Моё дошкольное образование

Вскоре отец сделал мне два подарка, которые оказали на меня сильное влияние.

Для огромного огорода, который отец всегда возделывал, чтобы бесплатно снабжать своих слуг овощами, он привёз из Парижа довольно большой ящик семян. Когда мы вместе вынимали из ящика бесчисленные различные пакеты, он почти из каждого давал мне щепотку семян. Я высеял их все на одну грядку, которую отец отвёл мне в середине огорода. Подражая садовнику, я обрабатывал землю граблями и, открыв кран, поливал грядку.

Когда через несколько дней я прибежал посмотреть результат, бесчисленные молодые побеги уже высоко поднимались над землёй, покрытой корочкой образовавшейся после высыхания от полива. Я был поражён. Эта мощная, напряжённая сила жизни, это различие и красота семян, и вот теперь появившиеся из них растения, стали для меня не чем-то мистическим, а реальным и незабываемым откровением. Всей душой я понял и почувствовал растительное царство, всю его созидающую мощь. С этого утра я на всю жизнь горячо полюбил работу в саду и огороде. Эта работа вдохновляла меня, и в конце лета я охотно занимался сбором урожая, получением семян овощей и цветов. Навсегда сохранил я это увлечение, и оно очень помогало мне в жизни.

Второй подарок, который сделал мне отец, -- это книги и журналы. Зимой отец выписал на моё имя два детских журнала. "Задушевный разговор" был великолепным еженедельным русским журналом. Он издавался в трех вариантах: для самых маленьких, для среднего возраста и для старшего. Он не содержал ни тени религии и политики. Издатели были талантливы. Второй журнал -- "Почтовый ящик", где дети сами обменивались письмами между собой, оживляя тематику журнала.

Из Франции отец выписал мне "Каникулы и учёба" ("Education et Rekreation"). В нём великий Ж. Верн публиковал свои первые произведения.

Я никогда не забуду мои первые книги. Это были: "Научные игры" (Les rekreation scientifiques) Тиссандье (Tissandier) и три главных произведения Ж. Верна "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров". На русском отец выписал мне "Сказки кота Мурлыки" профессора Вагнера. В предисловии талантливый автор выражал большое сомнение в подлинности европейского "прогресса". Это предисловие было единственное, что отец прочитал мне вслух за все семнадцать лет нашей совместной жизни. Видимо оно ему очень понравилось.

Он всегда сожалел, что не может найти для меня "Историю сельского жителя" Эркман-Шатриана.

Такое естественное воспитание, без так называемого "систематического образования", длилось ещё пять лет. Конечно, мало-помалу я начал просматривать журналы моих родственников. Они были многочисленны. Каждую зиму отец составлял список книг и журналов, которые он хотел выписать и отправлял его во Францию. Он получал "Альманах Гашетта^{4)", "Научный год", журналы "Астрономия", "Вокруг света", в которых самые известные исследователи и путешественники описывали свои экспедиции; "Обозрение двух континентов", "Голубое ревю" и другие. Моя мать получала "Хороший журнал", в котором впервые был напечатан роман Виктора Гюго "Отверженные".

В нашей семье никогда не было ежедневной политической газеты, но отец выписывал великолепно иллюстрированную "Ниву" и "Неделю".

В качестве секретаря отец нанял молодого поляка с длиннющими усами и бородкой "а ля Наполеон III". Он только что окончил реальное училище в Белостоке. Его звали Владимир Владимирович Искандербек-Булгарин. Он был симпатичный и жаждал совершенствоваться во французском. Однажды он подарил мне "Робинзона Крузо" в великолепном переводе на русский Анненской и объявил родителям, что меня пора готовить для поступления в реальное училище. Так началось для меня "систематическое образование" в течение полутора часов ежедневно. Мне только что исполнилось девять лет, и я очень хорошо умел читать на русском и французском. Через полтора года я был готов к экзаменам, и мой учитель повёз меня в Тифлис (ныне Тбилиси, столица Грузии), чтобы отдать в учебное заведение. Мы уже приблизились к столице Кавказа. Как вдруг узнали, что в Азии вспыхнула эпидемия холеры, и нас в целях карантина арестуют на сорок дней. Потому мы решили возвратиться домой. Так холера подарила мне ещё один год свободы.

Должен сказать, что судьба была ко мне благосклонна с первых дней моей жизни и поныне. Когда я оглядываюсь на свое прошлое, то моя благодарность судьбе -- подлинно безгранична. Я очень благодарен отцу за ту полную и, надо сказать, удивительную свободу, в которой он взрастил меня, и еще за его исключительную любезность. За долгие семнадцать лет нашей совместной жизни он ни разу не повысил голос. И уважение было обоюдным. Я глубоко уважал его и слушался. А ещё я благодарен моему ослу за его незаменимые "наглядные" уроки, которые умное животное преподавало мне в продолжение шести лет. Ещё спасибо холере, которая на целый год уберегла меня от пребывания в местах огромных мучений, которые почему-то называются детскими пансионатами.

Таким образом, прежде чем меня успели запихнуть в пансионат, я имел время сформироваться и окрепнуть до такой степени, что отвратительная машина, штампующая личность, не смогла убить во мне сентиментальное сердце, честность и свободу суждений. Именно это обстоятельство было причиной безграничного счастья в течение всей моей жизни.

Так в Туркестане, между Каспийским морем и Самаркандом прошли девять незабываемых лет моей жизни.

Но для моего отца эти последние годы были омрачены преследованием католиков. Закаспийская железная дорога считалась "военным объектом". Едва строительство приблизилось к концу, как мой отец стал получать секретные указания постепенно увольнять всех католиков. Когда они были замещены православными, стали увольнять тех, кто был женат на католичках. Мой отец был совершенно чужд какой-либо религии, но официально он считался католиком. Всеми силами он пытался замедлить процесс этой "чистки". И когда ему предложили поехать на строительство Великой Транссибирской дороги, он разумно согласился.

И вот после сорокапятидневного путешествия на большом пароходе "Москва" мы через Чёрное море, Суэцкий канал, мимо Индии и Японии попали во Владивосток. Там мой отец должен был определить меня в "классический" лицей, единственный в городе.