересованно, и что всего удивительнее — ничуть не скрывая малодушия, переживает переход к сорокалетнему возрасту?

Почему он рассказывает о своих семейных делах людям, которым хочется почитать Учителя?

Почему он встречает ревнивый гнев учеников — улыбкой, в непобедимости которой он имел неоднократно случай убедиться; а аргументацию противников — справками из своей биографии?

Система доводов Б. М. — это произведение, которое стоит того, чтобы к нему присмотреться.

Доказательства, в сущности, симулируются. Они плавают по поверхности, а под ними толща шарма, кокетства, иррациональной уверенности, нескромной и неотразимой игры фактами личного обихода.

Попробовали бы так заговорить Жирмунский, Виноградов, Энгельгардт... Так смеет говорить только человек, уверенный в своей личности больше, чем в науке.

(Так говорит Шкловский, но за него аргументируют специфические мужские вещи: война, политические авантюры, эротические приключения, автомобили и аэропланы.)