Молодой адвокат Струменский

Молодого адвоката Степана Евгеньевича Струменского я встретил у Марии Шмидт. Он помогал ей. Каждое утро носил молоко за четыре километра, на железоплавильный завод. Струменский служил адвокатом и защищал отказников от армейской службы и сектантов, преследуемых православной церковью. Очень способный, он в совершенстве владел английским языком. Степан Евгеньевич устроился адвокатом в Шанхае (Китай) и искусно и с пользой печатался в англо-китайских газетах. Как и я, он был пламенным эсперантистом, джорджистом и борцом за освобождение Востока от преступного английского порабощения. От английского правления страдала также налоговая система, которую по Г. Джорджу установил немецкий кайзер Вильгельм в только что завоёванном Киао-Циао⁽¹⁰⁾. Струменский на месте изучил систему и написал мне, что он находит её идеальной. Японцы также высоко оценили этот единственный источник дохода -- налог на землю, и применили его, когда вновь оккупировали некоторые китайские провинции. Австралийские джорджисты послали Вильгельму пергаментный диплом, подобный тому, которым они наградили Толстого по случаю его 80-летия. Мой друг, очень способный, умный человек, регулярно сообщал мне всё о Китайской революции, но война 1914 года прервала нашу переписку.

Подсчитать всех высоко ценимых Толстым его друзей невозможно. Вот некоторые из самых близких: Павел Иванович Бирюков, морской офицер в отставке, автор монументальной четырёхтомной биографии Толстого; Иван Иванович Горбунов-Посадов, который начинал как книгоноша идеалистических брошюр; его жена Елена Евгеньевна, подруга Крупской, жены Ленина, и многие другие. Они помогали

Толстому основать известное издательство "Посредник", который был подлинным посредником, распространявшим по очень низким ценам миллионы самых полезных книг и брошюр. Чертков, до его изгнания из России, успешно работал в "Посреднике", но о нём я упомяну особо.

Очень талантливый молодой Сулержицкий, отказавшийся от службы в армии и помогавший духоборам эмигрировать в Канаду, стал в последствии руководителем Московского Художественного театра. В то время это был единственный в мире театр, в котором не аплодировали, чтобы не нарушать глубину и целостность впечатления.

Дорог для настоящего служения народу очень много. Идеалистические сельскохозяйственные коммуны, довольно часто создававшиеся в России и в других странах, обычно существовали не долго. Но после их распада на их месте всегда оставались несколько семей, очень образованных и искусных в сельском хозяйстве или в каком-либо другом ремесле. Поэтому, прямо или, чаще всего косвенно, влияние Толстого на его современников невозможно точно оценить. Читатели помнят, что и духоборы и многие другие просвещённые секты, а также Махатма Ганди нашли у великого Мыслителя мощную поддержку своей титанической борьбы. Великий Сун Ят-Сен предлагал обеспечить финансовые поступления в государственную казну с помощью такой ренты. Подобное же предлагалось и в Палестине, которая в то время составляла одну пятую еврейского государства. В Британии Сноуден (Snowden) и Ллойд Джордж (Lloyd George) долгое время делали вид, что они хотят ввести налог на ренту. Таким образом, можно сделать вывод, что интеллектуальное и моральное влияние Толстого проникло в эти страны. В мире духовном, как и в физическом, ничего не теряется. Где таится искра, там достаточно ветерка, чтобы разгорелось пламя. Учение Толстого также наставляло и меня. Его мощный призыв коснулся многих миллионов сердец и умов. Движимый исключительно своей внутренней

энергией, благодаря родству человеческих душ, этот призыв из Ясной Поляны обошёл всю планету.

Со своей стороны я также не остался в долгу. Вскоре я настолько овладел процессом желатиновой гектографии, что смог получить двести хорошо читаемых копий запрещенных произведений Толстого. Это была опасная работа, т.к. жестоко преследовалась правительством. Но она принесла мне чувство глубокого удовлетворения. Я увидел колоссальную, преступную, организованную ложь правителей. Для меня сделалось уже совершенно очевидным, как эта отвратительная согласованная ложь каждый раз мешала и мешала самым лучшим людям создать для себя достойную жизнь. А здесь, под толстыми сводами кабинета Л.Н. Толстого, в одиноком затерянном бревенчатом домике Марии Шмидт, так же как и везде, в других душах лучших представителей человеческого рода, происходила неустанная работа. Работа, отделяющая правду от лжи. Здесь ширилась непобедимая сила точных знаний, созидательная сила прогресса, подобная всей энергии весеннего пробуждения семян растений на планете. Подобно массе воды перед плотиной или растущему брожению в благоприятной питательной среде! Каждое слово, напечатанное мною и распространённое по всей пробуждающейся России, казалось мне чашей воды, которая напоит жаждущих; казалось мне камнем, который я прочно и навсегда укладываю в фундамент точного знания человечества.

Чисто практическую сторону моей жизни всё труднее было организовать. По прошествии двух месяцев моя мать, которая жила в Австрии, решила обосноваться в г. Николаеве Херсонской губернии, что на юге России. Я же всё ещё хотел организовать свое крестьянское хозяйство. А пока, надеясь, что мать прекратит свои постоянные переезды, я занялся столярным делом и стал его осваивать. Оно нравилось мне и могло быть полезным для моей работы на селе.

Толстому я писал регулярно. Время от времени он мне отвечал.

Очень рад был получить от вас письмо. Меня интересует всё, что касается вас, а особенно ваше душевное состояние. Я хочу, чтобы вы чувствовали себя хорошо, и хорошо -- единственно потому, почему человек хочет, чтобы ему было действительно хорошо и успешно работать для души. Прошу вас, пишите мне. Мария Александровна была очень больна, но сейчас выздоровела. Я стараюсь, чтобы мне было хорошо и хочу немного удачи. Целую вас. Привет вашей мамочке.

Лев Толстой

Наша давнишняя знакомая из Владивостока приехала летом в Крым, чтобы ухаживать за своей внучкой. В городском саду Кореиза она увидела Толстого, который лечился там от тяжёлой болезни. Она не сдержалась, подошла к нему и заговорила обо мне. Толстой, между прочим, сказал: "Лебрен, как мне кажется, слишком высоко взобрался на молитвенную башню. Но выдержит ли он там?"

Я тотчас написал Мастеру, что эти слова можно понимать трояко: или я неискренен, или я обманывал самого себя, либо, наконец, что я мало помалу иду вперёд прямой дорогой, но, как и другие, я всегда под угрозой многих опасностей.

Ответ не заставил себя ждать.

Я получил ваше хорошее, искреннее и умное письмо. Очевидно, что только третье из ваших предположений правильное.

Здоровье моё трещит, и немного жаль, что не возможность, а необходимость моей скорой смерти считается как нечто необычное и не непременное.

Пишите мне и будьте так же строги к себе.

Привет матери. Целую вас.

Лев Толстой

30-го октября 1901 г.

Конец второй главы

ГЛАВА III

КАВКАЗ

К ГОРАМ!

Узнав о нашем решении поселиться на Кавказе, Толстой направил нас к одному из своих лучших друзей Илико Накашидзе, очень уважаемому грузинскому журналисту в Тифлисе (ныне Тбилиси). Он был столь любим грузинским народом, что на похоронах его гроб сопровождали несколько тысяч человек. Мы сразу же подружились, и Илико представил меня своему дяде, который владел очаровательным поместьем "Кикети", расположенным в тридцати километрах от города. Дядя нуждался в помощнике. Я сразу ему понравился, и он предложил мне работу "практиканта" по обработке земли! Так осуществилась моя самая горячая мечта.

Влекомая тремя лошадьми, длинная русская колесница, называемая "линейка" (т.к. на ней сидят вдоль по бокам с двух сторон) везла нас по Манглизскому шоссе, длинному, взбиравшемуся по крутому склону огромной горы Давида. Казалось, дорога вела нас в самое небо. Прямо на высоту девятисот метров.

Я оглянулся назад. Там, далеко внизу, виднелся, как на миниатюре, главный город Кавказа, достойный быть запёчатлённым кистью художника.

Меня всё время заботил мой чемодан, привязанный сзади. Он был наполнен почти исключительно строго запрещёнными произведениями Л.Н. Толстого.

О! Наконец я вырвался на свободу!.. От этих паразитов. Я приближаюсь к людям достойным, трудолюбивым, работающим! Я буду обрабатывать землю, землю, созидающую жизнь, кормилицу всех! Не кто-то другой, а я сам буду теперь кормить себя!..

На дальних вершинах весенние лучи ещё не растопили остатки снега. Там, на огромной высоте, они розовели и весело сверкали под восходящими лучами солнца Beтерок, набегавший навстречу мне с гор, доносил аромат тающего снега! Полной грудью вдыхал я гулкий, освежающий горный воздух и вспоминал стихи Гейне:

Яв горы от вас удалюсь.

Туда, где светло и прилежно

Достойные трудятся люди,

Где воздух лицо освежает,

И дышится грудью легко.

К горам, где таинственно, мирно

Жужжащие трудятся пчёлы,

И птицы с рассветом щебечут,

Прозрачные льются потоки,

И гордо плывут облака.

Прощайте, блестящие залы,

И вы, толстячки и толстушки.

К земле! В эти чудные горы,

Откуда увижу долины

И суетность бренного мира!

Перевод Б.А. Зозули

Поместье "Кикети"

Большое поместье, куда я нанялся работать, было поистине редкой красоты. Оно располагалось на высоком пологом южном склоне горы. Длинный одноэтажный дом стоял в его верхней части. Высокая, густо покрытая лесом гора, закрывала дом с севера. От него вниз, расширяясь, протянулись две горные ветви. Они охватывали с востока и запада двор, все вспаханные поля и большой фруктовый сад. Дом был большой, под красной крышей, с длинной-длинной верандой и стоял на верхней террасе. Рядом, чуть ниже, на второй террасе возле обрыва, у которого заканчивался двор, в тени столетних деревьев, подобно

улице из миниатюрных домиков, расположилась пасека. Следующую террасу занимали фруктовый сад, покос и хлебное поле. Два больших потока, стекая с густо заросших лесом гор, охватывали всю долину. В нижней части горы эти потоки сливались и внезапно исчезали, вытекая через огромное ущелье на какую-то близлежащую широкую равнину. Голова кружилась, если посмотреть вниз, в эту чудовищную глубину. Подобно верёвочкам извивались там внизу среди зелени и обработанных полей дороги и речки, а люди на этих дорогах казались муравьями. Равнина простиралась на десятки километров, и лишь голубеющая даль невысоких параллельных горных гряд, поднимающихся одна за другой, ограничивала её. В конце, на расстоянии приблизительно ста пятидесяти километров горизонт заслоняли большие горы -- Мокрийский Гори, на которых жили известные духоборы, сектанты, изгнанные туда царским правительством за отказ от православной религии и военной службы. Они успешно разводили там бело-рунных овец и делали сыр, не уступающий швейцарскому. Эти горы были столь высоки, что снег виднелся на их вершинах даже в мае.

Пасеку украшал скромный домик-лаборатория, крытый красным гонтом. Здесь с помощью центрифуги мы качали удивительный, знаменитый высокогорный мёд, один из самых известных в мире. Односкатная черепичная крыша опиралась на одну из стен домика. Под ней располагалась летняя спальня. Старая ненужная дверь, лежавшая на двух ветхих ульях, служила "королевским" ложем. Я проводил там в одиночестве каждый свободный час. Над моей кроватью висела на двух вбитых в глиняную стену, деревянных палочках круглый морской сигнальный фонарь. Никто не беспокоил меня здесь, и я мог всё своё свободное время посвящать учёбе, чтению и написанию писем Л.Н. Толстому, Марии Шмидт, доктору Маковскому и другим моим друзьям. Яжил здесь с апреля и до конца сентября. Почти весь мой небольшой заработок я тратил на книги...

Хозяйство в Кикети не носило коммерческих целей. Владелец руководил им чисто по-грузински. Дворянин по происхождению, он получил университетское образование в Германии. Ввиду этих двух причин он был, очевидно, лишён практических знаний и навыков. У него были слишком обширные мечты и намерения, чтобы он мог получить большую прибыль. Но для меня, для моего образования, подобные различия в культуре и направлениях ведения хозяйства были особенно полезны.

Итак, всё это и было моей окружающей действительностью.

Пчеловодством занимался хорошо оплачиваемый специалист. Он был весьма образован и очень любил своё дело. Садовником и огородником был молодой поляк. Он также хорошо знал свою профессию. Для большой семьи он выращивал много разных овощей. Каждую весну я с ним унаваживал тепличные грядки и учился обрезать фруктовые деревья, формировать крону. Ещё было небольшое поле спаржи, которое приносило заметную прибыль.

Шесть великолепных коров давали очень много молока. Каждый день это молоко в двух больших ёмкостях из луженой жести везли на лошадях, за шестнадцать километров в город по пешеходной дорожке, т.к. по проезжей дороге расстояние достигало тридцати километров. В имении также была современная центрифуга для сепарирования молока. Делали масло, великолепный кавказский йогурт и овечий сыр.

Большую отару овец пас восьмидесятилетний пастух, весьма неординарный человек. Огромного роста грузин с женской талией, всегда с чисто выбритым подбородком, удивительной силы и ловкости, несколько напоминавшей женскую.

Две пары быков, русская конная тройка для экипажа и две верховые лошади -- вот и всё транспортное хозяйство имения. На полях сеяли пшеницу, ячмень, овес, кукурузу, клевер и люцерну.

Хозяин был также большим любителем теории и собрал впечатляющую библиотеку по сельскому хозяйству. Она содержала великолепные переводы на русский самых важных произведений. Несколько русских специальных журналов регулярно информировали нас обо всех новых открытиях. Таким образом, зимой я мог прочитывать всё самое главное, что было написано о пчеловодстве, огородничестве и садоводстве.

Однако основой того, что окончательно направляло меня в практической жизни, было не напечатанное на бумаге, а огромная книга бытия, реальности и их взаимоотношений, великая книга живой Природы. Эта серая земля высокогорного Кавказа мало помалу открывала мне свои великие тайны. Она показала мне, как глубоко сумел подружиться человек с созидательными силами вселенной. Она показала мне всю удивительную творческую силу, которую приобрёл человек, когда он изо всех сил своего духа проникал в законы бытия, а поняв их, эти законы, навязал им свою волю. Не существует на земле такого полезного, красивого и очаровательного, чего не смог бы сделать человек своим трудом! Единственными только врагами его были глупейшая зависть и необразованность самого человека!

У пастуха я научился носить из лесу на плече большие деревья. Палкой он поддерживал бревно со стороны другого плеча, что увеличивало вдвое его силу.

Широким грузинским топором, острым как бритва, я тренировался одним ударом обрубать зелёные, беспорядочно разросшиеся ветви. Я наблюдал, как местные дровосеки вдвоём, вгоняя топоры один перед другим, расщепляли срубленные высокие деревья на длинные тонкие жерди, а затем одним ударом рубили их на короткие куски для топки печи.

Я учился доить коров, поить только что родившихся телят, так, чтобы они не прекращали сосать вымя. Я начал учиться печь хлеб, стирать бельё и, даже, пробовал

быть поваром. Я изучал жизнь и поведение пчёл, узнал древние и современные способы разведения пчёл.

В поле я должен был научиться нагружать воз сеном и снопами до высоты небольшого дома или метать стога так тщательно, чтобы они стояли годами, и зимние дожди не проникали вовнутрь. Я учился косить, делать рукоятки для инструментов и многое другое непостижимое для городского жителя.

И вот, таким образом, мало помалу я почувствовал, что готов сам вести своё хозяйство и управлять им, как капитан управляет большим парусным судном.

Так я прожил высоко в горах три незабываемых года. На этих залитых солнцем высотах, провёл я весну моей жизни и пережил своё второе откровение.

И правда, если запрещённые царской цензурой произведения Толстого открыли мне глаза на реальное положение вещей в мире и указали мне мой высший долг построить свою жизнь, руководствуясь высшими побуждениями, то здесь в меня проникли таинства и законы общего великого симбиоза человека с растениями и живыми существами.

Этот образ жизни и такое обучение полностью удовлетворяли мои высшие инстинкты. Инстинкты эстетики, острое желание анализировать, инстинкты взаимности, которые полностью меня удовлетворяли.

Так мой уход от городской жизни и мой дебют сельской жизни был весьма удачен и сделал меня очень счастливым.